Рассказы Успенского.

______

Г. Успенскiй издалъ всѣ свои разсказы отдѣльной книгой. Это онъ хорошо сдѣлалъ: какъ-то виднѣе выступаетъ теперь передъ нами вся дѣятельность этого новаго писателя. Г. Успенскiй пишетъ впрочемъ довольно давно, уже нѣсколько лѣтъ, и печатается почти всегда въ «Современникѣ». Стало-быть, по правдѣ сказать, онъ уже не новый писатель; но мы не можемъ рѣшить: способенъ ли г. Успенскiй къ дальнѣйшему развитiю и скажетъ ли онъ наконецъ намъ хоть что-нибудь новаго? По крайней мѣрѣ до сихъ поръ онъ новаго не сказалъ еще ничего, во всѣхъ своихъ двадцати четырехъ разсказахъ. Несмотря на то онъ пользуется въ публикѣ нѣкоторымъ вниманiемъ, особенно благодаря рекомендацiямъ «Современника». Онъ вѣрно описываетъ сцены изъ народнаго быта, а вѣрныхъ описывателей народнаго быта у насъ всегда было мало. Но если начать судить о г. Успенскомъ съ этой точки зрѣнiя (единственной впрочемъ точки зрѣнiя, съ которой его можно судить), то надо тотчасъ же принять во вниманiе, что онъ явился послѣ Островскаго, Тургенева, Писемскаго и Толстого. Хотя и очень немного пользы сдѣлалъ еще г. Успенскiй нашей литературѣ, но еслибъ онъ первый, раньше поименованныхъ писателей, явился къ намъ съ своими картинками изъ народной жизни, мы бы судили о немъ совсѣмъ подругому. То-то и есть, лиха бѣда начало! И говоря его же словами, въ его же разсказѣ «Грушка»: — «Цѣна ему теперь совсѣмъ не та».

Да не подумаетъ впрочемъ читатель что мы хоть сколько-нибудь сравниваемъ его съ Островскимъ, Тургеневымъ, Писемскимъ и т. д. Предшествовавшiе ему замѣчательные писатели, о которыхъ мы сейчасъ говорили, сказали во сто разъ болѣе чѣмъ онъ, и сказали вѣрно, и въ этомъ ихъ слава. И хоть они всѣ вмѣстѣ взглянули на народъ вовсе не такъ ужь слишкомъ глубоко и обширно (народа такъ скоро разглядѣть нельзя, да и эпоха не доросла еще до широкаго и глубокаго взгляда), но по крайней мѣрѣ они взглянули первые, взглянули съ новыхъ и во многомъ вѣрныхъ точекъ зрѣнiя, заявили въ литературѣ сознательно новую мысль высшихъ классовъ общества о народѣ, а это для насъ всего замѣчательнѣе. Вѣдь въ этихъ взглядахъ наше все: наше развитiе, наши надежды, наша исторiя.

Впрочемъ нѣкоторые хотятъ непремѣнно видѣть въ г. Успенскомъ основателя какого-то новаго взгляда въ описанiяхъ народнаго быта, изобрѣтателя какой-то новой точки зрѣнiя, съ которой слѣдуетъ смотрѣть на народъ. Говорятъ: «г. Успенскiй подходитъ къ народу просто, безъ всякихъ предубѣжденiй и заранѣ составленныхъ взглядовъ; онъ разбираетъ дѣло прямо, какъ оно есть, потомучто общество къ вѣрному взгляду на народъ еще не приготовлено и даже, на теперешней степени своего развитiя, стоитъ ниже настоящаго понятiя о народѣ; а слѣдовательно и всякiй литературный предзаданный взглядъ будетъ ошибоченъ. Удовольствуемся пока матерьяломъ и проч. и проч.». Этого хоть и не говорятъ съ такой откровенностью, но мы старались формулировать самую сущность этого взгляда. Отвѣтимъ: предзаданный, заранѣ составленный взглядъ конечно ошибоченъ, хотя и трудно писателю отъ него отказаться.

Но взглядъ и идея писателя, выведенные уже вслѣдствiе разработки накопленнаго матерьяла, совсѣмъ другое дѣло, совсѣмъ не предзаданный и идеальный взглядъ, а реальный взглядъ, выражающiй, судя по силѣ писателя, иногда даже всю современную общественную мысль о народной жизни, въ данный моментъ. Да оно и естественно. Нельзя сказать человѣку: удовольствуйся анализомъ и накопленiемъ матерьяла и не смѣй мыслить и выводить заключенiя. Это все равно, если сказать: не гляди глазами, не нюхай носомъ. Въ такомъ предписанiи будетъ насилiе, а всякое насилiе неестественно, ненормально, преступно. Конечно даже и не въ предзаданномъ взглядѣ, а въ такомъ, который составился уже вслѣдствiе подробнѣйшаго изученiя матерьяла, можетъ вкрасться ошибка. Но чрезъ ошибки приходятъ къ истинѣ. Все-таки это выжитая дѣйствительною жизнiю мысль. А сидѣть и ждать на одномъ матерьялѣ покамѣстъ идея слетитъ къ намъ сама собою съ какого–то верху, значитъ подражать тому господину, который поклялся не прикасаться къ водѣ, пока не выучится плавать. Такъ поступаетъ иногда и газета «День», которая серьозно увѣряетъ, что въ настоящую минуту мы, русскiе, не можемъ приступить ни къ какимъ внутреннимъ и самымъ необходимѣйшимъ для насъ реформамъ, пока дескать помѣщики и дворяне всѣ сами собою, совершенно и безусловно не перейдутъ въ земство. Идея о переходѣ въ земство великолѣпнѣйшая и плодотворнѣйшая. Но жди пока это случится само собою... Но нечего отвлекаться. Обратимся къ г. Успенскому.

Мы вполнѣ соглашаемся, что въ идеѣ смиренiя передъ народомъ, въ идеѣ всеобщаго сознанiя, что мы еще не доросли до понятiя о народѣ, и дотого отъ него отрѣшились, что теперь иному нашему мудрецу общественныя особенности Англiи несравненно знакомѣе чѣмъ русскiя, которыхъ онъ нетолько не видитъ и не понимаетъ, но даже потерялъ всякую способность чутья и пониманья ихъ, — въ этой идеѣ, повторяемъ мы, было бы много отраднаго, еслибъ она вошла во всеобщее сознанiе и потребность. Намъ понятно, что еслибъ наши описыватели народнаго быта одушевлялись этой идеей, то она скоро бы привела ихъ на вѣрный и плодотворный путь. Но смиренiе передъ народомъ вовсе не ведетъ къ боязни составить о немъ хоть какой-нибудь выводъ вслѣдствiе совѣстливаго изученiя матерьяла. Нужно только остерегаться отъ идей предзаданныхъ; смиренiе же передъ народомъ само собою поможетъ этому. Но намъ кажется, что г. Успенскому напрасно и ошибочно приписываютъ исключительность этого признанiя нашего отчужденiя отъ родной почвы, и смиренномудраго сознанiя въ томъ, что мы не въ состоянiи теперь, безъ болѣе глубокаго изученiя, вѣрно взглянуть на народъ и составить о немъ себѣ вѣрное и точное понятiе. Въ самомъ дѣлѣ наше заключенiе о г. Успенскомъ вполнѣ оправдается, какъ только мы чуть-чуть на него повнимательнѣе посмотримъ. Еслибъ онъ имѣлъ такой взглядъ исключительно, не повторялъ бы онъ того, чтj до него уже было сказано сто разъ, и несравненно выпуклѣе, типичнѣе, а главное шире и глубже и съ несравненно большей правдой. Тѣ изъ нашихъ писателей, которые изучивъ по возможности и по способностямъ своимъ матерьялъ, не побоялись высказать передъ нами свой взглядъ, свою идею о народномъ бытѣ, дали намъ даже относительно одного матерьяла несравненно болѣе, чѣмъ г. Успенскiй. У г. Успенскаго есть напримѣръ маленькiй и премиленькiй разсказъ изъ мелко-купеческаго быта, подъ названiемъ «Грушка». Этотъ разсказъ одинъ изъ лучшихъ во всей книгѣ. И чтоже? Это одна только капля выжимки изъ третьестепенныхъ лицъ Островскаго. Большею частью г. Успенскiй вотъ какъ дѣлаетъ. Онъ приходитъ напримѣръ на площадь и даже невыбирая точки зрѣнiя, прямо, гдѣ попало, устанавливаетъ свою фотографическую машину. Такимъ образомъ все, что дѣлается въ какомъ-нибудь уголкѣ площади, будетъ передано вѣрно, какъ есть. Въ картину естественно войдетъ и все совершенно ненужное въ этой картинѣ, или лучше-сказать въ идеѣ этой картины. Г. Успенскiй объ этомъ мало заботится. Ему напримѣръ хотѣлось бы изобразить въ своей фотографiи рынокъ, и дать намъ понятiе о рынкѣ. Но еслибъ на этотъ рынокъ въ это мгновенiе опустился воздушный шаръ (что можетъ когда-нибудь случиться), то г. Успенскiй снялъ бы и это случайное и совершенно неотносящееся до характеристики рынка явленiе. Еслибъ изъ-за рамки картины проглядывалъ въ это мгновенiе кончикъ коровьяго хвоста, онъ бы оставилъ и коровiй хвостъ, рѣшительно незаботясь о его ненужности въ картинѣ. Такъ почти и во всѣхъ разсказахъ г. Успенскаго. Онъ цѣпляется за всѣ ненужности и даже не заботится хоть сколько-нибудь связать эти ненужности съ дѣломъ, чтобъ объяснить ихъ по крайней мѣрѣ читателю, чтобъ не кричали эти ненужности и своимъ неожиданнымъ появленiемъ не повергали въ столбнякъ читателя. Скажутъ намъ: «да это–то и хорошо, вотъ именно эта точность хороша». Да развѣ это точность, и развѣ въ этомъ должна состоять точность? Это путаница, а не точность. И чтó вы передадите исключительно однимъ описыванiемъ матерьяла? Эдакъ пришлось бы напримѣръ Островскаго растянуть на двѣсти томовъ, да и тогда эти двѣсти томовъ не передали бы намъ того, что передалъ Островскiй въ двухъ. Мало того, и самаго матерьяла–то однимъ дагеротипомъ вѣрно не передадите.

Мы вовсе не хотимъ сказать, что у г. Успенскаго одинъ только дагеротипъ. У него есть взглядъ, и каковъ бы онъ ни былъ, если только онъ есть, то ужь одинъ фактъ его существованiя прямо опровергаетъ предположенiя всѣхъ тѣхъ, которые увѣряютъ, что г. Успенскiй боится взгляда и въ ожиданiи составить его изучаетъ одну среду. Мало того: у г. Успенскаго есть даже и предзаданные взгляды. Вотъ напримѣръ весь разсказъ «Обозъ» написанъ для того, чтобъ посмѣяться надъ мужиками, что они не умѣли считать. Намъ кажется, что если ужь просто, совершенно просто, безо всякихъ предзаданныхъ идей подходить къ дѣлу, то ужь покрайней-мѣрѣ неслѣдовало бы клонить разсказъ только къ тому, какъ мужички считаютъ. Не вѣримъ мы да и неможемъ повѣрить, чтобъ ничего кромѣ этого въ дѣйствительности, въ самомъ матерьялѣ–то, небыло. Скажутъ: снаружи только это было на постояломъ дворѣ и больше ничего. Да развѣ это можетъ быть? конечно, было и другое, но г. Успенскiй не замѣтилъ другого, изъ-подъ своего взгляда, потомучто ему важно было то, о чемъ онъ хотѣлъ писать; взглянулъ бы другой, — другой навѣрно еще бы что-нибудь нашолъ, третiй третье, и у всѣхъ была–бы правда. Даже и такъ могло–бы быть: въ чемъ г. Успенскiй нашолъ одно только смѣшное, въ томъ другой могъ бы отыскать пожалуй только трагическое, и оба были бы правы. Въ томъ–то и дѣло, что передъ нами безсознательно лежитъ природа. Если безсознательно описывать одинъ матерьялъ, то мы ничего неузнаемъ; но приходитъ художникъ и передаетъ намъ свой взглядъ объ этомъ матерьялѣ, и разскажетъ намъ какъ это явленiе называется и назоветъ намъ людей въ немъ участвующихъ, и иногда такъ назоветъ, что имена эти переходятъ въ типъ, и наконецъ, когда всѣ повѣрятъ этому типу, то названiе его переходитъ въ имя нарицательное для всѣхъ, относящихся къ этому типу людей. Чѣмъ сильнѣе художникъ, тѣмъ вѣрнѣе и глубже выскажетъ онъ свою мысль, свой взглядъ на общественное явленiе и тѣмъ болѣе поможетъ общественному сознанiю. Разумѣется тутъ почти всего важнѣе какъ самъ–то художникъ способенъ смотрѣть, изъ чего составляется его собственный взглядъ, — гуманенъ ли онъ, прозорливъ ли, гражданинъ ли наконецъ самъ художникъ? Въ этомъ заключается задача и назначенiе художества, а вмѣстѣ съ тѣмъ опредѣляется ясно и роль, которую имѣетъ искуство въ общественномъ развитiи. Кстати: нашъ журналъ обвиняютъ въ томъ, что мы хотимъ понять и изучить современность однимъ искуствомъ и какими-то еще восторгами художниковъ и поэтовъ. Мы никогда не говорили такого вздора; мы всегда только отстаивали и заявляли самостоятельное значенiе искуства, естественность его самостоятельности и такимъ образомъ его полную необходимость въ дѣлѣ общественнаго развитiя и сознанiя, но вовсе не исключительность. Впрочемъ мы писали для тѣхъ, которые способны хоть что-нибудь понимать. Искуство помогаетъ сильнымъ и могущественнымъ образомъ человѣческому развитiю, дѣйствуя на человѣка пластично и образно. Но критика такъ же естественна и такую же имѣетъ законную роль въ дѣлѣ развитiя человѣческаго, какъ и искуство. Она сознательно разбираетъ то, что искуство представляетъ намъ только въ образахъ. Въ критикѣ выражается вся сила, весь сокъ общественныхъ выводовъ и убѣжденiй въ данный моментъ. Но кромѣ нея есть и еще тоже совершенно–самостоятельная сила, тоже служащая къ развитiю человѣчества и полнѣйшему его сознанiю. Это — наука, сила страшная, родившаяся съ человѣкомъ и которая неоставитъ его до тѣхъ поръ, пока человѣкъ будетъ жить на землѣ. Мы все это признавали и признаемъ и напрасно обвиняютъ насъ, что мы всѣ надежды развитiя и общественнаго сознанiя возлагаемъ только на одно искуство. Впрочемъ не отвѣчать же намъ на всѣ нелѣпости, которыя на насъ взводятъ!

Но заключимъ же о г. Успенскомъ.

Все что мы написали въ этой статьѣ до сихъ поръ, клонилось только къ тому, чтобъ отвергнуть бездарную и тупую мысль рабскаго и пассивнаго приниженiя передъ матерьяломъ и заявить, что на дѣлѣ этого и быть не можетъ. Кстати, чтобъ ужь покончить съ этимъ, скажемъ: Воздержность въ поспѣшности вывода изъ нашихъ изученiй народнаго быта полезна и необходима; она спасаетъ отъ идеализацiи и многихъ другихъ ошибокъ; но излишняя осторожность и недовѣрчивость къ себѣ въ этихъ выводахъ почти точно также вредна. Мы боимся ошибокъ, боимся часто изъ одного самолюбiя, а между тѣмъ изученiе народнаго быта необходимо. Пусть будутъ ошибки, но ошибки долго не проживутъ и только черезъ ошибки мы придемъ къ истинѣ. Истина всегда трудно доставалась. Кто убѣжденъ въ своемъ мнѣнiи, въ своемъ выводѣ, — пусть заявляетъ его. Это благороднѣе трусливаго молчанiя. Смѣшно думать, что мы разомъ достигнемъ всей правды. Когда такъ дѣлалось? Когда это бывало? Пусть только не будетъ недобросовѣстныхъ выводовъ и вотъ все, что покамѣстъ нужно. Г. Успенскiй тоже не могъ писать безо всякой мысли, и у него есть мысль. Выводовъ окончательныхъ онъ правда не представляетъ, ни художническихъ, ни сознательныхъ, можетъ-быть потому, что талантъ его не такъ силенъ, чтобъ формулировать всю мысль, его движущую, ясно и опредѣлительно. Но все-таки у него есть зачатокъ мысли, широкой и плодотворной, и слѣдовъ ея нельзя не видать прочтя его книгу. Г. Успенскiй вопервыхъ любитъ народъ, но не зато-то и потому-то, а любитъ его какъ онъ есть. Для него все дорого въ народѣ, каждая черта; вотъ почему онъ такъ и дорожитъ каждой чертой. Съ виду его разсказъ какъ-будто безстрастенъ: г. Успенскiй никого не хвалитъ, видно что и не хочетъ хвалить; не выставляетъ на видъ хорошихъ сторонъ народа и не мѣряетъ ихъ на извѣстныя, общепринятыя и выжитыя цивилизацiей мѣрочки добродѣтели. Онъ и не бранитъ за зло, даже какъ-будто и не сердится, не возмущается. Сознательный выводъ онъ предлагаетъ сдѣлать самому читателю. А между тѣмъ есть слѣды, что безстрастiе это вовсе не отъ равнодушiя и внутренняго спокойствiя. Это можно прослѣдить въ самыхъ тонкихъ чертахъ, иногда какъ-будто ниначто ненамекающихъ. Два парня–работника лежатъ на печи. Спать еще они не хотятъ и одинъ разсказываетъ другому сказки. Художнической силы у г. Успенскаго еще достаетъ на то, чтобъ прямо, изъ разговора парней, безо всякихъ объясненiй опредѣлить ихъ такъ, что вы узнаете ихъ среду, образъ мыслей, воззрѣнiя, ихъ возрастъ и даже темпераменты. Вы съ первой строчки чувствуете, что разговоръ ихъ типически вѣренъ и дѣйствительность увлекаетъ васъ. Между тѣмъ, повидимому, въ разговорѣ этомъ нѣтъ никакого толку, никакой особенной связи, ниначто онъ особенно не намекаетъ и даже «безо всякаго направленiя». Разговоръ идетъ о мертвецахъ. Парень разсказываетъ между прочимъ о самыхъ ненужныхъ и совершенно неидущихъ къ его разсказу вещахъ. Подробно увлекается тѣмъ, какъ у какого-то Антошки, героя разсказа, воспитывались какiя-то птицы, какiе-то звѣри и проч., и что дѣлалъ съ ними, и чему научилъ ихъ этотъ чудакъ Антошка, которымъ парень очевидно нѣсколько увлекается. Но всѣ эти ненужности, которыми увлекается парень и отводитъ себя отъ разсказа, показываютъ слѣдъ его мыслей, степень его умственныхъ способностей, показываютъ чѣмъ парень въ его лѣтахъ и въ такой средѣ можетъ увлечься, показываютъ нѣсколько дѣтское настроенiе его ума, а между тѣмъ цѣломудренность и простоту нашей сельской молодежи и т. д. и т. д. Но что бы это ни показывало, важно то, что все это очень дорого для г. Успенскаго. Онъ какъ-будто боится проронить хоть единое слово въ ихъ разговорѣ и вы чувствуете это такъ, что вслѣдъ за г. Успенскимъ и намъ тоже становится это дорого, и можетъ-быть отчасти именно потому, что самому автору это такъ дорого. Кстати замѣтимъ: Вотъ мы теперь хвалимъ всѣ эти ненужности, за которыя цѣпляется безпрерывно разсказъ г. Успенскаго, и (если можно такъ выразиться) то направленiе, которое одушевляло г. Успенскаго. Но мы и теперь сожалѣемъ, что г. Успенскiй не умѣетъ справляться съ этими ненужностями. Что онъ говоритъ на десяти страницахъ, то у сильнаго художника умѣстилось бы на одной, да еще такъ, что и ненужности эти остались бы; да еще кромѣ того, вы бы яснѣе и осязательнѣе поняли, что это — ненужности, и въ тоже время догадались бы и о необходимости ихъ и то именно, что они выражаютъ. У г. Успенскаго дѣйствительно рядомъ съ необходимою, многознаменательною ненужностью, выглянетъ и совершенно ненужная ненужность, только затемняющая настоящее дѣло, такъ что, опять повторяемъ, если изъ-за рамки выглядываетъ кончикъ коровьяго хвоста, онъ и его причисляетъ къ дѣлу, незаботясь о томъ, насколько онъ вредитъ единству картины.

Все это мы говоримъ не потому, чтобъ намъ такъ особенно дорога была художническая отдѣлка вещицы (хотя и красивость отдѣлки въ этомъ случаѣ слишкомъ не мѣшаетъ), но потомучто эта самая художественность отдѣлки придаетъ мысли ясность, выпуклость, осязательность, правду: а художническая сила и состоитъ въ правдѣ и въ яркомъ изображенiи ея. Тоже простодушiе въ любви къ народу у г. Успенскаго замѣчается и въ прекрасномъ его разсказѣ «Поросенокъ». Вы впродолженiе всего разсказа смѣетесь, но не насмѣшливымъ смѣхомъ; а если такъ, то на васъ уже подѣйствовала идея писателя. Мы знаемъ: Инымъ скороспѣлымъ понравится этотъ разсказикъ именно потому, что вотъ дескать, «посмотрите добрые люди, какъ легко у бѣдной женщины, живущей своимъ трудомъ и простодушнымъ откармливанiемъ поросятъ, украсть, въ нашемъ обществѣ, поросенка и такимъ образомъ лишить бѣдную женщину нѣсколькихъ рублей, необходимыхъ для ея пропитанiя. Посмотрите, наконецъ, какъ затруднительно въ нашемъ обществѣ отыскать потеряннаго поросенка; сколько неправды, сколько взятокъ должна была она дать, а поросенокъ все-таки не отыскался, да и съ нея же наконецъ взяли штрафъ. Нѣтъ! покамѣстъ законы... матерьяльное обезпеченiе... ясность взгляда на вещи... развитiе и т. д. и т. д.». Все это очень хорошо и дѣйствительно справедливо; но намъ важно болѣе то, что г. Успенскiй показываетъ намъ дѣйствительную, настоящую суть дѣла. Отвлеченное негодованiе на злодѣйство (почему же слово: «злодѣйство» не можетъ быть употреблено и относительно пропавшаго поросенка? вѣдь тутъ не совсѣмъ въ поросенкѣ дѣло) — можетъ быть возбуждено и однимъ чтенiемъ статистическихъ таблицъ. Но художникъ показываетъ намъ какъ именно дѣло происходило и тѣмъ чрезвычайно объясняетъ, можетъ быть, даже самыя статистическiя таблицы. Г. Успенскiй исполнилъ задачу свою великолѣпно. Мало того, что вы видите окончательную форму и состоянiе нашей администрацiи, основавшейся между простонародьемъ, васъ поражаетъ и то, какимъ образомъ такая полная невозможность, такая идеальная утопiя можетъ ужиться въ средѣ простонародья и такъ же твердо опредѣлиться въ ней, какъ самый неотразимый фактъ въ мiрѣ. Добродушiе отношенiй, связывающихъ администрацiю и народъ, всего болѣе въ этомъ случаѣ удивительно. Это–то добродушiе и составляетъ задачу, камень преткновенiя, серьознѣйшiй предметъ изученiя, и удачная, совершенно вѣрная картина дѣйствительности чрезвычайно поможетъ въ этомъ случаѣ изслѣдователю. Поросенокъ пропалъ: не говоримъ уже о томъ безконечномъ простодушiи разсказа, о довѣрчивости этой честной, вовсе не глупой женщины, которая не подозрѣваетъ даже и тѣни смѣшного въ своемъ разсказѣ, (но товарка, слушающая этотъ разсказъ, и не можетъ смѣяться. Имъ не такъ какъ намъ, не до смѣху; со всякой изъ нихъ тоже можетъ случиться), но посмотрите: бабенка вполнѣ знаетъ, а если не знаетъ, то предчувствуетъ, должна предчувствовать, — (недаромъ же она жила сорокъ лѣтъ на свѣтѣ), — что черезъ начальство трудно отыскать поросенка. Между тѣмъ она идетъ къ начальству. Всѣ съ нея берутъ; но это бы еще ничего, такъ водится, сразу не выскоблишь, но важно то, что берутъ съ нея не за то, чтобъ сыскать ея поросенка, а для того, что ее какбы самое считаютъ виновною. Попалась въ лапы, такъ ужь себя одну вини. По всѣмъ прiемамъ видно, что баба сама наконецъ считаетъ себя въ чемъ-то виноватою. И все это пакоститъ, но совершенно безгрѣшно, потомучто всѣ совершенно увѣрены, что такъ и должно быть. Въ этомъ–то и величайшiй комизмъ разсказа. Ей наконецъ даютъ выговоръ: какъ она смѣетъ безпокоить начальство, пишутъ разумѣется, — (ну какъ не перевести при эдакомъ случаѣ двухъ–трехъ листовъ бумаги), и отпускаютъ наконецъ, разумѣется безъ поросенка, но съ солдатомъ, который все–таки съ нея требуетъ взятку, не за что-нибудь, не изъ злобы какой-нибудь, а такъ, чтобъ остаться вѣрнымъ своимъ убѣжденiямъ: у него и въ мысляхъ не можетъ быть, чтобъ съ нея не взять. Простодушiе, добродушiе, и вмѣстѣ съ тѣмъ извращенiе самыхъ обыкновенныхъ, самыхъ естественныхъ понятiй; добродушнѣйшее признанiе необходимости такихъ фактовъ, которыхъ и просто–то за фактъ нельзя признать, а напротивъ надо причислить къ горячешному бреду, къ болѣзни мозга, эта незлобивость разсказчицы, принимающей все это за необходимость и даже за законъ природы, объясняется только однимъ: совершенною отчужденностью духа народнаго отъ духа административнаго. Еслибъ административный порядокъ вышелъ изъ духа народнаго, изъ свойствъ народныхъ, сколько-нибудь былъ бы сродни народу, то онъ былъ бы ему и понятенъ, сильнѣе бы волновалъ его въ случаѣ злоупотребленiй, скорѣе бы онъ понималъ его, всѣ его извращенiя и недостатки. Но секретность, таинственность, мистическая замкнутость администрацiи до сихъ поръ еще влiяютъ на народъ, стоятъ предъ нимъ какой-то загадкой. Намъ именно нравится наконецъ, что г. Успенскiй выбралъ такой обыденный случай для своей критики. Обыденныхъ случаевъ больше, чѣмъ необыденныхъ: изъ нихъ слагается вся жизнь простонародья. Да и довѣрчивость, неоскверненность духа народнаго, при такой обстановкѣ становится еще понятнѣе, несмотря на уморительную комичность разсказа.

Есть у г. Успенскаго еще разсказъ «Старуха», по нашему мнѣнiю самый значительный — изъ всѣхъ двадцати четырехъ разсказовъ. Эта старуха смиренно разсказываетъ все, самое дорогое души своей, самому безучастному человѣку въ мiрѣ, немного уже цивилизованному дураку, который считаетъ себя несравненно выше ея и слушаетъ ее отъ нечего дѣлать. Добровольное, вполнѣ безсознательное приниженiе старухи, понимающей, что ея горе надоѣдливо для слушателя, извиняющей потому этого слушателя и даже и не думающей роптать на грубую его невмѣшательность, даже считающей, что ей дѣлаютъ огромное одолженiе позволяя ей поплакать о своей великой, материнской скорби — все это передано даже художественно.

Вы чувствуете, что это вѣрно, и васъ невольно поражаетъ мысль о внутренней правотѣ народной нравственности, о глубинѣ сердца народнаго и о прирожденной широкости его человѣческихъ воззрѣнiй и, главное, все это отражается такъ ярко, — повидимому въ послѣднемъ изъ созданiй, забитой, загнанной и полу-помѣшавшейся деревенской бабѣ. Слушатель ея уже отдѣлился отъ народа. Онъ уже на первомъ шагѣ цивилизацiи.

А на первомъ шагѣ цивилизацiи человѣкъ грубѣе и несравненно разъединеннѣе съ народомъ чѣмъ на послѣднемъ.

Незнаемъ разовьется ли далѣе г. Успенскiй. То, что движетъ его внутренно, — вѣрно и хорошо. Онъ подходитъ къ народу правдиво и искренно. Вы это чувствуете. Но можетъ ли онъ взглянуть глубже и дальше, сказать собственно свое, не повторять чужого, и наконецъ суждено ли ему развиться художественно? Суждено ли ему развить въ себѣ свою мысль и потомъ ясно, осязательно ее высказать? Все это вопросы. Но задатки очень хороши; будемъ надѣяться.