VIII. Эпоха, 1864, ноябрь. _____ Идеалъ Некрасова. Въ октябрской книжкѣ «Русскаго Слова”, въ отдѣлѣ «Библiографическiй Листокъ”, разбираются стихотворенiя г. Некрасова и доказывается, что въ нихъ, рядомъ съ протестомъ, представлены и совершенно вѣрные положительные идеалы. «Правда”, — говоритъ критикъ, — «идеалъ г. Некрасова не имѣетъ ничего общаго съ идеалами другихъ поэтовъ; онъ не фантастическiй какой нибудь, а возможный, необходимый, несомнѣнный. Идеалъ этотъ построенъ на идеяхъ любви и благосостоянiя и выраженъ въ самой осуществимой формѣ”. Выраженъ онъ именно въ той «чудной, розовой картинѣ свѣтлаго истиннаго счастья”, которая видится Дарьѣ, когда она замѣрзаетъ въ лѣсу (въ поэмѣ Морозъ-красный носъ). Для большей убѣдительности критикъ выписываетъ вполнѣ эту картину, выражающую идеалъ г. Некрасова. Вотъ она: «И снится ей жаркое лѣто — Не вся еще рожь свезена, Но сжата — полегче имъ стало! Возили снопы мужики, А Дарья картофель копала Съ сосѣднихъ полосъ у рѣки. Свекровь ея тутъ же, старушка, Трудилась; на полномъ мѣшкѣ Красивая Маша, рѣзвушка, Сидѣла съ морковью въ рукѣ. Телѣга, скрипя, подъѣзжаетъ — Савраска глядитъ на своихъ, И Проклушка крупно шагаетъ За возомъ сноповъ золотыхъ. — Богъ помочь! А гдѣ-же Гришуха? Отецъ мимоходомъ сказалъ. «Въ горохахъ”, сказала старуха. — Гришуха! отецъ закричалъ, На небо взглянулъ. — Чай не рано? Испить бы... Хозяйка встаетъ И Проклу изъ бѣлаго жбана Напиться кваску подаетъ. Гришуха межъ тѣмъ отозвался. Горохомъ опутанъ кругомъ, Проворный мальчуга казался Бѣгущимъ зеленымъ кустомъ. — Бѣжитъ!.. у!.. бѣжитъ, пострѣленокъ; Горитъ подъ ногами трава! — Гришуха черенъ какъ галченокъ, Бѣла лишь одна голова; Крича, подбѣгаетъ въ присядку (На шеѣ горохъ хомутомъ); Поподчивалъ бабушку, матку, Сестренку — вертится вьюномъ! Отъ матери молодцу ласка, Отецъ мальчугана щипнулъ; Межъ тѣмъ не дремалъ и Савраска: Онъ шею тянулъ да тянулъ, Добрался, — оскаливши зубы, Горохъ аппетитно жуетъ И въ мягкiя, добрыя губы Гришухино ухо беретъ... Машутка отцу закричала: — Возьми меня, тятька, съ собой! Спрыгнула съ мѣшка — и упала. Отецъ ее поднялъ: «не вой! Убилась — не важное дѣло! Дѣвченокъ не надобно мнѣ; Еще вотъ такого пострѣла Рожай мнѣ, хозяйка, къ веснѣ! Смотри же!..” Жена застыдилась: — Довольно съ тебя однаго! (А знала, подъ сердцемъ ужь билось Дитя)... «Ну, Машукъ, ничего!” И Проклушка, ставъ на телѣгу, Машутку съ собой посадилъ. Вскочилъ и Гришуха съ разбѣгу, И съ грохотомъ возъ покатилъ. Воробушковъ стая слетѣла Съ сноповъ, надъ телѣгой взвилась. И Дарьюшка долго смотрѣла, Отъ солнца рукой заслонясь, Какъ дѣти съ отцомъ приближались Къ дымящейся ригѣ своей, И ей изъ сноповъ улыбались Румяныя лица дѣтей”... Какая прелесть! эти стихи и выписываешь съ наслажденiемъ. Какая вѣрность, яркость и простота въ каждой чертѣ! Не въ томъ, однако же, дѣло. какъ понимаетъ читатель эту картину? Не думаетъ ли онъ, что передъ умирающей Дарьей носятся видѣнiя прошлаго, что она вспоминаетъ счастливыя минуты того времени, когда мужъ былъ живъ? По мнѣнiю критика, ничуть не бывало; это не воспоминанiя и не картина дѣйствительности. «Эта картина”, — говоритъ онъ, — «есть самый полный идеалъ счастья, какой только могла создать фантазiя крестьянки; но, конечно, не много прибавить къ нему самый развитый человѣкъ, самый великiй генiй въ мечтахъ о совершенномъ благополучiи людей. Основные элементы этого благополучiя — здѣсь всѣ: любовь, довольство и привлекательный трудъ среди чистой, прекрасной природы. это та вершина благополучiя, на которой человѣку остается еще только искать наслажденiя въ наукѣ и искусствѣ; это то счастливое состоянiе, гдѣ можно съ полнымъ правомъ проповѣдывать науку для науки и искусство для искусства. Наконецъ, это тотъ результатъ, къ которому стремится весь прогрессъ, и въ которомъ наслажденiе свободною любовью, свободнымъ трудомъ и здоровою бѣдностiю изгладило даже мучительное воспоминанiе о прошломъ рабствѣ и нищетѣ”. Дѣло ясное. Идеалъ, созданный фантазiею, представляющiй вершину благополучiя и результатъ, къ которому стремится весь прогрессъ, — никакъ не могъ и не можетъ существовать въ дѣйствительности. Чтобы кто нибудь не подумалъ, что стихи Некрасова изображаютъ картину дѣйствительной жизни, — критикъ убѣдительно доказываетъ, что такiя картины на дѣлѣ невозможны; онъ доказываетъ это и отъ себя и — что всего лучше и сильнѣе — отъ г. Некрасова. Отъ себя онъ замѣчаетъ что «эта картина представлена — бредомъ умирающей, а не дѣйствительностiю”. «Но поймите же вы, наконецъ” — восклицаетъ онъ далѣе, — «безнадежные филистеры, что въ дѣйствительности ничего подобнаго нѣтъ, что если бы въ минуту смерти крестьянкѣ грезилось ея дѣйствительное прошлое, то она бы увидѣла побои мужа, не радостный трудъ, не чистую бѣдность, а смрадную нищету. Только въ розовомъ чаду опiума или смерти отъ замерзанiя могли предстать передъ нею эти чудныя, но никогда небывалыя картины”. Но всего сильнѣе тѣ доказательства, которыя критикъ заимствуетъ у самаго г. Некрасова. Весьма справедливо онъ замѣчаетъ, что «г. Некрасовъ часто останавливается на судьбѣ русской женщины вообще, особенно же на долѣ крестьянки”; но что онъ «нигдѣ не показалъ намъ въ розовомъ свѣтѣ ея настоящее”. Критикъ ссылается на различныя стихотворенiя, гдѣ упоминается о женщинахъ и ихъ долѣ, на «Дешевую покупку”, на «Рыцаря на часъ”, и т. д. «Поэтъ показываетъ намъ”, — говоритъ онъ, — «и жену («Жница”), и мать («орина, мать солдатская”), показываетъ во всей безъисходности ея горя, во всемъ ужасѣ ея судьбы”. Перебравъ всѣ эти случаи, въ которыхъ представляется судьба женщины у г. Некрасова, критикъ задается такимъ вопросомъ: «Я бы спросилъ читателя, возможно ли это представленiе, клевета ли на русскую жизнь эти слова, правда ли, что доля женщины была такъ печальна, какъ изображаетъ г. Некрасовъ?” И отвѣчаетъ самъ себѣ: «Но спрашивать было бы излишне, потому что лучшимъ отвѣтомъ на такiе вопросы служитъ то, что все, что есть лучшаго въ Россiи, читаетъ Некрасова и вѣритъ ему”. И такъ, если вы вѣрите Некрасову, то должны признать, что картина, изображенная имъ въ приведенныхъ нами стихахъ, есть дѣло невозможное, небывалое, и представляетъ только одну фантазiю, идеалъ счастья. Въ этихъ сужденiяхъ я вижу достойное наказанiе г. Некрасова за слишкомъ большое усердiе, съ которымъ онъ забавлялся созданiемъ «Жницъ”, «Оринъ”, и т. п. Читатели такъ усердно повѣрили этимъ его произвѣденiямъ, что теперь уже не вѣрятъ самымъ прямымъ его словамъ. Вотъ онъ изобразилъ живущую въ полномъ ладу чету мужа и жены. Какъ можно! — возражаетъ ему критикъ, — вашъ Проклъ непремѣнно билъ свою жену. Г. Некрасовъ представилъ картину радостнаго труда, чистой бѣдности. Какъ можно! — возражаетъ критикъ, — все это одна мечта; я знаю твердо, что они жили въ смрадной нищетѣ. Г. Некрасовъ изобразилъ счастливыя минуты крестьянскаго семейства, полнаго взаимной любви. Какъ можно! — восклицаетъ критикъ, — я вѣдь знаю, что ни любви, ни счастливыхъ минутъ у нихъ вовсе нѣтъ. Очень можетъ быть, что критику кажется одной фантазiей, однимъ идеаломъ даже то, какъ Савраска ...»гвъ мягкiя, добрыя губы Гришухино ухо беретъ”. Вотъ если бы Савраска откусилъ ухо у Гришухи, тогда это было бы ближе къ дѣйствительности и не противорѣчило бы некрасовской манерѣ ее изображать. _____ Послѣднiя извѣстiя: между «Современникомъ” и «Русскимъ Словомъ” заключенъ миръ. Я былъ бы очень огорченъ, еслибы снисходительные читатели приняли какiя нибудь мои замѣтки за полемику; покорно прошу ихъ устранить отъ себя такую мысль, если она пришла имъ на умъ. Главное въ моихъ замѣткахъ — факты, и въ этомъ смыслѣ я готовъ стоять за каждую изъ нихъ безъ исключенiя; ибо каждая содержитъ правильное указанiе на нѣкоторое явленiе умственнаго мiра, можетъ быть мелкое, но всегда дѣйствительно существующее. Полемикой же называется не только указанiе чужихъ мнѣнiй, но и ихъ опроверженiе, въ которомъ я большею частiю не чувствую никакой нужды. Я ничего не хочу опровергать; я понимаю свое дѣло какъ изображенiе фактовъ, которые бы говорили сами за себя. Если читатели и могутъ упрекнуть меня за нѣкоторыя отступленiя отъ этихъ прiемовъ, то они должны, однако же, признать за мною не мало усилiй, дѣлаемыхъ мною для того, чтобы въ точности имъ слѣдовать. Признаюсь откровенно, эти оговорки и извиненiя внушила мнѣ радостная вѣсть о заключенiи мира между «Современникомъ” и «Русскимъ Словомъ”. Когда я услышалъ эту вѣсть и подумалъ, что по всѣмъ правамъ это событiе должно найти мѣсто въ моихъ замѣткахъ, то на меня вдругъ навела сомнѣнiе и смущенiе мысль: не будетъ ли помѣщенiе этаго факта въ замѣтки принято тѣмъ или другимъ изъ почтенныхъ помирившихся органовъ за враждебное дѣйствiе? По зрѣломъ размышленiи, я, однако же успокоился и рѣшился слѣдовать моей прямой обязанности. Если я стану пропускать столь достославныя дѣла и событiя, то что же у меня будутъ за замѣтки, и какой же я буду лѣтописецъ? Если фактъ столь великой важности будетъ упущенъ изъ виду, то не скажутъ-ли, что я не уважаю русской литературы и не считаю достойнымъ замѣчанiя даже самыя крупныя въ ней явленiя? Шутка ли? «Русское Слово” помирилось съ «Современникомъ”! «Русское Слово”, которое съ начала года употребляло всѣ усилiя, чтобы доказать неосновательность и шаткость «Современника”! Какъ же случилось это неожиданное и многозначительное событiе? Разскажу по порядку. Послѣднею статьею «Русскаго Слова” противъ «Современника” была статья «Нерѣшенный Вопросъ”, статья «къ счастiю неподписанная”, какъ выражается о ней «Современникъ”. Статья эта имѣла цѣлью разобрать, какъ «года два тому назадъ наши литературные реалисты сильно опростоволосились”. Опростоволосился именно г. Антоновичъ своимъ разборомъ романа Тургенева: Отцы и Дѣти. Неподписанная статья отнеслась къ критикѣ г. Антоновича весьма жестоко. Въ одномъ мѣстѣ, увлеченный жаромъ своего неудовольствiя, авторъ говоритъ объ этой критикѣ: «А наша критика?! А наша глубокая и проницательная критика?! Она съумѣла только за этотъ разговоръ укорить Базарова въ жестокости характера и въ непочтительности къ родителямъ. — Ахъ ты, коробочка доброжелательная! Ахъ ты, обличительница копѣечная! Ахъ ты, лукошко глубокомыслiя!” Въ другомъ мѣстѣ неподписанная статья выражаетъ такой судъ: «Долго придется г. Антоновичу раскаяваться въ его статьѣ объ «Асмодеѣ нашего времени”. Много вреда надѣлала эта статья. Сильно перепутала она понятiя нашего общества о молодомъ поколѣнiи. Такъ напакостить могъ только одинъ «Современникъ”. Вслѣдствiе этой статьи, въ «Современникѣ” явилась статья «Вопросъ, обращенный къ «Русскому Слову”, подписанная: Постороннiй Сатирикъ. «Постороннiй Сатирикъ” пишетъ, что статья «Русскаго Слова” его «удивила”, что онъ недоумѣваетъ, какъ могла эта статья появиться въ «Русскомъ Словѣ”, что ужь не хитритъ ли редакцiя, не хочетъ ли она только возбудить въ другихъ журналахъ «новую радость” и вызвать въ нихъ «новыя статьи о расколѣ въ нигилистахъ”, а потомъ посмѣяться надъ этою радостiю? «Поэтому-то”, — пишетъ «Постороннiй Сатирикъ”, — «я и нахожусь вынужденнымъ обратиться къ редакцiи «Русскаго Слова” съ вопросомъ: согласна ли она съ статьею «Нерѣшенный вопросъ”, раздѣляетъ ли она вполнѣ всѣ сужденiя автора статьи, какъ о романѣ «Отцы и Дѣти”, такъ и о критикѣ на этотъ романъ, помѣщенной въ «Современникѣ”? Затѣмъ «Постороннiй Сатирикъ” обращается даже прямо къ опредѣленнымъ лицамъ, именно къ г. Минаеву и къ г. Благосвѣтлову, и проситъ ихъ печатно отвѣчать: какъ они относятся къ статьѣ: «Нерѣшенный вопросъ”? Рѣчь свою «Постороннiй Сатирикъ” заканчивается многозначительнымъ соображенiемъ: «И безъ того”, — говоритъ онъ, — «много у меня на рукахъ полемическаго дѣла: нужно довести до конца споръ съ «Эпохой”Э), нужно въ тоже время слѣдить за дѣятельностiю двухъ печатныхъ органовъ г. Краевскаго и, наконецъ, не упускать изъ виду и московской литературы; полемика съ этими противниками кажется мнѣ самой необходимой, и «Русское Слово” можнобы было оставить въ сторонѣ. Но «Русскому Слову” кажется, что ему необходимо прежде всего напасть на «Современникъ” и съ нимъ по преимуществу вести полемику. Нечего дѣлать”.. Здѣсь, очевидно, заключается новый вопросъ «Русскому Слову”, вопросъ о томъ, съ кѣмъ,