ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА I Дѣло было въ деревнѣ, въ зимнiй святочный вечеръ, когда толпы наряженныхъ снуютъ по улицамъ при блескѣ новорожденнаго мѣсяца, слышится хрупкiй звукъ саней, звенятъ бубны и колокола. Въ такiе вечера особенно пустынно и угрюмо смотрятъ помѣщичьи дома и усадьбы, потому что прислуга отпрашивается на праздникъ, а остающiеся обитатели запираются на всѣ замки и затворы, терпѣливо принося себя въ жертву безвыходной скукѣ и одиночеству. Сквозь щели ставень одного изъ такихъ домовъ мерцалъ огонь. Это былъ домъ Марьи Петровны Снѣжиной. Въ настоящую минуту семья собралась въ биллiардной, единственной теплой комнатѣ во всемъ домѣ, изъ которой сдѣлали залу, гостиную и диванную. Тутъ стояло и фортепьяно, и ломберные столы, и мягкiя кресла, и рабочiе столики, и пяльцы съ начатыми работами. Замерзшiя окна, всѣ разрисованныя узорами, говорили о морозѣ; въ старинномъ каминѣ весело трещали дрова и стѣнные часы показывали половину седьмого. Противъ обыкновенiя, оживленный разговоръ слышался въ комнатѣ. За большимъ круглымъ столомъ сидѣли четыре женщины. Это были мать и три дочери. Разговоръ велся живой, непрерывный, пересыпаемый раскатами молодого смѣха и очень рѣдкими выговорами со стороны матери. Странность этого небывалаго явленiя нисколько не удивить, если мы скажемъ, что въ семьѣ случилось не совсѣмъ обыкновенное событiе: старшая дочь Снѣжиной выходила замужъ и только вчерашнiй день объявлена была помолвка. Женихъ былъ помѣщикъ, сосѣдъ верстахъ въ 20-ти отъ нихъ, человѣкъ молодой, хорошiй хозяинъ, съ порядочными средствами, однимъ словомъ партiя, во всѣхъ отношенiяхъ, приличная. Марья Петровна, хозяйка дома, забыла свои нервныя боли, капризы и раздражительность и предалась заботамъ самаго интереснаго свойства. Дѣло шло о свадебныхъ приготовленiяхъ, о закупкѣ приданаго, о бѣльѣ и посудѣ, о приготовленiи всего, о чемъ должна позаботиться мать, имѣющая взрослыхъ дочерей. Минута, которую она ждала съ самаго, можно сказать, рожденiя первой дочери, минута, которую она привыкла считать цѣлью своей жизни, наступала для нее. Дочери ея были всѣ еще очень молоды; старшей, Сашѣ, было только семнадцать лѣтъ. Она сидѣла теперь у стола и по праву невѣсты ничего не дѣлала. Это была тоненькая, стройная дѣвушка съ длинной, бѣлокурой косой и робкимъ выраженiемъ въ большихъ темно-голубыхъ глазахъ. Она была правою рукою матери, ревностно помогала ей въ хозяйствѣ и неохотно выѣзжала изъ дому, гдѣ находила для себя тысячу предметовъ удовольствiя и развлеченiя. Младшiя ея сестры - Надя, шестнадцати и Зина, пятнадцати лѣтъ, только-что выпущенныя изъ пансiона, гораздо больше самой невѣсты радовались случившейся въ ихъ домѣ перемѣнѣ и горячiя головы ихъ просто кружились отъ счастья. Имъ предстояло въ первый разъ въ жизни быть на настоящемъ балѣ, имѣть множество кавалеровъ, дѣлать побѣды и танцовать до упаду. Впрочемъ, всю эту блестящую картину и перспективу счастья, главнымъ образомъ, рисовала пылкая и неугомонная голова самой меньшей сестры, Зины, яркiе глаза которой уже блестѣли молодой развертывающейся жизнью. Надя, отъ природы довольно вялая дѣвушка, тоже очень недурная собой, была увлекаема въ общiй вихрь предположенiй и плановъ меньшою сестрою. Зина росла совсѣмъ иною изъ всего семейства. Дѣти Снѣжиной отличались ровностью характера, послушанiемъ, тихостью и вообще всѣми домашними добродѣтелями; Зина же съ дѣтскихъ лѣтъ всегда слыла капризной, шаловливой дѣвочкой, пугавшей своими порывами и чрезмѣрною живостью. Ей было едва пятнадцать лѣтъ и она была еще совершенный ребенокъ, но въ глазахъ ея уже роился цѣлый мiръ кокетства, игривости и очарованiя. Бѣлокурая, темноглазая, съ свѣжими, смѣющимися губами и сiяющей физiономiей, — она вся производила чрезвычайно живое, веселое впечатлѣнiе. Изъ всего семейства она была всѣхъ дружнѣе съ старшей сестрой. — Вѣдь онъ сказалъ, что прiѣдетъ? приставала она къ ней, положивъ локти на столъ и устремивши глаза свои въ задумчивые и тихiе глаза своей сестры. — Сказалъ! отвѣтила та однообразно. — Зина, Зина! работай, перебила мать; смотри, ты еще кантика не пришила... Что это за вѣтреница! — Какая скука, вполголоса замѣтила Зина, наклоняясь къ своему шитью; какъ ты счастлива, Саша, что выходишь замужъ; тебѣ долго не надо будетъ ничего работать... — А можетъ быть еще больше придется, сказала Саша. — Да Андрей Петровичъ не будетъ тебя заставлять, ужъ это я знаю. — Я сама буду заниматься, я люблю работать. — А что же, по твоему мнѣнiю, Сашѣ дѣлать безъ работы и безъ занятiй? насмѣшливо спросила мать, составляя выкройку изъ бумаги. — О, если будетъ все тоже что теперь, тогда не для чего и выходить замужъ, возразила Зина рѣшительно. — Мама, какъ ты выходила замужъ? спросила тутъ Надя, все время прилежно работавшая и вся превратилась въ слухъ, ожидая съ любопытствомъ отвѣта матери. Саша тоже перевела свои задумчивые глаза на мать. Тѣнь унынiя и печали пронеслась по болѣзненному и увядшему лицу матери. Какъ передать этимъ тремъ наивнымъ дѣтямъ, жадно ждавшимъ ея отвѣта, ту постыдную комедiю торговли и подлавливанья, которую употребляли она и ея родители при выдаванiи ее замужъ? Марья Петровна отвѣтила односложно: — Павелъ Петровичъ былъ офицеръ; папенька и маменька хорошо его принимали; онъ и сдѣлалъ предложенiе. — И ты была очень съ нимъ счастлива, мама? спросила Саша. Снѣжина опять затруднилась отвѣтомъ. Можно ли было назвать счастiемъ десять лѣтъ замужества, проведенные ею съ пьяницею мужемъ, безсонныя ночи, въ которыя она поджидала его возвращенiя съ веселой попойки, гдѣ нерѣдко проигрывались послѣднiя деньги, — и въ квартирѣ ихъ слышался, послѣ этихъ ночей, трескъ стульевъ, пьяныя ругательства и рыданiя измученной жены? — Да, отвѣтила она; только въ походахъ часто бывали непрiятности; какъ вышелъ въ отставку, тутъ лучше стало. — А ужъ непремѣнно надобно замужъ? лукаво спросила Зина. — Что же хорошаго остаться старой дѣвой? — Но если будетъ свататься какой-нибудь противный, котораго и любить нельзя? — Не всѣ выходятъ по любви, однако счастливо живутъ. — Только не я.... По-моему, это подлость! рѣзко выговорила Зина. — Терпѣть не могу, Зина, какъ ты начнешь разсуждать, раздражительно замѣтила мать, и бросивъ отъ себя ножницы, подошла къ Сашѣ, и молча начала прилаживать выкройку къ ея плечу. — Андрей Петровичъ! вдругъ сказала Саша, и рука ея такъ дрогнула, что бумажная выкройка отлетѣла отъ ея плеча. Послышался въ самомъ дѣлѣ далекiй звукъ колокольчика. — Какъ ты меня испугала! замѣтила Надя. — Ну что же! проговорила мать, дрожащими руками собирая выкройку: ну что же, позвони въ колокольчикъ, надо огня въ переднюю... Зина, Надя, позовите Дуняшу. Молодыя дѣвушки исчезли за дверью. Мать, между тѣмъ, заботливо начала оправлять туалетъ Саши, сняла съ нея коленкоровую пелеринку и поспѣшно набросила тюлевую, приготовленную заранѣе. — Какая ты блѣдная, неавантажная! говорила она; и пожалуйста брось эти пансiонскiя замашки: Андрей Петровичъ тебя цалуетъ, а ты лицо воротишь! — Да какъ же, мама, я не привыкла! — Вздоръ; когда мама тебѣ приказываетъ, ты должна слушаться. Дверь отворилась и, въ сопровожденiи Нади, несшей свѣчу, вошелъ женихъ Андрей , Апдрей Петровичъ Невѣровъ. Это былъ высокiй и красивый брюнетъ, лѣтъ двадцати семи, съ нѣсколько рѣзкими, но не лишенными прiятности, чертами, насмѣшливой улыбкой и небольшой мягкой бородкой; вообще личность съ перваго взгляда довольно замѣтная и оригинальная. ГЛАВА II Зина, при первомъ извѣстiи о прiѣздѣ Андрея Петровича, сама не зная отчего, опрометью бросилась въ дѣтскую. Ея маленькое сердечко сильно билось и рѣзвыя ноги дрожали. Она притаилась у замерзшаго окна въ дѣтской, и внутренно смѣясь, прислушивалась къ неяснымъ звукамъ, долетавшимъ до нея. Она не понимала, отчего ей было такъ невыразимо весело, такъ хорошо, что даже духъ захватывало и порывистое дыханье сильно колебало ея грудь. Въ углу комнаты горѣла лампада передъ образомъ и освѣщала три постели, стоявшiя вдоль стѣнъ. Это была комната трехъ сестеръ. Бѣлыя стѣны, мебель въ бѣлыхъ чахлахъ, спущенныя бѣлыя сторы придавали комнатѣ какой-то туманный отблескъ. Стройная фигура притаившейся дѣвушки довершала очарованiе. Вдругъ она услыхала шаги, и не оборачиваясь, угадала приближенiе Невѣрова. Невѣровъ искалъ ее. Онъ воспользовался первымъ случаемъ и, спросивъ позволенья у Снѣжиной, отправился искать ее въ дѣтскую. Надо замѣтить, что только нѣсколько дней тому назадъ, когда онъ уже сдѣлалъ предложенiе и сталъ совершенно своимъ въ домѣ, ему удалось нѣсколько поближе ознакомиться съ младшими сестрами невѣсты, которыхъ до того времени какъ-то держали въ черномъ тѣлѣ, въ тени, въ глубинѣ дѣтской, вѣроятно для того, чтобъ все вниманiе сосредоточивалось на Сашѣ, всегда на виду у всѣхъ, и за чайнымъ столомъ, и въ гостиной, и за фортепьяно. Въ эти нѣсколько дней, когда мать съ радости ослабила бразды правленiя, Зина, очутившись на волѣ, тотчасъ же привлекла къ себѣ вниманiе Невѣрова, успѣла съ нимъ и поболтать, и поспорить, и затронуть въ немъ чувство интереса, быть можетъ даже нѣчто болѣе.… Теперь, когда онъ вошелъ въ комнату, она схватила со стула какое-то вязанье и прилежно начала постукивать спицами. Двѣ широкiя руки тихо схватили сзади ея свѣтлорусую головку. — Знаю, знаю, что это вы! отвѣтила она вся пылающая, — и нисколько не испугалась! Ну зачѣмъ вы пришли? Пустите, а то я петлю спущу! И упрямая дѣвочка вертѣла лицо свое въ его ласковыхъ рукахъ. — Зачѣмъ пришелъ? Она еще спрашиваетъ! А долгъ-то? — Какой это? — Вчерашнiй поцалуй... забыла? Кто не хотѣлъ меня поздравить? А? — Еще бы при всѣхъ... Ни за что на свѣтѣ! — А теперь? Можно? — Теперь? въ раздумьи повторила Зина и чулокъ упалъ къ ея ногамъ. Онъ воспользовался ея смущенiемъ и, привлекши ее къ себѣ, жарко поцаловалъ. — Еще! упрашивалъ онъ, удерживая вырывавшуюся Зину. Но ей стало вдругъ такъ жутко и, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ весело, что она неудержимо захохотала, вывернулась изъ объятiй Невѣрова и убѣжала въ коридоръ. — Что за прелестный, милый ребенокъ! подумалъ онъ про себя, и вошелъ, съ смѣющейся физiономiей, въ гостиную. — Представьте себѣ, что дѣлала плутовка, когда я вошелъ? сказалъ онъ, остановясь среди комнаты; — вязала чулокъ въ темнотѣ! Онъ еще не кончилъ фразы, какъ у подъѣзда послышались колокольчики и визгъ саней по снѣгу. — Гриша! Гриша прiѣхалъ! вскричали сестры, выбѣгая на встрѣчу. — И не одинъ! съ нимъ еще кто-то! сказалъ Невѣровъ, отворяя форточку и смотря въ нее. — Конечно Глафира Ивановна! Подхватила Зина, давайте пари, что она? — Она и есть! подтвердилъ Невѣровъ, — неизбѣжная спутница каждой свадьба, похоронъ, крестинъ, родинъ и именинъ. — Не извольте смѣяться! Я очень рада! возразила Снѣжина: — она всегда кстати! — Еще бы! Кто же бы повѣрилъ свадьбѣ, на которой не было Глафиры Ивановны! Наконецъ дверь отворилась и вошелъ Гриша Снѣжинъ, единнственный и любимый сынъ Марьи Петровны, недавно выпущенный въ офицеры. За нимъ шла Глафира Ивановна Ницкая, старая дѣва, прожившая лѣтъ 45 въ одномъ и томъ же городѣ и знавшая до тонкости всѣ обряды, гаданья, повѣрья, примѣты; она умѣла шить, кроить, и убирать головы; безъ нея дѣйствительно не обходилось ни одной свадьбы въ городѣ. Прiѣхавши, Гриша началъ выгружать привезенныя имъ изъ города покупки, и всѣ кинулись смотрѣть ихъ. Невѣрова, какъ мужчину, это мало занимало и онъ съ равнодушнымъ и утомленнымъ видомъ сѣлъ въ кресла поодаль, и подозвалъ къ себѣ Сашу. — Тебя очень занимаетъ это тряпье? съ улыбкой спросилъ онъ у своей невѣсты. Первый разъ въ этотъ вечеръ они опи оставались одни. Первый разъ зазвучало въ ушахъ Саши это «ты», такъ незнакомое и такъ привлекательное для дѣвушки въ устахъ жениха... Щеки ея зардѣлись, красивыя губы разцвѣтились улыбкой и она проговорила съ робкимъ счастьемъ въ глазахъ: «о нѣтъ! я совсѣмъ перестала думать о тряпкахъ!» — О чемъ же ты думаешь? Да пожалуйста не говори мнѣ «вы»! пора уже привыкнуть тебѣ не церемониться со мной... — Я все еще не привыкла… Я просто не могу подумать, что я твоя невѣста .., говорила Саша, путаясь и краснѣя; мама говорить, что ты любишь меня, если хочешь на мнѣ жениться; я хочу спросить у тебя самого... Рѣчь эта была до того ей непривычна и тяжела, что она совсѣмъ смутилась. — Ну, конечно, люблю! отвѣтилъ Невѣровъ, и въ молчанiи, сталъ смотрѣть на ея лицо. Что таится въ этой хорошенькой головкѣ? думалъ онъ. Она манила его, какъ неразрѣшенная загадка, какую часто представляютъ молоденькiя дѣвушки сдержаннаго и робкаго характера, отъ которыхъ ждутъ всего впереди, съ развитiемъ и годами. Въ этомъ случаѣ ему суждено было ошибиться. Саша молчала и улыбалась. Мiръ ея мысли былъ въ самомъ дѣлѣ такъ узокъ, что могъ вертѣться только между банками варенья, зимними припасами, приказами повару и пр. и пр. Никакая мудреная идея, ни одно сомнѣнiе, ни одинъ разладъ, какiе такъ часто мучатъ молодыя души, ни разу не потревожили ея спокойствiе. — Саша, позвала Марья Петровна, ты еще не видала, душа моя, вотъ эту новую матерiю; занялась съ женихомъ, а мы тутъ уже все пересмотрѣли! Поди сюда; вѣдь это будетъ не дурно, бѣлое кружево на розовомъ пу-де-суа? Саша подошла къ матери. Невѣровъ постоялъ около нихъ, въ недоумѣнiи, стараясь понять женскiй туалетный языкъ, задумчиво посмотрѣлъ на ихъ лица, сiявшiя восторгомъ при исчисленiи оборочекъ, бантиковъ, кружевъ, — и началъ мѣрить комнату большими, медленными шагами. Зачѣмъ Андрей Петровичъ Невѣровъ вздумалъ жениться на Александрѣ Павловнѣ Снѣжиной? Вопросъ этотъ разрѣшается самъ собою, если вникнуть въ обстоятельства его жизни и въ сущность его характера. Невѣровъ лишился отца еще въ дѣтствѣ. Его воспитала мать, богатая женщина, страстно любившая и баловавшая сына, но она не могла дать ему основательнаго воспитанiя, еще менѣе — образовать характеръ. Онъ вышелъ изъ рукъ ея страстнымъ и впечатлительнымъ юношей, искалъ идеаловъ, разочаровывался въ нихъ и становился суровъ и недовѣрчивъ къ жизни. Друзья, въ которыхъ онъ видѣлъ героевъ, оказывались простыми практическими людьми, въ женщинахъ онъ обманывался. Онъ переставалъ вѣрить во все хорошее на землѣ. Пустота жизни, неудовлетворенность чувства мучили его такъ сильно, что онъ готовъ былъ на все, чтобъ избавиться отъ нихъ. У него образовалась своя собственная философiя. «Если не способенъ на подвиги, такъ и живи какъ всѣ! говорилъ онъ себѣ со злостью, когда червячекъ недовольства сильнѣе подступалъ къ его сердцу. Что за герой такой? Живутъ же люди, день за днемъ, и ничего себѣ, счастливы! А я чѣмъ заявилъ себя? Что сдѣлалъ? Выйду въ отставку, женюсь, и буду жить какъ всѣ...» Съ этими мыслями онъ вышелъ въ отставку и поселился въ имѣнiи. Мать у него давно уже умерла; онъ сталъ серьезно думать о женитьбѣ, какъ о единственномъ средствѣ спасенiя отъ мучившей его тоски, его тянуло именно къ такой дѣвушкѣ, въ которой бы онъ не могъ разочароваться. Онъ искалъ только хозяйки, дѣвушки съ ровнымъ и покойнымъ характеромъ, и увѣрялъ себя, что это все, что ему нужно. Съ чисто хозяйственной точки взглянулъ онъ на Сашу: ему нравилось, какъ она бѣгала съ ключами по кладовымъ и амбарамъ, записывала приходъ и расходъ, варила варенье и выдавала провизiю повару. Потомъ ему представлялось, что въ семьѣ Снѣжиныхъ былъ для него свой уголъ, свой прiютъ, что тамъ была молодежь, среди которой легче дышется и живется послѣ дрязгъ ежедневной жизни. При всемъ томъ, онъ не успокоивался... Онъ подошелъ къ открытому фортепьяно и, какъ бы въ раздумьи, взялъ нѣсколько аккордовъ. Какъ по сигналу, явились тутъ же Гриша и Зина. Они любили пѣть втроемъ. Невѣровъ оживлялся, когда пѣлъ. Его глаза дѣлались мягче, губы улыбались, злой умъ, свѣтившiйся въ его чертахъ, уступалъ мѣсто задумчивой и тихой нѣгѣ. Безсознательно поддавалась его влiянiю веселая и рѣзвая Зина Зипа, и голоса ихъ вхъ сливались въ грустной мелодiи. Гриша сидѣлъ, обнявъ рукой сестру. Онъ не замѣчалъ, или лучше сказать, замѣчалъ безъ удивленiя, мягкiе взгляды, которые кидалъ Невѣровъ въ молодые задумчиво блестящiе глаза Зины. Въ мелодическихъ звукахъ высказывалось то, что не смѣло бы высказаться ни въ какой другой формѣ, и волей-неволей, возбуждались нервы, кровь быстрѣе пробѣгала по жиламъ и между пѣвцами завязывалась невидимая связь. Кругомъ нихъ была глушь деревни, одинокая комната, уединенный зимнiй вечеръ ве- черъ, — обстановка, въ которой каждое впечатлѣнiе ложится на душу полнѣе и глубже... Между тѣмъ мать, утомившись толками о приданомъ, отошла отъ стола, и тутъ только обратила вниманiе на группу у фортепьяно. Взглядъ ея упалъ па Зину, и она не узнала своей дочери. Вмѣсто дѣтскаго милаго личика она увидѣла глубокiй, задумчивый взглядъ и взглядъ этотъ смотрѣлъ на одну точку, не перемѣняя положенiя, будто прикованный магнитомъ. Эта точка была — глаза Невѣрова. — Зина! рѣзко позвала она, нельзя ли бросить это пищанье! Поди сюда, я тебя спрашиваю, какъ ты смѣла оставить работу, не спросивъ моего позволенiя? Тонъ Снѣжиной былъ раздраженъ и рѣзокъ. Она зло глядѣла на Зину, и обѣ понимали, за что выходила эта сцена. И только онѣ однѣ. Для Гриши, для Глафиры Ивановны, для всѣхъ присутствующихъ, это была самая обыкновенная, ежедневная брань. Но Невѣровъ тоже зналъ причину. Онъ чувствовалъ, что велъ себя предосудительно и рѣшился загладить свою вину. — Марья Петровна! сказалъ онъ, обращаясь къ Снѣжиной. Долго ли будете вы насъ томить свадьбой?.. Ей-богу пора! Обдуманно рѣшившись жениться на Сашѣ, онъ охотно говорилъ такiя рѣчи. Марья Петровна Петровпа каждый разъ вздыхала съ облегченiемъ, когда слышала это отъ Невѣрова. — Подождите, Андрей Петровичъ, голубчикъ, заговорила она, не повѣрите, какъ у меня голова кругомъ идетъ! Дѣти! приготовьте столъ и карты, обратилась она къ дочерямъ, мы съиграемъ въ рамсъ. Глаша, ты хочешь? — Очень рада, вы знаете, чего вы хотите, того и я хочу! жеманно отвѣтила та. — Мы съиграемъ вчетверомъ, а вы, дѣти, можете идти спать, если хотите. — Мы не хотимъ, отозвались всѣ три. — Что же вамъ здѣсь дѣлать? Саша хоть невѣста, а вы-то, что же будете здѣсь торчать? говорила Марья Петровна, садясь за карточный столъ и взявъ въ руки колоду картъ. Глафира Ивановна и Невѣровъ молча заняли свои мѣста, молодыя дѣвушки разставляли свѣчи, мѣлки и щеточки. — Эта Зина, вѣчно она возится съ кѣмъ-нибудь, возразила снова мать, слыша бѣготню въ другомъ концѣ копцѣ комнаты и сдержанный смѣхъ Зины. Гриша, полно тебѣ дурачиться, иди играть! — Побѣда! отнялъ! торжественно кричалъ тотъ, пряча лоскутокъ бумаги въ карманъ. Невѣрову очень хотѣлось бросить взглядъ въ ихъ сторону, но подъ проницательнымъ взоромъ матери, онъ оставался холоденъ и равнодушенъ. — Зина, тебѣ говорятъ, ступай спать! Я не люблю, когда ты возишься! говорила мать. Гриша! что ты у нее отнялъ?.. покажи, дай сюда. Но Гриша, ея любимецъ, не думалъ исполнять приказанiя, а Зина молча вышла изъ комнаты. — Вѣчно у этой дѣвочки тайны, секреты, всякiй вздоръ! Говорила мать, вздыхая. Ужасно трудно слѣдить за подобнымъ характеромъ. Знаете ли что, Андрей Петровичъ, мнѣ сдается, что она ни хорошей женой, ни хорошей матерью никогда не будетъ. Какъ вы думаете? — Она еще совсѣмъ ребенокъ! уклончиво замѣтилъ Невѣровъ. — Да, — но вѣдь у меня были другiя въ ея года; вотъ Саша, Надя. Саша! а тебѣ мой дружокъ пора спать — завтра въ церковь, молебенъ надо отслужить! Саша встала и начала прощаться. — Прощай, Саша? сказалъ Невѣровъ, мелькомъ цѣлуя подставленныя ему губы и окинувъ взглядомъ всѣхъ присутствующихъ, хлопотавшихъ о прикупкѣ, торжественно сказалъ: «Господа, у меня козырной рамсъ». Испугъ овладѣлъ игроками. Животрепещущiй интересъ начертанъ былъ на ихъ лицахъ. Саша, со вздохомъ вышла изъ гостиной вмѣстѣ съ Надей. Пробило часъ, два. Четверо партнеровъ играли не переставая, безмолвные, какъ автоматы. Слышалось щелканье мѣлковъ, сдача картъ, короткiе возгласы, повѣрка записанныхъ цифръ, а время летѣло и наставала глубокая ночь. Достигалась желанная цѣль: время убивалось. ГЛАВА III Мы опять въ знакомой спальнѣ трехъ сестеръ. Надя раздѣвалась, падая отъ сна и скоро заснула. Распустивъ свои длинныя косы, стояла Саша передъ зеркаломъ, невольно заглядѣвшись на свою стройную фигуру и мысленно облекая ее въ подвѣнечное платье; ея воображенiю представлялся узкiй корсетъ, затянутая талья и шумящее шелковое платье. — Зина, позвала она, и тѣнь удовольствiя промелькнула въ ея глазахъ; ты знаешь, что къ свадьбѣ у меня будетъ новый корсетъ? Зина, которая еще не думала раздѣваться, погруженная въ задумчивость, порывисто встала и подошла къ сестрѣ. — Ты знаешь, Саша, заговорила она, какая бѣда со мной случилась; вѣдь Гриша вынулъ у меня изъ кармана листокъ, въ который я записывала слова Андрея Петровича. — Какiя слова? удивленно спросила та. — Да то, что онъ говорилъ одинъ разъ вечеромъ; я взяла в записала. — Зачѣмъ? — Такъ; они вертѣлись все у меня на умѣ; я сѣла и написала; мнѣ понравилось; ты знаешь, какъ онъ хорошо говоритъ... — Ну такъ что же? — Боюсь, мама узнаетъ, будетъ бранить. — Да какiя же это слова? добивалась Саша; поди ко мнѣ, Зина, на мою постель! Ну что же онъ говорилъ? кому? тебѣ? — Нѣтъ, вообще онъ всѣмъ говорилъ, что не надо смотрѣть на мнѣнiе свѣта, что человѣкъ долженъ имѣть на все свой взглядъ, долженъ находить въ себѣ самомъ ресурсы для жизни, говорила Зина важнымъ слогомъ Невѣрова. Саша внимательно ее слушала, силясь понять что-то. — Я думаю, это ничего, Зина, сказала она; ты проси Гришу не показывать мамѣ; я, пожалуй, сама его попрошу... Зина горячо поцаловала ее въ щеку. — Главное, Андрею Петровичу чтобъ не попалось! живо заговорила она; не хочу я, чтобъ онъ читалъ! — Хорошо, я попрошу Гришу! — Душечка, Саша, ты всегда меня выручишь! И жаркое объятiе снова охватило Сашу. — Раздѣнься, Зина, и поговоримъ съ тобой, сказала та, ложась въ постель. Зина готова была проговорить цѣлую ночь напролетъ. — Прежде всего, скажи мнѣ, авантажна ли я была сегодня? былъ первый вопросъ Саши. — Какая ты славная, когда спрашиваешь объ этомъ, отвѣтила Зина, наклоняясь надъ ея лицомъ; еслибъ Андрей Петровичъ тутъ былъ, онъ бы тебя просто расцаловалъ. — Да, отвѣтила Саша, краснѣя; я кажется ему немножко нравлюсь! — Послушай Саша, сказала Зина, помолчавъ и задумчиво смотря въ ея глаза; ты очень любишь Андрея Петровича? — Очень! отвѣтила Саша очень скоро. — Что же ты чувствуешь, когда онъ прiѣзжаетъ? — Сначала я всегда чувствую маленькiй страхъ, будто сердце упадетъ, а потомъ все лучше, лучше... — А когда онъ поетъ? — Когда поетъ? переспросила Саша и помолчавъ прибавила: право ужъ не припомню, что я чувствую, когда онъ поетъ!... Зина грустно вздохнула. Она чувствовала не то: она чувствовала тяжелое, по сладкое бремя на своей молодой груди; въ ея головѣ бродило столько живыхъ и сильныхъ впечатлѣнiй, столько безсвязныхъ и неотступныхъ вопросовъ, что не могла съ ними справиться. Но молодая безпечность проводила надъ всѣмъ этимъ свою успокоительную руку, и она снова отдавалась дѣтскимъ своимъ планамъ, мечтамъ и предположенiямъ. — Спроси еще что-нибудь.... говори! немного соннымъ голосомъ замѣтила Саша. — А ты слышала, какъ онъ разсказывалъ про свой домъ и садъ... тамъ, въ Липовкѣ... куда вы поѣдете послѣ свадьбы!.. То-то будетъ прелесть намъ тамъ жить! Вѣдь ты меня возьмешь къ себѣ, Саша? — Возьму! отвѣтила та. — Спасибо тебѣ!.. Ахъ, Саша, какъ мы будемъ счастливы! И въ порывѣ восторга Зина охватила ее судорожнымъ, порывистымъ объятiемъ и покрыла поцалуями ея шею, лицо, руки... — Будетъ! довольно! кричала та, не въ силахъ пошевелиться. Но Зинѣ эти ласки были такъ сладки, такъ переполнено было сея существо безотчетной нѣгой любви, что она продолжала, улыбаясь, ласкать полусонную сестру. — Мама, мама идетъ! пугливо вдругъ вскричала Надя просыпаясь. Въ одно мгновенiе мерцающая лампа загашена, Саша освобождена и Зина уже на своей постели, прикинувшаяся спящею крѣпкимъ сномъ. Дверь отворилась и вошла Марья Петровна Снѣжина. Поступь ея была тверда, на лицѣ было покойное и увѣренное выраженiе властелина, входящаго въ свои владѣнiя. Она неторопливо засвѣтила свѣчу у погасающей лампадки и съ огнемъ подошла къ постелямъ трехъ своихъ дочерей. Чепчикъ Нади спустился ей на глаза; она поправила его и тихонько освидѣтельствовала, есть ли на ней кофта, тоже самое сдѣлала и съ Сашей и нашла все въ порядкѣ; но подойдя къ постели Зины, она замѣтила съ ужасомъ, что волосы ея раскинулись по подушкѣ и голое плечо выставлялось изъ-подъ одѣяла. Чепцы и кофты были конькомъ Марьи Петровны; она всегда страшно воевала изъ-за нихъ съ дочерьми. Она тотчасъ же разбудила спящую, по ея мнѣнiю, Зину. — Ты опять безъ чепца? строгимъ шопотомъ заговорила она, окидывая ее суровымъ взглядомъ; отчего ты мнѣ всегда дѣлаешь одни непрiятности, одни неудовольствiя?... Зина ужасно хотѣла возразить, что голова ея собственная и что можно было бы оставить ее въ покоѣ, но удержалась и начала розыскивать свой чепчикъ и кофту. Марья Петровна Петровпа сѣла со свѣчкой на стулъ, наблюдая за поисками Зины. По обыкновенiю, кофта и чепчикъ исчезли, какъ будто ихъ никогда и не было. Зина перерыла всю постель, наконецъ перебудила сестеръ, отодвигала всѣ комоды и кровати, и все безуспѣшно. Она искала даже въ печкахъ и шкапахъ съ книгами, у образовъ и подъ стульями. Марья Петровна смотрѣла на озабоченное и вмѣстѣ съ тѣмъ дѣтски-шаловливое лицо 3ины, въ которомъ не было ни тѣни сна или досады и ясно видѣла, что дочь ея и тутъ нашла себѣ себъ забаву. Ей хотѣлось прибить ее, хотѣлось заставить ее плакать, хотѣлось сдѣлать свои приказанiя бременемъ, игомъ для Зины, и странное чувство непрiязни росло въ ней къ этому веселому и рѣзвому ребенку. — Нигдѣ, нигдѣ нѣтъ, мама, что же теперь мнѣ дѣлать? объявила она, ставъ посреди комнаты, запыхавшаяся отъ трудныхъ поисковъ. — Варвара! позвала Снѣжина. Вошла заспанная нянька. — Подай Зинаидѣ Павловнѣ другой чепчикъ и кофту, я сама на нее надѣну. Нянька подала и то и другое. Мать подошла къ трепещущей Зинѣ, подвела ее за руку къ постели, раздражительно стиснула тесемками чепца ея подбородокъ, натянула на ея плечи кофту, бросила на нее одѣяло и сказала: — Завтра не смѣй подходить къ моей рукѣ, непослушная дѣвчонка! Зина притаила дыханiе, охваченная непонятнымъ страхомъ. Тутъ Снѣжина потолковала съ нянькой о томъ, какiя завтра платья приготовить барышнямъ, и вышла, перекрестивъ дочерей, кромѣ Зины. ГЛАВА IV На другой день наѣхало изъ города, отстоящаго въ двадцати верстахъ, порядочное количество знакомыхъ, поздравить жениха и невѣсту. Были тутъ и молоденькiя дѣвушка и холостые мужчины, и старики и старухи. Все это обыкновенно очень скучало и развлекалось только въ областяхъ карточной игры, сплетень, водки и ловли жениховъ. На этомъ вращались интересы общества и они одни и придавали ему фальшивый отблескъ жизни. Многiе изъ нихъ были люди довольно умные, способные понимать иные интересы; но масса такъ затягивала ихъ въ кругъ своихъ дешевыхъ радостей и своей удобо-исполнимой морали, что продолжать стоять за чертою было очень трудно и, волей-неволей, надобно было входить въ этотъ кругъ и искать утѣшенiй въ томъ, въ чемъ искали ихъ находящiеся въ немъ люди. Маленькая зала передъ обѣдомъ представляла довольно оживленный видъ. Раздавался веселый говоръ, смѣхъ и перешептыванья. Мужская компанiя была занята въ настоящую минуту проектомъ напоить до-пьяна какого-то сосѣда помѣщика, полу-идiота и скрягу, увѣрить, что онъ имянинникъ и всѣмъ обществомъ нагрянуть къ нему въ домъ для потѣхи. У этой жертвы въ домѣ жила мать и тетка, — не подозрѣвавшiя объ угрожавшей имъ напасти, но это-то и придавало шикъ предпрiятiю. Всѣ были веселы, — развлеченiе было хоть куда. Марья Петровна подошла къ Невѣрову, читавшему въ углу газеты и сообщила ему, что происходило въ залѣ. — Зачѣмъ эта затѣя? замѣтилъ онъ недовольнымъ тономъ: не люблю я бывать въ ихъ домѣ!.. Мы вѣдь просто хотѣли поѣхать кататься; зачѣмъ же портить катанье? — Если имъ весело, — пускай ихъ!., махала на нихъ рукой Марья Петровна: — только бы занялись хоть чѣмъ-нибудь! А мы кстати старухамъ и визитъ должны! прибавила она, стараясь смягчить и сгладить обстоятельства. — Ну, полно объ этомъ, перебилъ Невѣровъ и слегка улыбаясь спросилъ: нѣтъ, вы лучше мнѣ скажите, за что вы на Зину сердитесь?... Чѣмъ она такъ провинилась? Марья Петровна вспыхнула. — А она вамъ жаловалась? — Ну вотъ, жаловалась! Саша мнѣ съ утра шепчетъ въ уши: проси, чтобъ мама простила Зину! — Посудите сами, Андрей Петровичъ, можно ли оставлять ее безъ наказанiя, живо заговорила Снѣжина: — это такая вѣтреная, непослушная дѣвчонка; я люблю, чтобъ онѣ спали въ чепцахъ и кофтахъ; кажется, въ этомъ нѣтъ ничего труднаго; кажется, я имѣю право требовать отъ дочерей исполненiя моихъ желанiй? Невѣровъ слегка покачалъ головой. — Почему-жъ такъ? сказалъ онъ, вздумавши поспорить: онѣ могутъ имѣть точно также свои желанiя, свои права... Снѣжина безпокойно повернулась на мѣстѣ. — Вотъ вы, Андрей Петровичъ, всегда съ вашими модными идеями! Желала бы я посмотрѣть, какъ вы будете проповѣдывать ихъ своимъ собственнымъ дѣтямъ! Какъ прiятно будетъ испытывать вамъ тогда удобство своихъ собственныхъ правилъ! — Ну, ну! мамочка; не будемъте ссориться; я вѣдь самъ знаю, что на дѣлѣ буду порядочнымъ деспотомъ, — но во мнѣ будетъ разница: я буду сознавать, что я деспотъ, а вы нѣтъ… — Андрей Петровичъ, деспотизмъ ли это руководить молоденькихъ дѣвушекъ и предохранять ихъ отъ неосторожныхъ поступковъ!.. Зина, напримѣръ, такая вѣтреница, что за ней надо глаза и глаза... Развѣ я не вижу хоть бы того, что она кокетничаетъ съ вами? Невѣровъ, несмотря на умѣнье владѣть собой, покрылся огненнымъ румянцемъ. — Марья Петровна, мнѣ ли бы это не замѣтить? Но, клянусь честью, кромѣ дѣтскихъ шутокъ я, съ ея стороны, рѣшительно ничего не видалъ... Вы не знаете вашу Зину: по крайнѣй мѣрѣ, я на нее смотрю, какъ на двухлѣтнее дитя! — Нѣтъ, у нея замашки не дѣтскiя: я вамъ покажу вашъ портретъ, который она нарисовала, и разныя ваши мнѣнiя, которыя она записывала и видно очень понимала. Вчера я вошла къ Гришѣ, а онъ лежитъ и читаетъ: отнялъ у нея вчера вечеромъ... Невѣровъ опять вспыхнулъ. Но лицо его, кромѣ краски, было въ тоже время очень насмѣшливаго и спокойнаго выраженiя. Марья Петровна подала ему скомканный листокъ бумаги. Это были, въ короткихъ, но сильныхъ словахъ, разъ высказанныя мнѣнiя Невѣрова о свободѣ женщины, о будущемъ ея развитiи, о томъ, что ея требованiя также законны, какъ требованiя мужчины, что мнѣнiе свѣта не должно ее останавливать ни въ чемъ... Читая, онъ качалъ головой и улыбался въ смущенiи. — Выходитъ только одно, что при дѣтяхъ нельзя всего говорить! сказалъ онъ, отдавая листокъ Снѣжиной. Потомъ, подумавъ, онъ снова обратился къ ней: — такъ вы за это ее наказываете? — Я вообще недовольна ею и хочу дать ей это почувствовать!... Но вы видите, что это почти невозможно, прибавила она, смотря на группу дѣвицъ, гдѣ была и Зина... Ей все ни по чемъ; видите, хохочетъ! — Вглядитесь повнимательнѣе! замѣтилъ Невѣровъ, бросивъ взглядъ на Зину; я вижу, что она вовсе невесела и даже встревожена... — Ну, да я ей порядочную сцену и сдѣлала! — Неужели по поводу этого листка? — Конечно!.. вѣтреная дѣвчонка! Она не того бы заслуживала. — Ну вотъ, и вы сдѣлали маленькую ошибку! улыбаясь замѣтилъ Невѣровъ; никогда не надо подозрѣвать дѣвушку въ томъ чувствѣ, которое существовать не должно. Подозрѣнiя очень часто его развиваютъ, если не рождаютъ.... — Ужъ не говорите!... Мать лучше знаетъ, какъ обращаться съ дочерьми, съ досадой отвѣтила Снѣжина, почувствовавъ всю меткость замѣчанiя Невѣрова. — Мама, пора подавать кушанье?... спросила вдругъ Саша, появляясь около нихъ съ озабоченнымъ и раскраснѣвшимся лицомъ. — Не знаю, который часъ? — Андрей Петровичъ, посмотрите на вашихъ часахъ, сказала Саша и потомъ застѣнчиво наклонившись къ нему, прибавила: — что же, вы говорили, о чемъ я васъ просила? — Говорилъ; да что ты такъ объ ней хлопочешь?... Поплачетъ, поплачетъ, да и перестанетъ! отвѣтилъ Невѣровъ, до того небрежно и равнодушно, что всякiй былъ бы обмануть. — Но мнѣ право жаль бѣдную Зину, заговорила снова Саша, какъ же она ни кататься, ни гулять никуда сегодня не пойдетъ? — Пусть попроситъ прощенья, выговорила Снѣжина, будто нехотя. — Такъ я пойду скажу ей, обрадованнымъ голосомъ сказала Саша; пустите меня... — Нѣтъ, не пущу, а прежде перецалую твои пальчики всѣ до одного, благосклонно шутилъ Невѣровъ съ своей невѣстой, цалуя ея тонкiе пальцы. Саша отправилась въ свою комнату, гдѣ собрались всѣ дамы и дѣвицы, имѣвшiя привычку набиваться всюду другъ за другомъ, какъ стадо овецъ. Тамъ однѣ поправляли передъ зеркаломъ свои прически, другiя говорили о нарядахъ, третьи же сидѣли съ неподвижною улыбкою на губахъ и смотрѣли другъ на друга, выжидая, что онѣ скажутъ одна другой. — Mesdames! васъ просятъ въ гостиную, сказала Саша, появляясь въ дверяхъ; пожалуйте закусить! При этой желанной вѣсти, публика гурьбой стала выходить, изъ комнаты. — Зина, позвала Саша, поди-ка сюда! Въ опустѣвшей комнатѣ остались онѣ вдвоемъ. Заботливо начала Саша разсказывать сестрѣ разговоръ свой съ женихомъ и матерью. — Тебѣ надобно просить прощенья у мамы! закончила она опа убѣждающимъ тономъ. Зина долго молчала въ раздумьи, перебирая концы своего фартука. — Я сама на нее сердита, вдругъ проговорила она, поднявъ глаза на сестру. — Зина, Зина! съ испугомъ проговорила Саша; можно ли такъ говоритъ? Вѣдь она все съ тобой можетъ сдѣлать! — Что же все? — Гулять, кататься не пуститъ! платья новаго не сошьетъ! Зина, Зина! ради Бога, если ты меня любишь, не дѣлай этого'... просила Саша, завладѣвъ обѣими руками Зины. — Въ чемъ же я буду просить прощенья?... угрюмо спросила та; я виновата въ томъ, что сплю безъ кофты и безъ чепца? Такъ, что ли? Нѣтъ, Саша, я не вижу въ чемъ виновата, я дурно буду просить прощенья, и она на меня пуще разсердится! — Нѣтъ, ты хорошенько попросишь, Зина! Ну, что тебѣ это стоитъ? Ты подумай только, — попросила прощенья и свободна на всѣ четыре стороны!... — Я не хочу быть свободна на всѣ четыре стороны! Что мнѣ въ катаньи и въ гуляньи, когда она отняла у Гриши и прочла мои записки, и когда она высказала мнѣ все, въ чемъ, она меня подозрѣваетъ и что обо мнѣ думаетъ! Нѣтъ, нѣтъ! вскричала Зина, порывисто схватившись за голову: я не могу теперь просить у нея прощенья! — Зина, ты знаешь, какъ мама все преувеличиваетъ! она давно ужъ и забыла обо всемъ, и я слышала, какъ они съ Андреемъ Петровичемъ объ этомъ говорили, и онъ смѣясь называлъ тебя ребенкомъ. — Съ Андреемъ Петровичемъ? объ этомъ? вскричала Зина, чувствуя, что яркiй румянецъ залилъ все ея лицо, и закрывъ его обѣими руками. Какое-то сладкое чувство пробѣжало по ея сердцу, и вся ссора съ матерью и горечь противъ нея вдругъ отодвинулась на второй планъ. — Онъ читалъ, читалъ, Саша? все спрашивала она, не открывая лица. — Да! ты видишь сама, что ты неосторожна! Конечно, ты еще маленькая и у тебя это одно дѣтство, говорила Саша, повторяя слова другихъ. — Ну, хорошо, я попрошу прощенья, вдругъ рѣшила Зина, и уѣду кататься на цѣлый день. ГЛАВА V Столъ накрыли въ большой залѣ, которую топили съ утра, но несмотря на это, въ ней было все-таки очень свѣжо, что приводило въ отчаянiе отчаяпiе Наумову и другихъ зябкихъ гостей. Всѣ, наконецъ, усѣлись и послѣ первыхъ блюдъ и согрѣвающаго дѣйствiя разныхъ наливокъ и водянокъ пошелъ , пошёлъ неумолкаемый говоръ. Предстоящее катанье всѣхъ очень очепь занимало; всѣ, тотчасъ послѣ обѣда, стремились насладиться выдуманной потѣхой и полупьяный идiотъ не былъ оставленъ въ покоѣ. — Такъ ты насъ зовешь къ себѣ, Вася! спрашивали у него сосѣди, помирая со смѣху и подливая ему безпрестанно вина. Зина, между тѣмъ, счастливая и блестящая, сидѣла на дальнемъ концѣ стола, въ центрѣ молодежи, которая также вела свои разговоры подъ общiй шумъ и говоръ. Зина вся была такъ увлекательно мила, добра и весела, что даже сама Снѣжина, глядя на нее, сознавалась, что въ наружности ея дочери есть что-то непреодолимое. Надобно замѣтить, что одно маленькое обстоятельство чрезвычайно способствовало приведенiю Зины въ такое счастливое расположенiе духа. Выйдя передъ обѣдомъ въ залу, она столкнулась съ Невѣровымъ въ корридорѣ и шепнула ему въ видѣ вопроса: — Просить мнѣ прощенья? — Просить, потому что я хочу сегодня самъ съ тобой покататься! отвѣтилъ Невѣровъ, взглянувъ на нее и мѣняясь въ лицѣ. Взглядъ его былъ быстрый, но Зина опустила глаза, будто «онъ обжегъ ихъ. Ея сердце забилось такъ сильно, что она ощутила минутную, полную наслажденiя и истомы, боль. Это ты, первый разъ слышанное ею отъ серьезнаго Невѣрова, обѣщанiе кататься съ нею, попреки матери, чтенiе имъ ея замѣтокъ, — все это проводило между ними таинственную связь, скрытую отъ постороннихъ. Тотчасъ послѣ того, Зина, сама не сознавая свершавшагося въ ней переворота, бросилась въ комнату матери и осыпала ея руки поцалуями, искренно прося прощенья, и не объясняя себѣ, отчего ей такъ легко, просто и весело было это дѣлать. Потомъ, она, сiяющая, вышла въ залу, начала весело шутить со всѣми, кокетничать съ докторомъ, съ другими мужчинами, а на Невѣрова поглядывать съ дѣтски-лукавой усмѣшкой, будто не обращая на него никакого вниманiя. Онъ съ восхищенiемъ созерцалъ распускающуюся передъ нимъ красоту, еще наканунѣ безцвѣтную и неопредѣленную... За обѣдомъ, она всѣхъ оживляла и заражала своимъ весельемъ. Между тѣмъ за столомъ зашелъ разговоръ о недавно случившейся въ городѣ исторiи: побѣгѣ одной молодой дѣвушки, ушедшей изъ родительскаго дома съ какимъ-то чиновникомъ и проживавшей теперь въ Москвѣ. Исторiя разсказывалась, какъ водится, съ разными прикрасами, но всѣ были убѣждены въ чудовищности поступка — побѣга изъ родительскаго дома. Разсуждали о безнравственности нынѣшняго поколѣнiя, изыскивали средства помочь злу, придумывая разныя жестокiя наказанiя виновнымъ, и единодушно утверждали, что Мухина погибшее созданiе, что одинъ развратъ могъ побудить ее на подобный поступокъ. Многiя дамы знали подробнѣе исторiю Мухиной, и могли бы возразить противъ взводимаго на прежнюю знакомую обвиненiя, — но приличiя предписывали имъ не возвышать въ этихъ случаяхъ голоса, что могло бы повести къ дурному мнѣнiю о нихъ самихъ. Одна Зина была еще слишкомъ молода, чтобъ молчать, когда по ея мнѣнiю нужно было говорить и защищать. Она хорошо знала эту Ольгу. Дочь бѣдныхъ чиновниковъ, она вела въ родительскомъ домѣ самую тяжелую, невеселую жизнь. Отецъ былъ существо совершенно безличное, мать попрекала дармоѣдствомъ и, всѣми правдами и неправдами, хотѣла столкнуть дочь замужъ за богатаго вдовца Брагина. Съ цѣлью вынудить ея согласiе, Ольгу запирали на цѣлые дни въ чуланъ, на хлѣбъ и на воду. У Зины, отъ волненiя, при воспоминанiи объ этомъ, даже духъ захватывало, и съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, дрожащимъ голосомъ она , опа внезапно заговорила: — Ее насильно замужъ хотѣли отдать; запирали, вязали ей руки.... Ну, она и убѣжала, и вышла замужъ за кого хотѣла... Чего-жъ тутъ дурного? Потокъ ея рѣчи былъ рѣзко прерванъ жестомъ Глафиры Ивановны, которая сильно дернула ея за платье. — Не твое дѣло, Зинаида, сказала ей старая дѣва внушительно: — видишь, какого о ней мнѣнiя мужчины. Невѣровъ поспѣшилъ къ Зинѣ на выручку. Онъ все время не сводилъ съ нея глазъ: его била лихорадка. Ея голосъ, ея короткая защитительная рѣчь, пробудили въ немъ давно заснувшiе инстинкты, чувства и грезы.... — Господа! заговорилъ онъ, и рука его дрожала, поднимая бокалъ. Господа! повторилъ онъ съ силой, я признаю поступокъ Мухиной хорошимъ, и пью за ея здоровье! Честнѣе бѣжать изъ родительскаго дома, чѣмъ, предъ лицомъ Бога, клясться въ любви и вѣрности тому, кого ненавидишь! Взрывъ общаго негодованiя заглушилъ его слова. — Помилуйте! вопiяли блюстители мѣстныхъ нравовъ. — Какая же это хорошая дѣвушка побѣжитъ изъ дома? Это, извините, однѣ гулящiя солдатки только бѣгаютъ! Отецъ, украшенный сѣдинами старикъ, и вдругъ, такъ опозорить его домъ! Снѣжина бросила неодобрительный взглядъ на Невѣрова и поспѣшила встать изъ-за стола. За нею поднялись всѣ гости, шумными толпами расходясь по комнатамъ. Невѣровъ встрѣтился въ коридорѣ съ Зиной; она стояла у стѣны и плакала; глаза Невѣрова горѣли страннымъ и мягкимъ огнемъ при взглядѣ на нее. — Возьми съ собой Наташу Ахматову и.... садись въ мои сани.... мы поговоримъ! — шепнулъ онъ послѣ нѣкотораго раздумья и такимъ страннымъ тономъ, будто дѣло шло о какомъ-то особенномъ для него счастiи. Зина убѣжала, не подозрѣвая, что свершалось съ нимъ. А онъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ и задумчиво пошелъ по коридору обратно въ залу. Онъ былъ человѣкъ впечатлительный и нервный; страстное желанiе остаться съ Зиной наединѣ, узнать ея характеръ, чувства, хотя безъ всякаго еще опредѣленнаго плана и цѣли въ отношенiи къ ней, овладѣло имъ такъ сильно, что передъ этимъ желанiемъ поблѣднѣли всѣ остальные его интересы. — Ну, Зинаида Павловна, отличилась! встрѣтили между тѣмъ голоса вошедшую Зину. — Что такое? спросила она, понимая однако о чемъ идетъ, рѣчь. — Помилуй! развѣ можно теперь говорить объ Оленькѣ, надо молчать, особенно дѣвицѣ.... — Но вѣдь вы знаете, что ей больше нечего было дѣлать, горячо заступалась Зина, — или бѣжать, или утопиться! — Господи! прости ей ея согрѣшенья! заговорила Глафира Ивановна; — стало быть вы, Зинаида Павловна, оправдываете непокорство и неповиновенiе родительской власти.... Если отецъ не позволялъ вѣнчаться, значитъ лучше зналъ, что надобно для дочери и имѣлъ право такъ поступать.... — Ну такъ и она имѣла право поступать.... вспыхнула. Зина. — Вѣдь всякiй хочетъ жить, Глафира Ивановна.... не все идти по чужой мѣркѣ.... по обыденной колеѣ.... — Ну, Зинаида Павловна! заговорила уже дрожащимъ отъ гнѣва голосомъ Глафира Ивановна; еслибъ тебѣ растолковать, что значитъ жить не по мѣркѣ, да бѣжать съ первым встрѣчнымъ, — такъ ты поняла бы, какъ стыдно то, что ты говоришь.... — Не стыднѣе, чѣмъ обманывать Бога и лгать передъ алтаремъ! старалась припомнить Зина слова Невѣрова. — Тс! Тс!... остановила ея Глафира съ истиннымъ страхомъ. Не услыхалъ бы тебя кто! Погоди, я матери скажу все, что ты позволяешь себѣ говорить! — Она юродивая какая-то! перебила тут-же Наумова со смѣхомъ: онѣ обѣ съ Оленькой, должно быть, одного полета, птицы.... — Ужъ не браните ее, Наталья Сергѣевна, лицемѣрно заступилась Глафира, — она по глупости говоритъ: всякая умная дѣвушка знаетъ, что нѣть лучше житья, какъ подъ крылышкомъ родителей: и тепло, и прiятно, и все тебѣ готово, будь только сама хороша, да положись на нихъ во всемъ.... Они опытны, они жили, они все знаютъ.... — Они.... все онi опять вступилась Зина; они опять вступилась Зина они одни живутъ! Когда же будетъ ваша очередь? Когда же мы будемъ жить? — Вы?... вскричала старая дѣва окинувъ Зину неописаннымъ взглядомъ, въ которомъ чередовалось и изумленiе, и негодованiе и какой-то паническiй страхъ, чтобъ эта смѣлая юность не завоевала себѣ въ самомъ дѣлѣ правъ на счастье и свободу.... Съ невыразимой горечью припомнила она всю свою долгую жизнь! Сорокъ пять лѣтъ безукоризненной репутацiи, сдержанныхъ порывовъ, неусыпныхъ трудовъ и старанiй втиснуть себя въ невѣроятную рамку, узкости которой подивился бы всякiй свѣжiй человѣкъ; сорокъ пять лѣтъ непрестаннаго подвига -дали , —дали ей наконецъ право кичиться этимъ подвигомъ и требовать отъ другихъ исполненiя того же.... И Боже! какъ немилосердно терзали онѣ, эти старыя дѣвы, и клеймили всѣхъ тѣхъ, кто былъ пошире и повыше этой рамки и не хотѣлъ ломать себя, чтобы въ нее помѣститься! Все это всплыло въ желчной душѣ Глафиры Ивановны и наполнило ее злобой старческаго безсилiя, зависти и гнѣва.... — Вы? повторила она, съ красными пятнами па отекшихъ щекахъ; вы смѣете жаловаться, что вамъ не даютъ жить?... А какъ же мы-то въ ваши года жили, да пикнуть, бывало, не смѣли? Спроси, какъ маменька меня замужъ не выдала, что сама была больная и некому было ходить за нею?... Спроси, какъ я, до тридцати лѣтъ, безъ позволенiя маменьки не смѣла къ окну подойти, не смѣла съ знакомыми раскланяться, не смѣла письма получить, лишняго слова сказать, платье сшить какимъ фасономъ хочу!... Не говоря уже о грубости какой, виду косого показать не смѣла!... задыхаясь отъ волненiя, досказывала она, и перевела духъ. — Зато Глафира Ивановна всегда была примѣрная дѣвушка, замѣтила Наумова; репутацiя ея чиста, какъ репутацiя новорожденнаго младенца, — и всѣ отъ малаго до большого ее любятъ я уважаютъ.... — Благодарю моего Создателя! подтвердила Глафира, съ театральнымъ вздохомъ; сохранила душу и тѣло свое въ чистотѣ, и другимъ того же желаю!... Прожила жизнь благополучно, какъ дай Богъ всякому прожить! Добрые зшнакомые меня любятъ,— чего же мнѣ еще? — Мы всѣ Глафиру Ивановну любимъ, всѣ, всѣ!... перебили дѣвицы и дамы, окружая старую дѣву съ изъявленiями нѣжности. Зина не видала ни этихъ объятiй, ни поцалуевъ... Она сильно задумалась: этотъ образчикъ давленiя общественнаго мнѣнiя производилъ и на нее свое обычное влiянiе: жизнь, лишенная уваженiя и сочувствiя ближнихъ, казалась ей страшной жизнью; невольно дала она себѣ слово быть осторожнѣе, быть осмотрительнѣе.... Черезъ полчаса въ залѣ уже все шумѣло и волновалось, собираясь кататься. Начали смотрѣть въ окна, скоро ли запрягутъ лошадей; мужчины повязывали шарфы и сговаривались кому съ кѣмъ сѣсть. Невѣста еще не выходила; говорили о ея новой, только-что выписанной изъ Москвы шубкѣ, которую она хотѣла обновить на этомъ катаньи. Между тѣмъ, помѣщикъ-идiотъ, домъ котораго избрали цѣлью катанья, пропалъ неизвѣстно куда и его разыскивали по всѣмъ комнатамъ.... Оказалось, что онъ, пьяный, валялся гдѣ-то въ дѣвичьей.... — Какъ же это? замѣтила Снѣжина; неловко прiѣхать безъ хозяина незванымъ, и такою толпою!... — Я во всякомъ случаѣ заѣду къ старухѣ, отозвалась Наумова; я должна ей визитъ. — И мы, и мы! подхватили всѣ. Ужъ если ѣхать, такъ всѣмъ! Какъ весело будетъ!... — Если сама Наталья Сергѣева ѣдетъ, согласилась Снѣжина, преклоняясь передъ авторитетомъ Наумовой, извѣстной законодательницы и блюстительницы мѣстныхъ нравовъ, — то я позволяю и моей молодежи ѣхать съ ней! Молодежь запрыгала отъ восторга, радуясь, что совершится катанье цѣлой толпой, въ нѣсколько троекъ, при лунномъ свѣтѣ, чего пожалуй, въ другой разъ, и не увидишь болѣе въ жизни. Суматоха, толки, крики, одѣванье и бѣготня заразили весь домъ. Невѣровъ, стоя въ залѣ и укутывая шею шарфомъ, собирался идти окончательно распорядиться катаньемъ. Жениху одной сестры, ѣхать кататься съ другой, было дѣломъ довольно замысловатымъ. Но онъ разсчитывалъ пустить въ ходъ разныя хитрости и соображенiя по части женскихъ характеровъ вообще, и характера Саши въ особенности. — Ну, Андрей Петровичъ! встрѣтила его Снѣжина Снѣжппа, по возвращенiи его изъ конюшни; вы, голубчикъ, совсѣмъ мою молодежь съ толку сбили!... Всѣ хотятъ кататься на вашей тройкѣ; не знаю ужъ, не припречь ли впередъ еще пару; вѣдь много ихъ очень!... — Я, если хотите, распорядился, отвѣтилъ Невѣровъ мягко; тройку свою велѣлъ запречь въ нарядныя мои большiя сани, а для себя велѣлъ приготовить простыя и запречь буланаго булапаго.... — Да съ кѣмъ же вы-то поѣдете? съ ревнивой поспѣшностью спросила Снѣжина. — Съ кѣмъ?... Разумѣется съ Сашей!... отвѣтилъ Невѣровъ, принимая видъ негодованiя при неумѣстномъ вопросѣ. — Съ Сашей, на буланомъ и въ простыхъ саняхъ! въ раздумьи замѣтила мать. — Ну да! на буланомъ, въ простыхъ саняхъ и съ Сашей! повторилъ онъ насмѣшливымъ тономъ. Чего же тутъ такого? скажите пожалуйста? — О, ничего! Въ эту самую минуту, двери торжественно распахнулись и вошла Саша. На ней была черная бархатная шубка, обложенная соболемъ, шапочка изъ чернаго соболя была надвинута на ея головку и прекрасно шла къ ея бѣлому лицу и яркому румянцу щекъ. Мать глядѣла на нее съ нескрываемымъ торжествомъ. Женщины даже немного смутились отъ эффектнаго костюма и притворились-было занятыми своими собственными сборами. Но шубка вскорѣ притянула къ себѣ многихъ. — Вотъ фантазiя! первая вызвалась madame Наумова, ненатурально смѣясь, сдѣлать такую широкую опушку! — Отчего же нѣтъ кармановъ? спрашивала Агнеса. — Отпори ты, ради Бога, эти ленты! говорила другая; кто же такъ носитъ? — Это изъ магазина отъ m-me Annette! обиженно и гордо отвѣтила Саша. — Вотъ прекрасно! Я видѣла у княженъ прямо изъ-заграницы: черныя узкiя завязки и больше ничего! — Что это, какъ будто лассы? дѣлала сзади свои замѣчанiя третья. — Гдѣ? съ испугомъ спросила Саша. — Ничего; успокойся! улыбаясь шепнула ей Зина и поправила полы ея шубки. Пятна досады и скрытой зависти еще не успѣли сойти съ лицъ прекраснаго пола, когда колокольчики звякнули у подъѣзда и слуга доложилъ, что лошади готовы. — Когда Саша выйдетъ замужъ, меня будутъ наряжать точно также, успокоительно замѣтила Надя, сходя съ крыльца. Тройка чудесныхъ гнѣдыхъ лошадей, вся убранная бѣлыми и розовыми бантами, какъ вкопанная стояла у подъѣзда. Молодцоватый кучеръ и великолѣпные, бархатные сани съ мягкими подушками заставили всѣхъ вскрикнуть отъ удовольствiя. Молодыя дѣвушки наперерывъ спѣшили попасть въ нарядныя сани и толпились у подножекъ, какъ у дверей рая. Гриша Снѣжинъ напрасно кричалъ изъ своихъ саней дамамъ, которыя обѣщали съ нимъ ѣхать, никто его не слушалъ: крикъ, шумъ, перебранка возрастали все громче и громче. — Саша! громко позвалъ Невѣровъ свою невѣсту, подъѣзжая къ крыльцу на маленькой буланой лошадкѣ и въ простыхъ деревянныхъ саняхъ; я васъ жду, идите скорѣе, ѣдемъ! Саша обмерла. Какъ! въ ея новой нарядной шубкѣ поѣхать кататься въ простыхъ саняхъ, тогда какъ всѣ поѣдутъ въ бархатныхъ и на лошадяхъ съ розовыми бантами? Кто же угадаетъ, что она невѣста? Кто повѣритъ, что она невѣста? Слезы готовы были брызнуть изъ ея глазъ. Глафира Ивановна и тутъ поспѣшила ей на выручку. — Нельзя ли, дружочекъ, сдѣлать, чтобъ ты съ нами поѣхала, вкрадчиво заговорила она, кидая взгляды на мрачно ожидающаго Невѣрова; мы всѣ тебя просимъ послѣднiй разъ съ нами покататься! Сашечка, поди сядь съ нами! Вотъ тебѣ какое мѣсто освободилъ Сергѣй Николаевичъ, говорила она, указывая на какого-то услужливаго кавалера, уже спрыгивающаго, чтобъ подсадить Сашу въ сани. — Я сама хочу съ вами... послѣднiй разъ! лепетала Саша, дрожа отъ волненiя и страха, чтобъ женихъ силой не усадилъ ее въ свои гадкiя сани, изъ которыхъ торчала солома, плохо прикрытая старымъ ковромъ. — Саша, не дурачься, поѣдемъ! настаивалъ Невѣровъ. — Съ вами она весь вѣкъ проживетъ, а намъ ужъ ее не долго видѣть! любезничая говорила Глафира, подмигивая всѣмъ на Невѣрова. Въ эту минуту кто-то сказалъ насмѣшливо въ толпѣ: — Ну, ужъ самая жениховская подвода! Гдѣ только такую клячу добыли!.. Саша покрылась пурпуромъ и ринулась въ большiя сани. — Я съ ними поѣду, закричала она жениху; онѣ меня очень просятъ!.. Я желаю послѣднiй разъ съ подругами!.. Тогда Невѣровъ вопросительнымъ взглядомъ окинулъ весь дворъ. Съ крыльца, держась за руки, сбѣжали къ нему Наташа и Зина и съ поспѣшностью начали усаживаться въ его сани. Андрей Петровичъ надвинулъ на глаза шапку, чтобъ скрыть смущенiе, сѣлъ возлѣ Зины, застегнулъ теплое одѣяло и, передавъ возжи кучеру, велѣлъ скорѣе ѣхать изъ воротъ. Но большiя сани, долженствующiя управлять катаньемъ, гордо тронулись впередъ... Звонъ колокольчиковъ раздался во всѣхъ комнатахъ дома и въ ушахъ почетныхъ дамъ и стариковъ, слѣдившихъ за катаньемъ изъ оконъ. Марьѣ Петровнѣ прямо въ глаза бросилась, сверкающая красотой и нарядомъ, фигура Саши, сидящей на главномъ мѣстѣ. Она улыбнулась, торжествуя и думая, что Саша поставила-таки на своемъ, заставивъ жениха измѣнить свое намѣренiе и усадивъ его съ собою въ парадныя сани. Но напрасно глаза ея искали Невѣрова въ числѣ кавалеровъ, его не было тамъ, и безпокойно слѣдя за отъѣзжающими экипажами, она увидѣла его наконецъ выѣзжавшаго изъ воротъ съ Наташей и Зиной. Марьѣ Петровнѣ дѣло показалось очень подозрительнымъ и неловкимъ. Она тотчасъ придумала написать къ священнику о измѣненiи дня свадьбы, а именно вмѣсто двадцатаго января назначила десятое. Катающiеся, между тѣмъ, благополучно выбрались изъ села и начали спускаться подъ гору, отдѣляющую усадьбу Снѣжиныхъ отъ сосѣдней деревни. Погода была теплая, тихая, воздухъ мягокъ, вѣтеръ совсѣмъ упалъ; бѣлый ровный снѣгъ сiялъ всюду на необозримомъ пространствѣ, сливаясь съ туманнымъ горизонтомъ и тройки лошадей, съ серебрянымъ звономъ колокольчиковъ и бубенчиковъ, казались летящими фантастическими птицами. — Хорошо ли вамъ Зина? спросилъ Невѣровъ, когда всѣ усѣлись плотнѣе и уютнѣе въ сани. — Мнѣ очень хорошо, отвѣтила та какимъ-то дрожащимъ голосомъ, полнымъ сдержанной радости и сладкой тревоги; вотъ Наташу надо укутать одѣяломъ! Она заботливо нагнулась и начала запахивать ей ноги. Невѣровъ тоже съ чрезвычайной, вовсе несвойственной ему ласкою, долго возился съ ногами Наташи. Напрасно та благодарила и улыбалась; Невѣровъ и Зина спорили въ заботахъ и вниманiи къ ней; ихъ лица были полны счастья и они, казалось, хотѣли вознаградить бѣдную дѣвочку, что она безсознательно служила имъ щитомъ и отводомъ въ этомъ знаменательномъ катаньи. У нихъ обоихъ слишкомъ много накопилось на душѣ различныхъ таинственныхъ фактовъ любви и предпочтенiя, чтобъ они могли не ощущать нѣкотораго смущенiя въ присутствiи другъ друга; но смущенiе это было такъ сладко и такъ чувствовалосъ обоимъ, что оно скоро исчезнетъ, не оставивъ слѣда и что счастiе уже сквозитъ, съ своими лучезарными радостями, какъ солнце изъ туманныхъ лѣтнихъ облаковъ. Начинало смеркаться; при бѣломъ свѣтѣ зимняго вечера, яркая фигура Зины, съ сiяющими глазами и улыбкой, выдѣлялась изъ мрака, какъ обольстительный призракъ. Невѣровъ не могъ видѣть ее равнодушно, онъ сдерживалъ дыханiе, чтобъ вдоволь насладиться зрѣлищемъ этой свѣжей грацiи, безпечности, чистоты, неопытности, прорывавшейся изъ всего существа Зины. И вдругъ ему предстояло спуститься въ самые тайники ея дѣвическаго сердца и узнать, что именно таится тамъ къ нему, Невѣрову!.. — Какъ много мнѣ надо вамъ передать, Зина! заговорилъ онъ наконецъ, придавая своему лицу и голосу безпечное и простодушное выраженiе; вы знаете ли, зачѣмъ я устроилъ это катанье? — Нѣтъ, не знаю; но мнѣ немного удивительно, что вы нисколько не поблагодарили меня, что я такъ послушно и безпрекословно исполнила ваше желанiе и поѣхала съ вами! кокетливо замѣтила Зина; мнѣ предлагали кататься и даже какъ краснорѣчиво...
===========