ГАЛЬЯСЪ–УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИКЪ.
     ___
     Въ Бохарѣ–и–Шерифъ, благословенной, доблестной — стоитъ, въ числѣ пятисотъ мечетей, одна — древняя, простая, глиняная, черная и темная; но она пользуется необыкновенною святостiю: только могила Богоутдина, этого знаменитаго праведника мусульманскаго, погребеннаго въ семи верстахъ отъ древней столицы и средоточiя учености — Бохары, только эта могила считается исламитами священнѣе святой мечети. Кто, не выходя изъ нея, постится  и молится нелицемѣрно и свято 40 дней и ночей сряду, тому является Гальясъ–учитель, но является скрытно, неожиданно, въ такомъ видѣ и подъ такою личиною, что его узнать невозможно. Гальясъ, какъ извѣстно всѣмъ правовѣрнымъ, не умеръ; но онъ нисходитъ однако же нерѣдко въ образѣ плоти къ смертнымъ, и въ ожиданiи свѣтопреставленiя, каждый разъ, отживъ вѣкъ свой, преобразовывается изъ старца въ юношу; онъ стряхиваетъ бренную, изношенную оболочку плоти съ безсмертныхъ раменъ своихъ, и омолодившись, принимается жить снова. Съ незапамятныхъ временъ пророкъ Гальясъ избралъ темную и неблаговидную глиняную мечеть бохарскую, болѣе похожую на землянку, чѣмъ на храмъ, избралъ и предпочелъ ее всѣмъ каменнымъ и изразцовымъ мечетямъ столицы; пренебрегъ и древнею и очень святою каменною мечетью, стоящею подъ такъ–называемой горой, у самаго входа или въѣзда въ аркъ, въ замокъ ханскiй, хотя самъ ханъ лично посѣщаетъ мечеть эту каждую пятницу. — Гальясъ также ни разу не удостоилъ присутствiя своего тотъ знаменитый храмъ правовѣрiя въ Бохарѣ, котораго каланча или манартъ искусно выкладенъ изъ зеленаго изразцоваго кирпича дивными узорами, испещренъ кирпичами, которые, то положены бокомъ, то ребромъ, то вкось, то угломъ, уступами, лѣстницею и рубцами, такъ что бохарцы разсказываютъ много чудесъ о святости человѣка, умудрившагося, съ помощiю Божiею, скласть такую дивную махину, и ищутъ въ узорахъ этихъ тайныя письмена и таинственное значенiе.
     И такъ, 40 дней поста и нелицемѣрной молитвы въ земляной мечети, сподобляютъ правовѣрнаго лицезрѣнiя учителя. Въ одномъ медресѣ бохарскомъ, въ законоучилищѣ, куда стекались старые и малые для изученiя словъ посланника господня, жилъ факиръ Мамбетъ. Все имущество его состояло изъ корана, цыновки и мѣднаго кумана для ежедневныхъ омовенiй. Все время дня и ночи проводилъ онъ въ созерцанiяхъ величiя девяноста–девяти качествъ божескихъ, а потому желанiе и надежда увидѣться съ–глазу–на–глазъ съ Гальясомъ — было простительно и правдоподобно. Факиръ Мамбетъ похвалился, что 40 дней поста и молитвы для него бездѣлица, что онъ надѣется увидать Гальяса. И точно: сорокъ дней и ночей высидѣлъ онъ въ низкой и темной мечети, гдѣ свѣтъ падаетъ только черезъ отверстiе потолка или кровли.  Въ послѣднюю ночь сонъ его одолѣлъ и въ грезахъ своихъ представилъ Мамбету самого Гальяса, который сказалъ ему внятно и положительно: «утромъ ты меня увидишь наяву; я выйду изъ мечети послѣднимъ, поэтому ты меня признаешь; не зѣвай.»
     Съ восхожденiемъ солнца; едва азанчи полѣзъ только на призывную башню, какъ факиръ уже сидѣлъ на погостѣ, неподалеку входа въ мечеть, между древними чалмоносными истуканами, которые стояли, склонившись надъ прахомъ отжившаго поколѣнiя мусульманъ, — сидѣлъ и ожидалъ нетерпѣливо, но смиренно, окончанiя службы. Наконецъ имамъ заключилъ молитву символомъ вѣры ислама: «нѣтъ Бога кромѣ Бога, а Махоммедъ его посолъ», всѣ присутствующiе повторили за нимъ, поглаживая въ обѣ руки почтительно бороду свою: ля иллахе, — илляллах, мохамедъ расууль — уллахъ! Факиръ Мамбетъ сталъ присматриваться на пеструю и разнообразную толпу, которая валила медленно и по частямъ, съ разстановкою, изъ дома вѣры. Вотъ, казалось, послѣднiе вышли, и сзади всѣхъ идетъ плотный торгашъ самаркандскiй, въ полосатой серебряной сусѣ, въ кашемирской чалмѣ, съ ножемъ, саженымъ бирюзою... но вотъ, еще кучка показалась изъ дверей и за нею одинъ — и еще одинъ — не послѣднiй–ли? Да нѣтъ, это знакомый человѣкъ, богатый и спѣсивый. Дѣдъ его выметалъ дворъ у одного славнаго факира, къ которому Надыръ–Шахъ, подступивъ подъ крѣпкую Бохару, посылалъ пословъ, убѣждая склонить хана къ добровольной сдачѣ города; послы принесли факиру мѣшокъ драгоцѣнныхъ каменьевъ, и факиръ велѣлъ неотвязчивымъ посламъ отдать мѣшокъ этотъ бѣдняку, который, за кусокъ насущнаго хлѣба, выметалъ у факира дворъ; нищiй разбогатѣлъ разомъ, и этотъ спѣсивый правнукъ его забылъ, что дѣдъ его былъ бѣднѣйшiй въ Бохарѣ поденщикъ! Вотъ еще человѣкъ; но и это не Гальясъ — это есаулъ ханскiй, который разгоняетъ передъ повелителемъ своимъ толпу черни на тѣсномъ базарѣ, на узкихъ улицахъ, и бьетъ тяжелою дубиной, которую величаетъ булавою, по головамъ безъ разбору; — это не Гальясъ. И еще нѣсколько человѣкъ вышли по одиначкѣ, а Мамбетъ продолжалъ глядѣть пристально въ темную дверь мечети, ожидая послѣдняго. Въ это время плохо одѣтый и скудно пропитанный старикъ подошелъ къ нему, оперся на клюку свою и разговорился о всякой всячинѣ; сказывалъ, говоря о превратности и суетности мiрской, что еще помнитъ, какъ на мѣстѣ Бохары–и–Шерифъ стоялъ боръ дремучiй, хотя нынѣ тамъ одинъ песокъ, да глинка; какъ львы рыкали и слоны прогуливались мѣрными шагами, гдѣ нынѣ этотъ муравейникъ — Бохары–и–Шерифъ; а наконецъ кончилъ рѣчь такъ: «Знаю, чего ты дожидаешься, факиръ Мамбетъ, но не будетъ нынѣ Гальяса, приходи въ другой разъ.» Бѣдный факиръ ушелъ — печалился о неудачѣ своей и на подробный распросъ знаменитаго законоучителя своего, муллы Абдрахмана, повѣдалъ ему все, какъ что было и что случилось.
     «Дуракъ ты круглый», сказалъ ему достославный учитель Ишанъ Абдрахманъ; «да кто же это былъ, этотъ старикъ, коли не самъ Гальясъ, благословенной памяти? Кто–же могъ помнить то, что было на мѣстѣ Бохары–и–Шерифъ, которая едва–ли не современна самому Гальясу; кто можетъ знать и помнить это, коли не тотъ, кто старѣе всѣхъ людей на свѣтѣ, то–есть, самъ Гальясъ?»
     Факиръ Мамбетъ спохватился — да поздно; прошедшаго нельзя было воротить, а вторично Гальясъ ему не показывался: онъ наказалъ неумѣстное любопытство бѣднаго факира, который сдѣлался посмѣшищемъ товарищей своихъ — и по примѣру славнаго законоучителя, Ишана, не рѣдко и другiе называли его «круглымъ дуракомъ.»