Два-сорока бывальщинокъ для крестьянъ. 1862. Ч. 1.
ВВЕДЕНIЕ.
____
Тетрадь эта изготовлена была, какова есть, лѣтъ тому десятокъ, но попала въ такое мѣсто, что залежалась. Новаго въ ней, впрочемъ, теперь почти нѣтъ; иное уже набрано было изъ стараго, а иное послѣ выбрано отсюда, или передѣлано, и также напечатано. Что нужды, лишь бы оно годилось тѣмъ, для кого нынѣ печатается, а разбросанное въ разныхъ изданiяхъ, частiю не всякому доступныхъ, оно едва ли доходило до народа.
В. Даль.
Москва, 1861.
1. Недруги наши.
Есть у русскаго человѣка три врага, три недруга вѣковѣчныхъ, которые губятъ многое множество православнаго люду: бойся ихъ и берегись. А уберечься отъ нихъ можно бы всякому, потому что они лицомъ къ лицу ни на кого не кидаются; нѣтъ у нихъ на это ни силы ни смѣлости; а наровятъ они подсидѣть да исплошить нашего брата и смутить краснобайствомъ: поддайся жъ только льстивымъ словамъ недруговъ этихъ - тогда спуску не дадутъ никому.
Три недруга эти - три родные братья; одинъ прозывается авось, другой небось, а третiй какъ-нибудь. Только ты свяжись съ ними, поддайся хоть только одному и повѣрь, чему онъ тебя учить станетъ - пропадешь безъ оглядки; по волосамъ заплачешь, когда головы не будетъ.
Меньшой братъ, какъ-нибудь, самый задорный, и такъ передъ тобою выскочкою и вертится. За какое дѣло не примись - а онъ тутъ какъ тутъ; я-де, говоритъ, помогу тебѣ и будетъ дѣло скоро и споро, только послушайся меня, дѣлай какъ-нибудь. А все вретъ онъ, въ обманъ да въ грѣхъ вводитъ; какъ-нибудь сдѣлаешь - какъ-нибудь и выйдетъ; а ужъ добраго да путнаго не видать. Либо поспѣшишь да людей насмѣшишь, скоро да нездорово; либо дешевое наведетъ на дорогое, скорое на неспорое, что придется передѣлывать съизнова: шей да пори, не будетъ глухой поры! Бываетъ же и то, что и передѣлать нельзя - что можно поправить, да будетъ хуже; - вотъ руки виноваты, а голова въ отвѣтѣ!
Другой братъ, небось, до поры до времени человѣкъ пресмѣлый: одинъ на семерыхъ идетъ и ничего не боится; ему все ни почемъ - что хочешь дѣлай, и какъ ни сдѣлай, онъ все говоритъ: небось. А какъ придетъ дѣло къ развязкѣ - тогда онъ же первый на попяткѣ. И чѣмъ же онъ передъ людьми отвѣчаетъ? Велики-ль залоги его и порука? - Одно слово только и есть за нимъ, которое пуститъ на вѣтеръ: небось - а самъ и былъ таковъ. Ему мало нужды, что порука его втянетъ тебя въ бѣду, что не его къ отвѣту потянутъ, а тебя; ему бы только заманить тебя, да послѣ насмѣяться. Таковъ-то живетъ на свѣтѣ небось.
Старшiй братъ, авось, самый безтолковый. Наговоритъ онъ всякому съ три короба - а пощупай рукой, нѣтъ ничего; у него все впереди, все за горами, а на ладони нѣтъ ничего. Онъ берется за все, обѣщаетъ тебѣ что хочешь, и все тебѣ наскажетъ, все наговоритъ, только не договариваетъ одного: что дума за горами, а смерть за плечами. Такъ-то этотъ старшiй братъ, авось, все рыщетъ по бѣлу свѣту и подбивается подъ оплошныхъ, на помощь младшимъ братьямъ своимъ; только что меньшiй братъ вымолвитъ тебѣ на ухо: а ну, дѣлай какъ-нибудь - то старшiй шепчетъ тебѣ на другое: авось, авось пройдетъ! Только что среднiй тебя станетъ подбивать: небось! какъ опять таки старшiй тутъ за одно съ нимъ, и говоритъ: авось, авось! сходило же съ рукъ иному и не то!
Оглянитесь, Православные, кто просчитался да обчелся, въ маленькомъ торговомъ оборотишкѣ своемъ? - авось, небось, да какъ нибудь. Кто безъ хлѣба остался, продавъ излишки съ осени и позабывъ, что озими въ засѣкъ не сыплютъ? - все тотъ же авось съ братiей. - Кто безъ лошадки остался, пустивъ ее на-ночь въ поле? Кто оброку не заплатилъ? У кого наконецъ изба загорѣлась отъ плохой трубы? Все у него же, и всюду и вездѣ виноваты авось, небось, да какъ нибудь.
Помните-жъ: авоська веревку вьетъ, небоська петлю закидываетъ!
2. Родство и служба.
Въ одномъ хорошемъ приволжскомъ селенiи жила семья крестьянъ Ворошилиныхъ. Они были крестьяне зажиточные и порядочные: у отца пятеро сыновей на возрастѣ, все погодки, да еще двѣ, либо три дочери. Но дѣвокъ старикъ Ворошилинъ и въ счетъ не клалъ, говоря, что это товаръ ненадежный; не сегодня-завтра изъ дому вонъ - а вся надежда его была на сыновей. Жили они мирно, спокойно, старикъ ссориться имъ не давалъ; за то Богъ и благословилъ труды ихъ, работу дѣтей и заботу отца; не знали они долгое время ни горя ни печали, покуда наконецъ не исполнилось и младшимъ сыновьямъ по 18-ти годовъ и они также вошли въ счетъ работниковъ по очередному рекрутскому списку; тогда семья Ворошилиныхъ вошла въ счетъ пятерниковъ и какъ только сказанъ былъ наборъ, такъ она стала на первой очереди. Солдатства не миновать. Молодые ребята стали призадумываться, а бабы принялись за свое ремесло, за слезы, за вытье.
Глядя на это, старикъ созвалъ въ воскресенье послѣ обѣдни всѣхъ сыновей, а бабъ и дѣвокъ выслалъ вонъ, чтобъ можно было говорить дѣло.
- Вотъ, дѣти, сказалъ онъ - Государь требуетъ съ насъ солдата. Дѣлать нечего, намъ обиды нѣтъ въ этомъ ни отъ кого; поколѣ очередь дойдетъ до тройниковъ, а мы впереди; не обижать же изъ за насъ другихъ. Не тужите-жъ; тугою моря не переплывешь, плачемъ горя не избудешь. Да и не-о чемъ: свѣтъ не клиномъ передъ вами сошелся, и не только свѣту, что въ окнѣ: на улицу выйдешь - больше увидишь. Доброму человѣку вездѣ житье будетъ, что тутъ, что тамъ. Добрый человѣкъ вездѣ нуженъ, онъ не пропадетъ. Тутъ мы работали на себя, да на царскiй оброкъ - не на боку же лежали, - а тамъ послужите на Государя, за то поить-кормить и одѣвать станетъ. Коли солдатъ мой живъ будетъ - такъ дастъ Богъ заслужитъ милость царскую и начальничью; вы же всѣ ребята добрые; а коли косточки его тамъ закопаютъ - и на это власть Господня: Онъ же и смилуется надъ нимъ. А кто пойдетъ изъ васъ - ужъ тому меня старика не видать больше; надо проститься. За то ужъ чужой вѣкъ заѣдаю, пора и честь знать. Живите-жъ вы дружно, мирно, чтобъ ни попреку, ни поклепу у васъ не было: тишь да крышь, ладь да гладь - такъ и Божья благодать; а какъ пошло врозь - такъ хоть брось. Смотрите-жъ, чтобъ помощь была у васъ отъ брата брату; чтобъ другъ за друга вы Богу молились; хоть врозь, хоть вмѣстѣ жить Господь приведетъ, все другъ за друга молитесь. Уважайте начальство, какое у кого будетъ, и повинуйтесь ему; уважайте старшаго по мнѣ и слушайтесь его, чтите братъ брата. Ну, кто-же изъ васъ идетъ, говорите?
Младшiй сынъ, Степанъ, за словомъ повалился въ ноги отцу и просилъ благословенiя. Онъ прежде и не думалъ идти охотой за братьевъ, такъ какъ ему только-что минуло 19 годовъ и по рекрутскимъ правиламъ нельзя было ставить его въ очередь, а только и можно было принять его какъ охотника, за свое семейство; да видно отецъ больно разжалобилъ его и была въ немъ путная душа. Два старшихъ брата у меня женатые, сказалъ онъ, третiй уже засваталъ невѣсту, а четвертый, Григорiй, слабъ, на службу не годится. Благослови, батюшка, я пойду.
Богъ тебя благословитъ и Государь помилуетъ - сказалъ старикъ - и черезъ мѣсяцъ Степана ужъ на селѣ не было. Братья проводили его, накланявшись ему изъ благодарности въ ноги, и обѣщавъ свято помнить и поминать его и помогать, чѣмъ Богъ надоумитъ.
Прошло времени годовъ двадцать слишкомъ; старикъ Ворошилинъ давно слегъ въ землю; старшiе сыновья его ужъ и посѣдѣли маленько, наплодивъ ребятъ полонъ дворъ. Благословилъ Богъ и ихъ достаткомъ: нужды не знаютъ, хозяекъ побрали хорошихъ, живутъ безъ горя - а о Степанѣ и слуху нѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ проходящiй отставной одного съ нимъ полка, сказывалъ, что живъ онъ и здоровъ и начальство его любитъ. Вѣсть эта пришла еще за жизни отца, и старикъ ей порадовался; а съ той поры о Степанѣ ничего не было слышно, никакихъ вѣстей не доходило. Братья поминали его какъ покойника.
Около Покрова, когда старшiй Ворошилинъ уже собирался отдавать замужъ дочь и созвалъ на-вечеръ въ избу свою гостей и жениха со сватами и сватьями, постучался кто-то въ ворота; а какъ тутъ не до того было и не скоро пошли отпирать, то нежданный гость стукнулъ тихонько раза-два посохомъ въ окно. Дѣвочка хозяйская побѣжала, отперла калитку и, прибѣжавъ опять, сказала матери, что-де служивый пришелъ, просится на ночлегъ.
- Зови сюда на радость, сказалъ Ворошилинъ, и прикрикнулъ еще на хозяйку свою, для чего она запираетъ ворота, когда въ домѣ праздникъ. Зови, милости просимъ, коли Богъ посылаетъ гостя на праздникъ мой, такъ не отказывать ему стать. У меня же и братъ Степанъ былъ когда-то служивымъ, еще и охотой за насъ пошелъ - помяни его Господи во Царствiи Своемъ: чай померъ давно. И перекрестился.
Входитъ и служивый: изъ себя еще молодецъ, болѣе сорока годовъ не будетъ, - и видный такой, хоть куда. Помолился, поздоровался, поблагодарилъ что пустили, свалилъ съ плечъ котомку, да и сталъ середи избы и глядитъ: который кто изъ нихъ, кого узнаю? - Смотрѣлъ долго, такъ что ужъ и другiе стали на него засматриваться, да и спросилъ:
- А что, братья мои любезные, помните ли вы завѣтъ отцовскiй: Поминали-ль вы меня въ молитвахъ вашихъ? А я за васъ молился, по всякъ-день.
Тутъ крикъ такой пошелъ на всю избу, что никто слова чужаго не разберетъ и самъ своего не дослышитъ. Всѣ узнали Степана: кто обнимаетъ его, кто въ ноги ему, кто спереди тянется къ нему, кто съ тылу, кто съ боку, - словомъ, приняли Степана какъ выходца съ того свѣта, разспрашивали обо всемъ до самой полуночи, а тамъ запили невѣсту и пошли по домамъ.
Не прошло мѣсяца, какъ Степанъ говоритъ старшему брату, Андрею:
- Андрей Онисимовичъ, найди-ка ты мнѣ невѣсту, хоть вдову какую пожалуй, да чтобъ не была чѣмъ ославлена и была-бъ хозяйка. Деньжонокъ маленько я принесъ со службы - отцы-командиры сберегли, спасибо имъ, въ артельной казнѣ и выдѣлили меня - а коли въ чемъ нужда будетъ, на первыхъ порахъ, такъ авось и вы не откажетесь пособить; а самъ я, благодаря Бога, не старъ и здоровъ, на боку лежать также не стану; обзаведусь хозяйствомъ, да стану, коли Богъ благословитъ, жить своимъ хозяйствомъ, полно нахлѣбничать; - ты у насъ теперь замѣсто отца: благослови, да и дѣло въ шапкѣ.
Такъ и сталось. Срубилъ Степанъ избу, обзавелся хозяйствомъ, женился и жилъ себѣ не хуже братьевъ. Парень былъ онъ умный, этимъ Богъ не обидѣлъ; душа въ немъ прямая и добрая, правдолюбивая; распорядокъ умѣетъ дать вездѣ, потому что наглядѣлся уже на всякую всячину, перебывалъ во всѣхъ концахъ матушки Россiи и вездѣ все видѣлъ и замѣчалъ: что, къ чему и гдѣ дѣлается. Прошло нѣсколько времени, народъ видитъ, что Степанъ Онисимычъ худаго изъ службы не вынесъ, всякiй совѣтъ, всякое слово его къ добру, а не къ худу; согнали мiръ на сходку, выбирать должностныхъ - мiръ подумалъ, почесалъ затылокъ, стали голоса подыматься за Степана Ворошилина, его и выбрали въ головы и начальство утвердило.
- Давай, станемъ опять служить - сказалъ Степанъ; нечего дѣлать, противъ мiру не пойдешь. Да я же, правду сказать, дѣтей еще на свое мѣсто не поставилъ - не до того было - такъ тянуть еще лямку самому - во что Богъ ни поставитъ.
Выбравъ Степана Ворошилина въ головы, мiръ не ошибся. Что добраго можно было сдѣлать въ быту крестьянскомъ, все это по совѣсти и новой присягѣ своей Степанъ исполнилъ. На плутовъ, на пьяницъ, а пуще всего на воришекъ и конокрадовъ, да на передатчиковъ, которые разоряютъ бѣднаго мужика въ одну ночь, укравъ послѣднюю клячу изъ подъ сохи - на этихъ людей Степанъ наложилъ руку и не было имъ отъ него пощады: коли знаетъ достовѣрно, что такой-то воръ, да концы хоронить умѣетъ, что въ судѣ его не уличишь, то бывало Степанъ донесетъ начальству, соберетъ сходку, да мiрскимъ приговоромъ и спровадитъ его въ Ермаково царство. Гдѣ кабакъ на деревнѣ стоитъ, да мужичишки сопьются, то голова налетомъ раза по два въ недѣлю побываетъ у нихъ, и ужъ знаетъ, кто что по хозяйству сдѣлалъ, чего не сдѣлалъ, за своимъ недосугомъ, и ужъ не дастъ покою, покуда не заставитъ жить по людски: одного за недоимки въ работу, другаго подъ надзоръ хорошаго старика, третьяго добрымъ и бойкимъ словомъ дойметъ; а въ страхѣ держалъ всѣхъ, и народъ, не видя отъ него никакой обиды, а одну только правду, говорилъ: гдѣ грозно, тамъ и честно. Голова нашъ завелъ у крестьянъ огороды, проложилъ, гдѣ было нужно, проѣзжiя дороги, засыпалъ опасные овраги, настлалъ гати, покрылъ крыши, размыканныя вѣтромъ по беззаботности хозяевъ - словомъ, дѣлалъ одно путное и доброе и всѣ его благодарили и почитали.
Въ той самой деревнѣ, гдѣ жилъ четвертый братъ Степана, Григорiй, отъ дождевой промоины сдѣлался овражекъ, а изъ овражка вышелъ черезъ годъ со днемъ оврагъ, да ужъ такой, что стало подмывать избы. Вотъ мужики мои бывало по веснѣ сойдутся, поглядятъ на оврагъ, почешутъ затылки, потолкуютъ, что-де надо бы перегатить и завалить - да и разойдутся. Что надо, то надо; въ томъ никто не спорилъ, а взяться за дѣло неохота никому. Мужикъ-то уменъ, да мiръ дуракъ; умовъ вмѣстѣ не сведутъ, и разойдутся.
Прiѣхалъ нашъ голова въ эту деревню, увидалъ овражекъ, побранилъ мужиковъ и распорядился: - Вы, братцы мои, сказалъ онъ, видно молоды еще, хоть и состарѣлись; нешто не видите, что на-весну оврагъ полъ-избы оторветъ, а тамъ и подъ другую подойдетъ? Тогда что будете дѣлать? У васъ тутъ семьдесятъ шесть избъ; по пяти возовъ на дымъ - всего триста пятьдесятъ, а шесть избъ вырубите да привезите по три воза хворосту подъ гать - и дѣло въ шапкѣ. Тогда вода пойдетъ у васъ вонъ туда, нижнимъ овражкомъ, и село будетъ цѣло. Смотритежъ, чтобъ до заморозковъ было сдѣлано.
- Слушаемъ, батюшка Степанъ Онисимовичъ, отвѣчали крестьяне, соглашаясь на все и ни въ чемъ не прекословя - но когда пришлось дѣлать дѣло, то пошли у нихъ такiе толки, крики и пересуды, что было бы много земли навезено въ овражекъ, ка-бы ее возить горломъ. Первому никому не охота приняться за дѣло: Иванъ на Кузьму, Кузьма на Ивана - а какъ братъ Степана, Григорiй, не разсудилъ послушаться головы, или ждалъ отъ него, какъ отъ младшаго брата, потачки, то и прочiе на него глядя махнули рукой.
Голова проѣздомъ опять навѣдался въ деревню эту, не забылъ и про оврагъ, взглянулъ на него и крѣпко поморщился. Онъ собралъ стариковъ, спросилъ ихъ: было ли вамъ отъ меня такое-то приказанiе? - Было. - Ну, продолжалъ онъ, и въ тѣ поры никто ни слова не сказалъ, всѣ согласились; за чѣмъ же вы меня обманули, зачѣмъ въ тѣ поры не говорили, коли не хотѣли дѣлать, что приказано?
- Да мы, батюшка Степанъ Онисимовичъ, отъ твоей воли не прочь, - отвѣчали мужики, только что обидно будетъ намъ эдакъ-то; подъ чью избу оврагъ подошелъ, тотъ бы гатилъ....
Голова прикрикнулъ на нихъ, вызвалъ впередъ говоруновъ и потребовалъ ихъ на расправу. Тогда одинъ изъ самыхъ бойкихъ и говоритъ ему: Да что же ты, Онисимычъ, на насъ однихъ взъѣлся? Что же ты брата своего не спросишь, для чего онъ не гатилъ? Что? Нешто мы и за него отвѣтчики?
- А гдѣ же братъ Григорiй Онисимовичъ? - спросилъ голова, оглядываясь. Позовите его туда, гдѣ люди дѣло дѣлаютъ.
- Да нейдетъ онъ, говорятъ. - Отчего же не идетъ? спросилъ Степанъ, - не идти ему нельзя, когда голова его спрашиваетъ: подите, приведите его.
- А что, братъ, спросилъ его Степанъ, когда его привели; ты для чего не идешь, когда голова за тобою посылаетъ? Это не хорошъ примѣръ для добрыхъ людей - а для недобрыхъ и подавно. Я тебя не домой къ себѣ звалъ, я бы и самъ потрудился къ тебѣ придти, кабы это за своимъ домашнимъ дѣломъ; я звалъ тебя въ старшинскую избу, за дѣломъ. Что же, братъ, ты свои пять возовъ привезъ на оврагъ?
- Нѣтъ, не привезъ, отвѣчалъ Григорiй: да мнѣ когда было возить - да что я буду возить - да зачѣмъ я буду возить? Нешто я одинъ тутъ - нешто безъ меня мало народу? Что я тебѣ за работникъ? Ты мнѣ не указчикъ. Я старшiй братъ твой, тебѣ меня слушаться, а не мнѣ тебя!
Степанъ, покачавъ головой, сказалъ: Ну, братъ любезный, не взыщи - а видно надо тебя поучить, чтобы ты зналъ, какъ съ головою говорить и какъ его слушаться. Степанъ обратился къ старикамъ и потребовалъ отъ нихъ приговора, заслуживаетъ ли Григорiй Ворошилинъ наказанiе, за ослушанiе, дурной примѣръ, которому послѣдовали другiе, и наконецъ за грубость? и когда всѣ въ голосъ сказали, что Григорiя поучить надо, то Степанъ приказалъ тотчасъ же наказать брата розгами - хоть и не больно, а для стыда и страха другимъ; кончивъ это дѣло, Степанъ поклонился въ ноги старшему брату своему - который впрочемъ былъ старѣе его однимъ только годомъ - и сказалъ:
- Прости, братъ Григорiй Онисимовичъ, не взыщи, что я тебя побезпокоилъ. Ты самъ знаешь, я люблю всѣхъ васъ, и люблю равно: я, не въ укоръ сказано, за васъ и въ солдаты пошелъ; да ты стало быть одну только половину отцовскаго завѣщанiя помнишь, а другую, видно позабылъ; прими-жъ, братъ науку, не сердись: Я чту въ тебѣ старшаго брата, какъ отецъ велѣлъ - чти же и ты во мнѣ начальство, какъ онъ же, Царство ему небесное, наказывалъ.
Братъ Григорiй, посердившись, взялся за умъ. Онъ помирился съ братомъ Степаномъ, самъ просилъ у него прощенiя и исполнялъ, что голова приказывалъ; а глядя на него и мiръ не смѣлъ ослушаться, а говорилъ: Нашъ Степанъ Онисимычъ сердитъ на правду; и роднаго брата не пожалѣлъ; у него дружба дружбой - а служба службой!
5. Земля.
Земля, на которой мы живемъ, мiръ, какъ всякому видно, кто взберется на высокое мѣсто, круглый; но онъ не такой круглый, какъ деревянный кружокъ или лепешка - а земля кругла какъ шаръ, какъ ядро, арбузъ или мячъ. Вотъ почему и зовутъ ее земнымъ шаромъ. Земля или материкъ на земномъ шарѣ облитъ вокругъ морями, и все это вмѣстѣ, и земля и вода, образуютъ шаръ.
А почему же люди дознались, что земля наша шаръ, что она кругла, какъ ядро? А вотъ по какимъ примѣтамъ:
Первое: Оглядываясь вокругъ на чистомъ мѣстѣ, особенно съ какой-нибудь высоты, мы видимъ, что земля кругла. Еслибы она съ одного только мѣста, напримѣръ съ колокольни твоего села, казалась круглою, - то можно бы подумать, что она кругла лепешкой, то есть плоска; но когда она со всякаго мѣста во всѣхъ царствахъ земли кажется круглою - то стало быть она кругла шаромъ.
Второе: Когда смотришь впередъ себя по чистому мѣсту, или даже по морю, то видишь, что не только земля стоитъ горбомъ, но и вода также; почему колокольню вдалекѣ видно не всю, а только вершину; также точно на морѣ видишь въ далекѣ корабль не весь, а кузовъ его закрывается горбомъ водянымъ, тогда какъ мачты бываютъ видны; а чѣмъ ближе онъ подходитъ, тѣмъ больше открывается кузова его и наконецъ онъ виденъ бываетъ весь, сколько есть его надъ водой. Если же вся земля и все море стоятъ горбомъ, и горбъ этотъ вездѣ, по всей землѣ, - то стало быть земля наша кругла кругомъ и со всѣхъ сторонъ, то есть кругла какъ шаръ.
Третiе: Коли ты поставишь что нибудь прямо супротивъ солнца, не далече отъ стѣны, то тѣнь падаетъ на стѣну и ты видишь по тѣни, какую ты вещь поставилъ: круглую, или о сколькихъ углахъ; поставь шапку, горшокъ, лопату - тоже видишь и на стѣнѣ. Тоже бываетъ и съ землей нашей: когда она станетъ промежъ солнца и мѣсяца, то тѣнь земли падаетъ на мѣсяцъ и ты видишь ты, что земля кругла. Отъ тѣни этой луна меркнетъ, и мы называемъ это затмѣнiемъ. Если мы смотримъ съ земли на мѣсяцъ, то онъ намъ видится мячомъ или ядромъ; а еслибы мы были на лунѣ и смотрѣли на землю, то она бы намъ казалась такою же круглою, какъ луна.
Четвертое: Еслибы земля была плоска, какъ лепешка, то у нея былъ бы край, ребро, какъ у деревяннаго кружка или тарелки; но вмѣсто того мы видимъ, что земля вездѣ одинакова, вездѣ широка и кругла. Люди обошли ее на корабляхъ кругомъ, вотъ какъ пальцемъ обвести вкругъ головы, и обошли не разъ и вдоль и поперегъ. Коли поплывешь ты открытымъ моремъ на кораблѣ изъ какого нибудь мѣста, напримѣръ на востокъ, и все будешь итти на востокъ, только обходить острова и отмели, то обойдешь вокругъ и придешь опять туда же, откуда вышелъ.
Вотъ изъ чего видно, что земля кругла, какъ шаръ, также точно какъ и луна кругла. Поперечникъ земли въ двѣнадцать тысячъ верстъ, а окружность тридцать шесть тысячъ верстъ.
6. Отчизна.
Отчизна наша, отечество - это родная земля наша, гдѣ отцы и дѣды наши жили и умирали, гдѣ родились и сами мы, живемъ и хотимъ умереть. Она земля отцовъ нашихъ - и за это зовутъ ее отчизною, отечествомъ. Мы родились на ней и за это зовемъ ее родною землею, родиною.
Кому же не люба земля отцовъ и дѣдовъ? кому не мила родная земля? кто не постоитъ за родину свою, за землю русскую, которую намъ завѣщали въ духовной своей дѣды и прадѣды наши, а мы завѣщать должны дѣтямъ и внукамъ своимъ, чтобъ было имъ гдѣ жить и тужить, веселиться и радоваться - а подъ-часъ и поплакать, коли лиха бѣда одолѣетъ, да утѣшиться? Развѣ жить имъ на чужой землѣ, въ поденьщикахъ у чужаго народа, и - какъ придетъ послѣднiй часъ - положить кости свои на чужбинѣ?
Земля наша, отечество наше, обширнѣе и сильнѣе другихъ земель. Гордись тѣмъ и величайся, и благодари Бога, что родился ты русскимъ. Нужды и туги вездѣ на бѣломъ свѣтѣ много, и у тебя также не безъ того: и солнышку на всѣхъ не угрѣть - какъ быть, надѣйся на Бога да на царя: твоя правда не пропадетъ; а ину пору и самъ ты судишь не по правдѣ и плакаться бы тебѣ не на людей, а на себя.
Царство русское велико: отъ Финскаго моря, гдѣ Петербургъ, до Чернаго моря и Крыму будетъ слишкомъ тысяча пятьсотъ верстъ; отъ Бѣлаго моря, гдѣ Архангельскъ, до Каспiйскаго - гдѣ Астрахань - безъ малаго двѣ тысячи пять сотъ; а въ длину, отъ Польши до самаго конца Сибири, будетъ болѣе двѣнадцати тысячъ верстъ, или болѣе третьей части обмѣра земнаго шара. Въ Россiи болѣе шестидесяти губернiй и областей, а иная губернiя болѣе цѣлой нѣмецкой либо французской земли. Народу у русскаго царя, православнаго и другихъ разныхъ исповѣданiй, мужеска пола до 30-ти миллiоновъ.
Всѣ губернiи эти и весь народъ, все царство русское держитъ и бережетъ Царь-Государь въ рукѣ Своей, а потому всѣ подданные Бѣлаго-Царя должны стоять другъ за друга, за землю и родину свою, Россiю, за Государя своего - какъ односемьяне стоятъ за свой уголокъ, за избу, за все наживное добро, за себя и за старшаго въ семьѣ, за отца либо дѣда. Поколѣ всѣ дружно стоятъ за одно, недобрый человѣкъ ихъ не обидитъ, нужда ихъ не осилитъ; поколѣ всѣ слушаютъ одного и повинуются ему - потуда артель крѣпка атаманомъ; а безъ головы и ногамъ и рукамъ тошно.
Для того Богъ далъ намъ одного Царя-Государя, чтобы всѣ мы держались за него на землѣ, какъ за Бога на небеси. Царь любитъ землю русскую болѣе чѣмъ кто либо изъ насъ; ему далъ Богъ пресвѣтлый умъ-разумъ царскiй, а Царь избралъ себѣ хорошихъ, умныхъ и достойныхъ совѣтниковъ и помощниковъ; черезъ нихъ онъ управляетъ нами, а мы, любя Бога, Государя и родину свою, повинуемся безъ оглядки начальникамъ, которые поставлены отъ Государя; безъ этого не было бы у насъ ни толку ни ладу, не было бы на землѣ русской благоденствiя и долголѣтiя и не было бы добра намъ самимъ.
Поэтому называемъ мы родиной, отечествомъ, не одинъ тотъ уголъ, гдѣ мы увидѣли свѣтъ, не баню, въ которой насъ мать на свѣтъ народила, не одну ту полосу, которую пашемъ, - а всю Русь, всю землю русскую, которая подъ рукой Бѣлаго-Царя, а всѣ pyccкie люди земляки наши и братья.
Кто постарше изъ насъ, самъ помнитъ восемь сотъ двѣнадцатый годъ, а кто помоложе, чай слышалъ объ немъ отъ старшихъ. Въ тѣ поры французскiй государь подчинилъ себѣ всѣхъ королей, собралъ рать несмѣтную, не только изъ своей французской земли, а изо всѣхъ другихъ подвластныхъ ему земель, и грозной тучей налетѣлъ на насъ, на русское царство. Онъ хотѣлъ попрать землю русскую, истоптать ее копытами, спалить пожарами, размести хвостомъ конскимъ родныя наши пепелища. Велика была сила вражеская - кому бы устоять супротивъ нея? Никто изъ насъ по себѣ не отстоялъ бы себя; погибло бы царство православное, разогналибъ насъ на всѣ четыре стороны, по буйнымъ вѣтрамъ, закабалилъ бы насъ французъ въ оброкъ вѣковѣчный. Чтожъ? - Страшенъ врагъ, да милостивъ Богъ; былъ и о ту пору, какъ нынѣ, Государь земли русской, держалъ разумъ, силу и правду въ единодержавной рукѣ своей; сказалъ: "не положу изъ рукъ меча, доколѣ еще хотя одинъ врагъ будетъ на землѣ русской", - и за словомъ царскимъ старъ и малъ поднялись, стали подъ знамена царскiя - и куда дѣвалась сила сильная, гроза грозная, несмѣтная рать вражеская? Нѣтъ ее: Господь попустилъ ей погибнуть до тла, а Царя нашего и отечество возвеличилъ и прославилъ.
Кто же могъ собрать войско русское со всѣхъ концовъ царства; кто могъ велѣть итти ему, какъ одному человѣку, на врага; кто могъ сказать: "не положу меча, доколѣ хотя одинъ врагъ будетъ на землѣ русской" - кромѣ русскаго Царя? И все отечество наше, вся земля русская сильна, цѣла и едина Русскимъ Царемъ; а Царь крѣпокъ царствомъ своимъ, любовiю и страхомъ подданныхъ.
Люби же и отстаивай, когда придетъ пора, родину свою, отечество, и не ропщи, когда Государь потребуетъ изъ семьи твоей солдата: отчизна - это зыбка твоя, колыбель и могила; это домъ и домовина; хлѣбъ насущный, вода животворная; русская земля тебѣ отецъ и мать, кормилица и кормилецъ; она тебѣ и церковь православная и престолъ царскiй; она жилье отцовъ и дѣдовъ твоихъ, жилье твое и дѣтей твоихъ; она покой и прiютъ тебѣ и твоимъ и всѣмъ добрымъ русскимъ людямъ, всѣмъ православнымъ потомкамъ нашимъ - доколѣ труба громозвучная, послѣдняя, не позоветъ всѣхъ насъ изъ родной земли на страшный судъ Божiй, гдѣ будемъ отвѣтъ держать за дѣла наши, гдѣ воздастся каждому по дѣламъ и помышленiямъ его, гдѣ каждаго изъ насъ спросятъ: такъ ли ты жилъ, какъ вѣра твоя повелѣваетъ, клалъ ли ты животъ и душу за Царя и родину свою, за свое отечество, какъ велитъ долгъ, совѣсть и присяга твоя?
8. Свѣтлый праздникъ.
Говорятъ: богатому вездѣ хорошо, а бѣдному вездѣ худо. Это человѣческая поговорка, а божеская: за сиротою самъ Богъ съ калитою.
На Украйнѣ, какъ и у насъ, есть много своихъ христiанскихъ обычаевъ, съ которыми люди живутъ, старѣются и умираютъ. Есть у нихъ одинъ такой обычай, что въ ночь противъ Свѣтлаго праздника не тушатъ огня - по ихнему богатья - для того, чтобы каждому хозяину было гдѣ затеплитъ свѣчку и поставить передъ образъ, когда народъ воротится отъ заутрени. Дождались Свѣтлаго праздника; всѣ хозяйки во всю страстную субботу пекли, варили, готовили, стряпали, чтобы было чѣмъ разговѣться, и своимъ, и добрымъ захожимъ людямъ. Понесли пасхи и куличи въ церковь и по тамошнему обычаю уставили ими въ два ряда весь погостъ, отъ паперти до самыхъ воротъ; а народъ въ праздничныхъ платьяхъ. Всѣ ждутъ и радостно встрѣчаютъ праздникъ.
На этомъ селѣ жилъ бѣднякъ, которому Богъ-вѣсть отчего не было счастья на хозяйство. Былъ онъ не гуляка и не пьяница, а добрый, работящiй человѣкъ, да не было ему счастья ни въ чемъ. Мало того, что пропала да перевелась вся скотинка, что два раза погорѣлъ, - а тутъ еще и хозяйка померла, покинувъ ему полную хату дѣтей; и остался онъ вдовцомъ да еще и нищимъ; куда ни сунется, чтобъ хозяйку найти да мать дѣтямъ своимъ - не идетъ за него за голыша никто и одолѣла его бѣда вовсе. Какой мужикъ управится съ ребятишками одинъ, безъ хозяйки, и какое ему житье? Не то дома, не то въ полѣ - а дѣти хоть пропадай. Такъ онъ и обнищалъ вовсе и сталъ жить почти подаянiемъ добрыхъ людей - и былъ ему праздникъ не въ праздникъ. У него и не готовили ничего къ свѣтлому дню, ни пасхи, ни кулича - ни даже горячаго, а какъ во весь великiй постъ огня не раздували въ печи, такъ онъ съ дѣтками собрался встрѣтить и праздникъ безъ топлива, безъ варева.
Ночь промолился онъ всю, выстоялъ и заутреню, а тамъ на общую радость похристосовался со всѣми - ему, какъ бѣдняку, и надавали, кто ломтикъ кулича, кто красное яичко; онъ обрадовался, что дѣткамъ его будетъ чѣмъ разговѣться, пошелъ скорѣе домой, положилъ все на столъ, чтобы убрать его какъ дѣлаютъ къ этому дню другiе люди, досталъ изъ за образа свѣчку и хотѣлъ зажечь ее, поставить передъ образомъ, положить три поклона и будить дѣтей. Спохватился - огня нѣтъ; и нѣтъ дома трутницы - все давно перевелось.
На дворѣ было еще темно, но тихая ночь; онъ и подумалъ: пойду за огнемъ - по ихнему за богатьемъ - къ сосѣду, зажгу свѣчечку и пронесу осторожно подъ полой домой. Взялъ онъ свѣчку, пошелъ къ сосѣду - Христосъ воскресъ! - Во истину воскресъ. Дайте, люди добрые, богатья, засвѣтить свѣчу. Вотъ человѣкъ, отвѣчали ему, и Свѣтлый праздникъ забылъ: въ люди ходитъ за богатьемъ? Иди съ Богомъ домой, нынѣ всякъ самъ про себя богатье держитъ и съ вечера огня не гаситъ; чай есть и у тебя дома свое.
Пошелъ онъ сердечный къ другому мужику - тамъ его бабы и дѣвки засмѣяли, что въ такой день по чужимъ дворамъ ходитъ за огнемъ, и прогнали. Онъ въ третiй домъ, въ четвертый - вездѣ тоже: гдѣ засмѣютъ, а гдѣ еще и выбранятъ, да и прогонятъ: иди, говорятъ, не до тебя теперь: а за богатьемъ ступай въ поле, къ чумакамъ (извощикамъ).
Заплакалъ бѣднякъ мой, обошедши почти все село, и подумалъ: Господи Боже милосердый! За что же меня еще и люди обижаютъ? Они жъ меня знаютъ - не воръ я, не пьяница - наказалъ ты меня, Господи, за невѣдомые грѣхи мои, и навалилась на меня бѣда; а они еще горько надо мной насмѣхаются.... видно сами они никогда не знали нищеты.... Богъ ихъ суди.
Подумавъ такъ, убогiй стоялъ среди улицы, на самомъ концѣ села, и ужъ не зналъ куда итти и что дѣлать; взглянулъ прямо - анъ въ полѣ за селомъ свѣтится огонекъ. Вотъ, подумалъ онъ, и вправду, что пойду за богатьемъ къ чумакамъ, къ проѣзжимъ обознымъ извощикамъ; а ужъ это конечно никто больше какъ они. Пойду, не оставаться-жъ эту ночь образамъ моимъ безъ свѣчечки, а хатѣ моей безъ свѣту, а дѣткамъ моимъ безъ Свѣтлаго праздника.... А какъ свѣтло во всѣхъ хатахъ, какъ весело смотрѣть на это - еслибъ только жили въ нихъ все одни добрые люди!
Пошелъ онъ за село и точно пришелъ къ чумакамъ: они остановились на праздникъ переночевать, развели огонь и сидятъ всѣ въ кружокъ въ праздничныхъ кафтанахъ. Видно также недавно воротились отъ заутрени. Христосъ воскресъ! - Во истину воскресъ. - Дайте богатья, люди добрые! - Изволь, да во что же ты возмешь? - Да вотъ, дайте хоть свѣчку засвѣтить! - Не донесешь ты, добрый человѣкъ, свѣчу до села: въ полѣ хоть и тихо, а все вѣтерокъ ходитъ, задуетъ: подставь-ка полу армяка, мы тебѣ насыплемъ жару. - Да неужто и вы, добрые люди, хотите меня подурачить? - Нѣтъ землякъ не бойся; мы тебѣ обиды не хотимъ, а добра желаемъ: не бойся ничего, самъ увидишь, спасибо скажешь; подставляй смѣло. Онъ поглядѣлъ на нихъ, они показались ему честными людьми и онъ имъ повѣрилъ: онъ подставилъ имъ полу, они сгребли жару руками и высыпали ему добрую пригоршню въ полу. Ступай съ Богомъ теперь для Святаго праздника - не бось донесешь.
Убогiй, положивъ свѣчу свою за пазуху, собралъ полу въ комокъ, и пошелъ себѣ домой. Я никогда никого не обманывалъ, думалъ онъ; за что же меня сталъ бы кто обманывать? А коли люди нагребали голыми руками, почему же мнѣ не донести въ полѣ?
И точно, донесъ, будто не огонь; а вошедши въ избу свою, затеплилъ свѣчку, поставилъ ее къ образамъ, положилъ три поклона, всталъ, чтобъ прибрать немного столъ и будить на радость дѣтей, да и оглянулся на загнетку, куда высыпалъ жаръ изъ полы, а тамъ, вмѣсто угольевъ, лежитъ пригоршня червонцевъ, свѣтлыхъ какъ жаръ!
Обрадовался убогiй, понялъ теперь, что ему это Богъ послалъ, помолился еще разъ, разложилъ на столѣ ломти кулича и яички, что собралъ, когда христосовался послѣ заутрени съ мiромъ, и сталъ будить дѣтей, приказывая имъ скорѣе умыться, а тамъ помолиться, похристосоваться съ отцемъ и между собою, да садиться за столъ и разговѣться.
Сосѣдъ убогаго, который первый не далъ ему огня, увидавъ однакоже, что въ хатѣ его свѣтло, подошелъ взглянуть въ окно, что тамъ дѣлается, и увидалъ на загнеткѣ золото. Не вѣря глазамъ своимъ, онъ вошелъ къ сосѣду, посмотрѣлъ, подивился, и сталъ его распрашивать: откуда это ему Богъ послалъ такое богатство? Убогiй, не таясь передъ нимъ ни въ чемъ, разсказалъ ему все по правдѣ, какъ дѣло было; завистливый сосѣдъ вышелъ на улицу, прошелъ немного къ тому концу, гдѣ стали проѣзжiе - и точно увидѣлъ огонекъ. Постой же, подумалъ онъ, это кладъ дался нашему селу; пойду-ка и я за золотомъ!
Между тѣмъ другая сосѣдка убогаго, выглянувъ за чѣмъ-то на улицу и увидѣвъ свѣтъ въ избенкѣ убогаго, также заглянула къ нему ему въ окно. Она всплеснула руками, увидавъ, что бѣднякъ нашъ беретъ съ шестка золото и сыплетъ его въ ветошку. И она вошла въ хату, назвала убогаго сосѣдушкой и голубчикомъ, да стала распрашивать какъ и отколѣ это Богъ послалъ такое счастье? Узнавши какъ все случилось, она побѣжала домой и велѣла своему мужу скорѣе идти къ чумакамъ: тамъ-де пригоршнями раздаютъ золото. - Да, смотри, бери больше, чтобъ не пришлось мнѣ бранить тебя для праздника, закричала она вослѣдъ ему.
Потомъ она побѣжала къ окну бѣдняка, потомъ домой, потомъ на улицу посмотрѣть свѣтится ли огонекъ въ полѣ. Сосѣди, увидѣвши ее, стали распрашивать, - она и разсказала все, хотя и хотѣла промолчать, чтобъ ей одной достались всѣ червонцы. Скоро вѣсть о счастьи бѣдняка разнеслась по всему селу, и всѣ узнали, какъ оно ему досталось, - бабы погнали своихъ мужиковъ въ полѣ, къ чумакамъ. Вотъ приходятъ они толпой и встрѣчаютъ того, который пошелъ впередъ. - Что дали? - Какъ же, насыпали двѣ пригоршни. Подошли они къ чумакамъ, которые все еще сидѣли вокругъ огня, сняли шапки, похристосовались и стали просить богатья. Чумаки велѣли каждому поочередно подставить полу кафтана и насыпали каждому по пригоршнѣ. Мужики поблагодарили ихъ и, видя, что жаръ не горитъ въ полѣ, обрадовались и весело пошли домой.
Но не долго радовались мужики. - А что это, сказалъ одинъ, когда они отошли отъ чумаковъ, пахнетъ будто паленымъ? - Да, пахнетъ, сказалъ другой, да какъ закричитъ, потому что обжегъ руку, подставивши ее подъ полу, выбросилъ скорѣй жаръ изъ полы, скинулъ кафтанъ и давай его тушить. Тоже случилось съ другимъ, третьимъ, четвертымъ, - поднялся крикъ, шумъ, брань, всѣ прожгли свои новые кафтаны, а кто и руки обжегъ. Дымъ, смрадъ, а чумаковъ какъ не бывало, какъ въ землю провалились и возы, и чумаки, и волы и огонекъ, - нѣтъ ничего. Такъ и пришли они домой съ пустыми руками, а дома бабы выбранили ихъ за то, что они испортили новые кафтаны.
А бѣднякъ разжился своими червонцами и взялъ за себя добрую жену, которая сдѣлалась хорошей матерью его дѣтямъ. Кто-жъ были эти чумаки?
11. Притча о дубовой бочкѣ.
Выросъ въ лѣсу, въ зеленой дубровѣ, дубъ, безъ малаго въ два обхвата толщины, и сталъ онъ, состарившись, дряблѣть. Пришелъ хозяинъ, увидалъ, что время пришло, срубилъ его и продалъ кряжъ бочарамъ. Бочаръ велѣлъ распилить его на тонкiя доски, изъ досокъ подѣлалъ клепки, собралъ ихъ, связалъ обручами, вставилъ по дну въ уторы - и вышла во всей исправности бочка. За бочку эту люди деньги даютъ, въ бочкѣ люди воду возятъ; на бочку кто ни посмотритъ, говоритъ, что сработана она ладно, и мастеру на славу, и добрымъ людямъ на потребу; говорятъ, что безъ бочки нельзя жить хозяйствомъ, нельзя жить безъ воды, а до нея не близко - ведрами не наносишься.
Все бы это и хорошо, да бочка наша, жила-нежила, а подъ конецъ разсохлась и разсыпалась. Хозяинъ ли не доглядѣлъ, сами-ль клепки промежъ собой повздорили, да вмѣстѣ жить раздумали - не знаю, только разсыпалась вся бочка врозь. Ребятишки обручи разтаскали, пошли катать ихъ по улицамъ, да погонять хворостиной; клепки подъ ногами навалявшись, пошли то въ печь, то подъ лавку - и о бочкѣ этой помину не стало, и забыли что она на свѣтѣ была.
Въ притчѣ этой рѣчь идетъ вотъ къ чему: Дубъ - это православный прадѣдъ твой; клепки - вся его семья, и малъ и великъ; обручи, честь - смиренiе и доброе согласiе, которое держитъ и живитъ и питаетъ односемьянъ. Покуда клепки держались обручами, а цѣлая семья добрымъ согласiемъ въ одномъ кружкѣ, потуда все было хорошо и ладно; а какъ разсыпались клепки врозь, какъ не стало добраго согласiя въ семьѣ, такъ и всѣ пошли по-мiру и слуху объ нихъ никакаго.
Дружно - не грузно, а врозь - хоть брось, двѣ головни и въ чистомъ полѣ дымятся, а одна и на загнеткѣ гаснетъ. Силенъ и богатъ мужикъ семьей; а одному и у каши не споро.
12. Притча о воронѣ.
Въ сказкахъ и притчахъ надъ всѣми птицами птица - орелъ; онъ правитъ царствомъ птичьимъ, какъ левъ звѣринымъ. Пусть же и у насъ такъ будетъ: орелъ всѣмъ птицамъ голова, весь птичiй приказъ у него въ послушанiи; волостнымъ писаремъ при немъ сорокопудъ, а въ разсыльныхъ досталось быть воронѣ. Вѣдь она хоть и ворона, а все ей надо повинность свою отбыть. Разъ какъ-то птичiй царь, сидя на зорькѣ, середи полянки, на высокой ели, вздремнулъ, встряхнулъ, позѣвалъ на всѣ четыре стороны, и со скуки захотѣлось ему послушать хорошихъ пѣсень. Закричалъ онъ своего разсыльнаго; ворона побѣжала въ припрыжку, взлетѣла на ель, сѣла на сучокъ, пониже орла, отворотила носъ въ сторону, чтобъ уставиться однимъ глазомъ на царя, и спросила: Что прикажешь? - Поди, сказалъ орелъ, позови ко мнѣ скорешенько что ни есть лучшаго пѣвчаго, пусть онъ ублажаетъ меня, хочу послушать его, и коли онъ потѣшитъ меня хорошо, велю его наградить.
Подпрыгнула ворона, каркнула и полетѣла, замахавъ крыльями, что тряпицами: такъ, знать, она сердешная заторопилась. Отлетѣвъ немного, она однакоже присѣла на сухой сучокъ, отдохнуть, стала чистить носъ и думаетъ: Какую-жъ я птицу позову? соловья люди хвалятъ - да онъ тонко свищетъ и косноязыченъ, трещитъ; чижа, щегла, чечотку - такъ ихъ и не услыхать, щебечутъ себѣ подъ-носъ; что ни говори, а никому не спѣть противъ моего роднаго дѣтища, вороненка моего - авось угодитъ оно и на его милость! и притащила вороненка къ орлу, взгромоздившись рядкомъ съ сыночкомъ на ближнiй сучокъ. Орелъ межъ-тѣмъ опять вздремнулъ было немного со скуки, сидя одинъ, и вздрогнулъ, когда вороненокъ вдругъ принялся каркать у него надъ самымъ ухомъ, и надсѣдаясь, дралъ воронье горло свое, какъ можно шире; а старая ворона покачивалась на сучкѣ, кивала головой и ждала большой похвалы начальства и милости своему любимому дѣтищу, которое такъ сладко поетъ.
- Молчать, дура! закричалъ орелъ: что за набатъ? рѣжутъ кого, караулъ кричатъ, что ли?
- Это пѣсенникъ, для вашей милости, отвѣчала ворона, старшiй сынокъ мой; ужъ лучше этого, хоть не ищи, по всему царству птичьему не найдешь!
- Дура, сказалъ орелъ, убирайся ты и съ сыномъ своимъ, да потѣшай свою братью; не хвалилась бы ты сама, а подождали бы, какъ еще люди похвалятъ.
Всякъ норовитъ своему: всякъ самъ себѣ и краше и лучше.
15. Грѣхъ на совѣсти - что шило въ мѣшкѣ.
Солдатъ стоялъ на постоѣ у вдовы скорняка. Вдова перебивалась кой-какъ; покойникъ большихъ залишковъ ей не покинулъ, а рублевъ тысячи полторы нашлось; на эти деньги вдова торговала по мелочи и кормилась, со всей семейкой. Постояльца ея знали товарищи и начальство, какъ человѣка смирнаго и хорошаго; стоялъ онъ у вдовы давненько, и она худа отъ него не видала, а была имъ довольна.
Собравшись на ближнiй торгъ, вдова достала на канунѣ деньжонки свои, сосчитала ихъ при своемъ постояльцѣ, положила на сундукъ и стала толковать съ солдатомъ о своемъ дѣлѣ: куда и зачѣмъ поѣдетъ, чего накупить, на долго-ли поѣдетъ, - просила его присмотрѣть между тѣмъ за хозяйствомъ, покуда ея не будетъ, потому что она ему вѣрила, какъ своему; потомъ накормила она его ужиномъ и пошла спать.
У вдовы этой одна дочь была замужемъ, и зять, парень не совсѣмъ путный, давно уже приставалъ къ тещѣ, чтобы выдѣлила жену его, дала бы, что причтется изъ отцовскаго наслѣдства; этого мать ея не хотѣла; поколѣ деньжонки у меня въ рукахъ, говорила она, такъ они цѣлы, да еще и по маленьку прибываютъ; добро ваше не пропадетъ и дѣтей вашихъ, коли Богъ пошлетъ, обувать и одѣвать стану, а денегъ вамъ не дамъ; вы и меня и всю семью раззорите и сами себя обидите, а сами тоже добра не увидите. Дочь моя - женщина смирная; мужъ ее не слушается, а самъ погулять любитъ, поэтому, не прогнѣвайтесь, а денегъ я вамъ не дамъ. За это зять не давно еще поссорился съ тещей и съ сердцовъ пригрозилъ ей; теща, осердившись на зятя, плакалась на него при стороннихъ людяхъ и говорила, что ей отъ него видно добраго не ждать: онъ и мотъ, онъ и пьяница, онъ и буянъ; коли обокрадутъ меня, либо убьютъ когда нибудь, такъ знайте, добрые люди, что никто больше, какъ зятекъ мой!
Касьяновъ - такъ звали солдата - соблазнился между тѣмъ деньгами хозяйки своей и поклепомъ ея на зятя; одолѣла его страшная дума и не даетъ ему покоя: украду я ночью у хозяйки деньги, да подальше запрячу ихъ, - на меня никто не подумаетъ; сама хозяйка отвела весь отвѣтъ и поклепъ на своего зятя. Я буду въ сторонѣ!
Такъ и сдѣлалъ. Хозяйка встала чуть свѣтъ, пошла выгнать корову; Касьяновъ чистился объ эту пору, собираясь въ караулъ; не успѣла она выйти на улицу, какъ онъ отбилъ замокъ у сундука, деньги вынулъ, а сундучокъ закинулъ подъ полокъ, въ пустую баню, на задахъ у зятя, дворъ обо дворъ съ тещей. Самъ Касьяновъ пошелъ, будто за какимъ дѣломъ, къ одному да другому товарищу, по разнымъ квартирамъ, и пришелъ домой, когда уже воротилась хозяйка и спохватилась денегъ. Она, разумѣется, въ крикъ да въ вой; вскорѣ пришелъ самъ городничiй и добрые стороннiе люди, и началось разбирательство. Напередъ всего спросили хозяйку: не думаетъ ли она на кого? Нѣтъ ли у нея подозрѣнiя на солдата?
- Чего же мнѣ думать, отвѣчала она, заливаясь слезами: извѣстно, что некому больше, кромѣ моего зятюшки! На Касьянова не грѣшите: упаси меня Богъ отъ поклепа и напраслины; больше некому украсть, какъ зятю!
Пошли съ обыскомъ къ зятю. Онъ подъ хмѣлькомъ, бранится и клянетъ тещу; обыскали жилой домъ, чердаки, ухажи, пошли и въ баню, - анъ тамъ, подъ полкомъ, лежитъ отбитый сундучокъ.... Улика на лицо; всѣ закричали въ голосъ, завопила на зятя и сама теща; и взяли бѣдняка, посадили въ острогъ и стали водить день-деньской къ допросу; потащился онъ по судамъ; держали, держали его мѣсяца три; тамъ и смерть настигла его, померъ; оставилъ молодую жену на сносахъ, и родила она уже безъ него, какъ овдовѣла.
Касьяновъ молчитъ; нигдѣ нѣтъ на него наговора, никто его не подозрѣваетъ, не догадывается, гдѣ вдовьи деньги; онъ ходитъ себѣ, будто ни въ чемъ не бывало, правъ и чистъ. Однако, какъ поглядитъ онъ на молодую бабенку, что осталась одна-одной послѣ мужа, - поглядитъ о ту пору на малаго ребенка, что родился на свѣтъ сиротой, - какъ поглядитъ еще на старую хозяйку свою, которая стала раззорятся въ дому съ тѣхъ поръ, какъ украли у нея послѣднiй достатокъ, чѣмъ торговала и добывала себѣ хлѣбъ, - да какъ вспомнитъ еще ко всему этому, что онъ тому причиной - такъ подвалитъ подъ сердце, ровно камень, что ину пору мочи нѣтъ, хоть со свѣту бѣжать. Бился онъ, терпѣлъ, перемогался - не сталъ спать по ночамъ, хворалъ, а заснетъ, такъ мечется, словно въ горячкѣ, да бредитъ въ слухъ не вѣсь что, охаетъ и стонетъ; только и забудетъ горе, какъ достанетъ тайкомъ цѣлковенькой изъ вдовьихъ денегъ, да напьется безъ памяти.... А прежде этого за нимъ не водилось никогда. Стали поглядывать на него товарищи, а временемъ, принималась усовѣщивать и хозяйка; жаль всѣмъ хорошаго парня, который ни съ того ни съ сего вдругъ сталъ запивать. Покуда хмѣленъ, какъ будто тоска у него отляжетъ отъ сердца, а какъ проспится, приступитъ хуже прежняго.
Разъ какъ-то вечеромъ Касьяновъ сидѣлъ за воротами, взявъ шинель въ накидку на плеча, и подперся на колѣна въ оба локтя, закрывъ глаза руками. Такъ онъ сидѣлъ, словно головушку разломило, и думалъ думу неотвязную, какъ онъ въ раззоръ раззорилъ добрую, старую хозяйку свою, отъ которой, опричь добра, ничего не видалъ; какъ сгубилъ занапрасно зятя, да пустилъ двухъ сиротъ по-мiру.
Въ это время, подошелъ къ нему однокашникъ и землякъ его, Воропаевъ. Это былъ смирный и умный человѣкъ, котораго любили и почитали еще въ крестьянствѣ, хоть онъ и былъ тогда еще очень молодъ. Зная, что младшему изъ большой семьи не миновать рекрутства, онъ, по совѣту отца, остался холостымъ до первой очереди ихъ семьи; тамъ поступилъ въ солдаты и пошелъ безъ плачу и реву, а спокойно, положившись на Бога, - а кто на Бога положится, тотъ не обложится; такимъ остался онъ и во все время на службѣ и теперь дослуживалъ срокъ и часто думалъ о томъ, какъ воротится домой, увидитъ опять своихъ и доживетъ тамъ свой вѣкъ добрымъ и честнымъ человѣкомъ.
Такъ вотъ этотъ-то Воропаевъ, бывшiй прежде всегда въ дружбѣ съ землякомъ своимъ Касьяновымъ, и самъ теперь тосковавшiй по немъ, что человѣкъ самъ не знаетъ, какъ и для чего убивается и пропадаетъ, - Воропаевъ подошелъ къ Касьянову, присѣлъ рядомъ съ нимъ и сталъ его разспрашивать: - Что ты, землякъ, больно не веселъ? боленъ не боленъ, а въ себѣ не воленъ; что съ тобой сталось? говори!
Касьяновъ поднялъ голову, поглядѣлъ на товарища, да вздохнулъ: - Такъ, что-то нутромъ не здоровъ: сердце болитъ.
- А съ чего-же оно у тебя стало болѣть? Прежде, а я тебя, слава Богу, годовъ съ двадцать знаю, прежде за тобой этого не водилось; прежде, братъ Касьяновъ, не бывало за тобой и грѣшка - а теперь....
- Молчи, не говори вслухъ, люди услышатъ, сказалъ, испугавшись, Касьяновъ.
- Что ты, Господь съ тобой, началъ опять товарищъ, да нешто мы съ тобою отъ людей таимся, что ли? Да что съ тобой, Касьяновъ, - у тебя слезы градомъ! Послушай, коли такъ, покайся на духу; видно сдѣлалъ ты худое дѣло. Богъ проститъ, Богъ милосердъ; воля твоя - а сердце ноетъ у тебя оттого, что грызетъ его совѣсть. Ты сталъ нынѣ погуливать, чего отродясь съ тобою не бывало; и деньжонокъ залишнихъ, кажись, у тебя нѣтъ - вотъ оно что; я давно гляжу на тебя, да молчу, чужая совѣсть - темный лѣсъ.... Гдѣ деньги взялъ, Касьяновъ? вотъ съ чего у тебя и сердце болитъ; вотъ съ чего и не спится тебѣ, и во снѣ-то грезишь не вѣсть чѣмъ, да еще и проговариваешься. Намѣдни, какъ въ караулѣ мы съ тобой стояли, ты ночью что говорилъ?
- А что я говорилъ? спросилъ, испугавшись, Касьяновъ.
- Ну, ужъ тамъ что ни говорилъ, да говорилъ; ты знаешь, что я обманывать тебя не стану, говорилъ. А слышали, можетъ статься, и другiе; того гляди, заговорятъ, перескажутъ другъ другу - вотъ и пойдетъ молва, и ославишься. Господь съ тобою, Касьяновъ, я не начальникъ тебѣ и не духовный отецъ - а покайся, поколѣ люди не дознались, а то погубишь ты свою душу.
Касьяновъ заплакалъ на взрыдъ и признался земляку своему во всемъ. Тотъ сперва было не хотѣлъ и слушать: И не говори мнѣ, не вводи въ отвѣтъ да въ грѣхъ; поди, либо скажи начальнику, либо попу, а мнѣ этого знать не нужно. Но Касьяновъ просилъ его сидѣть и слушать: пойду удавлюсь, либо утоплюсь, коли ты не станешь слушать меня.... Я деньги укралъ у Селиверстовой и закинулъ сундучишко въ баню, къ зятю; я и душу его сгубилъ и раззорилъ въ раззоръ двѣ семьи!
- Не боишься ты Бога, молвилъ товарищъ его, и не чаешь умереть! И что же тебѣ пути и проку въ этихъ окаянныхъ деньгахъ! Научился пьянствовать, чего прежде и не зналъ; да вотъ отбило тебя отъ сна, отъ ѣды, да покоробило тебя, словно отъ лихой болѣсти! Что тебѣ въ нихъ радости? Всѣ, что-ли ты прогулялъ?
- Нѣтъ, больше сотни, чай, не прогулялъ.
- А тѣ гдѣ-жъ у тебя? цѣлы?
- Цѣлы; въ караульнѣ подлѣ печи, въ бревнѣ гнилой сукъ и дуплина, туда я ихъ засунулъ, да приткнулъ опять мохомъ.
- Что же ты теперь думаешь, какъ быть хочешь?
- Ничего я, братъ, не знаю, и ума не приложу; видно пойду и утоплюсь.
- Нѣтъ, Касьяновъ, то ты худое дѣло выдумалъ, а это и того хуже. Пожалуй, утопиться не долго, какъ вотъ не долго было тебѣ и тысячу рублевъ украсть - да послѣ что дѣлать? Кого обидѣлъ ты на этомъ свѣтѣ, тому не будетъ легче и отъ смерти твоей; души своей, хоть себѣ жерновъ на шею навяжи, не утопишь. Какъ выйдешь ты на страшный судъ, такъ тебя на очную ставку, лицомъ къ лицу, и поставятъ съ тѣмъ, кого ты на этомъ свѣтѣ погубилъ.
- Какъ-же быть, братъ, спросилъ Касьяновъ, заплакавъ, какъ быть Воропаевъ - дай ума, пропаду!
- Думай да гадай, сколько хочешь, сказалъ Воропаевъ, а не миновать того, что признаться начальнику; проси, чтобъ помиловалъ, чтобъ порѣшилъ своимъ судомъ: деньги, почитай, всѣ цѣлы, и съ Селиверстовой раздѣлаешься честью, и просить не станетъ.
Касьяновъ подумалъ - и ударилъ по рукамъ. За добровольное признанiе, гдѣ никакой улики не было, не отдали его подъ судъ, наказали только по домашнему, приказавъ сдѣлаться съ Селиверстовой. Она рада-рада, что воротила почти всю пропажу свою, которую никакъ не надѣялась увидать; она и не думала просить на виноватаго.
- Ну, что? спросилъ Воропаевъ Касьянова, когда все это было покончено, что, легче-ль теперь на сердцѣ?
- Легко братъ, Воропаевъ, Господь тебя надоумилъ да послалъ; легко на душѣ стало - а я бы утопился!...
- Ну, что же, продолжалъ Воропаевъ, какъ же ты теперь думаешь, теперь кончено все и хлопотать намъ не о чемъ?
- Кончено все; чего же еще? И деньги отнесъ, ста рублей только и не хватило; побили - не возъ навили, за дѣло; впередъ не попутаетъ меня сатана, не соблазнитъ; кончено, братъ любезный, и совѣсть не мучитъ!
- Нѣтъ, братъ, не кончено; пойдемъ-ка со мной.
И привелъ его ко вдовѣ, которая жила теперь опять съ дочерью и кормилась почти однимъ только огородишкомъ.
- Вотъ, тетушка, сказалъ онъ ей, пришли къ тебѣ въ кабалу два работника: недобрый человѣкъ, что укралъ у тебя деньги, покаялся, какъ знаешь (а она не знала, кто воръ, знала только, что нашли его, и что онъ выдалъ деньги), покаявшись, да отдалъ тебѣ, что было у него денегъ въ ту пору, да говоритъ, что еще не всѣ, а задолжалъ тебѣ рублевъ съ сотню; вотъ онъ и нанялъ насъ двоихъ, тамъ по домашнимъ счетамъ нашимъ промежъ собой, - и нанялъ на все лѣто, чтобъ отрабатывали у тебя, когда не бываемъ на службѣ: чай, есть у тебя въ огородѣ работишка?
- Дай же ему Богъ спасенiе души, сказала старуха, хоть онъ и сдѣлалъ надо-мною худое дѣло - а дай Богъ ему спасенiе души: не пропащiй онъ человѣкъ и съ совѣстiю, и знать Бога боится. Спасибо и вамъ, родимые; работа найдется, какъ не быть - надо полоть, надо подъ позднюю разсаду гряды копать; надо вотъ день-денской поливать, - ну спасибо вамъ, спаси Господь и его!
18. Ось и чека.
Ѣхалъ извощикъ Семенъ, съ кладью, глухой, степной дорогой. Но бѣда и не по-лѣсу ходитъ, а по-людямъ; не за горами, а за плечами: задымилась у Семена ось, а до деревни далеко. Какъ ни бился сердешный, что ни дѣлалъ - нѣтъ, ничѣмъ не уйметъ; кладь тяжелая, управиться одному трудно, третъ да третъ, а какъ ужъ разъ загорѣлась ось, то, извѣстное дѣло, все горѣть будетъ; зальетъ онъ, засыплетъ землей, бьется одинъ-однимъ, какъ рыба объ-ледъ; съ версту проѣхалъ - стой - опять тоже, горитъ!
Сталъ Семенъ и руки на голову поднялъ, глядитъ, наѣзжаетъ сзади шажкомъ другой извощикъ, по тому же пути. Семенъ поджидаетъ его, не дастъ ли какой помощи, и видитъ, что у него подвязана запасная ось. Крѣпокъ заднимъ умомъ русскiй человѣкъ - догадался Семенъ, что и ему бы запастись въ дорогу тѣмъ же. Обрадовавшись находкѣ, снимаетъ онъ шляпу, здоровается съ товарищемъ, кланяется ему и проситъ. Уступи, братъ, мнѣ запасную-ту ось; гляди какая бѣда надо-мной встряслась; сдѣлай, братъ, милость, что хочешь возьми, уступи, вотъ и деньги отдамъ!
Тотъ, какъ добрый, подошелъ, поглядѣлъ, - Да, говоритъ, не ладно у тебя; эдакъ не доѣдешь. Пожалуй, возьми, хоть она и непродажная у меня, да ради бѣды твоей: два цѣлковыхъ, коли хочешь, давай.
У бѣднаго Семена волосъ дыбомъ сталъ и обѣ руки опустились. Онъ, какъ слышали, сказать сказалъ товарищу: что хочешь возьми, только продай, да такого запросу не ждалъ. Онъ думалъ, что съѣхался съ православнымъ человѣкомъ, который боится Бога, что Господь послалъ ему помощь, а не бѣду; анъ тутъ такой попался, вишь, что чужой-то бѣдой и захотѣлъ разжиться.
- Помилуй, да она, гдѣ хочешь возми ее, больше полтинника не стоитъ!
- За моремъ телушка - полушка, да рубль перевозу, отвѣчалъ тотъ; я тебя не неволю; твои деньги, мой товаръ. Поди, пожалуй, да купи, коли нашелъ за полтинникъ; а самъ, отошедши къ своей телегѣ, да и возжи въ руки.
Семенъ за нимъ, проситъ, кланяется - нѣтъ, давай два цѣлковыхъ, да и не толкуй. Нечего дѣлать, кинулъ Семенъ шапку о-земь, такъ ему денегъ своихъ жаль было, да что станешь дѣлать? не ночевать тутъ; досталъ два цѣлковыхъ и отдалъ. Возьми, говоритъ, землячокъ, Господь съ тобой; дай тебѣ Богъ разжиться, съ легкой руки, этими рублями.
- Не видалъ я твоихъ рублей, молвилъ тотъ, нешто я на нихъ напрашивался у тебя, что-ли? Аль ты еще попрекать меня хочешь? такъ на, возьми ихъ назадъ, рубли свои, а мнѣ подай мою ось!
- Нѣтъ землякъ, сказалъ Семенъ, ужъ сдѣлай милость, не обижай меня; не ты неволишь, бѣда неволитъ - не ты и напросился, бѣда напросилась. Быть такъ, ступай съ Богомъ, спасибо, что устроилъ, а то бы я здѣсь пролежалъ сутки. Пособи пажалуста поднять передокъ да подвести ось, такъ и поѣдемъ вмѣстѣ.
Уладили все разомъ, тронули возы, анъ Архипъ, другой-то извощикъ, кричитъ: стой! 
- Что сталось?
- Да колесо скатилось; видно чеку потерялъ и не вдогадъ было, гдѣ и когда. Какъ тутъ быть? Чеки-то у меня нѣтъ, а вокругъ ни прута, развѣ бѣжать назадъ, да поискать - такъ дорога-то все топью идетъ, все вода, а чека-та желѣзная была, не сыщешь.... Вотъ что, землячокъ, слушай: топоришко есть у меня, а ты подай пожалуста обломокъ старой оси, такъ справимся какъ-разъ!
- Пожалуй, говоритъ Семенъ, возьми; только вѣдь и я съ нею не напрашиваюсь; а хочешь - три цѣлковыхъ.
- Съ ума что-ли ты, братъ, спятилъ? Три цѣлковыхъ за щепку, за обломокъ оси? Да онъ и гроша не стоитъ; мнѣ и всего-то вотъ съ палецъ.
- Вольному воля, сказалъ Семенъ; при тебѣ деньги, при мнѣ товаръ. Поди, можетъ статься, купишь гдѣ и за грошъ.
Ударилъ Архипъ руками объ-полы, хоть пропадай; не велика штука чека, а безъ нея не уѣдешь: либо сядь да сиди, либо подай три цѣлковыхъ. Поглядѣлъ онъ по пути назадъ, думалъ итти искать чеку, да какъ Семенъ между тѣмъ тронулся въ путь, то Архипъ, покачавъ головой и не сказавъ ни слова, досталъ мошну, вынулъ три цѣлковыхъ, чуть не заплакалъ, да и отдалъ ихъ Семену за обломокъ оси.
19. Ракита.
Въ Глуховскомъ уѣздѣ, на самой границѣ Орловской и Черниговской губернiи, стоитъ надъ большой дорогой одинокая ракита.... Проѣзжая, крестьяне смотрятъ на нее съ умиленiемъ и страхомъ, иной даже мимоходомъ снимаетъ шапку и крестится. - Ракита эта полита невинною кровью, оттого она и шумитъ такъ, сказалъ ямщикъ, котораго я спросилъ, отчего онъ глядя на нее перекрестился. Эта ракита выдала душегубца, услышавъ плачъ праведнаго, и сотворила безсловесный судъ!
Наши орловскiе мужики, продолжалъ ямщикъ, ходятъ подъ Глуховъ на работу, жнутъ, молотятъ, косятъ; временемъ, бываютъ у нихъ заработки хорошiе; а какъ иному не задастся, либо кто больно обрадуется вольному вину, которое тамъ дешево, тотъ придетъ ни съ чѣмъ. А ни съ чѣмъ-то притти досадно; вотъ инаго зависть-то мучитъ, а одного, вишь, и грѣхъ попуталъ.
На селѣ у насъ было два парня, оба хорошiе ребята, а ужъ одинъ, Андрей - душа человѣкъ. И работящiй, и смышленый, не то чтобъ развѣсивъ уши, ходилъ, и работа у него подъ руками горитъ; подушныя уплачивалъ всѣ сполна, хоть и было ему тяжеленько, три души на нихъ, а все малый да старый, и работникъ онъ одинъ. Другой Филиппъ, такъ-бы ничего себѣ парень здоровый, и коса изъ рукъ не валилась, да мотоватъ маленько, и ужъ мы всѣ его знали, что куда охочь былъ погулять: ничего не пожалѣетъ, а и пуще того, коли гдѣ замѣшаются дѣвки.
Вотъ Филиппъ-то и ходилъ одно лѣто на заработки къ сосѣдямъ нашимъ, къ хохламъ, да и воротился, какъ пошелъ, въ лаптяхъ да въ зипунишкѣ, а за пазухой ничего. Вотъ ужъ онъ тутъ какъ ни придумывалъ, какъ ни отпирался дома, а ужъ извѣстно, этихъ концовъ не схоронишь; знать было по всему, да и слухи прошли послѣ объ этомъ, что просто гулялъ, да и прогулялъ все. Старику стало не подъ силу, его за подушное потянули на расправу, а сынъ-то гляди да казнись.
На другое лѣто, Филиппъ опять пошелъ на работу съ косой и отецъ крѣпко ему наказывалъ, чтобъ приносилъ деньги сполна, не то бѣда ему будетъ. Не стану, говоритъ, больше за тебя отвѣчать, самъ тогда ступай въ волость и раздѣлывайся. Теперь послѣднюю корову продалъ, на меня не надейся; а ты учись да казнись, глядя на Андрея, тотъ всю семью кормитъ и оплачиваетъ - а ты что? - Иди же съ Богомъ, съ нимъ вмѣстѣ, да смотри, чтобъ принесъ ты не меньше его!
Не въ первый разъ упрекали Филиппа Андреемъ, и ему это было досадно. Собрались они вдвоемъ и пошли вмѣстѣ, а отецъ Филиппа еще таки проситъ Андрея и въ поясъ ему кланяется: Сдѣлай милость, братецъ, побереги у меня сына, да не давай ему гулять, вотъ тебѣ при добрыхъ стороннихъ людяхъ, всю отцовскую власть надъ нимъ отдаю въ руки: бей его, учи его, да пожалуста держи въ рукахъ, чтобъ не моталъ.
Пошли. Извѣстное дѣло, чтожъ одинъ молодой парень сдѣлаетъ надъ другимъ, хоть бы вотъ и въ глазахъ его сталъ дурить? Ну, скажетъ ему разъ, другой - добро послушается, а нѣтъ - такъ что онъ надъ нимъ сдѣлаетъ?
Андрей скоро нашелъ себѣ работу, да тутъ и остался; его ужъ знали въ околодкѣ тамъ, что эдакаго косца поискать. Филиппъ пошелъ дальше въ сторону, какъ говорилъ къ знакомому хозяину, а по пути думалъ еще собрать кой-какiе должишки. Онъ, какъ, лѣто-сь, загулялъ да растерялъ всѣ денежки, такъ и въ займы давалъ, а о томъ не думалъ, каково будетъ собирать ихъ: берутъ руками, отдаютъ ногами.
Прошло лѣто, кончились покосы, пора и домой. Вотъ Андрей только-что сталъ собираться, глядь и Филиппъ тутъ. - Здравствуй братъ! - Здорово. - Что какъ живешь? - Ничего, слава Богу; ну а ты? - Да и я тоже.... и замолчалъ. А у него такое тоже, что нѣтъ опять ни гроша; заработалъ-ли, нѣтъ-ли, за воротъ спустилъ довольно; а тамъ пол-лѣта прошатался по жидамъ, долги собиралъ; одного не собралъ, другое растерялъ и остался ни съ чѣмъ.