Матка.
    Говорить ли вамъ, братцы, о томъ, что земля наша кругла, почему она и называется земнымъ шаромъ? Думаю, что всякiй матросъ слышалъ объ этомъ, а иной и видѣлъ.
    Какъ–такъ видѣлъ? — Да вотъ какъ:
    Не мудрено коли церковь, если глядишь на нее издали, уходитъ на половину въ землю: ее покрыло горой или пригоркомъ и низу невидать. Но мудрено то, отчего на морѣ, гдѣ ни горъ, ни пригорковъ нѣтъ, рангоутъ корабля показывается тебѣ напередъ, а корпусъ бываетъ закрытъ; подойди ближе, и мало по малу откроется корпусъ. Отчегожъ это? — Оттого что коли земли и воды въ рукахъ Божiихъ скатились шаромъ — то и море повсюду должно стоять горбомъ. Возми пушечное ядро, да разставь по немъ двѣ смоляныя пѣшки, да прогляди ихъ на глазъ; промежъ нихъ горбокъ, который закрываетъ одну пѣшку отъ другой.
    А случалось ли тебѣ, стоя на бакѣ, да окидывая море глазомъ, вокругъ, гдѣ оно примыкаетъ къ небу, — случалось ли — призадуматься надъ тѣмъ, почему край моря всегда пролегаетъ кругомъ, ровно обручемъ? Коли нѣтъ, то стало быть ты глядѣлъ, да не видѣлъ, а дѣло такъ, какъ я говорю. Почему же ты завсегда видишь кругъ? Потому что земля кругла, какъ шаръ, такъ она кругла повсюду, откуда ни гляди. Гдѣ ни стань пальцемъ на ядрѣ, а другимъ, какъ вилкой, обводи — вездѣ выйдетъ кругъ.
    Кто слыхалъ про лунное затмѣнiе? Чай многiе сами видали его — да можетъ–статься иной тоже глядѣлъ въ книгу, да видѣлъ фигу. Лунное затмѣнiе — тѣнь земли на лунѣ, когда земля наша придется прямо промежъ солнца и луны. Край тѣни этой всегда бываетъ круглый, а одинъ только шаръ или ядро бросаетъ всегда круглую тѣнь, какъ его ни поверни. Возми какую хочешь вещь, кромѣ ядра, да поставь отъ свѣту супротивъ стѣны и ворочай, тѣнь не будетъ кругла; а возми ядро — тѣнь всегда будетъ кругъ.
    А кто изъ васъ хаживалъ въ дальнiе походы, того ужъ нечего учить: обошедши землю вокругъ, да не споткнувшись нигдѣ на порогѣ, не видавъ ни грани, ни перевалу съ лица на изнанку, поневолѣ скажешь, что земля кругла.
    Шаръ земной, пущенный изъ рукъ Создателя, несется покатомъ вкругъ солнца. Проткни яблоко на сквозь гвоздемъ, обороти его бокомъ къ свѣчѣ, которая будетъ солнцемъ, и оборачивай яблоко, повертывая гвоздь между пальцевъ все въ одну сторону: вотъ какъ бѣжитъ и оборачивается земля. Гвоздемъ земля не проткнута; но поперечникъ, на которомъ вертится она, называется осью; оба конца его — гдѣ воткнутъ и выткнутъ гвоздь — полюсами, а поясъ по самой срединѣ земли, по которому она будто катится — равноденственнымъ кругомъ.
    Полюсы, или два пупа земли, всегда отворочены отъ солнца, вверхъ и внизъ; по этому тамъ вѣчный холодъ. Равноденственный кругъ всегда стоитъ отвѣсно подъ солнцемъ, и это край самый знойный. Земля въ сутки оборачивается вкругъ оси своей; въ годъ обходитъ вокругъ солнца.
    Безъ имени овца — баранъ; по этому пупъ или полюсъ, который ближе къ нашимъ мѣстамъ, назвали сѣвернымъ, и другой южнымъ. Стрѣлка матки или компаса, однимъ концомъ всегда указываетъ на сѣверъ, другимъ на югъ. Въ одной половинѣ земнаго шара, въ той гдѣ мы живемъ, на сѣверъ т. е. къ полюсу, холодъ, а на югъ, т. е. къ равноденственной полосѣ, жарко. По ту сторону полосы этой, на другомъ полушарiи, на оборотъ: тамъ холоднѣе у своего полюса, у южнаго; а оттуда на сѣверъ, значитъ ближе къ срединѣ, къ равноденственному кругу, жарче.
    Разстоянiе мѣста отъ равноденственнаго круга (экватора), мѣряя на прямикъ къ полюсу, называется широтою мѣста, а разстоянiе его поперегъ, мѣряя по экватору, отъ какого–нибудь другаго мѣста — долготою. Широта и долгота нужны, чтобы обозначить точку на шарѣ, гдѣ мѣсто это стоитъ. Такъ напримѣръ, широта полюса будетъ ровно четверть–круга, а долготы не будетъ, ни какой. На экваторѣ, на оборотъ, по всему кругу, широты не будетъ никакой, потому что широту начинаютъ мѣрить и считать отъ самаго равноденственнаго круга (экватора); долгота же какого–нибудь мѣста на экваторѣ будетъ такая, на сколько мѣсто это удалено отъ той точки на экваторѣ, которую условились признавать началомъ этого счета.
    Если бы провести по землѣ черту, отъ самого пупа черезъ то мѣсто, гдѣ мы стоимъ и до экватора, то эта черта называется полуденникомъ (или меридiаномъ). Полуденникъ онъ потому, что когда солнце стоитъ супротивъ этой черты, то у насъ бываетъ полдень. Выше полуденника солнце не подымается; оно, при оборотѣ земли, будто само вскатывается до полуденника, а тамъ опять скатывается ниже, къ заходу или западу.
    Мы, на глыбѣ своей, на землѣ, оборачиваясь вокругъ, не видимъ этого, хоть и смотримъ; намъ показывается, будто солнце ходитъ вокругъ земли, будто оно всходитъ и заходитъ. Это все одно: хоть сову о пень, хоть пень объ сову. Ты ли понесешься на пароходѣ вдоль берега — берегъ ли побѣжалъ бы полосой мимо тебя — для глазъ одно.
    Изъ этого видно, что сѣверъ и югъ не мудрено найти, потому что это концы оси, концы поперечника, вкругъ котораго земля вертится. Но гдѣ на землѣ востокъ и западъ? Сѣверъ и югъ для всѣхъ одинъ; иди все на сѣверъ, и коли дошолъ бы за непроходимыми льдами, такъ могъ бы стать на самомъ полюсѣ и указать: вотъ гдѣ сѣверъ. Тоже можно сказать о югѣ. Но гдѣ востокъ и гдѣ западъ? Иди по экватору на востокъ, все на востокъ — и обойдешь вокругъ, придешь опять на старое мѣсто, а востока не увидишь. Это потому, что востокомъ называемъ мы не мѣсто на землѣ, а ту сторону гдѣ восходитъ солнце — восходъ; западомъ же ту, гдѣ солнце западаетъ, заходитъ. На сколько ты пойдешь къ востоку, на столько онъ отъ тебя уходитъ; почему? Потому что земля кругла.
    Вотъ вамъ и компасъ, который бѣломорцы наши зовутъ маткой: сѣверъ (нордъ), югъ (зюйдъ), востокъ (остъ), западъ (вестъ) извѣстны; но вѣтры дуютъ не съ четырехъ сторонъ, а со всѣхъ, откуда Богу угодно; плывемъ мы также не только на всѣ четыре стороны, а во всѣ, куда придется путь держать. По этому весь кругъ компаса раздѣлили на 32 части, по осьми въ каждой четверти, назвали каждую черту румбомъ, дали ей кличку — и дѣло въ шапкѣ. Откудабъ вѣтеръ ни задувалъ, куда бы мы ни держали курсъ, всегда можно назвать сторону эту своимъ именемъ.
    Осталось одно: начертить компасъ на бумагѣ, написать на немъ всѣ 32 румба, да заучить ихъ. Безъ этого матросъ не матросъ.
    А любишь ли ты пословицы?
    До хорошей пословицы я охотникъ, — особенно коли она кстати сказана; а плохой не терплю, потому что она учитъ худу.
    А будто есть худыя пословицы?
    Да худаго гдѣ нѣтъ? Въ новую избу тараканы завсегда на передъ хозяевъ перебираются. Вотъ, напримѣръ, часто слышимъ мы съ тобою пословицу: Семь бѣдъ, одинъ отвѣтъ; эта никуда не годится. Приняла, сказываютъ, жена безъ мужа гостью, куму свою, да и накормила ее ужиномъ, который припасенъ былъ для мужа. Поглядѣвъ, что ужъ не много осталось, а мужъ–то скоро будетъ, да видно ляжетъ спать голодный, хозяйка и стала потчивать куму свою: доѣдай–же, говоритъ, кумушка–голубушка, девятую шанежку (ватрушку), мнѣ однако отъ мужа битой быть.
    А лучше этой пословицы мнѣ нравится та, которая говоритъ противное: повинной головы и мечъ не сѣчетъ. Изъ вины твоей конечно мнѣ не шапку сшить — да на повиннаго рука не подымется, а кого люди прощаютъ, того и Богъ проститъ.
    Вѣдь прошлаго неворотишь; не за то бьютъ, что зачѣмъ укралъ, а за то бьютъ, что впередъ не воруй; кто повинился, тотъ напредки отъ худа отрекается — и Богъ съ нимъ; а кто не винится — того бойся, тотъ стало быть, поминаючи зады, и впередъ замышляетъ.
    Говорятъ, что повинившись зарекаются, да не на долго; зарекаются–де съ воскресенья до поднесенья; не ладно это, а все лучше того, кто говоритъ: семь бѣдъ, одинъ отвѣтъ; такого бойся.
    Кто съѣлъ мой пирогъ? Не я. А кому дать еще? Мнѣ! — Копить добрыя дѣла да молчать — это хорошо; а копить семь бѣдъ на одинъ отвѣтъ, доѣдать девятую шанежку, потому что за одно биту быть — это безпутно. Такого парня не научишь добру, и не стоитъ того, чтобы его бить.
    Добро бить того, кто плачетъ, учить того, кто слушается. Съ заклятымъ, съ закоснѣлымъ и упорнымъ ничего не сдѣлаешь: это горбатый, котораго правитъ не дубинка, а могилка.
    Сказываютъ что въ старину еще купленный убiйца подкрался ночью къ сильному и могучему вельможѣ; но сколько не нудилъ себя, а рука у него на кровавое дѣло не подымалась, и что дальше, то болѣе сталъ обмирать страхомъ. Не знавъ никогда доселѣ голоса совѣсти, наемный убiйца до того самъ испугался немочи своей и невѣдомаго страха, что почелъ это знаменiемъ Господнимъ и ему казалось, что правая рука, въ которой держалъ онъ оружiе, стала замирать и отыматься. Въ ужасѣ будитъ онъ самъ князя и говоритъ ему:
    Князь, слушай, враги твои хотятъ извести тебя, я на это дѣло дался имъ, но Богъ вразумилъ меня и посылаетъ къ тебѣ посломъ, чтобы повѣдать это и велѣть остеречься! Вели меня казнить, какъ злодѣя, я бросаю ножъ и отдаюсь во власть твою.
    Князь поглядѣлъ на него, прошелся молча по покою и сказалъ: Быть такъ; пословъ не сѣкутъ, нерубятъ, а домой отпускаютъ. Поди, покуда темно, чтобы я тебя и въ лицо не видалъ.
    У русскаго мужика есть старинный обычай, благодарить за науку, коли его накажутъ. Если онъ дѣлаетъ это, какъ иногда случается, съ назолу, не каясь отъ сердца, не сознаваясь въ грѣхѣ своемъ, то у него языкъ лепечетъ, а голова не вѣдаетъ; языкъ мой врагъ мой: напередъ ума глаголетъ! Но если онъ дѣлаетъ это, по завѣту и въ память отцевъ и дѣдовъ, то есть по правдѣ и въ чистотѣ сердечной, тогда можно напророчить этому виноватому, что его наказали въ послѣднiй разъ и что впередъ онъ будетъ слушаться не палки, а слова; не все хлыстомъ — ино и свистомъ.
    Единъ Богъ безъ грѣха. Кто Богу не грѣшенъ, царю не виноватъ? И праведникъ седмижды въ день согрѣшаетъ; но прегрѣшенiе невольное кающемуся отпускается, а грѣшникъ закоснѣлый — чорту баранъ. Давидски согрѣшаемъ, да не Давидски каемся; хотя и первый человѣкъ грѣха не миновалъ, и послѣднiй не избудетъ его, но одинаково уготовано всякому и спасенiе и кара кромѣшная, не столько по грѣхамъ его, сколько по скорому и чистому раскаянiю.
    О томъ, кто и каится, да ханжитъ, каится думая обмануть и людей и Бога, говорятъ: укравъ часословъ, да услыши, Господи, молитву мою! Согрѣшающихъ мы видимъ — а о кающихся Богъ вѣсть; чужая душа потемки. Но милость надъ грѣхомъ властна, какъ вода надъ огнемъ; властна, разумѣется, коли есть кайка, есть признанiе. Тогда–то говорится, что повинную голову и мечь не сѣчетъ; гдѣ гнѣвъ, тамъ и милость. А коли повинился и прощенъ, такъ помни: каяться кайся, да опять за тоже не принимайся, не говори: прости, Господи, прошлые грѣхи — да и на предки тожъ, — чтобы не было и съ тобой, какъ было, сказываютъ, съ дятломъ: какъ свѣтъ, такъ онъ принимается стучать носомъ по пнямъ и дупламъ — къ вечеру головушку разломитъ, а онъ покаится и зарокъ положитъ: больше не стану; а какъ утро настало — такъ опять за тоже!
    Виноватъ, да повиненъ — ни людямъ, ни Богу не противенъ; кто самъ себя называетъ должникомъ, тотъ хочетъ заплатить долгъ. Виноватый въ винѣ, правый въ правдѣ — а всякому грѣху покаянiе, держи голову уклонну, а сердце покорно; бей челомъ ниже: до неба высоко, до земли ближе!