ФОКУСНИКЪ.
_
— А, мой драгоцѣнный! Вотъ встрѣча — истинный подарокъ, право! Куда путешествуете?
— Да я просто вышелъ послоняться немного.
— Такъ зайдемте же ко мнѣ. Не откажите хоть теперь; васъ поймать нелегко. Вы, если не ошибаюсь, даже не были у меня въ нынѣшнемъ жилищѣ моемъ, не видѣли ларовъ моихъ и пенатовъ, какъ говаривали поэты наши, лѣтъ двадцать или тридцать. А помните ли вы это время? Да гдѣ вамъ! вы ужъ составляете другое поколѣнiе; вы молодецъ въ сравненiи съ нами, старичками.... а согласитесь, пора была замѣчательная во многихъ отношенiяхъ. Сколько проснулось тутъ юныхъ силъ! сколько воспрянуло истинно–родныхъ чувствъ, горячихъ, благородныхъ.... и гдѣ же это все? Все опошлилось, все замерло въ самомъ зачатiи; снаружи не дозрѣло, а въ срединѣ ужъ загнило.... знаете ли, сколько есть замѣчательныхъ анекдотовъ того времени, которое я помню еще, будто все это случилось вчера или третьяго дня?.... Ну, замолчу, однако, во–первыхъ, потому, что объ этомъ нехорошо говорить вообще, въ–особенности же послѣ обѣда, когда еще пищеваренiе некончено; во–вторыхъ, и потому, что объ этомъ неловко говорить на улицѣ, а втретьихъ, наконецъ, потому, что помню предостерегательный для нашего брата–говоруна анекдотъ, извѣстный подъ заголовкомъ: Еще одинъ казакъ остался.... Вы, конечно его знаете?
— Нѣтъ, виноватъ, не знаю. А между–тѣмъ мы продолжали прогулку свою, причемъ правая рука моя ущемлена была локтемъ прiятнаго собесѣдника.
— Такъ послушайте: у насъ былъ — когда я еще носилъ военный мундиръ и, какъ говорится, не разъ за отечество жизнь терялъ — былъ нѣкто майоръ Посконный, человѣкъ, впрочемъ, почтенный, даже храбрый офицеръ, но самый несносный изъ всѣхъ говоруновъ и разскащиковъ въ мiрѣ. Вотъ онъ, послѣ похода двѣнадцатаго года, бывало, засѣкалъ до смерти несчастныхъ слушателей безконечными повѣствованiями о событiяхъ, которыхъ былъ свидѣтелемъ. Надобно вамъ сказать, что человѣкъ этотъ никогда не вралъ, но правда его была хуже всякой лжи, потому–что ей никогда не было конца. Любимымъ разсказомъ его была переправа войскъ нашихъ черезъ Рейнъ. Поймавъ однажды слушателя — разумѣется, за пуговицу — которому небыло никакой возможности дослушать все это до конца, потому–что ему необходимо было поспѣшить въ другое мѣсто, гдѣ его давно ожидали — поймавъ этого несчастнаго, майоръ Посконный продержалъ его за пуговицу неболѣе какихъ нибудь двухъ часовъ, переправляя войска съ большою осторожностью, батальйонъ по батальйону и эскадронъ по эскадрону и, наконецъ, благодаря Богу, переправилъ ихъ благополучно; нетерпѣливый слушатель, порывавшiйся во все время въ тоскѣ на просторъ, обрадовался этому — какъ я теперь этой встрѣчѣ съ вами — и, вздохнувъ, сказалъ: «Ну, и слава Богу; теперь всѣ», а самъ ухватился–было за шапку; но майоръ спокойно отвѣчалъ, не выпуская, впрочемъ, пуговицы изъ рукъ: «Нѣтъ, позвольте, еще одинъ казакъ остался».... и съ этого отсталаго казака завязывалась рацея, которую, бывало, не переслушаешь съ утра до полуночи. Такъ вотъ, я говорю, уроки нашему брату! Ну, а вы какъ поживаете?
Между–тѣмъ мы дошли до его квартиры. Я слышалъ объ отдѣлкѣ ея, о томъ, что она устроена на англiйскiй манеръ, въ трехъ ярусахъ дома, съ теплой и красивой лѣстницей по срединѣ. При всемъ томъ я съ трудомъ вѣрилъ глазамъ своимъ и не постигалъ чудесъ, которыя видѣлъ. Человѣкъ, безъ всякаго состоянiя, безъ капиталовъ, безъ имѣнiя, безъ всякихъ доходовъ, жилъ всегда, сколько люди запомнятъ, и живетъ теперь, великолѣпно, роскошно, проживая десятки тысячъ въ годъ. Ему надоѣла старая квартира не только потому, что она по отдѣлкѣ и убранству сдѣлалась уже несовсѣмъ–модною, но и потому, что несчастный хозяинъ около полугода употребляетъ всевозможныя средства, чтобъ избавиться отъ жильца, который никогда не платилъ за квартиру, а умѣлъ, Богъ–вѣсть какъ, занимать ее военнымъ постоемъ; иной бы затруднился при такихъ обстоятельствахъ, но фокусникъ нашъ, напротивъ, извлекъ изъ этого еще значительную для себя пользу: онъ выбралъ другую квартиру, гораздо шире и удобнѣе старой, въ лучшей части столицы, отдѣлалъ ее по–княжески, не щадя ничего, и перебрался. Какъ это сдѣлалось, чѣмъ уплачены расходы, непосильные даже для человѣка съ состоянiемъ, какимъ–образомъ въ–теченiе тридцати лѣтъ, то–есть со времени возмужалости своей, фокусникъ нашъ, живя постоянно въ одномъ и томъ же городѣ, всегда находитъ такой запасъ новыхъ и свѣжихъ дураковъ, готовыхъ для него разориться — все это тайна его, какъ были свои непроницаемыя тайны у знаменитаго Пинетти и его собратiй.
У входа съ крыльца въ переднюю, на половину барина, я замѣтилъ вставленное въ двери, на вышинѣ человѣческаго роста, стеклышко. Необыкновенное устройство это обратило на себя мое вниманiе. Замѣтивъ это, хозяинъ спросилъ: «Что вы смотрите — а? это.... это такъ, для удобства, для предварительнаго знакомства съ посѣтителемъ. Ужасно много мошенниковъ всякаго рода шатается теперь по городу.» Я уже слышалъ прежде, что, вслѣдствiе такого предварительнаго знакомства съ посѣтителемъ, иному предоставлялось оборвать колокольчикъ, но дверь для него не отворялась. Мы вошли въ первую комнату этой половины: палевыя, шелковыя обои, съ бѣлыми разводами; мебель орѣховая, рѣзная, новѣйшаго вкуса; занавѣсы надъ окнами и дверьми ярко–желтаго штофа съ малиновымъ приборомъ; люстры и канделабры прямо изъ Парижа; картины не одинаковаго, но и не послѣдняго достоинства, о которыхъ разсказы и поясненiя словоохотливаго хозяина могутъ только развѣ поспорить съ великолѣпiемъ и изяществомъ замѣчательныхъ по красотѣ своей рамокъ. Я былъ истинно–изумленъ, постоянно думая о томъ, что тутъ нѣтъ ни одной нитки, за которую были бы заплачены деньги. Мы прошли еще двѣ комнаты, заглянули въ боковую, уборную, и вошли въ кабинетъ. Уборная эта была самая важная и таинственная комната въ домѣ, которая всегда показывалась только поверхностно, истинное же достоинство и назначенiе ея хозяинъ оставлялъ для посѣтителей подъ спудомъ; но молва — этотъ злодѣй всѣхъ тайнъ людскихъ и тайниковъ — знала все и разсказывала вотъ что: когда прорывался въ переднюю докучливый и грозный посѣтитель, для котораго хозяина разъ навсегда не было дома, то онъ въ одинъ прыжокъ спасался въ уборную, замыкалъ ее изнутри, вынималъ ключъ и спокойно ждалъ развязки. Для этого, вопервыхъ, въ уборную было двое дверей: одна явная, изъ гостиной, и если посѣтитель требовалъ впустить его туда, то объявлялось, что баринъ, выходя со двора, ключъ отъ уборной всегда уноситъ съ собой; другая же, потайная, подъ лицо съ шпалерами и съ другими затѣями, вела туда прямо изъ кабинета. Во–вторыхъ, не только въ уборной, но и во всѣхъ комнатахъ была принята особенная предосторожность, чтобъ нельзя было пустить соглядатая въ замочную щелку: всѣ дверные замки были завѣшаны небольшими ковриками прекрасной работы. Въ–третьихъ, не только великолѣпный умывальный шкапъ, стоявшiй въ уборной, могъ служить, въ случаѣ крайности, довольно–сноснымъ помѣщенiемъ для хозяина, но изъ уборной же вела дверь, скрытая въ подобiи шкапа, прямо на черную лѣстницу, гдѣ, насупротивъ, жилъ сапожникъ, большой прiятель нашего милаго хозяина, потому–что этотъ, какъ лиса, никогда не промышлялъ по сосѣдству съ жилищемъ своимъ, и у сапожника обуви не заказывалъ. Еслибъ нужно было сдѣлать о фокусникѣ по законамъ нашимъ повальный обыскъ, то всѣ отзывы о немъ — кромѣ развѣ только отзыва хозяина дома — были бы въ его пользу, потому–что онъ разъ навсегда жилъ со всѣми сосѣдями въ ладахъ и умѣлъ всякаго на первыхъ порахъ обворожить и расположить въ свою пользу. Къ этому–то сапожнику спасся нашъ фокусникъ, между–прочимъ, однажды, какъ гласитъ молва, когда какой–то отчаянный заимодавецъ хотѣлъ прибѣгнуть къ крайней степени преступнаго самоуправства и ворвался въ жилище фокусника, не смотря на всѣ предосторожности хозяина, съ нарочно–купленною для этого случая, надежною камышевою тростью.
Кабинетъ въ–самомъ–дѣлѣ озадачилъ меня, и я готовъ признать его кабинетомъ рѣдкостей, художества, ремеслъ и промысловъ — словомъ, чѣмъ угодно. Гуськамъ и кронштейнамъ съ статуйками лучшей работы не было конца; книгамъ, картинамъ и счету нѣтъ; а куда ни обратишься, на что ни взглянешь — все привлекаетъ вниманiе то блескомъ, то вкусомъ, то странностью, то удобствомъ и уютностью....
Я стоялъ и изумлялся, между–тѣмъ, какъ хозяинъ занималъ меня очень–прiятно, безъ умолку. Признаюсь, я слушалъ только краемъ уха. Я думалъ тогда про–себя: «еслибъ я былъ въ такомъ положенiи, въ какомъ находился хозяинъ за нѣсколько мѣсяцевъ, что бы я сталъ дѣлать? еслибъ, то–есть, я задолжалъ во всѣ лавочки, лавки, магазины, лабазы, подвалы, винные погреба, портерныя, ликерныя и штофныя, всѣмъ сапожникамъ, портнымъ, обойщикамъ, столярамъ, даже полотерамъ, задолжалъ десятки тысячъ, то–есть гораздо–болѣе, чѣмъ у меня, вѣроятно, во всю остальную жизнь мою будетъ въ рукахъ наличными.... еслибъ, сверхъ–того, я забралъ у всѣхъ добрыхъ прiятелей, у кого сто, у кого тысячу, у кого наконецъ, пять или десять рублей, да у ростовщиковъ, курьеровъ, вольноотпущенныхъ, крещенныхъ жидовъ и армянъ, по двадцати и двадцати–пяти со ста, также десятки тысячъ.... еслибъ, къ этому, со всѣхъ сторонъ поступали на меня взысканiя, полицiя ходила описывать и опечатывать гуськи, картины и кронштейны мои, а отчаянные заимодавцы, скрежеща зубами, гонялись за мною съ палками.... а хозяинъ выживалъ бы меня, чрезъ полицiю, на улицу, и мнѣ потому только осталась бы, для преклоненiя главы отъ непогоды, моя бывшая передняя; что полицiя же обязала хозяина дома подпиской хранить вошедшiя въ опись вещи мои, запечатавъ, врочемъ, всѣ комнаты, между–тѣмъ, какъ я же былъ обязанъ подпиской отвѣчать за цѣлость печатей.... спрашиваю: что бы я сталъ дѣлать въ такомъ положенiи?.... Холодъ пробѣжалъ по мнѣ отъ головы до пятокъ и встряхнулъ всѣ мои члены.... Люди находятъ одинъ только выходъ изъ этой пропасти — пулю въ лобъ!.... Я опять, какъ снова очнувшись, оглянулся вокругъ и не могъ не сознаться внутренно, что фокусникъ умнѣе насъ: онъ перешелъ изъ описаннаго мною положенiя непосредственно въ настоящее.... Какимъ–образомъ? — Это его тайна.
Звонокъ заставилъ меня опомниться и оглянуться. Хозяинъ не показалъ въ движенiяхъ своихъ никакого участiя къ этому ничтожному событiю, или старался не показать его, но природа ему измѣнила: лицо его приняло выраженiе человѣка, сосредоточившаго все вниманiе свое, всѣ напряженныя умственныя силы на одинъ предметъ, и въ то же время онъ очень–ловко, будто случайно, понизилъ голосъ; я сталъ продолжать разговоръ очень–тихо, прислушиваясь чуткимъ ухомъ своимъ къ тому, что происходило въ передней. Я уже прежде слышалъ, что если посѣтитель фокусника принадлежалъ не къ числу желанныхъ, и притомъ какъ–нибудь прорывался, не смотря на всѣ отказы и запреты часоваго, то этотъ подавалъ условленный знакъ, задерживая между–тѣмъ посѣтителя по возможности громкимъ провозглашенiемъ въ залѣ словъ: «да я же вамъ говорю, сударь, что ихъ нѣтъ у себя».... И тогда хозяинъ поспѣшно скрывался, чрезъ потаенную дверь, либо въ уборную, либо къ другу своему, сапожнику, увѣряя его, что съ особеннымъ удовольствiемъ наблюдаетъ, какъ точаютъ голенища или проторачиваютъ рантъ. Съ нетерпѣнiемъ ожидалъ я подобнаго явленiя, но вышло совсѣмъ иное: хозяинъ вдругъ принялъ прежнюю, непринужденную и неозабоченную складку свою, опять возвысилъ голосъ и встрѣтилъ очень привѣтливо и снисходительно молодаго человѣка, который съ нимъ раскланивался. «Ничего, ничего, все равно» отвѣчалъ любезный хозяинъ на извиненiя художника, опоздавшаго нѣсколькими днями противъ обѣщанiя своего и представлявшаго теперь заказанную картину на судъ знатока и своего патрона. Этотъ взглянулъ на картину, отнесъ ее подальше, опять приблизился, опять оставилъ, посмотрѣлъ въ кулакъ и съ благороднымъ движенiемъ головы, будто невольно вырвавшимся у знатока, сказалъ: «очень–мило, очень–мило; это талантъ.» Помолчавъ немного, онъ продолжалъ: «это вамъ истинно приноситъ много чести, молодой человѣкъ; очень–много чести.»
— Вы незнакомы? спросилъ онъ меня: — это молодой художникъ N. N. Вы, вѣроятно, слышали о немъ; онъ подаетъ большiя надежды, большiя надежды. Посмотрите, какъ это мило! Это, такъ–сказать, моя мысль, моя задача, и посмотрите, какъ это прекрасно исполнено! Очень–хорошо, продолжалъ онъ, обращаясь къ художнику. — Вамъ слѣдуетъ.... мы, кажется, условились за триста рублей?
— Двѣсти рублей, сказалъ художникъ робко и въ небольшомъ недоумѣнiи, видимо сожалѣя, что ограничился такою скромною цѣною, когда этотъ богачъ, передъ которымъ онъ теперь стоитъ, даже не помнитъ хорошенько цѣны и, повидимому, съ такою же беззаботностью заплатилъ бы триста, какъ теперь платитъ двѣсти.
— Да, виноватъ, извините, двѣсти.... сейчасъ.... благодарю васъ.... право, очень, очень–благодаренъ.
Онъ отошелъ къ столу; пружина машиннаго ларца отозвалась нѣсколькими ударами, въ родѣ часовъ съ репетицiею; замокъ щолкнулъ, и хозяинъ явился опять передъ нами, передавая художнику съ благодарностью деньги....
Признаюсь, я не вѣрилъ глазамъ своимъ и мысленно самъ схватился за карманъ; мнѣ казалось, что комедiя эта не могла быть съиграна ни для кого, кромѣ меня недостойнаго, изъ чего бы и слѣдовало заключить, что у хозяина есть какiе–нибудь виды на меня.... Но я въ то же мгновенiе былъ пораженъ явленiемъ, которое могъ ожидать еще менѣе перваго: фокусникъ только далъ бѣдному художнику протянуть руку за деньгами, какъ вдругъ быстро отдернулъ ихъ, ударилъ себя другою рукою по лбу, назвалъ себя скотиной, извинился и продолжалъ:
— Боже мой! какъ я разсѣянъ, какимъ я подъ старость дѣлаюсь забывчивымъ, не повѣрите, ей–Богу! Вообразите: теперь только, отдавая вамъ должокъ свой, вотъ эти двѣсти рублей, я вдругъ вспомнилъ, что обѣщалъ.... (онъ поспѣшно взглянулъ на часы) ну да, слава Богу, еще не опоздалъ, часъ только.... обѣщалъ сегодня непремѣнно къ двумъ часамъ отослать эти деньги.
Онъ позвонилъ, человѣкъ вошелъ; онъ подалъ ему деньги и сказалъ:
— Отослать сiю же минуту эти двѣсти рублей съ Никифоромъ къ Ивану Павлычу — знаешь? Да сейчасъ же! Извините, любезнѣйшiй, продолжалъ онъ, обратившись къ художнику: — завтра же ровно объ эту пору вы получите свое — объ этомъ не безпокойтесь: картина ваша у меня на глазахъ, и я не забуду.... завтра въ часъ, непремѣнно, даже, пожалуй, въ полдень, ровно въ полдень; я уже къ одиннадцати часамъ буду при деньгахъ. Тогда я попрошу васъ еще зайти ко мнѣ: у меня есть еще другая мысль, которую вы, конечно, не откажетесь исполнить и исполните съ такимъ же талантомъ, какъ эту, и, право, вамъ это впередъ послужитъ на пользу!
Бѣдный художникъ до того былъ этимъ пораженъ, что покраснѣлъ до самыхъ мочекъ ушей, раскланялся, ушелъ, и — распростился съ деньгами своими навсегда: онъ ихъ только понюхалъ. Впередъ хозяина для него никогда болѣе не было дома, а, встрѣчаясь съ нимъ въ обществѣ, онъ долженъ былъ выслушать нѣсколько разъ преловкiй и презабавный разсказъ фокусника о томъ, какъ онъ, фокусникъ, разсѣянъ, и какъ вотъ этотъ молодой человѣкъ спасъ его однажды, случайно, отъ непрiятности не сдержать слово свое, напомнивъ такимъ–то именно образомъ о другомъ долгѣ.... «Вообразите» говорилъ онъ: «и въ ту самую минуту, когда я уже протянулъ руку, чтобъ передать ему деньги, я вдругъ вспомнилъ» и прочее. Все это бѣдный художникъ долженъ былъ выслушивать терпѣливо; онъ не могъ, безъ слишкомъ–грубаго нарушенiя всякаго общественнаго приличiя, напомнить при этомъ случаѣ, что другiе двѣсти рублей о–сю–пору еще не заплачены.... А между–тѣмъ, само–собою разумѣется, деньги возвратились въ шкатулку хозяина, у котораго и не бывало въ домѣ слуги, подъ названiемъ Никифора, и самое имя Ивана Павловича сказано было наобумъ, и придумано въ ту критическую минуту, когда отгадалось загадочное порученiе идти туда, невѣдомо–куда, искать того, невѣдомо–кого, отдать тому, невѣдомо кому....
Художникъ, какъ я сказалъ уже, ушелъ, и я довольно–разсѣянно продолжалъ слушать прiятные разсказы моего любезнаго хозяина, но за то съ истиннымъ изумленiемъ наблюдалъ всѣ дѣйствiя и движенiя его, уловки и непринужденные, глубоко–обдуманные прiемы, и разсматривалъ по временамъ всѣ окружающiе меня предметы. Чѣмъ больше я видѣлъ и слышалъ, тѣмъ болѣе изумлялся. Кончивъ презабавный и просто–разсказанный анекдотъ, хозяинъ отнялъ у меня, безъ обиняковъ, шляпу, позвонилъ и приказалъ подать завтракъ. Я спокойно ожидалъ исполненiя этого приказанiя — виноватъ, считая его за надувательство: я зналъ очень–хорошо, что на фокусника, какъ выше упомянуто, вообще, по принятымъ имъ правиламъ, работали портные и сапожники самыхъ отдаленныхъ странъ; что припасы также забирались сначала въ дальнихъ лавочкахъ и магазинахъ, а въ ближайшихъ уже тогда только, когда счастiе начинало измѣнять и вскорѣ предстояло перемѣнить жилище; я зналъ, что люди его, на этомъ основанiи, бѣгали за каждой свѣчой и за кускомъ мыла изъ Морской къ Николѣ–Морскому, что и тамъ кое–какiе припасы добывались почти съ бою, а большею частью не давалось ничего; но, къ крайнему изумленiю моему, черезъ десять минутъ появился балыкъ, икра, сельди въ маслѣ, маринованная форель, сыръ двухъ родовъ, вино.... Я поправился на стулѣ и подумалъ рѣшительно: «пора бѣжать: это не къ добру; тутъ непремѣнно кроются какiе–нибудь виды на меня, буду держать ухо востро.»
Заманчивая бесѣда продолжалась, и хозяинъ, вспомнивъ, что я играю на вiолончели, присталъ неотступно, чтобъ назначить вечеръ и съиграть что–нибудь съ супругой его, большой любительницей музыки и искусной пьянисткой. Я старался замять разговоръ, не желая завязывать такого короткаго знакомства и зная притомъ, что супруга фокусника играетъ вольно, не стѣсняясь ладомъ и мѣрой, почему и играть съ нею вмѣстѣ бѣда. Надобно также сказать, что у нихъ бывали, не смотря на это, музыкальные вечера, на которыхъ хозяйка пожинала рукоплесканiя, будучи сопровождаема скрипкой или вiолончелью лучшихъ здѣшнихъ солистовъ. Виртуозовъ этихъ приглашали, какъ на урокъ, по двадцати–пяти рублей ассигнацiями за часъ, съ условiемъ платить за десять уроковъ. Девять вечеровъ оканчивались благополучно, хозяева старались обворожать скрипача своею свѣтскою любезностью; но когда онъ приходилъ на десятый урокъ, то барыни не было дома; на слѣдующей недѣлѣ случалось тоже, тамъ опять тоже: не отказываютъ, не приказываютъ, а въ урочный часъ нездорова, либо нѣтъ дома. Между–тѣмъ, взятъ уже вмѣсто скрипача вiолончелистъ и день перемѣненъ; заработавъ также смычкомъ своимъ двѣсти–двадцать–пять рублей и натѣшивъ отборное общество, онъ приходитъ за десятымъ билетикомъ, положивъ и бумажникъ свой про запасъ въ карманъ для полученiя денегъ; но господъ дома нѣтъ. «Это неловко» подумалъ онъ: «я временемъ своимъ дорожу и попрошу, безъ обиняковъ, чтобъ часъ этотъ былъ зачтенъ въ число уроковъ....» Проси, другъ мой; было бы кого просить: тебѣ прiйдется еще потерять много такихъ часовъ и много разъ прогуляться даромъ, если ты не рѣшишься похерить изъ своего прихода двухсотъ–пятидесяти рублей и тѣмъ избавиться отъ лишнихъ и вовсе безполезныхъ хлопотъ!
Расположивъ меня окончательно любезными шуточками въ свою пользу, фокусникъ взялъ меня чуть не подъ–мышку и, снабдивъ превосходной сигарой, повелъ прогуляться взадъ и впередъ по комнатѣ. Онъ искусно навелъ бесѣду на промышленное направленiе вѣка, коснулся неминуемыхъ злоупотребленiй, изъ этого возникающихъ, отвергъ съ негодованiемъ и заклеймилъ презрѣнiемъ недостойныхъ сподвижниковъ этого зла, изобразилъ яркими и теплыми красками всю пользу благомыслящаго производителя и смышленаго, оборотливаго промышленника, смѣлаго и оборотливаго, но честнаго человѣка; требовалъ отъ него, кромѣ святой добросовѣстности и страстной любви къ отечеству, также нѣсколько генiальности, а затѣмъ объявилъ мнѣ, до времени въ видѣ тайны, что онъ намѣренъ основать товарищество особаго рода — добродѣтельное, благодѣтельное, общеполезное, обѣщающее, между–прочимъ, ровно пятьдесятъ процентовъ ретивымъ членамъ своимъ. «Предпрiятiе это» продолжалъ онъ: «вѣрное; оно разсчитано какъ дважды–два, а между–тѣмъ оно и довольно–ново и можно сказать даже безпримѣрно. Чтожъ! пора же и намъ указывать путь другимъ; не все тянуться гуськомъ. Вотъ изволите видѣть: я хочу основать дружное, тѣсное товарищество, которое мы назовемъ именно товариществомъ, а не компанiею, на зло всѣмъ нѣмцамъ — товарищество изъ весьма–немногихъ избранныхъ людей, для образованiя на паяхъ артелей мирныхъ маркитантовъ. Вамъ это покажется страннымъ? Слушайте: всякому извѣстно неудобство, затрудненiе, дороговизна, заботы и хлопоты по доставленiю на домъ необходимѣйшихъ, насущныхъ потребностей: воды, дровъ и пищи. То некого послать въ мясные, зеленные ряды и къ хлѣбнику, то водовозъ запилъ къ празднику, то человѣкъ васъ обманулъ, то мясникъ обвѣсилъ, то дворникъ надулъ — словомъ, объ этомъ нечего и говорить, это аксiома. Ну, я предполагаю учредить артели, за круговой порукой, какъ учреждены биржевыя артели великимъ, генiальнымъ преобразователемъ Россiи, и артели эти будутъ не разносить – замѣтьте, а развозить по столицѣ, доставляя на домъ, всѣ съѣстные припасы, воду и всѣ питiя. На всѣхъ улицахъ устроены будутъ особыя кружки, въ которыя каждый хозяинъ опускаетъ записку, съ поименованiемъ нужнаго ему на слѣдующiй день; адресы будутъ печатные, и по этой запискѣ, съ выставкой на ней счета, въ восемь часовъ утра все принесено будетъ на вашу кухню. А? подумайте объ этомъ удобствѣ! Все это развозиться будетъ въ опрятныхъ, крытыхъ рыдванахъ, съ гербомъ и девизомъ общества на бокахъ, съ девизомъ честность и точность — и вы расплачиваетесь тогда, когда кухарка ваша приметъ все счетомъ, мѣрою и вѣсомъ.... Вотъ обзоръ этого товарищества, съ подробными разсчетами: видите, пятьдесятъ процентовъ чистаго барыша — это вѣрно, это цифры, факты, математика.... Если вы хотите присоединиться....»
Звонокъ раздался сильнѣе обыкновеннаго и дважды сряду: фокусникъ поднялъ ушки на макушку, пронеслись громкiе и смѣшанные звуки изъ передней, говоръ перешелъ въ крикъ и явную брань.... Я не успѣлъ оглянуться, какъ хозяина моего не стало: онъ исчезъ въ моихъ глазахъ, какъ сквозь землю провалился, и крупные, рѣшительные шаги послышались въ залѣ, а за ними громкое оправданiе лакея: «Хоть сами извольте посмотрѣть, нѣтъ; вотъ и они пришли–было дожидаться, да нѣтъ; видно не скоро будетъ....»
Я ухватилъ шапку, прошелъ мимо какого–то усача съ рѣшительнымъ выраженiемъ въ лицѣ, спустился бѣгомъ съ лѣстницы, и съ какою–то чадной головой пришелъ домой....