Третiй рабочiй день.
___

Скучный день.

— Сегодня будетъ скучный день, говорилъ Миша, повѣся голову на руки и упираясь локтями на столъ. Сегодня будетъ скучно, повторялъ онъ чуть не плача, и скользя локтями по столу, обходилъ его съ конца въ конецъ. Я ужь навѣрно знаю, что всѣмъ будетъ очень скучно!
— Миша, да перестань! закричала Саша, которую дурное расположенiе брата всегда приводило въ тоску.
— Я ужь навѣрно знаю, что намъ всѣмъ будетъ скучно, жалобно и сердито говорилъ мальчикъ, покачивая головою.
— Бабушка, не вели ему скучать! вспыльчиво сказала дѣвочка.
Бабушка, которая поджидала на сегодняшнiй сборный день внучатъ, и заготовляла имъ работу, вдругъ подняла на дѣтей глаза и, пристально посмотрѣвъ на того и другаго, спросила, обращаясь къ Сашѣ: — Ты думаешь, можно запретить скучать?
Сашу смутилъ вопросъ этотъ. — Нѣтъ, мой другъ, продолжала старушка, можно запретить кричать, пищать или ѣздить на локтяхъ по столу и тѣмъ пачкать рукава рубашки, но запретить скучать или радоваться — нельзя.
При этихъ словахъ Миша тихонько поднялъ локти и, поглядѣвъ на нихъ, опустилъ руки со стола и началъ прислушиваться, почему бабушка не можетъ запретить ему скучать.
Помолчавъ немного, старушка спросила: — Когда ты скучаешь, Саша, то что тогда дѣлаешь?
— Я, бабушка, тогда ничего не дѣлаю.
— Отъ того–то и скучаешь, что ничего не дѣлаешь.
— Да мнѣ тогда, бабушенька, ничего не хочется дѣлать, ни бѣгать, ни играть, ни смотрѣть, мнѣ всей скучно!
— Однако, подумай хорошенько, Саша, чему же болѣе скучно, ногамъ, рукамъ или глазамъ твоимъ?
— Нѣтъ, бабушенька, мнѣ — во мнѣ скучно!
Взглянувъ мимоходомъ на внука, бабушка замѣтила, что онъ однѣхъ мыслей съ сестрой о скукѣ. Старушка повторила послѣднiя Сашины слова: «тебѣ въ себѣ, внутри себя скучно» — вотъ этому–то нутру человѣка, которое то радуется, то думаетъ, то скучаетъ, другой человѣкъ приказывать не можетъ, этому–то нутру своему, или самому себѣ, только самъ человѣкъ и можетъ приказывать, а не иной кто.
Вотъ хоть бы теперь Миша, онъ только одинъ можетъ приказать себѣ не скучать.
— Какъ! закричали дѣти, ни ты, ни папа, ни мама, не можете намъ приказать?
— Нѣтъ, не можемъ, да и не станемъ приказывать того, чего нельзя исполнить; мы запрещаемъ вамъ: шалить, ссориться, обижать друга друга, громко плакать, хотѣть сердиться, хотѣть скучать. Мы запрещаемъ дѣлать, а чувствовать и думать внутри себя никто никому приказать или заказать не можетъ.
Дѣти задумались, имъ и въ голову не приходило въ какомъ просторѣ живетъ душа человѣка съ самаго, дѣтства его.
Но Сашѣ было это странно, отчего ни отецъ, ни мать, ни бабушка не могутъ приказать дѣтямъ, что бы то ни было.
— Постой, дружокъ, мы это дѣло вотъ какъ повернемъ: ты любишь прыгать на одной ножкѣ, взявшись съ Мишей за руки, и вы часто забавляетесь этимъ; когда же я васъ остановлю, сказавъ: полно, дѣти, будетъ такъ играть, вы мнѣ всю голову разстучали, то вѣдь вы въ туже минуту перестаете?
— Да, конечно! закричали дѣти.
— Ну, а если бабушка скажетъ: — Саша, перестань, сердиться на братца, то можешь ли ты въ ту же минуту перестать сердиться?
Саша на минуту призадумалась....
— Нѣтъ, бабушка, она не перестаетъ, она долго молча про себя сердится, закричалъ Миша.
— Вотъ вамъ и разница между приказанiемъ дѣлать и чувствовать; дѣлу приказываютъ и пишутъ законы, нутру же человѣка, т. е. чувству и уму совѣтуютъ и наставляютъ. Приказывать же чувству человѣкъ можетъ только самому себѣ. Хочешь, Миша, попробовать, прикажи себѣ не скучать?
— Хочу, бойко отвѣчалъ мальчикъ, который уже забылъ о предстоявшей скукѣ, но бабушкѣ было дѣло не столько въ развлеченiи ребенка, сколько въ томъ, чтобы съ–измалу показать дѣтямъ необъятный просторъ своеволiя человѣка и прiучать ихъ управлять волею, т. е. самимъ собою.
— Напередъ всего, скажи мнѣ отчего ты скучаешь?
— Да вотъ, бабушка, папа опять не хочетъ разсказыватъ намъ о томъ, какъ они жили на острову!
— Почему же не хочетъ, вѣрно ему некогда?
— Онъ говоритъ, что некогда, что на весь день уѣдетъ, отвѣчалъ Миша, впадая снова въ свое расположенiе.
— Ну, стало быть этой бѣдѣ помочь ты не можешь, и сколько ни думай, все останется по старому; но своему горю ты одинъ господинъ, захоти не скучать и не будешь; отгони отъ себя докучную мысль, задумай о чемъ нибудъ другомъ, и какъ рукой сымешь скуку! Вотъ видишь, совѣтовать это я могу, а приказать тебѣ не скучать не могу!
— Бабушка, да вѣдь другое–то не думается, плаксиво отвѣчалъ мальчикъ.
— Знаю, очень знаю, дружокъ, что мысли бываютъ неотвязчивы, но потому–то и надо съ дѣтства привыкать справляться съ ними. Ты, кажется говорилъ, что всѣмъ будетъ скучно? Вотъ и подумай о томъ съ Сашей, какъ вамъ занять гостей своихъ послѣ работы, чтобы они не скучали.
Старушка любила развивать въ дѣтяхъ заботу о другихъ, и тѣмъ глушить молодое себялюбiе. Помолчавъ немного, Миша вопросительно поглядѣлъ на сестру, которая уже перебирала въ памяти свои любимыя игры. «Въ рыбки станемъ играть»! сказала она, вспомнивъ одинъ изъ святочныхъ вечеровъ, когда они съ няней играли въ бѣлой комнатѣ, при мѣсячномъ освѣщенiи.
— Да, да, закричалъ Миша, прыгая передъ сестрой, и няничку возьмемъ играть съ нами, говорилъ онъ, припоминая, какъ няня, сидя на полу, ловила ихъ на удочку.
— Ну, а что же ты не скучаешь? спросила старушка.
— Не хочу! весело отвѣчалъ мальчикъ, взявшись за руки съ сестрой и прыгая на одной ножкѣ; эта игра у нихъ звалась: толочь сахаръ въ два песта.
— Не хочешь, повторила бабушка, видно я правду сказала, что ты воленъ въ себѣ, хотѣть скучать и хотѣть радоваться!
— Пра–а–авду, закричалъ Миша, прыгая въ мѣру и мѣняя подъ собою ноги, пра–а–вду!
За этимъ прыганiемъ и припѣвомъ, ни дѣти, ни бабушка не слышали другихъ дѣтскихъ голосовъ, которые шумно и радостно приближались по коридору; впереди всѣхъ вбѣжала раскраснѣвшаяся Лиза, держа высоко надъ головой сверточекъ, за нею, спотыкаясь и расталкивая всѣхъ, вбѣжала маленькая Мери, крича: — Это Сережа, это Сережа, Лизѣ подарилъ! онъ самъ вчера купилъ, Лили, на свои деньги! Лиза совала бабушкѣ сверточекъ, Аля крѣпко прижималась къ старушкѣ, цѣлуя и обнимая ее. Лина въ третiй разъ уже низко присѣдала, скромно выжидая, не взглянетъ ли на нее старушка, Сережа съ Алешей также тѣснились къ бабушкѣ, одна Зина поотстала въ горячности; она вмѣстѣ съ другими заглядывала въ картинку, улыбалась, принимала видъ довольный и веселый, но внутри ей было скучно; она досадовала на Сережу, зачѣмъ онъ не ей подарилъ картинку, и сердилась отчасти и на Лизу, потому что завидовала ей. Всѣ были радостны и веселы, и Зина старалась казаться веселой.
Отчего, одна и таже причина, такъ разно подѣйствовала на дѣтей? Оттого, что нравы разны; сердца простыя, добрыя, радуются другъ за друга; лукавыя же и себялюбивыя стараются захватить все для самихъ себя.
Къ несчастiю въ Зиночкѣ и себялюбiе сильно развивалось.
— Бабушка, душечка, ты погляди, это ангелъ несетъ Лилиньку къ Богу, говорила Лиза, задыхаясь отъ радости.
Старушка сѣла, расправила на колѣняхъ картинку, свернутую трубочкой, и стала всматриваться въ изображенiе летящаго ангела, съ ребенкомъ на рукахъ.
— И цвѣточки–то наши Лиличка понесла къ Богу! закричалъ Миша, всплеснувъ руками.
— Гдѣ, гдѣ? Ахъ да! и въ самомъ дѣлѣ! посмотри, бабушка! кричали дѣти, указывая на большой снопикъ цвѣтовъ въ картинѣ.
Старушка, всматриваясь, что–то думала: она узнала картинку, старалась припомнить тотъ разсказъ, для котораго она была нарисована.
— И въ самомъ дѣлѣ, сказала бабушка, картинка эта очень походитъ на нашу малютку, но сдѣлана она для одного дѣтскаго разсказа, дѣтскаго писателя Андерсена.
— Пускай ужь это будетъ лучше наша Лили, умильно просила Лиза, Саша и Миша желали того же. Пусть это наши цвѣточки у ней будутъ, бабушка, да?
— Да, да, отвѣчала старушка, пусть это будетъ наша Лили.
— А ты, бабушка, знаешь про другую дѣвочку, за которой тоже прилеталъ ангелъ, спросила Саша, большая охотница до разсказовъ.
— Знала ли дѣтей, за которыми прилеталъ ангелъ? задумчиво проговорила бабушка, которая столькихъ дѣтей перехоронила, и помолчавъ немного, сказала: — я вамъ разскажу то, что говоритъ Андерсенъ объ умершихъ дѣтяхъ; но напередъ садитесь за работу.
Дѣти съ шумной радостью задвигали стульями, клубки покатились изъ торопливыхъ рученокъ, попадали спицы изъ чулокъ, но подъ степеннымъ надзоромъ старушки скоро все пришло въ порядокъ. Посидѣвъ и подумавъ немного, бабушка начала такъ:
«Переходъ младенца въ другой мiръ.
«Когда дитя помираетъ, говоритъ Андерсенъ, то Господь посылаетъ ангела съ неба за душою ребенка. Ангелъ стоитъ надъ кроваткой и ждетъ когда бабочка спуститъ личинку, когда душа сброситъ тѣло, потомъ онъ беретъ ее на руки, крѣпко прижимаетъ къ себѣ и вылетаетъ съ нею изъ дома. Ангелъ носитъ душу надъ землею, показываетъ ей все что она любила; потомъ набираетъ съ нею любимыхъ цвѣтовъ малютки, и уноситъ съ собою на небо.
«Какихъ же мы съ тобой нарвемъ цвѣтовъ, спросилъ одинъ ангелъ у малютки, котораго только что взялъ съ земли. Дитя, какъ въ просонкахъ повернулось къ землѣ, летя надъ садомъ, гдѣ часто играло, увидало знакомый кустъ бѣлыхъ розъ съ надломанною вѣткой, она небыла красива, потому что листья на ней уже завяли, полураспустившiеся цвѣты поблекли, но ребенку стало жаль вѣточки и онъ потянулся къ кусту; ангелъ опустился, сорвалъ надломанную вѣтку, и съ поцѣлуемъ передалъ ребенку.
«Малюткѣ захотѣлось нарвать и другихъ любимыхъ цвѣтовъ своихъ и взять ихъ съ собою.
— И ландышей, бабушенька? спросила Мери, охотница до цвѣтовъ, особенно до душистыхъ.
— И жасминовъ, и розъ, и маленькихъ желтыхъ жасминовъ, перебивая другъ друга, кричали дѣти.
— Я бы взяла бѣлыхъ розъ, сказала Саша, но, вспомня красоту и яркость другихъ, прибавила: и желтыхъ и алыхъ, и красныхъ, но побольше взяла бы бѣлыхъ — ихъ я очень люблю!
Лина потихоньку сообщила Алѣ, что она взяла бы бѣлую лилiю; но передъ Алею, жившей на просторѣ, въ деревнѣ, разстилался лужекъ, а въ частой, высокой травѣ его синѣли колокольчики, алѣлъ переплетаясь душистый горошекъ, блестѣла золотая медвянка, всѣ цвѣты перемѣшаны были въ пестротѣ, а надъ ними вились бабочки... Вдругъ сердце у Али дрогнуло: я знаю, какой ангелъ прилетитъ за мною, когда я помру, шепнула она сосѣдкѣ своей Линѣ. Лина молча вопросительно поглядѣла на нее.
— Моя мама, проговорила дѣвочка.
— Ну, бабушка, душенька, вотъ они набрали много всякихъ цвѣтовъ и полетѣли, а тамъ что? нетерпѣливо спрашивала Саша.
Бабушка молча показала внучкѣ на брошенную ею работу; намекъ былъ понятъ, а бабушка продолжала: Набравъ всѣхъ любимыхъ своихъ цвѣтовъ, малютка отвернулся отъ земли, сказавъ: довольно будетъ; но ангелъ не подымался, онъ полетѣлъ въ самую бѣдную часть города, гдѣ, на тѣсномъ грязномъ дворѣ, между мусоромъ и всякимъ соромъ, лежали черепки горшка, съ комкомъ обсохлой земли, въ которой торчало нѣсколько сухихъ прутиковъ. Ангелъ спустился и бережно отдѣлилъ растенье отъ земли; на вопросъ ребенка за чѣмъ онъ беретъ сухую траву, ангелъ сказалъ, что засохшiй цвѣтокъ этотъ былъ въ свое время единственной забавой и радостью одного бѣднаго ребенка, и за то теперь долженъ цвѣсти въ раю.
«Какого ребенка, участливо спросило дитя?
«Подымаясь съ земли, ангелъ указалъ малюткѣ на крошечное окно въ подвальномъ жильѣ, и унося малютку все выше и выше, расказывалъ ему слѣдующее: въ этомъ грязномъ и сыромъ подвалѣ жилъ мальчикъ, больной почти содня рожденiя, только въ самые здоровые дни свои могъ онъ пройтись на костыляхъ по комнатѣ, или посидѣть на солнышкѣ, на полу, и то не на долго потому что солнышко заглядывало въ низенькое окошечко на очень короткое время. Не смотря на бѣдность, болѣзнь и одиночество, ребенокъ былъ очень терпѣливъ. Иногда забѣгалъ къ нему сосѣдскiй мальчикъ, поиграть, расказывалъ бѣдняжкѣ, какъ хорошо на улицѣ, а еще лучше того въ полѣ, гдѣ солнышко свѣтитъ прямо, не изъ–за–крышъ, и свѣтитъ съ утра до вечера, разсказывалъ, какъ поютъ тамъ птички, какъ летаютъ онѣ съ вѣтки на вѣтку, съ дерева на дерево. Ребенокъ слушалъ, но мало понималъ, — онъ отроду не видывалъ деревьевъ. Однажды забѣжалъ къ нему мальчикъ прямо съ гулянья и принесъ большую березовою вѣтку: бѣдняжка очень обрадовался душистой березкѣ, онъ все смотрѣлъ на липкiе, смолистые листочки, на длинныя сережки; трясъ вѣтку, подымая ее надъ головою и прислушиваясь къ шелесту листьевъ, воображалъ себя въ лѣсу. Радость товарища очень понравилась мальчику; со слѣдующаго же гулянья онъ принесъ цѣлую охабку цвѣтовъ и зелени, между которыми нашелся кустикъ, вырванный съ корнемъ; кустикъ этотъ посадили въ горшокъ, стали поливать, онъ принялся и разросся; каждую весну гналъ онъ новые побѣги и потомъ зацвѣталъ и цвѣлъ долго; больной мальчикъ самъ заботился о немъ, поливалъ переносилъ съ мѣста на мѣсто, гоняясь за солнышкомъ, потомъ на ночь опять переносилъ, и ставилъ у себя къ изголовью; и во снѣ не покидала его мысль о цвѣткѣ: ему снилось, что въ головахъ его изъ куста разростается большой садъ, что онъ тамъ гуляетъ, дышитъ чуднымъ воздухомъ, радуется на Божiй мiръ. Но мальчикъ умеръ; годъ прошелъ съ того времени, горшокъ забыли поливать, цвѣтокъ засохъ, и вотъ его выкинули въ соръ; а между тѣмъ, полевой цвѣтокъ этотъ принесъ болѣе утѣхи ребенку, чѣмъ всѣ тепличные цвѣты барскихъ палатъ. Пусть же онъ за это, прибавилъ ангелъ, растетъ у насъ въ раю.
Бабушка продолжала: «Долго и внимательно вслушивался малютка въ ангельскiя рѣчи, потомъ спросилъ: почемъ же ты знаешь, что это тотъ самый цвѣтокъ?
«Какъ же мнѣ не знать своего цвѣтка, сказалъ ангелъ, прижимая къ себѣ малютку, я вотъ самый больной ребенокъ, о которомъ я тебѣ разсказывалъ. Сказавъ это, онъ понесся еще быстрѣе и скоро въ радостномъ трепетѣ опустилъ младенца у колѣнъ Господнихъ.
Кончивъ разсказъ, бабушка откинулась на спинку креселъ и молча глядѣла на дѣтей, которыя тотчасъ принялись за опущенную работу: напряженное вниманiе нескоро улеглось; мысли ихъ, стремившiяся за улетающимъ ангеломъ, какъ будто остановились въ высотѣ и не могли вдругъ опуститься на землю....
— Барышня, пожалуйте къ тетенькѣ, тетенька васъ зовутъ, проговорила старая нянечка.
— Къ Любѣ? живо спросила Саша.
— Нѣту, тамъ гостья съ барышней прiѣхали, такъ велѣли васъ всѣхъ позвать, говорила старуха, оправляя и охорашивая Сашу. Дѣти, будучи еще подъ влiянiемъ разсказа, неохотно встали; но такова дѣтская природа: какъ только они стали на ноги, такъ и пустились въ перегонку, другъ за дружкой; мальчики летѣли, какъ на конькахъ, скользя по гладкому паркету, и едва удержались на ногахъ около дверей гостиной; переведя духъ, они чинно вошли туда и раскланялись съ гостями. Всѣ окружили маленькую гостью, одѣтую, какъ рисуютъ дѣтей на модныхъ картинкахъ; картинка эта была ни кто другая, какъ Ниночка; въ ней и слѣда не было недавней ссоры, она улыбалась, участливо разспрашивала о работахъ, однимъ словомъ, была мила, на диво всѣмъ; а между тѣмъ мать ея о чемъ–то горячо и убѣдительно говорила Софьѣ Васильевнѣ. Слова: поощренiе, соревнованiе, нравственное развитiе, дѣтская лотерея — заставили Алю попристальнѣе вслушиваться въ рѣчи Ниночкиной матери. Минутъ чрезъ пять она побѣжала къ бабушкѣ и торопливо стала просить ее не соглашаться на предложенiе Муромской. — Мы, бабушка, не хотимъ, пожалуй лучше, если вовсе не будетъ у насъ лотереи; мы не хотимъ такъ, мы всѣ тебя очень, очень просимъ, и не договоря чего именно дѣти не хотятъ, и чего просятъ, Аля чмокнула раза три бабушку и спѣшно выбѣжала изъ комнаты, потому что заслышала голосъ тетки; рѣзвымъ вѣтромъ пронеслась она по коридору мимо Софьи Васильевны.
Войдя въ гостиную, она быстро переглянулась съ Сережей, и дѣти поняли другъ друга. Какое–то ожиданiе сильно занимало всѣхъ, но какъ гости, такъ и маленькiе хозяева говорили о постороннихъ вещахъ, поглядывая на дверь, въ которую вышла Софья Васильевна.
— Ты, Миша, отчего не навѣстишь моего Луи, спросила Муромская, карантинъ его кончился, не бойся, корь не пристанетъ.
— Я ничего небоюсь, живо отвѣчалъ мальчикъ, я такъ просто не ѣду.
— Отчего же просто не ѣдешь, допытывалась Муромская.
— Оттого что съ нимъ скучно, онъ нѣженка, игрушекъ не даетъ смотрѣть, самъ играть и бѣгать не хочетъ, боится упасть и запачкать платье, я его....
Тутъ Миша нечаянно взглянулъ на Сережу и не договорилъ своего суда надъ маленькимъ Муромскимъ, который дѣйствительно былъ какимъ–то страннымъ явленiемъ среди русскихъ дѣтей; его одѣвали какъ рисуютъ на картинкахъ шестилѣтняго французскаго короля Людовика XV; вялый, болѣзненный ребенокъ еле–еле шевелился въ кругу рѣзвыхъ дѣтей, говорилъ охотнѣе французскiя заученыя фразы, но на такъ называемые комплименты былъ мастеръ и охотникъ, и подавалъ матери своей большiя надежды.
— Такъ что же ты его? допытывалась гостья; но Миша молчалъ, онъ понялъ предостереженiе брата.
— Тебѣ который годъ? спросила опять Муромская у Миши.
— Мнѣ скоро восемь, бойко отвѣтилъ мальчикъ, вскидывая голову, и гордо посматривая кругомъ.
— Видишь! а Луи всего только шесть, т. е. ему кажется минуло семь, вопросительно отнеслась она къ Ниночкѣ, вспомня, что всѣ эти дѣти праздновали у нихъ, мѣсяца два тому назадъ, день рожденiя ея сына.
— Да это не оттого, что онъ маленькiй, а ужь онъ всегда такой будетъ, сказалъ Миша, покачивая головою.
Дѣти боялись, чтобы Миша не сослался на ихъ мнѣнiе, которое онѣ недавно такъ довѣрчиво высказывали другъ другу, но на счастье ихъ вошла Софья Васильевна; всѣ молча, съ напряженнымъ вниманiемъ обратились къ ней; она же, тихая и добрая, шла и думала, какъ бы ей мягче передать положительный отказъ свекрови.
— У старушки свои понятiя о нравственномъ развитiи, сказала она, и я должна согласоваться съ ея волею: она положительно отказала мнѣ соединять маскарадъ съ лотереею для бѣдныхъ.
Муромская вспылила, обыкновенно сдержанный голосъ ея рѣзко зазвенѣлъ.
— Не понимаю, не понимаю, какъ это матушка ваша такъ мало заботится о поощренiи, нравственномъ развитiи, говорила она, прощаясь.
Софья Васильевна молчала, но слова старушки какъ будто еще раздавались въ ушахъ ея: «Ужь хоть бы не прикладывали онѣ грѣшныхъ рукъ своихъ къ нерукотворному дѣлу! Подстрекая и развивая въ дѣтяхъ самолюбiе, онѣ не знаютъ, что этимъ гнетутъ и уничтожаютъ нѣжные зачатки добра!»
Ниночка, по примѣру матери, также перемѣнила обращенiе и едва подала дѣтямъ на прощанье кончики пальцевъ, а мальчикамъ вовсе не поклонилась. Проводивъ гостей до передней и дождавшись, чтобы затворили сѣнную дверь, дѣти запрыгали, захлопали въ ладоши, и бросились обнимать тетку, которая вовсе не ждала такого взрыва радости; затѣмъ дружной толпой побѣжали къ бабушкѣ, доработывать свой рабочiй день, который, вопреки Мишинаго ожиданья, оказался не скучнымъ, а веселымъ днемъ.
______

Четвертый рабочiй день.
___

День ангела.

Дѣти опять собрались съ лотерейными работами своими около бабушки; малютка Мери усѣлась на скамеечкѣ у ногъ ея, обѣщанная салфеточка спѣетъ, крючекъ проворно клюетъ петельки, бумага не путается; весело и прiютно дѣвочкѣ около старушки — ей думается одно прiятное и веселое.
— Бабушка, вскричала Мери, закидывая головку, я тебя непремѣнно позову къ себѣ на именины: это такой большой праздникъ, такой большой, что чудо; тогда такъ весело бываетъ!
— Мери, Мери, закричали дѣти смѣясь, это тебѣ такъ кажется, что въ твои именины такой большой праздникъ — и наши именины такiя же веселыя!
— А я знаю, что мой всѣхъ веселѣе, проговорилъ самонадѣянно Миша.
— Ничуть не лучше твои именины, чѣмъ мои или Сережины, вмѣшался Алеша.
— Ну, быть можетъ вамъ они веселѣе, недовѣрчиво отвѣчалъ Миша, а на мои–то, сколько игрушекъ мнѣ надарятъ! Кушанья самъ заказываю какiя хочу.
— Неужели, спросили нѣкоторые изъ дѣтей, неужто ты самъ заказываешь обѣдъ?
— Да, пирожное и пудингъ, а все другое мама приказываетъ.
Дѣтямъ очень понравился этотъ обычай, и они намѣревались спросить своихъ родителей, чтобы имъ было дозволено тоже.
— А кто твой ангелъ? лаская Мери, спросила бабушка.
— Какой ангелъ? спросила Мери; дѣти тоже поглядѣли на старушку въ недоумѣнiи.
— Во имя какой святой тебя зовутъ?
Мери смотрѣла на бабушку во всѣ глаза, дѣти также.
Старушка измѣнила вопросъ: Когда празднуется день твоего ангела? спросила она медленно, съ разстановкой.
— Двадцать втораго iюля, закричали дѣти въ голосъ.
— День Св. Марiи Магдалины; значитъ, тебя назвали во имя Св. Марiи Магдалины, сказала бабушка, и помолчавъ немного прибавила: прекрасная жизнь ея, она видѣла и слышала Господа на землѣ!
— Какъ? съ нею самъ Господь говорилъ? И она ему отвѣчала? перебивали другъ друга Лиза съ Сашей.
— Да, Господь говорилъ съ нею, задумчиво отвѣтила старушка, и принялась за вязанье крошечнаго чулочка.
Дѣти также замолчали; посидѣвъ немного въ раздумьи, Саша подошла къ бабушкѣ, обняла ее и сказала ей въ полголоса: «Ты вѣрно знаешь, о чемъ Господь говорилъ Марiи Магдалинѣ? скажи намъ, бабушка!»
— Знаю, потому что это сказано въ Евангелiи.
— Такъ разскажи намъ, закричали дѣти, и обступили старушку.
— А на что вы побросали работу? замѣтила бабушка, прiучайтесь дѣлать два дѣла разомъ: слушать и работать.
Какъ дѣвочки, такъ и мальчики, собравъ занятiя свои, придвинулись поближе къ бабушкѣ.
Припоминая, что ей было извѣстно изъ четырехъ Евангелистовъ и изъ житiя святыхъ, старушка начала разсказъ, соображаясь съ возрастомъ и понятiемъ внучатъ:
— Во времена Спасителя, на прекрасномъ Теверiадскомъ озерѣ, въ землѣ Галилейской, стоялъ въ горахъ городъ Магдала; въ немъ–то жила женщина, по имени Марiя, жила дурно, грѣша противъ Бога и людей; не знала–ли она закона Божiя, или небрегла имъ, это неизвѣстно; не знаемъ и того, была–ли она племени еврейскаго, или язычница; въ тѣхъ мѣстахъ евреи и язычники давно уже между собою перемѣшались. Марiи Магдальской или, какъ звали ее также, Магдалинѣ, случилось занемочь; болѣзнь была сильная, никто не могъ ей помочь; и вотъ слышитъ она, что въ Галилеѣ явился какой–то дивный человѣкъ, который обходитъ Галилею, Самарiю и Iудею, что онъ ходитъ изъ деревни въ деревню, изъ города въ городъ, и учитъ народъ израильскiй праотцовскому закону, что онъ кротокъ и милостивъ, какъ самъ Богъ, что въ немъ сила не человѣческая, что онъ исцѣляетъ больныхъ не только прикосновенiемъ, но однимъ словомъ своимъ, что изъ всѣхъ сосѣднихъ земель сносятъ къ нему недужныхъ, кладутъ на дорогу и ждутъ, чтобы онъ мимоходомъ коснулся ихъ хоть краемъ одежды, потому что и этого было довольно, для исцѣленiя человѣка. Слухи эти повторялись все чаще и разносились больше. Марiя отправилась искать Чудотворца; въ Галилеѣ–ли она нашла Господа, или во Iудеѣ, когда и какъ была исцѣлена Имъ, неизвѣстно, но ужь она болѣе не возвращалась на родину, а ходила съ толпой народа за нимъ и не могла наслушаться кроткихъ, премудрыхъ бесѣдъ Iисуса изъ Назарета. Она узнала Божью Матерь и сродницъ ея, и съ ними вмѣстѣ ходила слѣдомъ за Учителемъ.
— Ну, бабушка, милая, что же дальше? понукали дѣти, прiостановившуюся старушку.
— А далѣе, чтоже далѣе — нашлись люди, завистливые, себялюбивые, умники, которые бросили отцовскую вѣру или по своему перевернули ее, сами перестали вѣрить въ простотѣ сердца и другимъ мѣшали, завели свои толки или расколы, и учили имъ.
Видя, что народъ, забывая о насущныхъ нуждахъ своихъ, тысячными толпами слѣдуетъ за Господомъ, и въ храмѣ и въ синагогахъ, и въ пустыняхъ, — эти люди рѣшили межъ собой убить Его, они стали выжидать времени, чтобы сдѣлать это безъ народа, напали на Него ночью, когда Онъ былъ одинъ, со спящими учениками, захватили Его и принудили своего правителя осудить Iисуса на смерть.
— Бабушка, я никакъ не могу понять, какъ это Пилатъ, зная, что фарисеи изъ зависти хотятъ убить Господа, и такъ много заступаясь за него, все–таки осудилъ Его, сказалъ Сережа.
— А что, дружокъ, не помнишь ли, чѣмъ фарисеи постращали Пилата?
Сережа не помнилъ, и бабушка повторила ему слова Евангелiя: «Если не осудишь, то отнынѣ не будешь другъ кесарю.» Вотъ видишь, дружокъ, какая острастка взяла верхъ надъ правдой!
Помолчавъ немного, старушка прибавила: — Пилатъ не зналъ нашей первой Господней заповѣди: «Возлюби Господа Бога твоего всѣмъ сердцемъ твоимъ, всею душою и всею мыслiю твоею», то есть, люби истину и правду болѣе всего, болѣе себя самого. И по нынѣ, между нами, христiанами, много–ли найдется людей, которые любили бы Бога, или, что одно и тоже, любили–бы правду Божiю выше своей выгоды!
— Бабушка, закричалъ Алеша, да вѣдь теперь, если люди дурно, несправедливо поступаютъ, такъ вѣдь то съ простыми людьми, а то былъ Господь!
— Осудившiе Христа не знали и не вѣрили, что осуждаютъ Господа; но, продолжала старушка внушительнымъ голосомъ, ласково коснувшись головки внука, — слушай и помни: правда передъ Богомъ одна, а всегда кривда, въ малѣ и въ великѣ, грѣхъ; Господь сказалъ, что по смерти нашей спросятъ съ насъ отвѣтъ за вѣчное слово и дѣла, даже за самые помыслы наши, а всякое добро, какое сдѣлаемъ послѣднему изъ людей, приметъ Милосердый какъ бы самому Ему оказанное. Пилатъ, какъ язычникъ, не зналъ, что осуждаетъ Господа и не виноватъ въ своей ошибкѣ; но виноватъ, и очень, въ томъ, что зазнамо осудилъ невиннаго!
Замѣтивъ, что Сережа задумался, она еще повторила о томъ, что Господь принимаетъ нашу милость и любовь къ людямъ, какъ бы лично Ему оказанныя.
— Это сказано въ притчѣ Матѳея о козлахъ и овцахъ, прибавила бабушка, обращаясь къ Сережѣ, какъ старшему и болѣе другихъ развитому ребенку.
— Что же далѣе? тихо спросила Саша, приклонясь головой къ плечу бабушки, что послѣ того, какъ осудили Господа на смерть, что же Мать Его и Марiя Магдалина и всѣ? — Слезы слышались въ голосѣ дѣвочки, да и всѣ дѣти сидѣли, какъ нахохлившiяся въ непогоду голубки. Старушка не хотѣла говорить подробно крестной смерти Господа и ограничилась разсказомъ объ одной Марiи Магдалинѣ.
— По кончинѣ Господа, продолжала она, Марiя отошла отъ креста и сѣла неподалеку горестная и утомленная, она видѣла какъ сняли тѣло, внесли его въ пещеру — положили въ каменный гробъ и завалили выходъ огромнымъ камнемъ. Всю ночь и весь слѣдующiй день женщины, ученицы Господни, пробыли вмѣстѣ у Божьей Матери, не выходя изъ дому и не принимаясь ни за какое дѣло, потому что это былъ, по закону еврейскому, день покоя, сабатъ, по нашему Воскресенье, день посвященный Господу.
«За то, чуть сталъ свѣтать другой день, какъ Марiя Магдалина встала, взяла ароматное мѵро, то есть душистое масло, которымъ евреи по обычаю мажутъ покойниковъ, и пошла съ подругами своими ко гробу; она хорошо знала мѣсто, но не знала того, что ни ей, никому иному нельзя было войти въ пещеру. Фарисеи, съ дозволенiя Пилата, поставили стражу у входа пещеры, запечатали гробъ, чтобы ученики не унесли тѣла, и думали: «теперь крѣпко!»
«Воины римскiе стерегутъ гробницу Того, Кто родился въ вертепѣ и положенъ былъ въ ясли, и Кому не было на землѣ мѣста, гдѣ преклонить главу. Воины стерегли всю ночь, вдругъ на разсвѣтѣ земля подъ ихъ ногами дрогнула и заколебалась, молнiей явился ангелъ въ бѣлой одеждѣ, сталъ не земною, но небесною стражею у входа ко гробу, и тяжелая плита сдвинулась; воины же, устрашенные блескомъ видѣнiя, въ смятенiи и ужасѣ бѣжали въ городъ.
«Господь, по слову своему, воскресъ въ третiй день по погребенiи. Свѣтаетъ; Марiя Магдалина спѣшитъ съ прочими мѵроносицами ко гробу, вдругъ ей приходитъ мысль: «А кто намъ отвалитъ камень отъ входа, намъ это не по силамъ!»
«Подойдя ближе, онѣ увидали, что камень отнятъ и входъ открытъ; имъ пришло въ голову, что враги Христовы украли тѣло: въ ужасѣ и горѣ мѵроносицы бросились бѣжать. Ни онѣ, ни ученики не понимали всего, что говорилъ имъ небесный Учитель ихъ; слова столь часто повторяемыя имъ: «Мнѣ должно пострадать и умереть за васъ, и воскреснуть въ третiй день» — слова эти они принимали за иносказанiе, а потому, когда Марiя Магдалина, прибѣжавъ, сказала Петру и Iоанну: «Унесли тѣло Господа, и не знаю куда положили его», то они не обрадовались, не подумали, что Господь уже воскресъ, а спѣшно пошли съ нею, осмотрѣли гробъ, и найдя однѣ покинутыя пелены, грустные вернулись домой. Въ пещерѣ осталась одна неутѣшная Марiя Магдалина; рыдая припала она ко гробу, а утѣшенье было такъ близко къ ней, такъ благодатно! «О чемъ плачешь?» слышится ей изъ гроба; то говорили два ангела, сидящiе одинъ въ головахъ, гдѣ лежало тѣло, другой въ ногахъ. Марiя видитъ ихъ, но у нея одно въ душѣ: «Взяли Господа моего, и не знаю куда положили Его», отвѣчаетъ она въ отчаянiи. «О чемъ плачешь?» спрашиваетъ ее Iисусъ. Не узнавая Его, едва глядя слезящимися глазами, она повторяетъ тоже, прибавляя: «если ты взялъ Его, то покажи мнѣ мѣсто, куда положилъ, и я возьму его.» — «Марiя!» говоритъ ей знакомый, кроткiй, проникающiй душу голосъ. Прояснившимися глазами взглядываетъ она на говорящаго съ нею, и съ восторженнымъ крикомъ: «Учитель!» бросается Ему въ ноги.»
Бабушка на минуту остановилась; дѣти радостно перевели духъ и ждали продолженiя. Старушка продолжала:
«Господь велѣлъ Марiи идти скорѣе къ ученикамъ и сказать о Его воскресенiи. Но восторженной, счастливой Марiи ученики не повѣрили; тогда Господь явился имъ всѣмъ вмѣстѣ, выговаривалъ за невѣрiе и непониманiе ихъ, училъ и пояснялъ то, чего они не понимали. Радостны и счастливы были ученики и ученицы, когда божественный Учитель, являясь имъ, бесѣдовалъ по–прежнему; теперь было уже не во власти фарисеевъ отнять Его у нихъ. Бесѣдуя однажды такимъ образомъ на горѣ Елеонской, Господь сказалъ имъ, чтобы они помнили Его ученiе и наставляли бы въ немъ людей, потомъ, благословивъ ихъ, сталъ отдѣляться отъ земли и возноситься на небо. Изумленная Марiя Магдалина, въ числѣ прочихъ, поднявъ очи, долго смотрѣла, пока свѣтлое облако не скрыло Господа отъ глазъ; всѣ ждали Его вторичнаго явленiя, но слетѣвшiе съ неба ангелы сказали имъ, что вторичное пришествiе Господне будетъ не теперь. Благоговѣйно помолясь на мѣстѣ послѣдней бесѣды, всѣ разошлись по домамъ.
«Слова Спасителя были въ сердцѣ и умѣ Марiи Магдалины; помня Его приказанiе проповѣдывать Евангелiе язычникамъ, она, подобно апостоламъ, пошла изъ города въ городъ, изъ страны въ страну. Преданiе св. отцевъ говоритъ, что римскiй императоръ Тиверiй, узнавъ о краснорѣчивой проповѣдницѣ, пожелалъ ее услышать. Смиренно и спокойно предстала вдохновенная проповѣдница передъ грознаго государя, который слушалъ душевныя, мудрыя рѣчи ея, но, какъ человѣкъ внѣшнiй, понялъ одно лишь внѣшнее, убѣждаясь, что Пилатъ и первосвященники поступили съ учителемъ Марiи Магдалины противъ правды, онъ былъ ими недоволенъ, и даже отставилъ Пилата отъ управленiя.
«Изъ Рима Марiя пошла въ Эфесъ, тамъ до смерти своей она была ревностной помощницею въ проповѣди апостола Iоанна, а впослѣдствiи мощи ея перенесены въ Константинополь.
— Матушка, вмѣшалась Софья Васильевна, вы ничего не упомянули о томъ, какъ Марiя Магдалина за трапезою, помазала мѵромъ главу Господню, и какъ присутствующiе жалѣли трату денегъ на мѵро.
— Нѣтъ, мой другъ, я не упомянула объ этомъ происшествiи потому, что эта женщина едвали была Марiя Магдалина, хотя, по незнанiю, часто смѣшиваютъ ее то съ этой женщиной, то съ Марiей сестрою Лазаря, жившей въ Iудеѣ, въ городѣ Виѳанiи, около самаго Iерусалима, а наша Марiя была изъ Магдалы, города галилейскаго, о чемъ упоминаютъ и св. отцы.
«Живописцы, которые не обращаютъ много вниманiя ни на вѣка, ни на происшествiя жизни святыхъ, путаютъ даже Марiю Магдалину съ Марiей Египетской, жившею нѣсколькими вѣками позже. Марiя Египетская провела сорокъ лѣтъ пустынной жизни, въ раскаянiи, слезахъ и молитвѣ, и если вы когда увидите картину, подъ именемъ Магдалины кающейся, едва прикрытой кускомъ чернаго рубища, съ длинными волосами, плачущей надъ черепомъ, или надъ небольшимъ крестомъ, то знайте, что это должно изображать Марiю Египетскую. Марiя же Магдалина, послѣ мгновеннаго своего исцѣленiя, какъ были мгновенны всѣ цѣленiя Iисуса Христа, не покидала Его болѣе, а ходила за Нимъ, съ Божьей Матерью, св. женами и учениками; въ жизни ея не было такой поры отчаяннаго покаянiя, чтобы ее можно было писать въ рубищѣ и въ слезахъ надъ черепомъ; пора тоски ея была коротка, это наша Страстная недѣля, время страданiя, смерти и погребенiя Спасителя.
— Бабушка, я люблю тебя слушать, сказала маленькая Мери, цѣлуя колѣна бабушки своей, которыя какъ разъ приходились ей подъ бороду, потому что она все еще сидѣла въ ногахъ старушки.
— Будто ты поняла мой разсказъ?
— Ну, не такъ, чтобы уже все поняла, а все жь мнѣ весело тебя слушать; я тебѣ скажу, что я поняла: Марiя Магдалина съ Матерью Божьей все ходила за Господомъ и слушала, какъ Онъ велитъ людямъ быть умными и добрыми, а прежде она была нехорошая, послѣ же стала хорошею; ну, а потомъ я поняла, что она все плакала, когда убили Господа, и все подсматривала куда они его дѣнутъ, а послѣ, она все ждала скоро ли ей идти можно, и все не спала, чтобы не проспать времени, а когда пришла на могилку, то гробъ былъ уже открытъ; она подумала, что кто–то укралъ Господа, а ангелы ей и говорятъ, что никто не укралъ, а она не вѣритъ. Тутъ Господь ей самъ говоритъ; она такъ обрадовалась, что поклонилась Ему въ ножки. Это, бабушенька, очень хорошо и весело, и жалко! — Мери остановилась, а подумавъ немного прибавила: — Это еще не все, ты говорила, что Господь былъ съ ними на горѣ, потомъ попрощался съ ними со всѣми, и полетѣлъ на свѣтломъ облачкѣ на небо, они всѣ, и Матерь Божья, долго ждали, не слетитъ ли Онъ опять, а вмѣсто Его прилетѣли ангелы и сказали: Идите домой, Господь не скоро придетъ къ вамъ! Видишь, бабушка, что я поняла, сказала раскраснѣвшаяся и торжествующая малютка. Сережа, вѣдь поняла я? спросила Мери, обращаясь къ брату.
— Да, отвѣчалъ онъ, ты поняла и хорошо помнишь. — Радостно, полной грудью вздохнула малютка, и принялась за работу. Салфеточка подвигается, да и чулочки не отстаютъ отъ нее, пятки уже связаны, скоро носки спускать будемъ; весело переговариваютъ дѣти между собой, и сговариваются когда бы имъ еще съѣхаться. Дѣти начинаютъ любить трудъ, ихъ тѣшитъ спѣющая работа, они понимаютъ ея пользу и цѣль и помнятъ, что Тотъ, Кто училъ Марiю, Тотъ велѣлъ трудиться и помогать другъ другу.

Прощеный день.

Бабушка, что же это такое, ты обѣщала что все будешь дома, а теперь хочешь куда–то ѣхать? спрашивала встревоженная Саша, вбѣгая съ Лизой и маленькой Мери къ старушкѣ въ комнату. Бабушка сидѣла, окруженная цѣлыми ворохами дѣтскихъ одеждъ и Мишиныхъ косоворотокъ. Аля съ Зиной помогали ей перебирать, раскладывали съ нею все это на кучки и завязывали каждую въ отдѣльные узелки.
— Бабушенька, лучше не ѣзди, просила Мери, пробираясь между кучкой старыхъ чулокъ и корзинкой съ поношенной дѣтской обувью.
Старушка молча, въ удивленiи поглядѣла на дѣтей.
— Нѣтъ, ты куда–то ѣдешь, сердито сказалъ Миша, ужь лучше скажи, куда ты ѣдешь, говорилъ онъ, укоризненно покачивая головою.
— Что вы, дѣти, я никуда не ѣду, съ чего вы взяли что я ѣду? спросила бабушка.
— Значитъ бабушка отдумала, пояснила дѣтямъ обрадованная Саша.
— Дружокъ мой, я не отдумывала и не придумывала и вовсе никуда не собиралась ѣхать, сказала старушка, принимаясь за свое дѣло, не знаю съ чего вамъ это пригрезилось!
Дѣти переглянулись; подумавъ немного, Лиза закричала: Такъ это значитъ нянечка уѣзжаетъ!
— И Порфирiй также! И наша няня сказала, что когда нянечка съ Порфирiемъ пойдутъ послѣ ужина прощаться со старой барыней, то и она попрощается съ бабушкой!
— Дѣти, да сегодня прощеный день! вскричала Аля, недоумѣвающимъ сестрамъ, у насъ дворня и деревенскiе старики и старухи всегда приходятъ прощаться вечеромъ, наканунѣ великаго поста.
— Зачѣмъ? спросило нѣсколько голосовъ.
— Это нашъ старинный обычай, сказала бабушка, онъ еще и понынѣ ведется между народомъ, купцами и отчасти сохранился въ нашемъ помѣщичьемъ быту. Слушайте, дѣти, со вниманiемъ то, что я вамъ теперь разскажу.
— Сегодня въ двѣнадцать часовъ ночи начинаются первыя сутки великаго поста. Великiй постъ есть время общаго говѣнья, поста и молитвы. Дѣды наши были очень набожны; приступая къ говѣнью, они буквально исполняли заповѣдь Спасителя: «когда идешь молиться и вспомнишь что кто нибудь сердится на тебя, то вернись изъ церкви, помирись и тогда приходи помолиться».
По этой–то заповѣди, и установился прощеный день, то есть день, когда другъ у друга просятъ прощенья.
Обыкновенно начинаютъ младшiе: дѣти, племянники, крестники, прислуга приходятъ къ родственникамъ, кумовьямъ и господамъ своимъ и кланяясь просятъ простить ихъ въ вольной и невольной винѣ, старшiе же отвѣчаютъ: Богъ васъ проститъ, потомъ сами въ свою очередь просятъ ради имени Христа простить и имъ излишнюю строгость или вредную поблажку. Богъ проститъ, говорятъ имъ въ отвѣтъ; за тѣмъ родители и дѣти, господа и слуги обнимаются и желаютъ другъ другу въ чистотѣ и молитвѣ встрѣтить постъ и дождаться радостнаго праздника Воскресенiя Христа. Вотъ объ этомъ–то прощаньи говорили люди между собой, а вы подумали, что они собираютъ меня въ путь!
— А намъ можно будетъ посмотрѣть, какъ они придутъ прощаться? спросили дѣти.
— Можно, отвѣтила старушка, и глядя пристально на разгорѣвшуюся Сашу, она спросила: что тебѣ, дитя мое?
— Бабушка, тихо отвѣтила Саша, припадая къ старушкѣ, когда я выросту, я всегда стану прощаться!
— То есть прощать обиды и самой просить въ нихъ прощенья, пояснила старушка. И это не одинъ сухой обычай, дѣти мои, вотъ я живу седьмой десятокъ, а не запомню прощенаго дня, въ который бы не была растрогана до слезъ. И для этого, дѣти, вамъ не нужно дожидаться полныхъ годовъ своихъ, а кто изъ васъ допущенъ будетъ къ говѣнью и къ исповѣди, тотъ хорошо сдѣлаетъ, если соблюдетъ и обычай этотъ; прощаясь взаимно со всѣми, припоминаешь свои ошибки и охотно забываешь обиды другихъ.
Дѣти молча слушали старушку; мудрое спокойствiе и младенческая ясность души бабушки, невыразимой силой притягивали къ ней неиспорченныя сердца внучатъ.
— Бабушка милая, помнишь, ты обѣщала научить меня заповѣдямъ, сказала Лиза, растолкуй ихъ намъ теперь.
Бабушка посмотрѣла на дѣтей и замѣтила въ нихъ во всѣхъ сердечное участiе; мысленно взглянула она туда, откуда приходитъ помощь всякому доброму дѣлу, и начала толковать заповѣди, приноравливая ихъ къ дѣтскому разумѣнiю.
— Въ первыхъ четырехъ заповѣдяхъ, сказала она, говорится о томъ, какъ надо любить и чтить Господа, въ остальныхъ шести, Господь учитъ людей, какъ имъ должно жить между собою.
Зина подумала про себя, что такихъ заповѣдей она не учила, ей даже хотѣлось сообщить объ этомъ бабушкѣ, но она не рѣшилась и стала внимательно прислушиваться.
— Скажи мнѣ, Алечка, отъ кого перешли къ намъ заповѣди, какому древнему народу далъ ихъ Господь?
Аля не только сама хорошо знала священную исторiю, но благодаря покойной матери своей, умѣла толково и ясно передавать свое знанiе другимъ. Не торопясь и не сбиваясь, она отвѣтила слѣдующее: — Заповѣди далъ Господь израильтянамъ и потомкамъ Iакова и Израиля, Господь далъ ихъ тогда, когда они ушли отъ египтянъ, которые ихъ очень обижали.
— Это тотъ Iаковъ, старикъ, у котораго былъ сынъ Iосифъ и его продали братья въ слуги въ Египетъ? спросила Лиза.
— Да, тотъ самый, сказала бабушка; когда Iосифъ сдѣлался любимцемъ Фараона, то онъ призвалъ отца своего со всей семьей со внуками и правнуками къ себѣ, отвелъ имъ лучшую хлѣбородную землю, проживъ тамъ болѣе четырехъ сотъ лѣтъ. Израильтяне привыкли къ жизни и обрядамъ египтянъ, которые были идолопоклонниками; живя межъ ними, они забыли не только вѣру отцовъ, но даже имя Бога, потому–то въ первой заповѣди и говорится: Азъ есмь Господь Богъ твой и да не будетъ у тебя боговъ кромѣ меня, а во второй: Не сотвори себѣ кумира...
— Бабушка, вѣдь мы не идолопоклонники и знаемъ Бога! перебила Лиза, зачѣмъ же намъ....
— Ахъ, Лизочка, сказала Аля, ты спрашиваешь точно нашъ Дормидошка! Когда онъ училъ заповѣди, то говорилъ: намъ это не надо! И все моталъ головой и говорилъ: нѣтъ, ненадо! пока папочка не растолковалъ ему, что и онъ, Дормидошка, Бога не знаетъ почти также, какъ не знали Его израильтяне, что заповѣдь эта ему нужна точно также какъ и имъ; что напередъ всего надо знать Бога, а для того онъ долженъ часто читать Евангелiе и когда онъ узнаетъ, что Господь для насъ дѣлалъ, то тогда только полюбитъ Его и захочетъ слушаться заповѣдей Божьихъ, если же этого не будетъ, то онъ полюбитъ свою волю, пристрастится къ вину, деньгамъ, и будутъ они его кумиромъ, о которомъ говорится во второй заповѣди.
Сказавъ это, Аля взглянула на бабушку, которая, кивнувъ ей одобрительно головой, спросила: Ну, а что же, Дормидошка понялъ?
— Не знаю, бабушка, думаю, что понялъ: онъ вѣдь никогда не говоритъ, все молчитъ, а ужь если что не понравится, то замотаетъ головой и скажетъ: нѣту! Ужь онъ такой! сказала Аля, смѣясь, и вспоминая добродушную рожицу своего поваренка.
— Итакъ, дѣти, сказала старушка, обращаясь ко внучатамъ, теперь вы знаете, что въ первой и второй заповѣди говорится о томъ, что надо узнавать Бога и любить и слушаться Его болѣе всего на свѣтѣ.
— Даже болѣе папы и мамы? спросили изумленныя дѣти.
— Я бы сказала, болѣе папы и мамы, если бы думала, что родители ваши будутъ васъ учить чему нибудь дурному, запрещеному Богомъ. Каждый человѣкъ прежде всего долженъ слушаться Господа, потомъ законовъ царскихъ, которые всѣ основаны на тѣхъ же десяти заповѣдяхъ, только онѣ подробнѣе растолкованы.
Третьей заповѣдью запрещается вамъ божиться и поминать Имя Божье всуе, въ пустякахъ. Въ четвертой Господь велитъ трудиться въ пользу шесть дней, а седмой день недѣли посвящать Господу, т. е. дать просторъ духу: сходить, если можно, помолиться въ церковь, послушать проповѣдь, почитать слова Божьяго, провѣдать больнаго, утѣшить скучающаго, помочь бѣдному; конечно, все это мы можемъ дѣлать и въ другiе дни; онѣ заповѣданы всѣмъ наравнѣ, ихъ долженъ исполнять и тотъ труженикъ, который изо дня въ день трудится для своего пропитанья, потомъ долженъ отдохнуть душой и тѣломъ. У израильтянъ день отдыха и праздника назывался днемъ покоя, по еврейски сабатъ, у насъ же онъ зовется воскресеньемъ въ память воскресенiя Христа Спасителя нашего.
Саша посматривала изподлобья на брата и что–то раздумывала. — Миша, сказала она вдругъ, а вѣдь божиться не только папа не велитъ и Богъ также не велитъ!
Мальчикъ въ знакъ согласiя кивнулъ сестрѣ головой, потомъ прибавилъ: — Да, я и Алешѣ также скажу!
— Чти отца твоего и мать твою, говорилъ Господь въ пятой заповѣди. Это, вы дѣти, понимаете безъ толкованья, но поймите и то, что вы должны слушаться тѣхъ старшихъ, кому родители васъ поручили; когда же подростете, то поймете сами, что царя и родину должно любить, чтить и оберегать, какъ общаго отца и мать.
— Миша, скажи: какая шестая заповѣдь? спросила бабушка.
Мальчикъ задумался, коротенькiя заповѣди шестая и осьмая путались въ головѣ его.
— Не убей, не убей, торопливо шептали ему сестры.
— Не убей, повторилъ за ними Миша и потомъ громко воскликнулъ: — А на войнѣ–то, бабушка, на войнѣ–то какъ же?
— Ну, дружокъ мой, сказала старушка засмѣявшись, видно пословица наша правду говоритъ: что у кого болитъ, тотъ про то и говоритъ!
Миша стоялъ передъ бабушкой и во всѣ глаза глядѣлъ на нее: «Убивать грѣхъ, думалъ онъ, а на войнѣ тотъ и молодецъ кто больше убьетъ непрiятелей, какъ же это?» Какъ же, бабушка? проговорилъ онъ вслухъ.
— Ага, Миша, вотъ вы съ Алешей и не пойдете на войну, сказали дѣвочки.
— Ты ужь лучше не ходи на войну, и Алеша, быть можетъ не пойдетъ, убѣждала малютка Мери, цѣпляясь за Мишу, чтобы обнять его, но пораженный мальчикъ нетерпѣливо стряхнулъ ее и настоятельно спросилъ бабушку, грѣхъ ли убивать на войнѣ?
— Иному грѣхъ, а иному нѣтъ, отвѣчала старушка, грѣхъ тому, кто безпощадно бьетъ непрiятеля, чтобы отличиться, нахватать наградъ, однимъ словомъ, грѣхъ тому, кто радуется войнѣ ради своей выгоды.
— Ты, Миша, радуешься войнѣ? спросила Аля. Но Миша молчалъ и ничего не отвѣтилъ; онъ доселѣ думалъ о войнѣ какъ о разгулѣ своему молодечеству и похвальбѣ.
— Да что дѣлать, сказала старушка, война часто бываетъ зло неизбѣжное: придетъ непрiятель на твою родину, въ землю русскую, нападетъ на соотчичей, на сродниковъ твоихъ, на Сашу съ Любой, на отца съ матерью; какъ же тебѣ не защитить ихъ отъ враговъ или разбойниковъ! Разумѣется, ты долженъ вступиться и драться сколько силъ твоихъ станетъ.
— О! у меня силъ много! я силачъ, я всѣхъ перебью, говорилъ Миша, горячась и сжимая кулачонки.
— Да, дружокъ, не давай въ обиду ни семьи отца твоего, ни семьи царя твоего, то есть всей великой семьи народа русскаго... Война есть грѣхъ, если ты станешь драться не ради долга, а ради похвалы и наградъ, то–есть ради самого себя, для своей пользы. Не дерись же ради выгоды, какъ это дѣлаютъ честолюбцы, не убивай изъ–за денегъ какъ разбойники, не дерись изъ–за обиды: тебя затронутъ на волосъ, а ты не сдержишься, распѣтушишься, да, позабывъ заповѣдь Божью и законъ царя, полѣзешь въ драку, на увѣчье или на смерть, какъ то дѣлается въ поединкахъ. Учитесь, дѣти, въ дѣтствѣ сдерживать сердце свое: «господинъ гнѣву своему — господинъ всему,» говоритъ умная пословица наша. — А знаете ли вы, дѣти, какое убiйство хуже всѣхъ тѣхъ, что я назвала вамъ? сказала старушка, и во взглядѣ и въ голосѣ ея показалось что–то строгое и печальное. Дѣти внимательно смотрѣли на бабушку.
Она продолжала: — Убiйство души хуже убiйства тѣла, убиваетъ же душу тотъ, кто учитъ дурному, не слушаться родителей, не слушаться законовъ царскихъ, или что хуже того — не слушаться законовъ Божьихъ; такой человѣкъ убиваетъ въ душѣ все доброе. Господь говоритъ объ нихъ такъ: Не бойтесь убивающихъ тѣло, но бойтесь того, кто убиваетъ душу; ей говорю вамъ, того убойтесь!
«За шестою слѣдуетъ седьмая; эта заповѣдь касается только взрослыхъ, но я все–таки скажу объ ней нѣсколько словъ: Господь благословляетъ семью, гдѣ мужъ и жена дружны, любятъ другъ друга, заботятся о дѣтяхъ и о домашнихъ своихъ; осуждаетъ же Онъ тѣхъ супруговъ, которые не заботятся о семьѣ, не любятъ другъ друга, ссорятся и желаютъ разойдтись. О такой безнравственной жизни Господь говоритъ какъ о грѣхѣ противъ седьмой заповѣди. «Сказавъ это, бабушка замѣтила внучатамъ, чтобы они никогда не называли по его имени грѣха противъ седьмой заповѣди, потому что слово это не принято въ общежитiи». Ну, спросила бабушка, теперь о какой заповѣди станемъ говорить?
— Объ осьмой, закричали дѣти. — Не укради, сказала Лиза.
— Хорошо, но.... Саша, скажи мнѣ какъ понимаешь ты приказанiе Божiе не красть?
— Значитъ — не брать тихонько, отвѣтила дѣвочка. А Аля прибавила: — Не брать тихонько себѣ чужаго.
— Да, отчасти и такъ, сказала бабушка. Не бери чужаго, ни для себя, ни для другаго кого; не бери его ни тихонько, какъ воры берутъ, ни явно, какъ грабители–забiяки отнимаютъ, не бери чужаго имѣнiя, чужихъ денегъ или чужихъ вещей — вотъ приказанiе осьмой заповѣди, противъ которой мы часто необдуманно грѣшимъ: напримѣръ, дѣти, кто изъ васъ по забывчивости хозяина не оставлялъ у себя навсегда чужой книги? кто изъ мальчиковъ не переманивалъ чужой собачки? Вѣдь кажется что пустяки, бездѣлица! а между тѣмъ, что немножко, что много украсть, все равно, крадутъ то, что можно или чего хочется. Вотъ я знаю одного ребенка, продолжала старушка, ему дали почитать книжку, книжка эта понравилась ему, а картинки еще болѣе; хозяева о книжкѣ забыли, а ребенокъ мой и радъ тому....
— Бабушка! бабушка! перебивали другъ друга Миша съ Лизой.
— Нѣтъ, постойте, пустите! кричалъ Миша, расталкивая сестеръ и пробираясь къ старушкѣ, пустите! Я, бабушка, знаю, что ты обо мнѣ говоришь! Я не кралъ книжку у Луи, а такъ просто она лежала у меня; я пожалуй отдамъ, я не хочу ее больше! мнѣ ее не надо! говорилъ мальчикъ, совѣстясь того имени, какимъ назвала бабушка его дѣло.
— Хорошо, дружокъ, отдай, да поскорѣе, и впередъ не оставляй у себя чужаго.
Потомъ старушка повернулась къ дѣвочкамъ и сказала: — Ну что, Лизочка, и у тебя есть «зачитанная книжка?» какъ обыкновенно говорятъ о такихъ книгахъ, прибавила бабушка.
— Да–съ, отвѣчала раскраснѣвшаяся Лиза, вопросительно посматривая на Зину. Обѣ дѣвочки охотно зачитывали тѣ книги, которыя имъ нравились; дѣтямъ и въ голову не приходило, какъ зовется такое дѣло.
— Осмотрите все, друзья мои, одобрительно сказала имъ бабушка, соберите все чужое и отдайте по принадлежности.
— А если подумаютъ, заикнулась Зина, что мы....
— Ничего не подумаютъ, дружокъ; хорошенько извинитесь въ томъ, что долго задержали книги, и на этотъ разъ конецъ дѣлу; а впередъ вы ничего подобнаго не сдѣлаете, сказала старушка, приголубивая обѣихъ внучекъ.
Лиза крѣпко прижалась къ бабушкѣ, Зину же удивила эта ласка: дѣвочка не привыкла къ ободренiю, а между тѣмъ оно такъ необходимо! Старушка чувствовала это и ласкою охотно вызывала дѣтей на подвиги, на борьбу самихъ съ собою; дѣтское раздумье, неохота и рѣшимость, въ ея глазахъ, были молодые всходы будущаго хлѣба.
— Ну, дѣтки, у насъ еще остались двѣ заповѣди: не лги и не завидуй.
— Нѣтъ, бабушка, не такъ, поправила ее Саша, девятая заповѣдь вотъ какая: не свидѣтельствуй на друга твоего свидѣтельства ложна.
— Саша, вѣдь это и значитъ не лги, сказала Аля.
Мудрено показалось Сашѣ, что та заповѣдь, которую ей даже трудно выговорить, была такъ проста; дѣвочка ждала, что скажетъ бабушка, а бабушка, кивнувъ ей утвердительно головой, сказала:
— Господь желаетъ, чтобы мы любили другъ друга, и чтобы всѣ были дружны межъ собою; потому–то въ словѣ Божiемъ говорится о каждомъ человѣкѣ, какъ о ближнемъ, о братѣ и другѣ нашемъ; заказывая свидѣтельствовать ложь, Господь заповѣдуетъ не говорить лжи на друга; стало быть, ложь, на кого бы то ни было, есть грѣхъ противъ девятой заповѣди, да желать себѣ чужаго добра, то есть завидовать чему нибудь, запрещаетъ десятая заповѣдь. Ну вотъ, дѣти, и конецъ. На первый разъ вы и не запомните всего; повторимъ же вкратцѣ все, начиная съ конца: въ десятой Господь не велитъ завидовать, въ девятой лгать, въ осьмой не красть, седьмая васъ не касается, шестая не велитъ убивать и сильно гнѣваться, въ пятой приказано чтить отца и мать, а въ четырехъ первыхъ сказано, какъ знать и чтить самого Бога. Вотъ, дѣти, вамъ все, чего Господь отъ насъ хочетъ; помните это и старайтесь дѣлать такъ, какъ Онъ велитъ; и вамъ будетъ хорошо и другимъ легко!
Дѣти задумчиво стояли передъ старушкой, а она опять принялась разбирать и вязать узелки: бабушка любила заниматься дѣломъ, а еще болѣе того любила задавать мысленную работу дѣтскимъ головкамъ. Дѣти еще постояли, подумали про себя и разошлись понемногу; бабушка задала имъ задачу не на часъ и не на день, а на всю жизнь.
На другой день Луи получилъ посылку съ запечатанной запиской; на облаткѣ бѣжала сѣрая лягавая собака съ длинными ушами и несла письмо съ красной печатью. Луи посмотрѣлъ на облаточку, разорвалъ обертку, но записки прочитать не смогъ, потому что не зналъ прописныхъ буквъ, а въ запискѣ было четко и старательно написано: «Луи! спасибо за книгу: мнѣ ее больше не надо!
«Миша.»
Потомъ слѣдовала приписка, вѣроятно по бабушкину совѣту: «Ты извини пожалуйста, что я ее задержалъ. Я тебѣ, если хочешь, дамъ читать свою новую, съ картинками. Напиши, хочешь ли?»
Лиза съ Зиночкой, прiѣхавъ отъ бабушки, еще съ вечера приготовили вязку книгъ, но записки должны были писать по–французски, потомъ отложить ее для поправки учителю, потомъ переписать, потомъ показать матери. Все это для дѣтей долго, какъ бы не остыло ихъ доброе желанiе!
_____


Шестинедѣльное заключенiе.
___

Нынѣшнюю зиму корь сильно перебираетъ дѣтей, болѣзнь неопасная сама по себѣ, но иногда тяжелая по послѣдствiямъ; оттого–то доктора, боясь простуды послѣ кори, держатъ дѣтей въ положеномъ шестинедѣльномъ заключенiи; многiя дѣти оправляются въ три–четыре недѣли и бываютъ здоровы на видъ, но имъ еще не позволяютъ гулять и даже не выпускаютъ ихъ изъ внутреннихъ комнатъ; дѣти скучаютъ своимъ заключенiемъ и не знаютъ какъ дождаться конца срока. Такъ скучаютъ изо дня въ день внучатныя сестрицы Саши съ Мишей; ихъ не пускаютъ съ верху; тамъ, въ низенькихъ дѣтскихъ, сидятъ Лиза съ Зиной и не знаютъ, какъ и чѣмъ укоротить срокъ; мать ихъ приходитъ къ нимъ раза два въ день съ работой, или читаетъ имъ что нибудь; навѣщаетъ ихъ также дядя ихъ Алексей Романовичъ, который не боится кори, потому что у дочери его Али уже была корь. Какъ ждутъ дѣвочки прихода матери или дяди!
На верху живутъ онѣ не однѣ съ няней да меньшими сестрицами, съ ними помѣщается ихъ гувернантка, но отъ этой имъ мало пользы. Во время болѣзни она не считаетъ своимъ дѣломъ ухаживать за больными, а еще менѣе забавлять и занимать выздоравливающихъ — она не знаетъ, куда ей самой дѣваться со своею скукой. Эта бѣдная труженица не изъ тѣхъ, что съ любовью, или хотя бы только съ покорностью, обреклись на великiй подвигъ воспитанiя; Ѳедосья Ивановна проводитъ большую часть дня въ спаньѣ или въ чтенiи романовъ, она и теперь лежитъ на кушеткѣ, повернувшись лицомъ къ стѣнѣ. Подросточекъ Зина сидитъ ни на что не глядя, ничего не думая, сидитъ, опершись бородою на руки; десятилѣтняя Лиза ходитъ, слоняясь изъ угла въ уголъ, изъ одной дѣтской въ другую; посмотрѣла она на няню, которая, сидя у качалки, штопала маленькiй чулочекъ, надѣвъ его на деревянную ложку; взглянула на маленькую Софочку, которая почти съ головой ушла въ лоскутный ящикъ, гдѣ она рылась. Скучно, подумала Лиза — и повернула въ свою дѣтскую; тамъ все по–старому: тѣ же орѣховыя кроватки съ чистымъ бѣльемъ и съ шерстяными одѣяльцами, но онѣ уже такъ надоѣли дѣтямъ! тѣ же полочки съ игрушками, но и на нихъ не хочется смотрѣть. Лиза вошла въ комнату гувернантки: та лежала молча, — быть можетъ спала; поодаль отъ нея сидѣла Зина и стригла бумагу, и ножницы ходили у нея вкось и вкривь, зря. Скучно! прошептала Лиза, и прошла тихонько къ окну; въ большомъ запыленомъ зеркалѣ промелькнула ея худенькая фигурка; дѣвочка подошла къ окну, на немъ въ углу примерзла куча папиросныхъ окурковъ, шелухи и оческовъ волосъ; Лиза потянула оттуда высунувшуюся шпильку, но шпилька крѣпко примерзла.
— Барышня, Лизавета Петровна! отойди, сударыня, отъ окна, простудишься, проговорила досужая няня, заглядывая въ дверь.
Лиза повернулась и побрела къ орѣховымъ ширмамъ, приподняла оборванную тафту и заглянула за нихъ; тамъ все было въ обычномъ порядкѣ: одна туфля лежала подъ кроватью, другая валялась среди пола, умывальный столикъ былъ залитъ водой, угольный порошокъ разсыпанъ, полотенце брошено на полъ — однимъ словомъ, и здѣсь все было по старому.
— Ахъ, какъ скучно! душечка Фанни Ивановна, что бы мнѣ подѣлать? спросила она свою гувернантку.
Но Ѳедосья Ивановна не откликалась.
Постоявъ немного надъ кушеткой, дѣвочка заговорила громче прежняго: Что бы мнѣ подѣлать? Фанни Ивановна!.... А Фанни Ивановна! что бы мнѣ подѣлать?
Гувернантка молчала. Лизино причитанiе становилось все болѣе и болѣе настойчивымъ.
— Ахъ, да отстань! гнѣвно закричала Ѳедосья Ивановна, — ну займись чѣмъ нибудь, прибавила она нѣсколько тише.
— Да чѣмъ же мнѣ заняться? чуть не плача проговорила Лиза.
— Займись тѣмъ же, чѣмъ Зина.
— Да Зина ничѣмъ не занимается, сказала дѣвочка, и побрела во вторую дѣтскую, откуда слышалось веселое щебетанiе Софочки. Ужь хоть бы Лиля проснулась, думала Лиза, я бы покачалась съ нею на креслицѣ! «Лизя, Лизя, сядь, я тебя налязю,» картавила Софочка, прыгая передъ сестрой съ лоскуткомъ въ рукахъ: няня ея уже сидѣла наряженная, то есть вся обвѣшенная лоскутьями и вырѣзками. Недовольная и кислая Лиза отмахнулась отъ сестры.
— Няня, скучно тебѣ? спросила она.
Няня выглянула изъ–подъ своего наряда, изъ–подъ вырѣзокъ и лоскутьевъ на дѣвочку, посмотрѣла на дверь, и сердито сказала: Нешто я мамзель, чтобы мнѣ скучать? помайся–ка денно и ночно съ больной, да поштопай–ка съ мое, да пригляди за горничной, чтобы порядокъ былъ въ комнатѣ, такъ небось скуку забудешь!
Слова эти Лиза приняла на свой счетъ и поспѣшила отвѣтить, что не умѣетъ штопать.
— И поучиться бы не грѣхъ, вѣдь вамъ, Лизавета Петровна, одиннадцатый годокъ пошелъ!
Сказавъ это, няня порылась въ какомъ–то узелкѣ, достала маленькiй чулочекъ и дала его вязать Лизѣ, говоря: «Вяжи, Лизанька, нужды нѣтъ что пятка». Дѣти обыкновенно не любятъ биться надъ пяткой чулка, но Лизѣ такъ было скучно, что она даже и этому дѣлу обрадовалась. Вотъ и принялись няня съ барышней взапуски работать, а Софочка бѣгаетъ, роется въ лоскутьяхъ, выбираетъ самые лучшiе и наряжаетъ ими сестрицу, которая теперь уже не сердится и не отгоняетъ малютку, потому что сама занята и довольна; большая часть дѣтскихъ шалостей и капризовъ бываютъ отъ праздности. Въ комнатѣ же Ѳедосьи Ивановны все еще раздается мѣрное звяканье ножницами: этой забавой Зина коротаетъ свой скучный шестинедѣльный срокъ.
Зиночка была очень запущена, какъ въ нравственномъ, такъ и умственномъ развитiи; все, что ни дѣлала она, все было ради похвалы и напоказъ; услуживала ли она старшимъ, уступала ли что меньшимъ — все это дѣлала она, чтобы сказали ей: «Ахъ, какая милая дѣвочка, какое у нея рѣдкое сердце!» Потѣшить ребенка для его радости или помочь кому изъ одного только желанiя услужить, — этого бѣдная дѣвочка не понимала. Всѣ помыслы ея сосредоточивались на ней самой: Это я себѣ выпрошу, а это отдамъ, за это меня навѣрно похвалятъ, думала она про себя. Училась Зина также изъ–за похвалы; память у нея была отличная, затверживала она уроки скоро и легко, но понять, сообразить и вывести заключенiе — на это у нея не доставало умѣнiя. Всѣ знакомые дивились успѣхамъ ея въ языкахъ и звали Зину умницей; отъ этого дѣтское себялюбiе росло, а истинно умственное и нравственное развитiе глохло.
Около часу сидитъ Лиза подлѣ няни и вяжетъ чулочекъ; гладкiе ряды скоро провязываются, но изнанка плохо дается: петельки упрямятся, ихъ трудно вывертывать, иглы скрыпятъ и ниточка отволгла, даже потъ выступилъ на лбу у дѣвочки. Няня заглядываетъ въ чулокъ: «Эхъ, Лизанька, что грязи–то ты мнѣ навязала!» думаетъ она, но не говоритъ, потому что ей жаль прилежную дѣвочку. «Ну вотъ, умница,» говоритъ няня вслухъ, «смотри сколько навязала!» Лиза весело усмѣхнулась и подернула вязанiе на спицахъ; вдругъ чулокъ полетѣлъ на полъ, а сама вязея пустилась бѣгомъ на встрѣчу дядѣ — она еще внизу, въ коридорѣ, заслышала его мѣрную, ровную походку!
— Здравствуйте, дѣтки, что подѣлываете? весело спросилъ Алексѣй Романовичъ, здороваясь съ дѣтьми.
— Ничего! ничего не дѣлаемъ! такъ скучно, такъ скучно, что просто ужасъ! закричали дѣти, перебивая другъ друга, — и елки–то у насъ не было! и Сашу какъ давно не видали, и Алю тоже!
— Что дѣлать, надо было выдержать срокъ! зато какъ вамъ теперь будетъ весело! Мери, Сережа и Алеша уже гуляютъ, у нихъ оказалась не корь, а другая какая–то пустая сыпь. Моя Аля вчера выкупалась, и завтра собирается къ Сашѣ съ Мишей...
— А мы то! со слезами закричали дѣвочки, мы то! Насъ ужь не выпустятъ!
— Будто! сказалъ дядя, посмѣиваясь надъ вспылившими племянницами; — что же это я слышалъ, будто столовую велѣно потеплѣе протопить, да накрыть три лишнихъ прибора? Дѣти, покраснѣвъ отъ радости и переглянувшись другъ съ другомъ, робко спросили: Дядя, это можетъ быть для гостей?
— Не знаю, друзья, для какихъ именно гостей, но слышалъ я, что велѣно поставить дѣтскiе приборы, да еще слышалъ, что дворникъ таскаетъ и грѣетъ воду къ вечеру, видно кого–то сбираются купать.
— Дядичка, душечка! это мы, это навѣрно насъ хотятъ купать! закричали дѣти, прыгая и мечась въ необузданной радости своей. Смѣхъ, прыганiе, топотъ, поцѣлуи раздавались даже въ сосѣднихъ комнатахъ; няня, оберегая сонъ малютки Лили, притворила тихоничко дверь. Гувернантка охотно бы сдѣлала тоже самое, но не рѣшилась; она очень не жаловала старшаго брата своей хозяйки, за его странный для нея обычай, никогда не восхищаться дѣтскими успѣхами, не хвалить при томъ и наставницы; ей надоѣдалъ также его пытливый, долгiй взглядъ, его пустая бесѣда съ дѣтьми, объ ихъ играхъ и работахъ. Но всего непрiятнѣе сдѣлался ей Алексѣй Романовичъ съ тѣхъ поръ, какъ услыхала она тайный, задушевный и настойчивый разговоръ старшаго брата съ сестрою; съ тѣхъ поръ Ѳедосья Ивановна стала безпокойно оглядываться кругомъ, нѣтъ–ли гдѣ незанятаго мѣста воспитательницы, чувствуя, что здѣсь ей не сдобровать.
— А, а, насля дологу! закричала Софочка, возившаяся около кармановъ дяди; — насля! кричала она, вытаскивая оттуда прекрасный апельсинъ.
— Ну, молодецъ, Софа, что догадалась, а я чуть было не забылъ про нихъ, что же ты теперь станешь дѣлать со своей находкой?
— Скусаю.
— Одна? спросилъ дядя.
Софочка прижала апельсинъ къ горлышку, пригнулась къ нему щекой, подумала съ минутку и весело запрыгавъ сказала: Всѣмъ дамъ, всѣмъ, и тебѣ, и Зинѣ и нянѣ!
— Ну, Лиза, поищи, не найдешь–ли ты чего и на свою долю, сказалъ Алексѣй Романовичъ.
Заслыша дядино предложенiе, Лиза пустилась на поиски и вытащила два апельсина, одинъ за другимъ; дѣвочки весело поблагодарили дядю и раздѣлили ихъ между собой.
— Я свой отнесу мамѣ, сказала Зина.
— И я тоже, но я немножечко возьму себѣ и Лиличкѣ, сказала Лиза. — Дядя, спросила она, вѣдь Лили можно кушать апельсинъ?
— Не знаю, дружокъ, объ Лили спрашивай доктора, она бѣдняжка что–то плохо поправляется, сказалъ вздохнувъ Алексѣй Романовичъ: и, распростясь съ дѣтьми, пошелъ внизъ, а оттуда отправился домой, гдѣ ждала его Аля, единственное дорогое дитя его.
Въ первый разъ прiѣхалъ Алексѣй Романовичъ въ Москву на всю зиму; доселѣ онъ бывалъ здѣсь только наѣздами, но тоска по милой, незабвенной женѣ выжила его изъ деревни и привела сюда; ему нужно было освѣжиться отъ трудовъ и отдохнуть въ родной семьѣ; здѣсь жили почти всѣ его родные: братъ его Сергѣй Романовичъ женился въ одно время съ нимъ, и жилъ съ семьею постоянно въ Москвѣ. Здѣсь же жила единственная ихъ сестра Марья Романовна, мать Зины и Лизы, и наконецъ здѣсь безвыѣздно жилъ задушевный другъ двоюродный братъ его, Михаилъ Павловичъ, отецъ Саши и Миши. Къ великому утѣшенiю Алексѣя Романовича, недавно прiѣхала въ Москву и старушка тетка, — общая ихъ воспитательница; ее любили племянники какъ мать, и какъ съ любимой матерью дѣлились радостью и горемъ.
— Какая то у меня бабушка? спрашивала Аля у отца.
— А вотъ, какъ выздоровѣешь, такъ къ ней къ первой повезу тебя.
— Какая то она, повторила про себя дѣвочка; быть можетъ она похожа на маму? — Дѣтскiй шопотъ отдавался въ сердцѣ отца: постоянная, нѣжная мысль объ утраченной женѣ, и такая же постоянная забота о дочери, были его любимымъ отдыхомъ отъ многостороннихъ трудовъ.
Онъ самъ училъ Алю, самъ вывозилъ ее и самъ ухаживалъ за нею во все время кори; мудрено было найти мать старательнѣе этого отца. Срокъ Алинаго заключенiя оканчивался; завтра она увидится съ братьями и сестрами, завтра увидитъ бабушку, и дядей, и тетю Софью Васильевну, которую она такъ любитъ!
______