НОВЫЯ КНИГИ.
11. Малороссiйскiя Повѣсти разсказываемыя Грицькомъ Основьяненкомъ. Книжка первая. М. 1834, въ тип. Института Восточныхъ языковъ, въ б. 12, 380 стр.
Языкъ Малороссовъ имѣетъ большое преимущество передъ Русскимъ языкомъ, въ области той отрасли Словесности, которую именемъ простодушной отличаютъ отъ такъ называемой чувствительной. Если всю Изящную Словесность раздѣлить, какъ Шиллеръ это сдѣлалъ, на наивную и сентиментальную, то бытъ и языкъ Украйны присвоиваютъ себѣ преимущественно первую. Отъ чего? Бытъ Малороссовъ простъ, умъ не тупъ, воображенiе игриво, шутки отзываются какою–то нѣгою и лѣнью; языкъ, въ окончанiяхъ словъ и въ самомъ образованiи и сочетанiи ихъ, имѣетъ что–то дѣтское, милое, гибкое, напоминающее намъ нѣкоторыя Славянскiя нарѣчiя — Сербское, Болгарское — которыя какъ–то поражаютъ насъ простотою прадѣдовскихъ временъ; — кажется, мы слушаемъ предковъ своихъ. Кромѣ этого, у насъ, Русскихъ, простолюдинъ говоритъ однимъ языкомъ; разговорный языкъ, пестрый, несвязный и не совсѣмъ ясный, другой, а книжный, раздѣляющiйся еще, по слогу, на высокiй, низкiй, среднiй, шуточный, важный и прочее — опять вовсе иной: языкъ Малороссовъ, напротивъ того, сохранилъ всю дѣвственную простоту свою и силу, и всюду себѣ равенъ. Трудно написать по–Русски книгу, о какомъ бы то ни было предметѣ, чтобы ее понялъ каждый мужикъ, ясно, какъ то, что онъ самъ говоритъ; такимъ языкомъ у насъ, доселѣ по крайней мѣрѣ, ничего не написано: задача эта не разгадана. Между тѣмъ, возьмите любое Малороссiйское письмо, читайте его чумакамъ, дивчатамъ, парубкамъ, кому хотите: если предметъ не будетъ выходить изъ круга ихъ понятiй, то языкъ и смыслъ цѣлаго будетъ имъ понятенъ вполнѣ. Вотъ отъ чего неподражаемая простота и естественность въ разсказѣ; натяжекъ, безъ которыхъ мы писать не умудримся, нѣтъ; облагороженный языкъ народа силенъ, ясенъ, простъ, богатъ на мелочи, на шутки, ему доступныя, а — поддѣлать всего этого невозможно.
И такъ, не знаю, можно и должно ли говорить, что для насъ языкъ Малороссовъ не нуженъ, что воскрешать его не къ чему, и проч. Развѣ есть на свѣтѣ языкъ — живой или мертвый — которымъ люди говорятъ или говорили, плакались или радовались, и который бы не стоилъ вниманiя нашего? А если еще и понынѣ сотни тысячъ людей говорятъ этимъ языкомъ, да если языкъ этотъ еще и нашъ, кровный, родной, братскiй, одного съ Русскимъ корня, такъ неужели онъ и тогда еще для насъ лишнiй? По моему, не только можно имъ заниматься для удовольствiя и любопытства, — должно изучать его, какъ пособiе нашего языка. Я, напримѣръ ни сколько не призадумаюсь перенять у Украинцевъ выраженiя: нисенитница, залицаться, женихаться, если вздумаю замѣнить чѣмъ либо обороты: ни то, ни сё; заглядывать кому–либо мимоходомъ въ лице; волочиться, съ добрымъ намѣренiемъ — и прочее. Всякому на то своя власть и воля; но, судя здраво, нѣтъ причины для чего бы не принять короткихъ, сильныхъ, ясныхъ и выразительныхъ выраженiй земляковъ моихъ, если они т. е. не земляки, а выраженiя, неудобопереводимы и вполнѣ соотвѣтствуютъ духу языка нашего, такъ, что по совѣсти тутъ не чего переводить, а должно только измѣнить Малороссiйскiй выговоръ на Русскiй. Можно насчитать также и цѣлые обороты, употребительные въ Малороссiйскомъ языкѣ, и удобопримѣняемые къ Русскому.
Я знаю нѣсколько и Польскiй языкъ, а потому позволю себѣ замѣтить, что, по моему, нѣтъ въ немъ, для Русскаго, той надобности, какъ въ Малороссiйскомъ; не говорю, чтобы намъ не было нужды до него, но языкъ Украйны для насъ важнѣе. Польскiй языкъ слишкомъ удалился, перемѣшался и переродился, смѣшался съ западными языками; это, употребляя извѣстное и пригожее Малороссiйское, выраженiе переводня Славянскаго корня, въ которой уже болѣе половины Нѣмецкихъ и Латинскихъ словъ.
Не смѣю также совѣтовать никому, браться за переводъ повѣстей Основьяненка на Русскiй; это также вышла бы переводня, а не переводъ. Ихъ надобно читать въ подлинникѣ, и читать, право, немудрено. Я на дняхъ читалъ ихъ, напримѣръ, въ образованномъ кругу женщинъ, которыхъ часть не знала вовсе по–Малороссiйски. При первой страницѣ всѣ восклицали: Что это такое? Мы ни слова не понимаемъ! Потомъ, начали останавливать меня рѣже, спрашивая только объясненiя, на то, на другое; а потомъ, стали вслушиваться внимательно; и когда я, послѣ первой четверти разсказа или повѣсти хотѣлъ кончить — всѣ просили въ голосъ продолжать, увѣряя, что уже почти все понимаютъ, и мы читали книжку Основьяненка четыре вечера сряду, доколѣ ни кончили ее всю, отъ доски до доски. Стоитъ ли переводить, и — искажать книгу, которую такъ легко понимать въ подлинникѣ, и тѣшиться и радоваться неподражаемою простотою оборотовъ и выраженiй?
Въ трехъ Повѣстяхъ Основьяненка, не наткнулся я ни на одно шероховатое мѣсто, не видалъ ни одной натяжки, ни въ дѣйствiи, ни въ разсказѣ. Если самъ Основьяненко заставитъ меня помудровать надъ его разсказами, то скажу, что я бы далъ имъ иное заглавiе, а именно, не Русское, а Малороссiйское; да еще сократилъ бы, можетъ быть, нѣсколько, кой–какiя явленiя въ Марусѣ, и то потому только, что не сумѣлъ бы разсказать всего этого такъ мастерски, какъ онъ. Далѣе не знаю къ чему придраться, — ей, ей не знаю. Основьяненко великiй мастеръ своего дѣла: если Кузьма Трофимовичъ его мастерски писалъ портреты, съ ведра, со свиньи, да съ поповой кобылы — то Григорiй Ѳедоровичъ далеко превзошелъ его въ писанiи портретовъ со всѣго, что только есть крещенаго или живаго и неживаго на православной Украйнѣ. У него каждое лице написано съ такою живостiю, что я встрѣчалъ подобные патреты только въ живописи Марлинскаго и Крылова. Пусть я буду безъ вины виноватъ, коли это не правда! А какъ мастерски выведены и сведены концы — какъ просто и замысловато выставленъ бытъ и всѣ обычаи Малороссовъ — въ какомъ совершенстѣ и чистотѣ сохраненъ языкъ ихъ, который, во многихъ опытахъ земляковъ нашихъ, искаженъ; — съ какимъ неподражаемымъ искусствомъ Основьяненко заставляетъ иногда хохловъ своихъ говорить по–Русски, по–Московски, чтобы тѣмъ показать, что они у него люди бывалые.... все это надобно видѣть въ подлинникѣ, а не въ переводѣ. Сверхъ того, Основьяненко первый, покусившiйся обработывать предметы свои на Малороссiйскомъ языкѣ не на изнанку, а на лице.
Чтобы дать тѣмъ, которые еще не читали Повѣстей Основьяненка, мѣрило, или какъ говорятъ на Волгѣ, находку, чтобы они знали, на какой аршинъ ихъ мѣрять, скажу, что: Салдацькiй патретъ, Марусю и Мертвецькiй Велык–день, надобно поставить на одну полку, съ Нѣмцами Асмусомъ и Гебелемъ. По чему нельзя переводить послѣдняго со Швейцарскаго на Нѣмецкое нарѣчiе — я впрочемъ знаю, что онъ переведенъ — по тому самому нельзя и Основьяненка перелагать съ Малороссiйскаго на Русское: простота и самобытность Швейцарскаго и Украинскаго языковъ неподражаемы, недостижимы въ переводѣ. Нѣкто назвалъ у насъ, въ повременномъ изданiи своемъ, Гебеля милымъ болтуномъ, и — только; я истинно и глубоко уважаю заслуги и даже вкусъ и разборы этого писателя; но — виноватъ — въ этомъ случаѣ съ нимъ вовсе несогласенъ. На людей, которые держатся одного съ нимъ мнѣнiя, Повѣсти Основьянка не сдѣлаютъ того разительнаго впечатлѣнiя, какъ на насъ, перечитывающихъ Гебеля и Асмуса двадцать разъ, и всегда съ новымъ удовольствiемъ. Замѣтимъ еще и то: нравственность, которою Грыцько поселяетъ между земляками своими по средствомъ этихъ разсказовъ — достойна всякаго уваженiя; а умѣнье его, дѣлать это непримѣтно и безъ малѣйшихъ натяжекъ, достойно искренней благодарности, и ручается за хорошiй успѣхъ: человѣкъ ничего такъ не боится, какъ голыхъ наставленiй, нагихъ поученiй; добрый примѣръ, напротивъ, и незамѣтно скрытые въ притчахъ и въ самомъ дѣйствiи лицъ добрые совѣты и нравоученiя — принимаются усердно и, въ тихомолку, исполняются на самомъ дѣлѣ.
(Окончанiе впредь.)
НОВЫЯ КНИГИ.
Окончанiе статьи о книгѣ: Малороссiйскiя Повѣсти, разсказываемыя Грицькомъ Основьяненкомъ.
Для разбирателей, которые берутся не за свое дѣло, написалъ Грицько Латынску побрехеньку: Салдацьскiй Патретъ. И Грицько будетъ сидѣть за книжицей своей, какъ Кузьма за патретомъ, и будетъ говорить, выглядывая: Швецъ! знай свое шевство, а у кравецство не мишайся! то есть: коли–де кто дѣльное и толковое что укажетъ, такъ повинюсь и поправлю; а коли станете судить и вкривь и вкось, такъ я скажу вамъ, по нашему, зась!
И жаль и досадно, коли Малороссiйкiй языкъ устрашитъ читателей нашихъ, и коли по этому одному не признаютъ цѣны Повѣстей Основьяненка, а на совѣстный судъ, видно, надѣяться нѣчего. Грицько Основьяненко, праводушный человѣкъ по своему искусству. Не хочу и не стану разбирать письма его отъ ковыки до ковыки; не мое это дѣло да и не думаю, чтобы кому отъ этого прибыло. На тѣхъ, которые берутся за народную, а слѣдовательно родную книгу, по нуждѣ и по крайности, словомъ, которыхъ желудокъ не варитъ еще ничего доморощеннаго — на тѣхъ не угодишь, и ихъ не вразумишь; дѣти ихъ будутъ, авось, поумнѣе, — а горбатаго исправитъ могила. Но если бы доброхотная рѣчь моя заставила повѣрить мнѣ на слово ту половину читателей, которая, прислушиваясь иногда къ шуму, говору, крику и разноголосицѣ нашего письмословнаго судилища, отварачивается и бѣжитъ отъ него заткнувъ уши, не зная, и не находя ни какихъ болѣе примѣтъ, по коимъ бы можно свѣрять и признаватъ правду и неправду; если бы хотя одинъ добрый человѣкъ, повѣривъ честной подписи моей, прочелъ книжку, о которой я говорю — и прочелъ бы ее, коли онъ не природный Малороссъ, со вниманiемъ, или, еще лучше, сталъ бы слушать, какъ читаетъ Малороссъ — и сказалъ бы послѣ: правду сказывалъ казакъ — такъ съ меня и довольно, и пусть послѣ того метаются на меня кому и сколько угодно и пригоже — не отзовусь. Я самъ новичокъ на письмѣ; я самъ еще нуждаюсь въ добромъ отзывѣ присяжныхъ браковщиковъ, и знаю также что меня ожидаетъ впередъ за такую рѣчь, какъ я теперь повелъ — но, ей ей, совѣсти казачей больно молчать; дѣлайте со мною что знаете — я стану дѣлать, чего покинуть не могу.
Когда написалъ я это то пришло мнѣ на умъ небольшое приключенiе, видѣнное и нажитое мною на вѣку своемъ — взбрело на умъ, можетъ быть, по сходству нынѣшняго и тогдашняго положенiя моего.
Я былъ однажды позванъ на небольшой свадебный пиръ. Старикъ выдавалъ дочь, и звалъ встрѣчнаго и поперечнаго, и поймавъ за руку, отбиралъ честное слово, что будешь. Такъ попался и я, и много народу опричь меня. Начало свадьбы было и доброе, и честное; а тамъ какъ нашло туда и шушвали и всякой всячины, а старикъ все зазывалъ да приговаривалъ: милости просимъ! да, знай, гналъ подносъ за подносомъ въ круговую — то, оглянуться не успѣли, какъ нѣсколькихъ человѣкъ, зашедшихъ видно со двора, съ холоду, на теплѣ поразобрало, и съ мига на мигъ ожидали мы бѣды. И не миновала: одинъ гость растворилъ дверь въ сѣни, для того, что ему стало душно; другой, надо быть Нѣмецъ, боялся простуды, за себя ли, за пару ли свою, и сталъ двери затворять; завязалась небольшая непрiятность, которая однако же, ко всеобщей потѣхѣ, вскорѣ развязалась парою — не при васъ будь сказано — добрыхъ заушинъ. Слово за словомъ то есть: подзатыльникъ за подзатыльникомъ, и крупный разговоръ сдѣлался довольно общимъ; кто, желая разнять супротивниковъ, самъ попадался подъ сорвавшуюся съ того, либо съ другаго, десницу; кто начнетъ, засучивъ рукава, мстить богатырски за брата или друга — словомъ, недоумѣнiе разливалось огненной волной по всему плясовому покою, и личность зрителей была не въ безопасности.
Въ это время глянулъ я на сосѣда своего, человѣка почтенныхъ лѣтъ и наружности, который сидѣлъ, за недостаткомъ употребительнѣйшаго сѣдалища, на огромномъ, окованномъ сундукѣ. Онъ доставалъ, въ тихомолку, не оглядываясь и не роняя словечка, изъ жилеточнаго кармана своего, крестикъ за крестикомъ, медальку за медалькою, и навѣшивалъ ихъ чинно и спокойно, въ петлицы чернаго фрака своего. Потомъ, просидѣлъ молча и сложивъ руки, до окончанiя зрѣлища, и до очистки дверей отъ толкотни и давки — взялъ шляпу и отправился домой.
Если слѣдовать у насъ приглашенiю или призыву письмословнаго званiя своего, и высказать, разъ, другой, по совѣсти и убѣжденiю, что тебѣ вздумается, то и гляди, попадешь въ такую потасовку, что, опамятовавшись на чужомъ пиру съ похмѣлья, спохватишься, какъ бы только отчураться, отмолиться, во что бы прiодѣться, чтобы благородства твоего не запамятовали, чтобы не досталось, какъ иному, на свадьбѣ, гдѣ начало было доброе, да исходъ поганъ!
Благое дѣло, коли знающiй и добросовѣстный человѣкъ надоумитъ насъ, темныхъ людей, что читать, чего не читать — а между тѣмъ, ей, ей, мало славы тому, кто пописываетъ и судитъ и рядитъ и оцѣнку кладетъ, по какимъ либо постороннимъ видамъ, хоть бы, напримѣръ, для того, чтобы поразсмѣшить читателей; чтобы какой нибудь, нашъ братъ, сидя съ трубкою въ зубахъ, да съ журнальцемъ, сказалъ: То–то острякъ! Ужъ что словечко повыронитъ — то словно пальцемъ подъ бока ковырнетъ!!! Знаете ли что, господа? Не дай Богъ мнѣ затронуть никого, я этого не хочу; я самъ боюсь, говорю, помазка вашего, какъ огня — но можно мимоходомъ мазнуть по спинѣ и честнаго человѣка: и будутъ школяры смѣяться на улицѣ на него; усмѣхнется ину пору, можетъ статься, и порядочный человѣкъ, нехотя согрѣшишь — а что онъ скажетъ вамъ, пересмѣявшись? Не хочу того и пересказывать — сами догадаетесь. А знаете ли еще что? Чтобы навести худую славу на дѣвушку, не нужно итти на базаръ и кричатъ съ помосту, на весь народъ: такая–то сдѣлала то и то; совсѣмъ нѣтъ: въ потемкахъ лучшiя гулючки; чтобы обезславить дѣвушку, довольно, къ мѣсту и во время, покачать головою, пожать плечами, скорчить такую, сякую рожицу — и — замолчать; и этого довольно. Да что жъ вамъ, господа, въ этомъ за слава? Какая прибыль? Развѣ душа на томъ свѣтѣ не нужна? Или все это шуточки, для смѣха и потѣхи зрителей, раёчной команды? Шутите, коли васъ, весельчаковъ, на это станетъ; шутите, господа! что съ вами, съ весельчаками станешь дѣлать!
Въ заключенiе скажу только, что я Грицька Основьяненка, который подарилъ и мнѣ одну Повѣсть свою, не знаю въ глаза; онъ мнѣ ни сватъ, ни братъ, ни кумъ.
В. Луганскiй.