ЖИЗНЬ ДЖИНГИЗЪ–ХАНА.

Татарская Сказка (1).
_______

Отдѣленiе первое.

Родословiе Джингизъ–Хана.
_______

Во имя Бога милосердаго въ мiрѣ семъ ко всякому, въ будущемъ къ однимъ правовѣрнымъ (2).

У Ноя, Пророка благословенной памяти (3), было четыре сына и четыре дочери. Одинъ сынъ Хамъ, одинъ Семъ, еще одинъ Кенгамъ, а четвертый Яфетъ; имена дочерей были: первой Рахубъ, второй Зехубъ, третьей Рехетъ, а четвертой Зехутъ (*). Племя Хама, Арабы; племя Сема, Персiяне; а племя Кенгама, который погибъ въ потопѣ, пресѣклось. Племя Яфета есть народъ Греческiй. Яфета также называютъ и Абулджаханомъ. Абулджахана сынъ Бакыръ–Ханъ, коего сынъ Уджа–Ханъ; этотъ сынъ Узъ–Ханъ; этого сынъ Кукъ–Ханъ; этого сынъ Бугара–Ханъ; этого сынъ Кара–Ханъ; этого сынъ Кунымъ–Ханъ; этого сынъ Руджамъ–Ханъ; этого сынъ Самсуджи; этого сынъ Салырсоучи; этого сынъ Сакабирунъ; этого сынъ Качумарганъ; этого сынъ Качуманъ; этого сынъ Карадманъ; этого сынъ Турмтай–Чачанъ; этого сынъ Тумаулъ–Марганъ; этого сынъ Дуинбаянъ; этого сынъ: Джингизъ–Ханъ; этого сынъ Юджи–Ханъ; этого сынъ Саинъ–Ханъ; этого сынъ Сартакъ–Ханъ; этого сынъ: Буртанъ–Ханъ; этого сынъ: Тугали–Ханъ; этого сынъ Туктаты–Ханъ; этого сынъ Узбекъ–Ханъ; этого сынъ Дженибекъ–Ханъ; этого сынъ Бирдибекъ–Ханъ; этого сынъ Шабакъ–Ханъ; этого сынъ Муртаза–Ханъ; этого сынъ Кучумъ–Ханъ; этого сынъ Арсланъ–Ханъ; этого сынъ Берганъ–Султанъ; а Берганъ–Султанъ, бывъ въ заключенiи у Русскихъ, принялъ ихъ вѣру.

Отдѣленiе второе.
Повѣствованiе о Джингизъ–Ханѣ.

Мы хотимъ говорить о первыхъ предкахъ Джингиза, по матери. Въ древнее время стоялъ на бѣломъ морѣ городъ Мальта. Имя Хана этого города было: Алтынъ–Ханъ; имя Ханши: Курляучъ. Отъ царственной четы этой родилась дочь, которой дано было имя: Аламалымъ–Куркли. И не показывая ее ни лунѣ, ни солнцу, заключили ее въ сорока–саженныя каменныя палаты, а красота Аламалымъ была такова, что отъ улыбки ея сухое дерево пускало листья и голая земля покрывалась травою. Когда она чесала волоса, то сыпался жемчугъ, а гдѣ плевала, тамъ выростало серебро и золото; и душа ея была превосходнѣйшая изъ рожденныхъ въ мiрѣ семъ. Изъ всѣхъ нянекъ, за нею ходившихъ, Урдаханъ была къ ней ближе прочихъ. И однажды она (Аламалымъ) возмужавъ уже, сказала: о, Урдаханъ! коли выйдешь за палаты мои, наружу, такъ что тамъ увидишь? и то, что называютъ мiромъ, въ этихъ ли стѣнахъ заключается, или есть еще пространство внѣ палатъ моихъ? — То, что называютъ мiромъ, отвѣчала Урдаханъ, есть обширный свѣтъ за предѣломъ палатъ твоихъ, и есть еще вещи, называемыя солнцемъ и луною, и ими–то свѣтелъ бѣлый свѣтъ. Тогда Аламалымъ–Куркли молвила: О Урдаханъ! покажи же ты мнѣ все это! А Урдаханъ отвѣчала: если ты все это увидишь, то умрешь. И ей на это Аламалымъ: умереть, такъ умру, но покажи! Тогда Урдаханъ растворила ставень и яркiй свѣтъ вошелъ. Увидѣвъ его, Аламалымъ–Куркли лишилась чувствъ и упала замертво, а няньки сидя плакали, приговаривая: что теперь скажемъ Хану? — Наконецъ насталъ такой день, что Аламалымъ очнулась, и няньки, радостно вскочивъ, спрашивали: что видѣла ты теперь? Аламалымъ же отвѣчала: отъ давишняго, видѣннаго нами луча солнечнаго, я понесла; чтоже теперь скажете вы отцу моему? ибо самъ Алтынъ–ханъ приходилъ иногда любоваться дочерью своею. И однажды Алтынъ–ханъ, навѣстивъ дочь свою, увидѣлъ что она была беременна, и сказалъ: О дочь! на лицѣ твоемъ высыпали веснушки; какое бѣдствiе съ тобою случилось? Самъ же съ горестiю возвратился въ домъ свой и сказалъ супругѣ: о Курляучъ! во все время нашего брака, такое постыдное дѣло не падало на нашу голову! съ дочерью нашей случилось несчастiе; что теперь дѣлать станемъ? Тогда Курляучъ отвѣчала: теперь ее (дочь нашу) въ землѣ нашей, въ этомъ владѣнiи, выдать нельзя; люди нынѣ сущiе черти; будетъ много огласки, много злорѣчiя; а потому, посадимъ ее (дочь) въ пригожiй ковчегъ, пустимъ на сѣверное море. И такъ, построивъ корабль и посадивъ въ него сорокъ дѣвокъ, дикихъ голубей, золотыхъ ягнятъ, попугая–птицу, неугасимый свѣточъ и неистощимую пищу, пустили золотой ковчегъ неподалеку горы Тура, на сѣверное море, сказавъ: суженый ее не минуетъ.
Потомъ, нѣсколько времени спустя, сынъ Турмтай–Чачана, по имени: Тумаулъ–Марганъ, бывъ огорченъ отцемъ своимъ, вышедъ за предѣлы земли своей, остановился. А съ нимъ было еще 40 человѣкъ; и одинъ изъ нихъ съ однимъ только глазомъ во лбу, по имени Шабасукеръ, Трухменецъ, который, стоя однажды на часахъ, сказалъ; гой Тумаулъ–Марганъ! издали что–то чернѣется; это долженъ быть золотой корабль; онъ идетъ высоко, словно гора черная; я насквозь все вижу; а потому прошу тебя, что внутри, пусть твое будетъ, что снаружи — мое; завтра къ полудню корабль придетъ. Тогда Тумаулъ–Марганъ ему отвѣчалъ: хорошо, пусть такъ булетъ. И на другой день, въ полдень, увидѣли они прибывшiй съ моря корабль; а какъ сломать, его никто не умѣлъ приступиться. Тогда Шабасукеръ, Трухменецъ, сказалъ: гой Тумаулъ–Марганъ; стрѣляй, да и ломай. А Тумаулъ спросилъ: прямо ли стрѣлять, на проломъ, или вкось? — Коли прямо стрѣлять станешь, отвѣчалъ Шабасукеръ, то можешь попасть во что нибудь живое, внутри судна; стрѣляй на искось, да и ломай! Ну ладно, молвилъ Тумаулъ–Марганъ, буду стрѣлять вкось; и, вскинувъ стрѣлку свою на лукъ и натянувъ его, пустилъ ее такъ, что она оторвала отъ ковчега три доски; и за этотъ выстрѣлъ прозванъ Тумаулъ–Марганъ: Кыятъ и нынѣшнiй Кыятскiй народъ имѣетъ корень и начало свое отъ него. Изъ сломаннаго же судна вышли: Аламалымъ–Куркли, съ сорока дѣвками, съ дикими голубями, съ золотыми ягнятами, съ попугаями; все это взялъ Тумаулъ–Марганъ; самый же ковчегъ принадлежалъ Шабасукеру. Тумаулъ–Марганъ разбилъ шатеръ и хотѣлъ объявить Аламалымъ–Куркли женою своею (4); она же говорила: О Марганъ! богъ насъ небѣ отдалъ; я твоя во всякое время, но если бы ты теперь пощадилъ меня, то было бы лучше: во мнѣ уже свершилось зачатiе; и не отъ мужа, а отъ луча солнечнаго. О Марганъ, я прежде бѣлымъ кречетомъ по поднебесью ходила, а теперь спустилась на шею тебѣ, какъ на сосну; вамъ, мужчинамъ, противиться нельзя и не должно; но можно бы, кажется, теперь и не обижать меня. И Марганъ отвѣчалъ: я вѣрю тебѣ, и тебя не обижу, но беру въ жены себѣ. Когда же Тумаулъ–Марганъ дѣйствительно въ истинѣ словъ ея увѣрился, то сказалъ: о Аламалымъ, справедливо, что тебя навѣстилъ одинъ только лучъ солнца, а сама ты дѣвственна и непорочна. И за это онъ полюбилъ ее еще сильнѣе. Она же молвила: о Марганъ! повѣришь ли мнѣ, что я во всю жизнь свою еще и въ глаза мужчины не видывала, и перваго увидѣла тебя. — А Марганъ отвѣчалъ: въ то же время и беременна — и дѣвственна! счастливъ мужъ, который это найдетъ! тогда Аламалымъ сказала: и такъ ты теперь убѣдился въ непорочности моей? — И Марганъ отвѣчалъ: о Аламалымъ–Куркли! доказательствомъ любви моей пусть служитъ то, что деревомъ моимъ отнынѣ да будетъ сосна, птицею моею кречетъ, а тавромъ моимъ мотушка (5). И по этому–то мотушка есть тавро Кыятское. Потомъ, нѣсколько времени спустя, родился мальчикъ: и родители, говоря, что Богъ далъ безчестiе, назвали его безчестiемъ: Дуинбеянъ (6). И еще нѣсколько времени спустя, отецъ Тумаулъ–Маргана, Турметай–Чачанъ, умеръ и Тумаулъ–Марганъ сдѣлался Ханомъ отцовскаго владѣнья. Потомъ уже Аламалымъ–Куркли родила двухъ сыновей: первый былъ: Буденатай, а другой: Бильгутай. Дѣти эти были причиною большой печали и безпокойства матери; и Тумаулъ–Марганъ спросилъ: о, Аламалымъ! люди радуются и веселятся, когда родится сынъ, а ты, родивъ сына, о чемъ кручинишься? И ему на это Аламалымъ–Куркли: я забочусь ради перваго сына моего Дуинъ–беяна: иной, лоси подобно, ложится на цвѣты, иной, подражая свиньѣ, валяется въ грязи. Ты самъ не Ханскiй сынъ и управлять владѣнiемъ не достоинъ; есть пословица: кто не знаетъ, не цѣнитъ достоянiя своего, у того алчные глаза ненасытимы. Буденатай и Бильгутай владѣть не достойны. Я дочь льва; а съ тобой живучи, что я добраго видѣла? — Хорошо, сказалъ Марганъ, что же теперь велишь дѣлать? — Аламалымъ отвѣчала: по смерти твоей Буденатай и Бильгутай наслѣдуютъ власть и я печалюсь ради сына моего, рожденнаго отъ луча солнечнаго; должно двухъ сыновъ нашихъ, Буденатая и Бильгутая отправить въ Калмыки. И такъ Тумаулъ–Марганъ–Ханъ отправилъ двухъ сыновей этихъ въ Калмыки и еще каждому изъ двухъ придалъ по семи слугъ; и они (сыновья) жили оба и управляли народомъ и землею Калмыцкою. И такъ владѣльцы Калмыковъ ведутъ начало и корень отъ Бильгутая и Буденатая.
Удаливъ такимъ образомъ этихъ двухъ, взяли невѣсту для Дуинбеяна. Племени Алтынъ–Хана было семь Султановъ: имя меньшаго было: Тулюкли; дочь его Алангу взята была за Дуинъ–Беяна. Отъ Дуинъ–Беяна и отъ Алангу произошло три сына: первому имя Будеиджаръ, второму Кагынджаръ, третьему Салджутъ. Кыятскiй родъ произошелъ отъ Будеиджара. Китайское поколѣнiе отъ Кагынджара, Салджутское отъ Салджута. Теперь же Тумаулъ–Марганъ ханствовалъ двадцать лѣтъ: тамъ Дуинъ–Беянъ девятнадцать лѣтъ; и Дуинъ–Беянъ, собравъ три дня до смерти своей Бековъ и народъ, говорилъ: о, увы, гой, други мои! О, народъ! знайте, что никому изъ насъ не освободиться отъ смерти; коли срокъ на исходѣ, то зелья и снадобья нѣтъ. Я думалъ умереть вмѣстѣ съ поятою женою моею Алангу, теперь же, срокъ приспѣлъ; я умираю, а вы остаетесь. И такъ, о народъ! завѣщанiе мое къ вамъ будетъ такое: Рожденные отъ меня три сына, Будеиджаръ, Кагынджаръ и Салджутъ, владѣть и ханствовать не достойны. Послѣ смерти моей низойду я на супругу мою Алангу, во снѣ, зачатiемъ, и родится сынъ, достойный владѣть и управлять вами: ожидайте его, о дѣти черни, съ вѣрою: а знаменiе этому будетъ такое, что послѣ смерти моей низойду я солнцемъ, а выйду волкомъ, и вотъ въ чемъ меня признаете. Послѣ таковаго завѣщанiя Дуинъ–Беянъ отошелъ отъ мiра сего и скончался.
По смерти Дуинъ–Беяна два меньшiе брата его, Буденатай и Бильгутай, находясь у Калмыковъ и услышавъ, что старшiй братъ ихъ Дуинъ–Беянъ, умеръ, а сноха Алангу овдовѣла, пришли править тризну. Они поминали брата вмѣстѣ съ тридцатью тремя тысячами слугъ, а потомъ, оба сказали: сноха наша Алангу тоскуетъ и горюетъ по старшемъ братѣ нашемъ; — сами же сѣли на борзыхъ коней и помчались на охоту. И поймавъ на горѣ Баиръ оленя, взяли его живьемъ и отправились домой. На возвратномъ пути встрѣтила ихъ вышедшая изъ лѣсу толпа людей: и охотники ихъ допрашивали: гой, вы, отколѣ взялись вы, и что вы за люди? И тѣ отвѣчали: на вопросъ вашъ скажемъ, что мы находимся въ бѣгствѣ изъ города Китая; а вы, кто вы таковы и что за люди? — И эти отвѣчали: мы предводители Калмыковъ, Буденатай и Бильгутай. И толпа опять возговорила: мы прибыли сюда послѣ трехмѣсячнаго пути; пища у насъ вышла вся, мы изголодали — будьте милосерды, дайте намъ чего нибудь поѣсть: отдайте хотя этого оленя, и доброе дѣло сотворите! Но тѣ отвѣчали: а для чего же вы бѣжали отъ начальниковъ своихъ? За это пропадайте вы голодомъ, и по этому живаго оленя мы вамъ не дадимъ. У насъ есть покинутая вдова, сноха наша, она тоскуетъ по братѣ нашемъ; для потѣхи ея веземъ этого оленя, чтобы развеселить сердце ея. Тѣ же возразили: о други, коли такъ, то возмите у насъ сына, мальчика, а намъ отдайте оленя, и не заставьте умереть голодомъ. Отдавъ этимъ баранiй окорокъ, тѣ взяли себѣ мальчика. Сами же, будучи довольны, говорили: и это годится для забавы и потѣхи снохи нашей. Имя мальчика этого было: Ялынъ; отецъ его былъ: Манктайбiй, отъ крайней немощи и голода, отдалъ онъ сына за баранiй окорокъ. Когдаже Буденатай и Билькутай, взявъ этого мальчика, пришли домой, то поручили его снохѣ своей, говоря: онъ пригодится снохѣ нашей Алангу, чтобы пасти табунъ и дѣлать кумызъ. Но Алангу, зная происхожденiе и родъ его (Ялына), воспитывала его хорошо.
Послѣ всего этого Буденатай и Бильгутай сказали: ну, сноха наша, теперь позволь намъ ѣхать во–свояси; по прибытiи нашемъ сюда, получили мы, черезъ посланца, дурное извѣстiе отъ Тангутовъ, и должны нынѣ возвратиться. Тогда Алангу отвѣчала: О, увы, гой, о дѣвери мои Буденатай и Бильгутай! вамъ можно бы еще немного позамедлить здѣсь: три сына мои, Будеиджаръ, Кагенджаръ и Салджутъ, не уважаютъ народа своего; они съ несправедливостiю угнетаютъ и тяготятъ подданныхъ и не внемлютъ словамъ моимъ. И такъ, вы могли бы надѣлить дѣтей моихъ умомъ и увѣщанiемъ. Буденатай и Бильгутай сказали: О, сноха наша! Умъ нашъ, увѣщанiе и завѣщанiе наше, будутъ такiе: племянникамъ нашимъ тебя, Бековъ и старшинъ мiрскихъ почитать и жить со всѣми вами въ ладахъ; судить и рядить справедливо. Далѣе: знайте, что добраго владѣнiя признаки такiе: болѣе прiятелей, а менѣе недруговъ наживать, города окопами обносить; широкiя ворота оставлять; врагамъ своимъ и чужой земли подданнымъ тайнъ своихъ не повѣрять; почетныхъ старшинъ провожать въ переднiй уголъ, а меньшихъ и молодыхъ заставлять имъ прислуживать. Теперь, знайте же и признаки дурнаго народа: онъ свою землю хулитъ, чужую восхваляетъ; свой родъ бранитъ, чужой родъ превозноситъ; своихъ старшинъ презираетъ, чужихъ почитаетъ; у него старый молчитъ, малый говоритъ; отецъ молчитъ, а сынъ шумитъ; народъ же всему этому насмѣхается. А коли самъ владѣтель слушаетъ молокососа на рыжей клячѣ и у него совѣта проситъ, то онъ не владѣтель, ниже мужъ; коли мiръ миру знать не хочетъ, такъ и мiръ тотъ мiромъ не зови; кто отродясь хозяиномъ не бывалъ, да скотомъ обзаведется, тотъ заставитъ скотину встать, да оборъ жевать; кто сокольничимъ не бывалъ, тотъ, чего добраго, и гуся вороной травить задумаетъ; кто вѣкъ человѣкомъ не бывалъ, да въ знать затѣшится, тотъ, пожалуй, и человѣчье мясо ѣсть похвалится; свѣту божьяго не видавшiй, да въ знать попавшiй, и юфтевыхъ сапогъ надѣть не захочетъ; кто былъ нищъ и убогъ, да разбогатѣетъ, тотъ и глянуть ни на кого не захочетъ; такого–то разбора люди, не бывавшiе въ чести, да попавшiе въ честь, бывшiе ни при чемъ, да принявшiе имя и званiе, будутъ смущать и искушать племянниковъ нашихъ. И такъ, незнавшiе этого, да узнаютъ; неученые, да наставятся; доказательствомъ же и поясненiемъ словъ моихъ служатъ: у хлѣбника не проси суда и расправы; у кузнеца совѣта не спрашивай, у мясника тоже; кто что видитъ, про то и толкуетъ; хлѣбникъ хлѣбъ на себя грузитъ, хлѣбъ и продаетъ. И такъ, покайтесь Богу своему, и за совѣтомъ ходите къ бiямъ, къ старшинамъ. И кромѣ этого наставленiя и увѣщанiя, кромѣ словъ этихъ, сказать намъ болѣе нечего.
Послѣ такихъ рѣчей Буденатай и Бильгутай возвратились во свояси. А по отбытiи ихъ, племянники ихъ Будеиджаръ, Кагенджаръ и Салджутъ совѣта, наставленiя и завѣщанiя ихъ не держались, матери своей не почитали и были негодными людьми. Они начали учинять насилiя, простому народу, Бiямъ и дочерямъ, ихъ; у богатыхъ людей отбирали они сильныхъ двугорбыхъ верблюдовъ, кривоногихъ иноходцевъ, долгошеихъ аргамаковъ, снимали кольчуги съ молодцовъ и батырей, и почетныхъ Бековъ дочерей забирали. Народъ, ропща на это гласно и пришедъ толпою къ Алангу, говорилъ: О Алангу! плоть наша истлѣла, кость одна осталась; нѣтъ болѣе силъ терпѣть! Тогда Алангу отвѣчала: увы, о народъ! Они словамъ моимъ не внемлютъ, достоинства вашего не знаютъ; о, народъ мой! не сказывалъ ли вамъ мужъ мой Дуинъ–Беянъ: я низойду, во сновидѣнiи, зародышемъ? — теперь время приспѣло; если ваше счастiе, то я рожу сына. Послышавъ рѣчи эти отъ Алангу, народъ радовался и веселился; а когда слухъ этотъ повсюду въ народѣ разнесся, то всякiй нетерпѣливо ожидалъ пришествiя сына. А три брата Будеиджаръ, Кагенджаръ и Салджутъ, услышавъ все это въ народѣ, разсердились и собравшись втроемъ, пришли къ матери своей. Она же спросила ихъ: куда, о дѣти мои, идете? Они отвѣчали: слышавъ лживыя рѣчи твои, пришли мы къ тебѣ. А имъ на это Алангу: о, вы злые! для чего же вы слова мои называете лживыми? — А они отвѣчали: о мать! коли это не ложь и не обманъ, такъ что же это будетъ? Ты увѣрила народъ, что беременна мальчикомъ; и, не признавая насъ дѣтьми своими, заставляешь ожидать рожденiя обѣтованнаго сына; да развѣ ты щеглёнокъ, что водицы испивши понесла? или ты маны–птица, что это случилось съ тобою отъ солнечнаго зною? — Или ты арбузъ, или дыня, что безъ мужа и сама по себѣ, сѣменемъ расплодиться можешь? курица ли ты, что за золѣ повалявшись, хочешь яичко снести, или ты пчелиная матка, что поискушавъ пѣны рѣчной оплодотворилась? мужъ твой умеръ, а ты обѣщаешь родить сына; для чего же ты этакъ народъ искушаешь? Ужъ не отъ того ли все это, что ты позабавилась съ вымѣненнымъ на баранiй окорокъ мальчикомъ? Тогда Алангу сказала: гой, увы, народъ! слова эти ихъ ли, этихъ злонравныхъ, или это ваши рѣчи? И народъ громогласно восплакавъ, рѣкъ: это рѣчи сыновей твоихъ! Тогда Алангу рѣкла, О народъ! теперь, чтобы убѣдиться во всемъ, то поставьте двухъ тли трехъ человѣкъ и увидите знаменiе: оно лучемъ солнечнымъ низойдетъ, а волкомъ выйдетъ. И три человѣка стали, безъ вѣдома Алангу, и стерегли. Имена этихъ трехъ человѣкъ были: перваго, Кипчакъ, другаго Гульмухамедъ, третьяго Урдачъ. И эти три человѣка стояли и смотрѣли. На зарѣ яркiй солнечный лучъ низошелъ; увидѣвъ это, сторожа обмерли; а когда опамятовались, то одинъ одного спрашивали: что такое сталось, когда давича яркiй лучъ солнца низошелъ и что это значитъ? и чего же намъ сидѣть здѣсь еще какъ съ похмѣлья? пойдемте, изготовимъ луки наши, да пустимъ стрѣлы: коли волкъ есть тамъ, то онъ выбѣжитъ. Потомъ, вставъ, изготовили луки свои и увидѣли, что волкъ съ конскою гривою выбѣжалъ и оглядываясь назадъ, кричалъ: Джингизъ, Джингизъ! и ушедши въ лѣсъ, сокрылся. Все это помянутые три человѣка ясно видѣли и достовѣрно узнали. Пошедъ къ Будеиджару, Кагенджару и Салджуту, разсказали они все, что видѣли; эти же, услышавъ такiя слова этихъ трехъ человѣкъ отвѣчали: что будетъ, то будетъ; а чему не быть, тому и не бывать; доли же нашей никто не отниметъ.
Въ скоромъ времени Алангу родила мальчика въ золотой рубашкѣ, съ клеймомъ на плечѣ, у самаго плеча волчьи, и кому бы ни случилось увидѣть его въ лице, тотъ говорилъ: за него я готовъ умереть! Всякiй въ присутствiи его таялъ какъ масло, и говорилъ: конь мой и одежда моя, все твое! Потомъ Джингизъ росъ и мужалъ и чинилъ народу судъ правдивый: и былъ много полезенъ. И народъ, любя и привѣтствуя его, послѣдовалъ ему и предавался, называлъ безконечно добрымъ Ханомъ своимъ и восхваляя его говорилъ: Онъ истинный сынъ Ханскiй, по дѣламъ и по достоинству. Старшiе же братья его, Будеиджаръ и Кагенджаръ и Салджутъ, ненавидя Джингиза и завидуя ему, говорили промежъ собою: глядите! по этомъ безчестно–рожденномъ народъ и подданные наши съ ума сходятъ! Надо теперь извести его, иначе не будетъ намъ покою. И тогда три брата, державъ совѣтъ промежъ собой и собравшись однажды вмѣстѣ, пошли и обнародовали: что мы–де Джингиза погубимъ. Тогда народъ возопилъ: О нѣтъ! Джингизъ достойнѣе васъ трехъ царствовать: онъ будетъ народу полезенъ и мы его на пагубу вамъ не отдадимъ. Коли хотите раздѣлиться имѣнiемъ отцовскимъ и забрать его; то берите, а коли не такъ, то мы готовы рѣзаться на смерть за Джингиза.
Тогда всѣ трое, услышавъ отъ народа такiя рѣчи, не посмѣли ни къ чему приступиться, а говорили только про себя: народъ къ этому Джингизу крѣпко привязался; явно погубить его нельзя, а тайно и скрытно отъ народа его изведемъ. Потомъ сказали: хорошо, коли такъ, мы раздѣлимъ и заберемъ отцовское имѣнiе; сами же, сказавъ это, раздѣлили и взяли все, что отъ отца изъ оставалось. Но у Дуинъ–Беяна былъ золотой дорогими каменьями усаженный колчанъ; не зная ему цѣны, не могли они раздѣлить его и рѣшили: кому присудитъ мать наша, тотъ пусть и возметъ колчанъ этотъ. И такъ, взявъ каждый свою долю, пришли они къ матери своей и говорили: гой, мать наша! кого изъ насъ пожалуешь ты Ханствомъ, тотъ изъ дѣтей твоихъ возметъ и колчанъ этотъ. Алангу же имъ отвѣчала: о, дѣти мои! кто презираетъ свой народъ и землю свою, того не почтитъ и чужой народъ; кто безчеститъ мать свою, тотъ достанется въ руки врагу своему; кто охуляетъ ближняго своего, тотъ и врагомъ презираемъ будетъ; станете ли держаться приговора моего, вы злые, не добрые? Они же отвѣчали: будемъ держаться твоего приговора дѣйствительно и точно. Она же сказала: И такъ, коли будете держаться словъ моихъ, то повѣсьте вы, каждый, поясъ свой на солнечный лучъ, упадающiй въ окно; если же котораго изъ васъ поясъ на лучъ повиснетъ, то тому сыну и Ханомъ быть, да ему же будетъ и золотой колчанъ. Они, на слова Алангу согласившись, сняли каждый съ себя золотой поясъ, повѣсили его и глядѣли; но пояса всѣхъ трехъ не повисли. Но у Джингиза былъ шелковый поясокъ; Джингизъ кинулъ его и поясъ, повиснувъ на лучѣ, остановился. Они же, видѣвъ это, крайне изумившись, съ сердцемъ сказали: мать наша Алангу колдунья; она глаза наши отуманила; сами же съ досадою на сердцѣ отошли и повсюду носились съ дурнымъ умысломъ сгубить Джингиза. Младшiй же сынъ Джингизъ подумалъ: теперь старшiе братья стали мнѣ врагами непримиримыми; они подстерегутъ меня и погубятъ; ради головы своей, уйду я къ Казакамъ (7). И посовѣтовавшись объ этомъ дѣлѣ, взялъ двухъ или трехъ молодцовъ своихъ, и пришелъ къ матери своей Алангу: Гой, мать моя! теперь я землю и владѣнiе это покидаю; при вершинѣ рѣки этой, Такалынъ, есть черная гора, называемая Куркурлянъ; на мѣстѣ этой горы осную я жилье свое; тамъ буду ловить птицу и звѣря, а пойманныхъ птицъ буду щипать и пускать перья на воду; изъ этихъ перьевъ узнаете вы о нашемъ здравiи; я заставлю ревѣть медвѣдя; льва заставлю я по полю рыскать; и вотъ примѣты для того, кто бы сталъ ходить и искать меня и спрашивать. Самъ же онъ съ товарищами ушелъ, покинувъ мать свою въ слезахъ.
На другой день народъ пришелъ было къ Джингизу на поклонъ, но уже его не засталъ, и спрашивая: гдѣ Джингизъ нашъ? искали его по всюду и не могли найти. Назрыдъ рыдая пришли они къ Алангу и допытывались; но она ни чего не говорила. Когда же не стало Джингиза, который ушелъ къ Кайсакамъ, то братья его, Будеиджаръ, Кагенджаръ и Салджутъ насиловали и угнетали подданныхъ. И народъ, не въ силахъ будучи болѣе терпѣть, пришелъ къ Алангу: Гой, Алангу! лучше бы ты сына своего Джингиза и не показывала, а просто взяла бы души наши; теперь же, для чего, показавъ намъ его, отымаешь душу нашу? О, подай намъ вѣсть о Ханѣ нашемъ Джингизѣ...... потомъ, горько плачучи, продолжали: мы идемъ искать его. Она же отвѣчала: О народъ, коли вы подлинно такъ любите сына моего Джингиза, то приходите завтра рано, по нѣскольку человѣкъ, добрыхъ и достойныхъ, изъ пяти или шести родовъ; имъ укажу я слѣдъ къ нему и дорогу. Тогда, на другое утро, почетные люди шести родовъ пришли и спрашивали: гдѣ къ нему путь пролегаетъ? и Алангу молвила: хорошо, идите же теперь на Такалынъ рѣку, стойте тамъ и глядите: и получите вѣсть. Они вышли на берегъ, стояли, глядѣли, ничего не видали; видѣли только кучку за кучкой птичьихъ перьевъ. Возвратившись, пришли они опять къ Алангу; тогда она спросила: что видѣли? — они отвѣчали: ничего не видали; видѣли только кучки перьевъ. И Алангу молвила: о, такъ знайте же, что видѣнныя вами перья подали вѣсть о сынѣ моемъ Джингизѣ; идите теперь и ищите, слѣдуя вверхъ по Такалынъ–рѣкѣ и найдете у вершины черную гору, именуемую: Куркурлянъ; на этой горѣ стоитъ съ пятокъ или съ шесть деревьевъ; тамъ, на этомъ мѣстѣ, сказалъ онъ, (Джингизъ) буду я проживать. Теперь идите искать тѣ перья; но рѣка Такалынъ, искони и съ давнихъ временъ, днемъ прибываетъ и разливается по берегамъ, а на ночь снова сбываетъ. Еще Алангу примолвила: когда же прибудете на означенное мѣсто, то отвѣчайте каждому кого бы ни повстрѣчали и кто бы ни спросилъ васъ какiе вы люди, Дуинъ, дуинъ! А увѣтъ и признакъ сына моего вотъ какiе: одежда на немъ бѣлая, конь сивый, шапка золотая; лицемъ онъ безконечно пригожъ, колчанъ при немъ золотой; самъ же собою мужественъ и статенъ; а ударивъ коня своего плетью, невидимкою скрывается. Вотъ вамъ примѣты, по коимъ его узнаете. Имена же Бековъ, ходившихъ на поимъ Джингиза, были: 1–го Уйшинмайкыби, 2–го Калдаръ–би, 3–го Урдачь–би, 4–го Кибчакъ–би, 5–го Тамiанъ–би; 6–го Кереятъ–би, 7–го Буртанъ–би, 8–го Тимыркутлу–би, 9–го Мутiаръ–би, 10–го Тангутъ–би (8). Эти десять бековъ, любивши Джангиза, составили совѣтъ и рѣшили его искать. А четыре Бека не хотѣли искать Джингиза; ибо говорили они, хулить своего, домашняго, Хана, что бы искать другаго, далекаго — это вздоръ; Имена же ихъ: перваго Кунгратъ–би, другаго: Катай–би, третьяго: Салджутъ–би, четвартаго Кыятъ–би. Трое изъ нихъ, Катай, Салджутъ и Кыятъ, управляли народомъ, а Кунгратъ, будучи наперсникомъ и совѣтникомъ ихъ, искать Джингиза также отказался; вышеименованные же десять человѣкъ, не взирая на Кунграта, ушли; а одинъ изъ нихъ, Уйшинмайкыби взялъ у Алангу, безъ вѣдома прочихъ Бековъ, перстень съ рѣзнымъ камнемъ.
И такъ, слѣдуя всѣ по рѣкѣ Такалынъ, дошли они въ три мѣсяца до мѣста. Три человѣка изъ нимъ взошли на гору Кыя, и, оглянувшись, назадъ, увидѣли однѣ бѣлыя и однѣ синiя палаты; и возвратившись, шли они по обратному пути цѣлую недѣлю, но въ палаты не входили, а дошедши до горы стали у подошвы ея. Простоявъ здѣсь цѣлую недѣлю спустя послышались имъ голоса вороны и человѣка. Походивъ и поискавъ, нашли они свѣжiй слѣдъ нѣсколькихъ людей, и видно было, что слѣдъ этотъ съ горы не спускался, а доходилъ только до подошвы ея. Когда же они зашумѣли, то голоса замолкли, и тѣ во весь день ничего болѣе и слыхали. На слѣдующiй день заревѣлъ медвѣдь и зарыкалъ левъ. Они догадались, что Джингизъ вышелъ на охоту. Послышавъ это побѣжали они, и увидѣли человѣка на сивомъ конѣ въ бѣлой одеждѣ, въ золотой шапкѣ, съ золотымъ колчаномъ, съ мужественнымъ лицемъ, и признали въ немъ Джингиза. Тогда Джингизъ подошелъ къ нимъ и спросилъ: кто вы, и кого здѣсь хотите подстеречь? Что вы за люди? Они же отвѣчали: дуинъ, дуинъ. Услышавъ эти слова, онъ исчезъ. Они возвратились плачучи, и провели всю ночь въ большой горести. На другой день кричали они громко: Аутуганъ Тутлакъ Актылакъ! но ничто и никто не отзывался и они пробыли тутъ дня два или три. Наконецъ услышали они однажды опять, что медвѣдь зарѣвѣлъ и левъ зарыкалъ и догадались, что Джингикъ вышелъ на охоту. Обрадовавшись, пошли они и увидѣли того же самаго человѣка, что и прежде, и Джингизъ–Ханъ имъ сказалъ: Гой вы, кто вы такiе, что вы за мною слѣдомъ ходите? Они же, восклицая: дуинъ, дуинъ, горько зарыдали. Тогда ради слезъ ихъ, и самъ Джингизъ заплакалъ вмѣстѣ съ ними и спросилъ ихъ: Гой, вы, для чего же вы сюда пришли? Они же отвѣчали: мы для того не отстаемъ отъ тебя, что хотимъ за тебя умереть. Тогда Джингизъ–Ханъ спросилъ: Да кто же васъ научилъ сюда притти? Они же отвѣчали: милость эту оказала намъ мать твоя, Алангу; она насъ и научила. Когда такъ, молвилъ онъ, то есть ли у васъ знакъ отъ матери моей? И всѣ Беки молчали, а Уйшинмайкыби снялъ съ руки своей взятый у Алангу перстень и подалъ его. Джингизъ–Ханъ, принявъ перстень, посмотрѣлъ на него и призналъ его за гербовой перстень Алангу и улыбнувшись сказалъ: Гой, Майкыби, коли я буду Ханомъ, то ты будешъ Бекомъ; ибо, если бы ты не представилъ мнѣ этого перстня, и отъ матери моей не принесъ бы мнѣ знаку, то я бы вамъ никогда не дался, да и вамъ не бывать бы товарищами и сподвижниками моими. А вы, прочiе Беки, да не огорчатъ васъ слова эти; всѣ вы вмѣстѣ составляете душу мою; придите же ко мнѣ въ жилище мое; тамъ сядемъ мы и отдохнемъ. Пришедъ туда, пили они, въ теченiе цѣлой недѣли, разные напитки, пресыщались яствами неистощаемыми, при свѣчѣ неугасаемой. Тогда Джингизъ–Ханъ сказалъ: теперь сядемъ и составимъ совѣтъ. Вы, что пришли искать насъ, скажите, много ли родовъ и народовъ за одно съ вами? Они же, вскочивъ на ноги, почтительно говорили: О предводитель нашъ, Ханъ нашъ, душа наша! коли спросите, отъ какихъ родовъ мы къ вамъ пришли, то скажемъ: мы, десять человѣкъ, отъ девяти родовъ; ибо Калдаръ–Бiя отправила съ нами мать ваша Алангу; одинъ только Кунгратъ–би не хотѣлъ искать васъ; онъ, вмѣстѣ съ родомъ своимъ, остался при старшихъ братьяхъ твоихъ. Мы же, пришедшiе видѣть благословенное лице твое, путемъ едва отъ нужды не погибли; теперь же, соединившись съ вами, мы сами, со всѣми родами и народами, рабы твои. Джингизъ, услышавъ отъ нихъ такiя рѣчи, возрадовавшись, сказалъ: Гой, Беки мои и старшины! послѣ этого дня я вашъ, а вы мои! Они же, услышавъ слова эти, безконечно радуясь, говорили: И такъ, намъ послалъ тебя богъ; и въ благодарность къ нему за это должны мы лошадей своихъ, на которыхъ мы прiѣхали, пустить на волю. Сказавъ это, распустили они, ради обрѣтенiя Джингиза, коней своихъ. Но Джингизъ–Ханъ спросилъ: на чемъ же вы меня довезете? Они не знали на чемъ ему ѣхать, какъ Калдаръ–би сказалъ: я знаю одно искусство; они же просили: покажи намъ его; и, чего доселѣ неумѣлъ ни одинъ человѣкъ, Калдаръ–би, мастерствомъ своимъ, построилъ телѣгу. И такъ, коли спросятъ васъ, кто первый сдѣлалъ телѣгу? то, должно отвѣчать: Калдаръ–би, сынъ Ялынъ–бiя. Когда телѣга была сдѣлана, то всѣ просили Джингизъ–Хана садиться. И такъ Джингизъ–Ханъ, подошедши, осмотрѣлъ телѣгу и сказавъ: славно сработано, похвалилъ Калдаръ–бiя, сѣлъ въ телѣгу; а Беки его везли. Тогда Уйшинмайкыби сказалъ: Гой Беки! я на равнѣ съ вами ходить не могу; у меня ноги коротки. И прочiе Беки спросили: что же ты станешь дѣлать? Майкыби отвѣчалъ: я попрошу позволенiя Ханскаго сѣсть вмѣстѣ съ нимъ на телѣгу, да коли кто плохо везти будетъ, то стану толкать его тростью въ спину. Они же отвѣчали: пожалуй, сдѣлай это; и Уйшинъ–майкыби сталъ просить Хана: О, Ханъ мой, у меня нога коротка, я тащить телѣгу не могу; окажи милость, вели присѣсть вмѣстѣ съ тобою на телѣгу! И Джингизъ–Ханъ отвѣчалъ ему: хорошо садись. Наконецъ, нѣсколько времени спустя, Беки эти, везя Джингиза, достигли города Алангу и извѣстивъ ее напередъ вошли въ палаты ея. А такъ какъ никто изъ нихъ не зналъ, кому должно войти вслѣдъ за Джингизомъ, то Майкыби сказалъ: О Ханъ мой! кому велите вы итти вслѣдъ за собою, воламъ ли, которые везли телѣгу, или хозяину, который ихъ впрягалъ? А Джингизъ отвѣчалъ: коли хозяинъ не войдетъ, такъ неужели быкъ войдетъ напередъ? Тогда Майкыби, подбѣжавъ прытко вошелъ и занялъ мѣсто о правую руку Хана; а тогда и прочiе Беки присѣли. На другой день Джингизъ–Ханъ вырѣзалъ сёла четырехъ родовъ (непокорныхъ) и при этой рѣзнѣ не даровалъ онъ пощады и Будеиджару, Кагенджару, Салджуту, а наконецъ и Кингратъ–бiю, а всѣхъ ихъ вырѣзавъ, погубилъ.
У Кугнрата батыря (9) была въ то время сестра, по имени Буртакучюнъ. Эта Буртакучюнъ, желая спасти во время общаго убiйства четырехъ мальчиковъ, взяла ихъ, сберегла и тайно воспитывала; одинъ былъ сынъ Будеиджара, другой Кагенджара, третiй Салджута, а четвертый былъ сынъ брата ея, Кунграта–бiя. И объ этомъ она отнюдь никому не сказывала. Народъ же, узнавъ, наконецъ, объ этомъ, доискался и нашедъ утаенныхъ, донесъ о нихъ Хану. Джингизъ–Ханъ, разсердившись, спросилъ: а кто сокрылъ этихъ четырехъ мальчиковъ? — Присутствовавшiе Беки отвѣчали: о, Ханъ нашъ, ихъ утаила сестра Кунгратъ–бiя, Буртакучюнъ. И Ханъ имъ на это: такъ подите, и наскоро ее сюда приведите. Тогда, пошедши проворно къ Буртакучюнъ, сказали ей: скоро иди, Ханъ тебя спрашиваетъ! Буртакучюнъ, отвѣчавъ на это: хорошо, иду, встала, накинула хребтовую соболью шубу на распашку, а на нее башметь алаго шелку, надѣла на голову шапку чорнобурой лисы и взяла утаенныхъ четырехъ ребятенокъ съ собою. А ребятамъ тѣмъ было, которому одиннадцать, которому тринадцать, а которому и четырнадцать годовъ и собою безконечно пригожи. Сама же Буртакучюнъ была пятерицею пригожѣе ихъ; и въ то время не было человѣка, видавшаго подобною красавицу; только Всемогуществомъ Божiимъ могла быть создана таковая. Волоса у нее были въ сорокъ саженъ маховыхъ; и двѣ прислужницы ея, склавъ ихъ въ золотыя чаши, несли ихъ за нею вслѣдъ. И народъ, увидавъ ее говорилъ: о, Буртакучюнъ, для чего такой красавицѣ было пускаться на такое дѣло и утаивъ ребятъ этихъ, сдѣлаться воромъ? Она же имъ отвѣчала: о люди! чтоже я вамъ сдѣлала? коли я воръ; такъ будь воръ Хану, а не вамъ. Такъ она имъ отвѣчала. Потомъ привели ее, вмѣстѣ съ дѣтьми, къ Хану. Ханъ, увидѣвъ красоту ея и долгiй волосъ, изумился; однакоже сказалъ: гой, Буртакучюнъ! для чего ты, утаивъ дѣтей этихъ, стала мнѣ виновата воровствомъ? и Буртакучунъ умильно молвила: о, Ханъ! изъ сожалѣнiя къ тебѣ утаила я ихъ и сдѣлалась преступною. И Джингизъ–Ханъ спросилъ: да почему же ты меня жалѣла? Она же отвѣчала: о, Ханъ, мой, тяжело будетъ душѣ твоей; такъ я подумала. И Ханъ опять спросилъ; да почему же тяжело будетъ душѣ моей? и Буртакучюнъ отвѣчала: о, Ханъ, для того, что когда Всевышнiй и пресвятой Богъ, во время пророка Ноя, благословенныя памяти, учинилъ наказанiе невѣрнымъ, разливъ потопную воду и утопилъ ихъ въ водѣ потопа и уничтожилъ, то, чтобы потопомъ тѣмъ не пресѣклись всѣ племена животныхъ, повелѣлъ онъ Ною Пророку, благословенной памяти, взять по самцу и по самкѣ изъ каждаго рода, а потомъ, освободивъ ихъ, пустить на волю; то ты, будучи Ханомъ, развѣ не рабъ всевышняго Бога? и самъ левъ даже, хотя онъ и звѣрь лютый, гонится за добычею впередъ, а за тою, которую уже миновалъ, назадъ не кидается, а даруетъ ей волю. Ты же, Ханъ мой, ты человѣкъ, и такъ, даруй жизнь мнѣ и дѣтямъ этимъ! месть дѣло низкое; чернь не щадящая достоинства, погубила бы и ихъ (дѣтей) при общемъ убiйствѣ, а потому, чтобы не истребились роды ихъ и племена, я ихъ сокрыла. Тогда Джингизъ сказалъ: гой, ради убѣдительныхъ рѣчей твоихъ, ради пространнаго, какъ море, сердца твоего, дарую я имъ жизнь и свободу отъ сотни тысячь смертей. Прiиди же теперь, о Буртакучюнъ, не покидай ты сердца моего, не разлучайся болѣе со мною! Тогда Буртакучюнъ ему на это: быть такъ; вы полюбили меня, и я ваша. И сердце Джингиза растаяло; и принявъ оба другъ друга и составивъ законную чету, сыграли они для народа богатый свадебный пиръ и утѣшались брачною жизнью вмѣстѣ.
Еще же, да будетъ вѣдомо, что у Джингиза было отъ Буртакучюнъ четыре сына: первый и старшiй сынъ Юджа–Ханъ; другой Джедай–Ханъ; третiй Герей–Ханъ; четвертый Тули–Ханъ; Джингизъ–Ханъ же славился добрыми дѣлами своими и правосудiемъ, и вмѣстѣ съ племенемъ своимъ и войскомъ на разныхъ побоищахъ подчинилъ себѣ много земель и владѣнiй, такъ, что славою и именемъ своимъ преисполнилъ вселенную.
Потомъ Джингизъ–Ханъ пожаловалъ Бековъ, которые ходили искать его, равно какъ и прочихъ званiями и мѣстами и наградилъ ихъ извѣстными удѣлами. А еще, надѣливъ каждаго Бека особою тамгой, птицей, деревомъ и прозванiемъ, раздѣлилъ народъ свой на разныя части. И во–первыхъ сказалъ онъ Кыяту, сыну Будеиджара: дерево твое сосна, птица кречетъ, прозванiе Аруджанъ, а тамга мотушка. Потомъ Джингизъ–Ханъ сказалъ сыну Кунгратъ–бiя, Сюнгля; гой, Сюнгля, твое дерево яблоня, птица соколъ, прозванiе Кунгратъ, а тамга знакъ луны. Потомъ еще Джингизъ–Ханъ сказалъ: О Уйшинмайкы–би! твое дерево карагачь (карагучь), птица орелъ, прозванiе Салауйатъ, а тамга сога (10). Потомъ Джингизъ–Ханъ сказалъ Удачь–беку: гой, тысячеколчанный Урдачь–би! то есть прозванный тысячеколчаннымъ за то, что будучи безмѣрно богатымъ выводилъ съ собою въ бой по тысячѣ колчанами вооруженныхъ ратниковъ; деревомъ твоимъ да будетъ береза, птицею ястребъ, прозванiемъ Аладжъ, тамгою твоей пара птичьихъ ребръ. И еще Джингизъ–Ханъ сказалъ: гой, Тамiанъ–би! твое дерево отнынѣ тополь, птица кокецъ, а прозванiе Тутыя, тамга же крючекъ. Потомъ Джингизъ–Ханъ сказалъ: гой, Кибчакъ–би! дерево твое вязъ, птица беркутъ, прозванiе Тутаба, а тамга геребень. И опять Джингизъ–Ханъ сказалъ: гой, Джурматыби! дерево твое ветла, птица ястребокъ–мышеловъ, прозванiе Октыланъ, а тамга вилы съ рукоятью. И еще Джингизъ–Ханъ сказалъ: гой, Керыятъ–би! дерево твое липа, птица гусь, прозванiе Арбуру, а тамга глазъ. Потомъ опять Джингизъ сказалъ: гой, Мутiанъ–би! твое дерево рябина, птица журавль, прозванiе Байгунгратъ, а тамга паква (подорея, подхвостикъ лошадиный). Потомъ Джингизъ–Ханъ сказалъ сказалъ: гой, Бурджанъ–би! твое дерево дубъ, птица орелъ–бѣлохвостикъ, прозванiе Актуганъ, тамга Джагалбай (11). Потомъ опять Джингизъ сказалъ: гой, Буркутъ–би! дерево твое кленъ, птица удодъ, прозванiе Бурухъ, тамга хамза (12). И еще Джингизъ–Ханъ сказалъ: гой, сынъ Кагенджара, Кыятъ, твое дерево можжевелъ, птица цапля, прозванiе Тылакъ, тамга плугъ. Потомъ Джингизъ–Ханъ сказалъ: гой, Калдаръ–би, твое дерево сандалъ, птица голубь, прозванiе Арнау, тамга ковшъ. И еще Джингизъ–Ханъ сказалъ: гой, Салджутъ–би, твое дерево кургучъ, птица ястребчикъ, прозванiе Барласъ, тамга домъ. Тамъ Джингизъ опять сказалъ: гой, Тимыркутлу–би! ты будучи простаго происхожденiя, снискалъ Бекство богатствомъ и тороватостiю, и такъ деревомъ твоимъ да будетъ ольха, птицею сорока, прозванiемъ Тобаксъ, а тамга пол–гребня. Самъ же Джингизъ прозывался Джанъ–каба, и назначивъ каждаго изъ поименованныхъ Бiевъ Воеводою части войска, послалъ онъ ихъ завоевывать земли. И въ огромномъ, безчисленномъ войскѣ этомъ, люди находили и опознавали другъ друга только по значкамъ и прозванiямъ (13). Еще же да будетъ вѣдомо, что Джингизъ–Ханъ, выѣзжая на охоту, бралъ всегда поименованныхъ Бековъ съ собою и вмѣстѣ съ ловчими птицами ихъ, а собственная Джингиза птица была Айбашкара–хашъ, а дерево Джингиза чинаръ или платанъ, а собственная тамга Джингиза была птичья голова. Еще же да будетъ вѣдомо, что Джингизъ надѣлилъ каждаго изъ поименованныхъ Бiевъ сообразно съ воинственнымъ духомъ ихъ и ради важности латами, изъ коихъ каждыя имѣли свое названiе; и во–первыхъ, собственныя Джингиза латы назывались буянъ (украшенный); у старшаго сына его Ючи были латы кара–тау (черная гора); у втораго сына Джедая были латы алтынъ–сандыкъ (золотой сундукъ); у третьяго сына Герея латы назывались биктаръ (весьма узкiй). Потомъ данныя Джингизъ–Ханомъ каждому изъ Бiевъ латы, назывались: латы Кыята, сына Будеиджара, кала (городъ); Кунгратовы, айкултукъ (не полная луна); Майкы–бiевы, чага–кузь (отблескъ мечущiй); Тамiановы, кигдикса (созвучный); Кибчакъ–бiевы, кукъ–яка (сивый воротъ); Джурматъ–бiевы, унъ–карышъ (десять пяденей); Караитовы, иляма (ускорнякъ, иверень); Мутiановы, каумъ–качъ (бѣги, толпа!); Беркутовы, курлячь; латы Кыята, сына Кагеиджара, бузъ–калпакъ (сѣрая шапка); Каидарбiевы, чкатурганъ (выходящiй); Салджутовы, куюрчанъ (густой настой); Тимыръ–кутлуевы, бзой–башъ (телячья голова).
Джингизъ–Ханъ охранялъ Бековъ своихъ, что брови собственныхъ очей; провождалъ дни свои въ радости и веселiи, гордился саномъ царскимъ и уважалъ его и жилъ всегда въ удовольствiи. И однажды, вышедши на охоту съ сыновьями и Беками своими, увидали они звѣря, называемаго барсомъ. И каждый изъ нихъ вскинувъ стрѣлу на лукъ свой, натянулъ тетиву и пустилъ стрѣлу, но ни чья стрѣла не могла звѣря настичь. Наконецъ три человѣка пошли въ погоню за нимъ и догнавъ его, выстрѣлами своими свалили. Изъ нихъ первый былъ Сюнгля, сынъ Кунгратъ–батыря; другой тысячеколчанный Урдачъ, третiй Тамiанъ; и эти три человѣка, убивъ барса, принесли его Джингизу. Ханъ увидѣвъ мужество ихъ, изумился и наградивъ каждаго изъ нихъ серебряной монетой, всюду въ бесѣдахъ своихъ говаривалъ о ихъ неустрашимости. И еще разъ вышелъ Джингизъ съ Беками своими на охоту, и ходивши по полю, увидѣли они лося и погнались за нимъ. У Бурджана былъ скакунъ и прыть его была такова, что Бурджанъ настигнувъ лося, поймалъ его за рога и пристрѣливъ его, свалилъ и представилъ Хану. Ханъ наградилъ его пятьюдесятью сребренниками. И такимъ образомъ жили они всегда среди утѣхъ и радостей. И еще въ одинъ день Джингизъ–Ханъ сказалъ: гой Беки мои, подитека на охоту, по птицу, да принесите — приказывалъ онъ — добычу свою сюда. И Беки, взявъ каждый свою ловчую птицу съ собой, пошли и принесли побитую ими дичь. Кыятъ кречетомъ своимъ затравилъ лебедя; Сунгля соколомъ побилъ журавля; Урдачъ ястребомъ поймалъ гуся; Тамiанъ кобчикомъ перепелку; и словомъ каждый ловчiй взялъ добычу и пришедъ къ Джингизу положилъ ее передъ нимъ. И Ханъ, поглядѣвъ на птицу, далъ каждому по 1000 сребренниковъ; Кыяту же, Сюнглѣ, Урдачу и Тамiану далъ въ награду по 2000.
Потомъ Джингизъ–Ханъ старшаго сына своего Юджи посадилъ на ханство въ Тармизскую орду, гдѣ родится серебро и золото и много драгоцѣннаго товару и гдѣ простора много. Втораго сына, Джедая, посадилъ на ханство Индостантское, гдѣ живетъ десять тысячь народу разнаго, и которое составляетъ собою огромное владѣнье; потомъ третьяго сына Герея, надѣлилъ ханствомъ Куралинскимъ, гдѣ много латныхъ людей, много саблей препоясанныхъ и благородной крови мужей. Четвертаго сына, Тулибiя, посадилъ онъ на ханство Московское, гдѣ живетъ народъ добродушный, гдѣ земля обширная, гдѣ облекаются въ атласъ и въ сукно и въ джугу; гдѣ работы много, яства сладки, царство твердо, неколебимо. И каждымъ изъ поименованныхъ владѣнiй вмѣстѣ съ народами ихъ, надѣлилъ онъ сыновей. И такъ корень и начало Хановъ поименованныхъ городовъ проистекаютъ отъ нихъ.
Еще знайте, что Джингизъ–Ханъ рожденъ матерью своею, считая со дня Эджры, въ 549 году, (14) который былъ годъ свиной (15), мѣсяца Зюльхиджа; жизни его было 72 года, на ханство сѣлъ онъ 13–ти лѣтъ отъ роду, владычествовалъ 59 лѣтъ, а послѣ 72–хъ лѣтъ жизни, въ свиной годъ честнаго Рамазана мѣсяца, 14–го дня, 624–го года, отшелъ отъ мiра сего. Родина же Джингизъ–Хана и самое владѣнiе его были въ Китаѣ.

Съ Татарскаго, В. Луганскiй.
_______

Примѣчанiя.

(1) Книга, изъ которой я взялъ сказку эту, названа на Русской половинѣ заглавiя: Жизнь Джингизъ–Хана и Аксанъ–Тимура, съ присовокупленiемъ разныхъ отрывковъ и пр. Она напечатана, на Татарскомъ языкѣ, Лекторомъ этого языка Хальфиномъ, въ Казани, въ 1822 году; а имъ заимствована изъ какой–то старинной рукописи, отысканной въ Татарской деревенькѣ. Хотя я, переводчикъ, и не совсѣмъ однѣхъ мыслей съ издателемъ подлинника, то есть, не ласкаю себя надеждою, чтобы трудъ нашъ имѣлъ цѣну въ отношенiи историческомъ, но — я не за тѣмъ и погнался; мое дѣло сказка. И эта, какъ всѣ сказки, основана на нѣкоторыхъ историческихъ событiяхъ, перемѣшана съ баснословными преданiями, разукрашена небывальщиною всякаго рода и искажена странностями уносчиваго Восточнаго воображенiя, коимъ, даже и благочестивый Мулла мой вѣритъ не вполнѣ. Кажется, переводъ вѣренъ и близокъ: впрочемъ, подлинникъ, во многихъ отношенiяхъ, сбивчивъ и неясенъ, да притомъ и словаря Татарскаго у насъ въ Россiи нѣтъ вовсе. Я ссылаюсь во всемъ, что сдѣлалъ, на Муллу Абдуллу и на учителя Татарскаго языка при Неплюевскомъ Военномъ училищѣ, Г. Иванова, который, со всегдашнимъ раздушiемъ и готовностiю не рѣдко служилъ мнѣ, такъ сказать, живымъ словаремъ. Сказка эта вещь не важная; но, на равнѣ со многими подобными, заслуживаетъ, кажется, быть тиснутою, хотя бы только въ повременномъ изданiи; стыдненько, что мы доселѣ не много ознакомились съ непространною Словесностiю Азiйскихъ народовъ или около бѣлой Руси обитающихъ. Такъ на примѣръ: извѣстная Исторiя Абулъ–Газы найдена Шведскими плѣнными офицерами у Русскихъ Татаръ; вывезена, переведена на Нѣмецкiй и Французскiй, а съ Французскаго уже, претрудолюбивымъ Тредьяковскимъ, на Русскiй языкъ. Перевода съ подлинника у насъ нѣтъ.
(2) Краткая молитва, коею Мухамедъ благословилъ каждую главу Курана и коею по нынѣ Мухамедане благословляютъ всякое начинанiе свое, переведена Байсеномъ, въ переводѣ его Курана на Нѣмецкiй, Im namen Gottes, des allerbarmherzigsten Erbarmers, во имя Бога, премилосердаго изъ милосердыхъ; или: милосердаго и милосерднѣйшаго; Мусульмане толкуютъ это: милосердаго на этомъ свѣтѣ ко всякому, на томъ, премилосердаго къ правовѣрнымъ.
(3) Мусульмане, говоря о Пророкахъ, коихъ считаютъ 28, а въ томъ числѣ и Спасителя нашего, всегда прилагаютъ къ нимъ почтительное слово это.
(4) Здѣсь, и еще мѣстахъ въ двухъ, необходимость заставила меня смягчить неблагопристойности подлинника, о которыхъ Мусульмане имѣютъ свое особое понятiе и называютъ каждую вещь всегда своимъ именемъ.....
(5) Тамга, говорятъ, собственно означала пошлину съ товара, потомъ налагаемую на товаръ печать или клеймо, а нынѣ есть знакъ, родъ герба, употребляемаго неграмотными Татарами, Башкирами, Киргисами, при рукоприкладствѣ. Вмѣсто того, что нашъ мужикъ всегда кладетъ крестъ, Башкиръ ставитъ тамгу свою разнаго вида и узора. Нѣкоторые роды Башкировъ и понынѣ еще присвоиваютъ себѣ и роду своему извѣстное дерево или птицу — древнiй обычай, который служилъ для обозначенiя родовъ и племенъ Монголовъ, а съ завоеванiемъ ими Турокъ или Татаръ и съ присоединенiемъ ихъ къ себѣ, перешелъ и на этихъ.
(6) Имя это на Татарскомъ языкѣ значенiя не имѣетъ: можетъ быть, оно Монгольскаго произхожденiя. Беянъ или Баянъ, Арабское слово и значитъ объяснять, разглагольствовать. — Не это ли нашъ баснословный пѣвецъ?
(7) Казаками называютъ себя за–Уральскiе степные дикари, которые нами прозваны — Богъ вѣсть за что — Киргизами. Казаками слывутъ они также у всѣхъ сосѣднихъ народовъ. Иногда прибавляемъ мы къ ихъ названiю Киргизъ, еще Кайсакъ; испорченное Казакъ.
(8) Волости или лучше сказать роды: Кипчакъ и Тамiанъ, находятся понынѣ еще между Башкирами, равно какъ и упоминаемые въ другомъ мѣстѣ сказки этой: Бурзянъ или Бурджанъ, и другiе.
(9) Татарское: батыръ (богатырь) въ Арабугскомъ краю и въ Зауральской степи также употребительно, какъ Джигитъ за Кавказомъ.
(10) Срга, Сырга: слово, которому не могъ я прибрать ни какого смыслу или значенiя.
(11) И этому слову значенiя мы не прiискали. У Киргизъ–Кайсаковъ есть родъ Джагалбай; но это значитъ: тавро т. е. знакъ Джегалбай? Можетъ быть, тавро Джегалбайлинское?
(12) Знакъ, извѣстный въ Восточной грамотѣ подъ именемъ Хемзы, есть наше славянское титло, или нѣчто ему подобное.
(13) Въ подлинникѣ слѣдуетъ за симъ вторичное исчисленiе именъ, прозванiй, тамогъ, деревъ и птицъ; но какъ, по моему, довольно и одного разу, но я это мѣсто и сократилъ.
(14) Джингизъ дѣйствительно родился въ 549–мъ году Геджры, въ 1154–мъ нашей эры, Мусульмане считаютъ лунными годами, въ 354 дня. Геджра ихъ, то есть, бѣгство Мухамеда изъ Мекки въ Медину, случилось, какъ большая часть Историковъ удостовѣряетъ, въ 622–мъ году отъ Р. Х. въ Iюлѣ, а какъ другiе увѣряютъ, въ Августѣ.
(15) Мусульмане придаютъ годамъ одно изъ двѣнадцати слѣдующихъ прилагательныхъ; годъ коровiй, годъ барса, годъ заячiй, годъ крокодила, годъ змѣиный, лошадинный, баранiй, годъ обезьяны, курицы, годъ собачiй, свиной и мышиной. 1834 годъ есть лошадинный, 35–й баранiй, и такъ далѣе.
____________

ЖИЗНЬ ДЖИНГИЗЪ — ХАНА
Сынъ Отечества, 1835, № 4



(*) Мы изъ Священнаго Писанiя знаемъ, что у Ноя было только три сына, а дочерей не было.