О РУСКОМЪ СЛОВАРѢ.
РЕЧЬ,
ЧИТАННАЯ
ВЪ ОБЩЕСТВѢ ЛЮБИТЕЛЕЙ РОССIЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ
ВЪ ЧАСТНОМЪ ЕГО ЗАСѢДАНIИ 25 ФЕВРАЛЯ И ВЪ ПУБЛИЧНОМЪ 6 МАРТА, 1860 г.
Господа, въ послѣднее засѣданiе вы потребовали отъ меня, по живому сочувствiю къ дѣлу, отчета въ трудѣ моемъ, въ словарѣ, надъ которымъ я вѣкъ свой работаю. Исполняю ваше желанiе.
Словарю дано названiе Словаря живаго Великорускаго языка: въ него должна бы войдти вся живая речь нынѣшнего Великорускаго поколѣнiя; Малая и Бѣлая Русь исключены: это особыя наречiя. Нѣкоторыя слова изъ нихъ, перейдя на дѣлѣ въ смежныя Великорускiя области, вошли и въ словарь.
Вовсе устарѣлыя реченiя исключены, если только особыя уваженiя не заставили объ нихъ упомянуть; но много старинныхъ словъ и понынѣ живутъ въ народѣ, а потому приняты и въ словарь.
Церковный языкъ нашъ исключенъ; но приняты всѣ выраженiя его, вошедшiя въ составъ живаго языка, такъ же обиходныя названiя предметовъ вѣры и церкви. И Славянскихъ словъ встрѣчаемъ мы нѣсколько въ речи народной.
При тщательномъ сборѣ народныхъ реченiй, не вносились также въ словарь умничаньемъ искаженныя, и, столь удачно названныя галантерейными, выраженiя полукупчиковъ, разночинцевъ и лакеевъ.
Главное вниманiе обращалось на языкъ простонародный. Въ языкѣ нашемъ нѣтъ такихъ говоровъ, каковы областныя наречiя западной Европы, гдѣ искаженное на особый ладъ произношенiе, взапуски съ мѣстными, нигдѣ болѣе не слыханными выраженiями, вовсе затемняютъ коренной языкъ. Речь наша всюду одинакова; уклоненiя отъ нея такъ ничтожны, что многими и не замѣчаются. Главная отлика, это высокiй и низкiй говоръ, наклонность къ согласной а или о: первая свойственна югу и западу, отъ Москвы; вторая — сѣверу и востоку. Строй и складъ речи, граматика, одинакова всюду; и потому, скажу ли я: «съ Масквы, съ пасада, авашнова ряда», какъ окальщки дразнятъ подмосковцевъ, или: «болого въ Володимерѣ, стоканъ испить — голова болитъ», какъ Рязанцы приговариваютъ соперникамъ своимъ въ плотничествѣ, или даже: «ёнъ ходить, гуляить, батьку паминаить», какъ дразнятъ самихъ Рязанцевъ и Курянъ, — мы и то, и другое, и третiе понимаемъ одинаково, и безъ запинки перекладываемъ на свою, среднюю, по произношенiю гласныхъ, речь, не переводя словъ, а только смягчая въ говорѣ рѣзкiя крайности. Но въ Малорускомъ: «Нехай и чертъ, абы не Москаль», и въ Бѣлорускомъ «Яна мѣсиць, усцяну лѣпиць,» слышится уже нѣчто вовсе чужое. Въ Малоросiи и граматика своя, отчасти Славянская; въ Бѣлорусiи также она уклоняется отъ нашей и отчасти сближается съ Польскою.
Вотъ почему народныя слова наши прямо могутъ переноситься въ письменный языкъ, никогда не оскорбляя его грубою противу самаго себя ошибкою, а напротивъ, всегда направляя его въ природную колею его, изъ которой онъ у насъ выскочилъ, какъ паровозъ съ рельсовъ; они оскорбятъ развѣ только изрусѣвшее ухо чопорнаго слушателя. Что дѣлать, надо вынести на себѣ негодованiе его; миновать нельзя. Языкъ нашъ, для потребностей образованнаго круга, еше не сложился; неоткуда взять тѣхъ салонныхъ — нынѣ уже не говорятъ гостинныхъ — выраженiй, которыхъ отъ насъ требуютъ: есть только, обрусѣвшiй по виду, между пишущею братiею, Латино–Французо–Нѣмецко–Англiйскiй языкъ, да свой природный, топорный, напоминающiй ломовую работу, квасъ и ржануху. Надо прислушаться къ нему, изобиходить и обусловить его, не ломая, не искажая, тогда онъ будетъ хорошъ.
Мы до того шатко знаемъ языкъ свой, что, вздумавъ порусить, пишемъ — какъ читалъ я еще на дняхъ — позорище вмѣсто поприще и обыденный вмѣсто обиходный. Такихъ примеровъ отыщутся сотни.
Мы жалуемся, что слова наши долги и жестки; частiю, можетъ быть; но тѣмъ путемъ, какъ мы нынѣ идемъ, мы этого не поправимъ. Съ другой стороны, ужъ не сваливаемъ ли мы съ больной головы на здоровую? Гдѣ эти семипяденныя слова, съ толкотнею четырехъ согласныхъ сподрядъ, въ народѣ? Народъ не говоритъ: предохранительная оспа, а говоритъ: охранная; не говоритъ: драгоцѣнные каменья, а дорогiе; не говоритъ: по воспрепятствовашимъ обстоятельствамъ, а говоритъ: сталась помха, помѣха. Ужъ не сами ли мы сочиняемъ, хоть бы напримѣръ слова, какъ собственность, вытѣснивъ имъ слово собь, и собственный, замѣнивъ имъ свой; не сами ли мы ломаемъ надъ собственнымъ сочиненiемъ этимъ собственный свой языкъ и кадыкъ? Въ собственномъ домѣ — да почему же не въ своемъ? Или разносный съ почты не найдетъ меня въ своемъ домѣ?
Въ Академическомъ Словарѣ до 115/т. слов; на какомъ языкѣ вы найдете ихъ столько же! Откиньте 15/т., по разнымъ причинамъ лишнихъ или неумѣстныхъ, да прикиньте нѣсколько десятковъ тысячъ — не могу сказать сколько — нынѣ собранныхъ, — не говорю о десяткахъ же тысячъ, ни кѣмъ еще неподслушанныхъ, — ужели вамъ этого запасу мало? Если не достаетъ отвлеченныхъ и научныхъ выраженiй, то это не вина народнаго языка, а вина дѣлателей его: такихъ выраженiй нигдѣ въ народѣ не бывало, а они всегда и всюду образовались, по мѣрѣ надобности, изъ насущныхъ; потрудитесь, поневольтесь, прибирайте, переносите значенiе словъ изъ прямаго понятiя въ отвлеченное, и вы на бѣдность запасовъ не пожалуетесь. Притомъ, повторяю, мы говоримъ на обумъ, и сами не знаемъ, что у насъ есть, а чего нѣтъ.
Приведу нѣсколько примѣровъ.
Я не думаю изгонять словъ: антиподъ, горизонтъ, атмосфера, эклиптика и имъ подобныхъ, хотя они и довольно чужды нашему говору; но не утверждайте, чтобы ихъ не было на Рускомъ языкѣ. Горизонтъ — кругозоръ и небосклонъ бредутъ, но они сочинены письменнымъ, и потому въ нихъ слышится натяжка. Небоскатъ и небоземъ по лучше, но и это слова составныя, на Греческiй ладъ. Рускiй человѣкъ этого не любитъ, и неправда, чтобы языкъ нашъ былъ сроденъ къ такимъ сваркамъ: онъ выноситъ много, хотя и кряхтитъ; но это ему противно. Рускiй беретъ одно, главное понятiе, и изъ него выливаетъ цѣликомъ слово, короткое и ясное. Обратимся же туда, гдѣ Рускаго человѣка передъ глазами просторъ, море, а не одна только потная полоса пашни — какого вы тутъ захотѣли горизонта? На Каспiйскомъ море говорятъ: завѣсь и закрой, а на Бѣломъ: озоръ и овидь. Воля ваша, а я не пойму, чѣмъ завѣсь, закрой, озоръ и овидь хуже горизонта. На маломъ морѣ, гдѣ то и дѣло берега въ виду и снова закрываются (завѣшиваются черни) сложились слова: завѣсь, закрой; на большомъ, безбрежномъ, — слова: озоръ и овидь. Письменному нужно было по Европейски, спутать два слова, чтобы составить кругозоръ; неграмотный сдѣлалъ то же, изъ одного: овидь, озоръ, тотъ же кругозоръ.
Резонанса, говорятъ, передать нельзя и слово это даже должно произноситься съ пригнускою, тогда оно становится болѣе понятнымъ. Но народъ у котораго не было Французскаго гувернера, говорит: наголосокъ, и понимает другъ друга хорошо. Наголосокъ скрипки, рояли; наголосокъ залы, палаты — чѣмъ не резонансъ? Адресовать къ кому, по Руски: насылать; адресъ–насылъ или насылка: пиши по наслу или по насылкѣ такой–то.
Если бы у насъ не было слова кокетничать, кокетка, то я бы по нимъ не тужилъ, какъ не тужу я о томъ, что у насъ нѣтъ аману и пардону; но первое есть, и въ избыткѣ. Выбирайте любое слово, смотря по оттѣнкамъ, изъ десятка: заискивать, угодничать, любезничать, прельщать, — умильничать, жеманничать, миловзорить, миловидничать, — рисоваться, красоваться, хорошиться, казотиться, пичужить; сверхъ всего этого говорятъ: нравить кого — желать нравиться. Кокетку зовутъ: прелестницею, жеманницею, миловидницею, миловидкою, красовиткою, хорошухою и казоткою. Возмемъ и отвлеченное понятiе: индивидуальность — самость; эгоизмъ — самотность, самотство, самовщина.
Хотите или нѣтъ атмосферу называть мiроколицею и колоземицею — это ваша воля; но инстинктъ, по не Рускому звуку и по стеченiю трехъ, непроизносимыхъ вкупѣ Рускою гортанью, согласныхъ, должно бы замѣниться побудкомъ, какъ говорятъ на сѣверѣ, или побудкою, по восточному говору. Инстинктъ можно выговорить только западнымъ произношенiемъ буквъ н, к, т, то есть, кончикомъ языка, а наше, полное, гортанное произношенiе такого слова не принимаетъ. Чѣмъ свѣчникъ хуже канделабра; чѣмъ истинникъ не капиталъ, противень не антиподъ, сластаѣжка, сластникъ, сластена, солощавый — не гурманъ? Почему портьера не полсть, полстина, запонъ, завѣсъ, или завѣсь, или не дверницы? Чѣмъ этажъ лучше яруса, жилья, связи? Для чего мы переводимъ карликовая береза, что называется сланкою, сланцемъ, ерникомъ? Почему фiолетовый лучше синеалаго, а ранжевый — жаркова? Чѣмъ дiагональ лучше долони? Долонь — это прямая, связующая два угла накось. Почему эклиптика не солнопутье? Для чего эхо, не склоняемое и потому намъ несродное, вытѣснило не только откликъ и отголосокъ, но даже отгулъ и голкъ? Шумъ или гулъ это голка, а откликъ голки — голкъ. Для чего всѣ ученые лѣсничiе наши пишутъ штамбъ, а инженеры дамба, искажая Нѣмецкiя слова, а стыдятся писать: плотина, гребля, заимъ, изгнавъ также необходимыя родныя слова: лѣсина и голомя или голомень? Голомень именно Нѣмецкое штамъ, цѣльный пень, лѣсина дерева, на сколько его идетъ, за очисткою, въ бревно. Для чего ученые наши говорятъ: ложныя солнца, когда это пасолнца, которыя бываютъ, смотря по виду: столбы, коромысла, уши и проч. Для чего врачи сочинили чистоговорку: грудобрюшная преграда (курилъ Турка трубку, клевала курка крупку), когда ее зовутъ гусаковою, либо утробною перепонкою, или гусачихой, гусачиной, отъ гусака, ливера, лежащаго на ней и подъ нею?
Сурьёзный нельзя перевести. Однимъ словомъ, отвѣчающимъ всѣмъ значенiямъ, нельзя, какъ нельзя прибрать, для перевода pеcheur, Русскаго слова, которое бы означало и рыбака, и грѣшника. Но развѣ это недостатокъ языка? Напротивъ, тамъ скудость заставляетъ придавать одному слову десять значенiй. Укажите мнѣ примѣръ, гдѣ бы вмѣсто сурьёзный, нельзя было сказать: чинный, степенный, дѣльный, дѣловой, внимательный, озабоченный, занятой, — думный, думчивый, важный, величавый, строгiй, настойчивый, рѣшительный, — рѣзкiй, сухой, суровый, — пасмурный, сумрачный, угрюмый, насупистый, — нешуточный, нешутя, по дѣлу, взабыль, и проч. и проч. Можно бы насчитать еще съ десятокъ словъ; если же вы найдете, что всѣ они не годятся, то я воленъ буду думать, что вы связаны съ не Русскими словами одною только силою привычки и потому неохотно съ ними разстаетесь. А на привычку есть отвычка, на обыкъ — перевыкъ. Наконецъ, скажу вамъ еще тайну: думайте, мыслите по Русски, когда пишете, и вы не полѣзете во Французскiй словарь: достанетъ и своего.
Испещренiе речи иноземными словами (не говорю о складѣ, оборотахъ речи, хотя это не менѣе важно: теперь мы бесѣдуемъ о словарѣ) вошло у насъ въ поголовный обычай, а многiе даже щеголяютъ этимъ, почитая Руское слово, до времени, какимъ–то неизбѣжнымъ худомъ, какимъ–то затоптаннымъ половикомъ, рогожей, которую надо усыпать цвѣтами иной почвы, чтобы порядочному человѣку можно было по ней пройдтись.
Не стану поминать о субъективности и объективности, —но вѣдь дошло до того, что у насъ печатаютъ газонъ и кадаверъ; а мурава, дернъ, злачникъ и покойникъ, мертвое тѣло, мертвецъ, трупъ, и проч. видно ужъ не годятся. Такимъ образомъ, всему непишущему, а только читающему, населенiю Россiи скоро придется покинуть свой родной языкъ вовсе и выучиться, замѣстъ–того, пяти другимъ языкамъ: читая доморощенное, надо мысленно перекладывать всѣ слова на западныя буквы, чтобы только добраться до смысла. Вѣдь это цыферное письмо!
Но и этого мало; мы, наконецъ, такъ чистоплотны, что хотимъ изгнать изъ словъ этихъ всякiй Рускiй звукъ и сохранить ихъ всецѣло въ томъ видѣ, въ какомъ они произносятся не Рускою гортанью. Такое чванство невыносимо; такого насилiя не попуститъ надъ собою ни одинъ языкъ, ни одинъ народъ, кромѣ — кромѣ народа, состоящаго подъ умственнымъ или нравственнымъ гнетомъ своихъ же немногихъ земляковъ, переродившихся заново на чужой почвѣ.
Если одинъ онѣмечился, изучая замѣчательныхъ писателей, какихъ онъ у себя дома не найдетъ; если другой, по той же причинѣ офранцузился, третiй обангличанился, и такъ далѣе, то могутъ ли всѣ они требовать, поучая, наставляя и потѣшая насъ, чтобы каждый изъ насъ, вычитывая, что въ нихъ переварилось и выварилось, понималъ всѣ тѣ языки, какiе они изучили сами, и чтобы мы перекладывали, мысленно, бесѣду ихъ на пять языковъ? Коли такъ, то не лучше ли ужъ намъ взяться прямо за подлинникъ, который, по общему закону, не долженъ же быть ниже подражанiя!
Если чужое слово принимается въ другой языкъ, то, по крайней мѣрѣ, позвольте переиначить его на столько, сколько этого требуетъ духъ того языка: онъ господинъ слову, а не слово ему. И развѣ чистяки наши не видятъ, что они, при всей натугѣ своей, все–таки картавятъ, и что природный Французъ и Англичанинъ выщербленаго у него слова, въ Руской печати, никакъ не узнаетъ!
Вѣдь и Римляне всегда прiурочивали и Латынили усвоенное ими чужое слово, безъ чего не могли ни выговорить, ни написать его; то же дѣлаютъ и понынѣ всѣ прочiе народы. Что же это мы, охотно обезьянничая и попугайничая, въ этомъ случаѣ, хотимъ самодурью установить для себя противное правило? Этому двѣ причины; первая — тщеславiе, чванство: мы знаемъ всѣ языки; другая — невѣжество: мы не знаемъ своего.
Для чего, напримѣръ, сдваивать согласныя: аллопатiя, баллотировать, ассессоръ, аббатъ, аппаратъ, даже грамматика, аттестатъ и проч., когда это противно нашему языку и, при хорошемъ произношенiи, не можетъ быть слышно? Если вы хотите показать, что знаете правописанiе на тѣхъ языкахъ, съ которыхъ слова эти взяты, то пишите же, какъ иные и въ самой вещи писывали: Тээръ (Theer) и маасштабъ; но тогда уважьте же и Татарина, и пишите не лошадь, а алаша, не армякъ, а эрмекъ; да и не говорите болѣе: чай, — съѣздите напередъ на Кяхту и прислушайтесь, какъ Китаецъ произноситъ слово это? Да такъ, что оно въ Рускомъ ухѣ звучитъ чай, а въ Голандскомъ тэ, а въ Англiйскомъ ти и т. д.
Но составитель словаря не укащикъ языку, а служитель, рабъ его; здѣсь можно сказать о всякомъ писателѣ: напишешь перомъ, не вырубишь топоромъ. Сколько можно было собрать этихъ чужихъ реченiй мимоходомъ, посвящая весъ досугъ свой сбору и обработкѣ Рускихъ словъ, столько внесено въ словарь, и съ умыслу не упущено ни одно. Одна часть словъ этихъ болѣе или менѣе прiурочилась у насъ, и собиратель не въ правѣ выселять ихъ по своему произволу; дѣло писателей — покидать ихъ и дать имъ выйдти изъ обыка; другая часть, все еще намъ чуждая, включена для того, чтобы противопоставить Рускiя, соотвѣтствующiя выраженiя. При этомъ, изрѣдка и по необходимости, только при переводѣ чужихъ словъ, случалось мнѣ и самому прилаживать и примѣнять Рускiя слова, — не знаю, на сколько удачно, а думаю, что не въ противность языку, а въ духѣ его. Но въ послѣднее время стали за–просто переносить въ языкъ нашъ всѣ слова западной Европы, перепечатывая ихъ, безъ обиняковъ, Рускими буквами; а за этимъ не угоняешься: собрать все это не достанетъ у меня ни силъ, ни времени.
Мнѣ случалось слышать отъ людей, впрочемъ умныхъ и уважительныхъ, что все это пустыя, недостойныя придирки; что языкъ выработывается въ господствующемъ духѣ, по степени просвѣщенiя и образованiя народа, а частныя усилiя тутъ ничего не могутъ сдѣлать; что, впрочемъ, и все равно, какими словами ни объясняться — слова, по себѣ, условное сочетанiе звуковъ, одинъ вещественный припасъ — лишь бы въ томъ, что пишешь, былъ умъ, сердце, душа и жизнь. На первое возраженiе отвѣчу, что нельзя, однако, не пожалеть о такомъ направленiи, если даже оно и господствуетъ; на второе, что это убѣжденiе ошибочное и вредное: оно растлѣваетъ умъ и сердце. Коль скоро мы начинаемъ ловить себя врасплохъ на томъ, что мыслимъ не на своемъ, а на чужомъ языкѣ — мы уже поплатились за это дорого; коль скоро мы не пишемъ, а переводимъ, мы конечно никакого подлинника произвести не въ силахъ и начинаемъ, духовно, пошлѣть. Отставъ отъ одного берега и не приставъ къ другому, мы и остаемся межеумками. Съ языкомъ шутить нельзя: словесная речь человѣка есть видимая, осязательная связь, звено между душею и тѣломъ, духомъ и плотью. Вѣроятно, въ малоумномъ и юродивомъ та же душа: ума много, да вонъ не идетъ; отчего? Оттого, что вещественные снаряды ему служатъ превратно: духъ пригнетенъ, подъ спудомъ, и, безъ орудiй и средствъ этихъ, ничего не въ силахъ сдѣлать.
Всѣ словари наши преисполнены самыхъ грубыхъ ошибокъ, нерѣдко основанныхъ на недомолвкахъ, опискахъ, опечаткахъ, — и въ этомъ видѣ они плодятся и множатся. Если какой–нибудь почтенный Нѣмецъ, ученый путникъ, напишетъ: ардижъ (артышъ), тополъ, осокоръ, пыщалка, сорокопрытка, пригридъ (прикрытъ, трава), то все это пошло на всѣ четыре стороны, и наши ученые начинаютъ писать также. Если даже кто, опечаткою, скажетъ Лиръ, напушникъ, вмѣсто Аиръ и лапушникъ, то и это вносится нашими травовѣдами въ словари и преподается съ каѳедры.
Въ областной словарь академiи вошло все, безъ разбору, что только присылали, по должности, уѣздные учителя, и съ тѣми же безобразными объясненiями. Слова офенскiя, то есть дѣланыя, какъ корюка — дѣвка, кьяръ — пиво и проч., десятками вставлены на ряду съ Рускими; объясненiя вообще криво понятыя, или одностороннiя, иногда переносныя, а прямаго нѣтъ: одно и то же слово повторено подъ буквами а и о, по высокому и низкому говору; даже въ новомъ прибавленiи къ этому словарю находимъ: абалманъ, абалыръ, абанукаться, абаналъ, абляска и множество подобныхъ, тогда какъ всѣ слова эти составлены съ предлогомъ объ, который, на письмѣ, по крайности, никакъ не можетъ обратиться въ абъ, если только не хотѣть вовсе утратить всякiй толкъ и смыслъ въ словахъ. — Посему я въ словарѣ своемъ, не занимаясь корнями словъ, старался, однако же, указывать вездѣ на взаимную связь ихъ; а гдѣ это, по искаженiю или по другимъ причинамъ, сомнительно, тамъ я ставилъ вопросительный знакъ.
И не четкое письмо собирателей вводило въ соблазнъ издателей, которые не подчиняли запасовъ этихъ никакому разсудительному разбору и оцѣнкѣ. Такимъ образомъ, появилось въ словарѣ множество словъ вовсе небывалыхъ, хотя они и напечатаны крупнымъ, заглавнымъ наборомъ и стоятъ по азбукѣ въ порядкѣ, на своемъ мѣстѣ, почему объ опечаткѣ не можетъ быть и речи; напримѣръ:
Ирпень, вм. иргень — баранъ.
Калчанъ, вм. калганъ — чашка.
Колычанъ, вм. колыганъ — то же.
Наговка, вм. начевка — ночвы.
Каможка, вм. калюжка — лужа.
Копани и капани, въ двухъ мѣстахъ, вм. катанки — валенки.
Каспорка, вм. распорка.
Кетъ, вм. кежъ, кежина — пестредь.
Козать, вм. козань — бабка.
Галицы, вм. голицы — рукавицы.
Коледуха, вм. голедуха — гололедъ.
Кудезиться, вм. кудеситься — наряжаться.
Кузикъ, вм. гудзикъ — пуговка.
Кухолъ, вм. кухоль — кувшинъ.
Атожко, вм. атожно — а какже.
Дрянка, вм. одрянка, одрецъ — сноповозка.
Ерпесить, вм. ербезить — егозить.
Жичика, вм. жичина — жидкiй прутъ.
Воробче, вм. воробы — воробье.
Покаче, вм. поначе — получше, и т. д.
Повелительное испей, переиначенное въ изопей, выставлено какъ особое слово; выраженiе: толщиною въ завить руки, подало поводъ къ тому, что взавить поставлено особою речью, на свое мѣсто, и переведено: толщиною, просто, даже не толщиною въ руку. Тамъ же найдете: супретка, астраганы, тамалка — и сотни другихъ словъ, лишенныхъ всякаго смысла и связи съ языкомъ; какъ догадаться, что это супрядки — посидѣлки, отъ глагола прясть; остроганы — остроганный волною песокъ; отымалка — тряпица, ветошка, для съема съ пылу щанаго горшка и проч. Все это, кажется, очень просто; но чего стоило добраться тутъ толку и доискаться самого источника безсмыслицы?
Какой видъ или образъ придать словарю, какъ его расположить? — Какъ можно сподручнѣе. Именной и голый списокъ всѣхъ словъ, по азбучному порядку, крайне растянутъ и утомителенъ, требуетъ многихъ повторенiй, при толкованiи самыхъ близкихъ, однородныхъ словъ, и разноситъ ихъ далеко врознь. Расположенiе по корнямъ — и опасно и недоступно; тутъ безъ натяжекъ и произвола не обойдешься и отысканiе словъ очень затруднительно.
Я избралъ путь среднiй: всѣ одногнѣздки поставлены въ кучу и одно слово легко объясняетъ другое. Одногнѣздками называю я глаголъ съ производными: существительными, прилагательными, наречiями, и иногда опять глаголами. Но предложныя слова того же гнѣзда отнесены на свое мѣсто и тамъ нерѣдко образуютъ опять свои кучки.
Ходить, хаживать, — хожденiе, ходъ, ходьба, хода, ходебщикъ, ходунъ, ходовикъ, — ходкiй, ходовой и проч. стоятъ какъ бы въ одной общей статьѣ, въ которой размѣщены по удобству; но захаживать, заходъ, захожiй, равно находить, находка, находчивый и проч. поставлены особыми кучками, на свое мѣсто. Впрочемъ, при каждомъ простомъ глаголѣ, приводятся примѣры всѣхъ, образуемыхъ изъ него, предложныхъ глаголовъ. Такой порядокъ проведенъ у меня не строго, въ немъ нѣтъ полной научной послѣдовательности, этого я не достигъ; однако же словарь, въ этомъ видѣ, какъ мнѣ кажется, принимаетъ образъ болѣе доступный; его можно даже — если не читать, то перелистывать, и наглядность связи и образованiя словъ много выигрываетъ. Остается за тѣмъ не малое число одиночекъ; взглядъ на нихъ также поучителенъ: это либо слова захожiя, чужiя; либо свои, но переиначенныя издавна такъ, что въ свое мѣсто, по азбукѣ, не подходятъ; либо пни, не давшiе отъ себя живыхъ отростковъ; либо наречiя и прилагательныя, употребляемыя съ предлогами, тогда какъ отвѣчающiй имъ глаголъ предлога этого не принимаетъ.
Словарь составляется для Рускихъ; почему я почти не дѣлаю отмѣтокъ о томъ, на сколько слово въ ходу, не опошлѣло ли оно, въ какомъ слоѣ общества живетъ и проч. Въ этомъ, пусть всякъ судитъ и рядитъ по своему вкусу.
Граматическiя опредѣленiя, на кои я было въ началѣ, по обязанности, покусился, вывели меня вскорѣ изъ всякаго терпѣнiя и наконецъ заставили откинуть ихъ почти вовсе. Нѣтъ той безсмыслицы, до которой бы не дошелъ, неволей, слѣдуя нашей несчастной граматикѣ, особенно когда речь пойдетъ о глаголахъ.
Гл. дѣйствительный, конечно, можно бы отличить отъ прочихъ залоговъ; но, во первыхъ, не понимаю за что такое отличiе одному падежу, когда всякому глаголу присвоено ихъ нѣсколько? И безличные глаголы: меня стошнило, тебя вырвало, правятъ винит. падежемъ, какъ даже и нѣкоторые общiе глаголы на ся: я тебя не боюсь, онъ тебя хватился, не спохватясь ума дѣлаешъ и проч. Во вторыхъ, надо же было сдѣлать, для нашего языка, и ту еще уступку, что дѣйств. гл. иногда замѣняетъ винит. пад. родительнымъ. Въ третьихъ, кличка эта ни къ чему не ведетъ: сущность дѣла — указать, какими падежами и при какомъ случаѣ глаголъ правитъ. Въ четвертыхъ, большая часть среднихъ глаголовъ можетъ быть обращена въ дѣйствительные, лишь бы смыслъ это допускалъ: ходить по воду — выхаживать, въ колесѣ; ходить журавля — плясать; глядѣть кого — высматривать, стеречь; смотрѣть коректуру; плакать плачъ; взялся управлять судномъ, да и управилъ его на мель; собака стоитъ стойку, я сижу вино, и проч. и проч. Что же касается глаголовъ на ся, то всѣ они, по началу своему, возвратные; а принимаютъ значенiе: взаимныхъ, среднихъ, общихъ, страдательныхъ и даже дѣйствительныхъ, не только по прямому значенiю своему, но и по разуму и обороту речи.
Такимъ образомъ, не только каждый глаголъ на ся можетъ быть отнесенъ къ двумъ и тремъ залогамъ, но иной даже ко всѣмъ пяти: биться лбомъ объ стѣну — возвратный; биться на сабляхъ, биться объ закладъ — взаимный; биться какъ рыба объ ледъ — среднiй; сердце бьется или живчикъ бьется — среднiй или общiй; рыба бьется острогой, посуда бьется — страдательный. Самый гл. бить, по–видимому, безспорно дѣйствительный, легко обратить въ среднiй: бить въ ладоши, бить на вѣрняка, онъ бьетъ на авось, бить въ барабанъ, бить по столу кулакомъ, и проч.
Мудрено ли послѣ этого, если мы находимъ въ Академич. Словарѣ, въ этомъ отношенiи, безграничную путаницу. Тамъ, напримѣръ, названы дѣйствительными глаголы: аплодировать кому, благовѣстить къ обѣднѣ, бросать камнемъ въ кого, намекать кому о чемъ, напоминать о чемъ, напылить гдѣ, чѣмъ, настаивать на чемъ, насѣдать на что; даже: стаканъ натреснулъ, ко мнѣ нашло много гостей, я не дослышу, тугъ на ухо, онъ ему норовитъ и проч. — все это гл. дѣйствительные. Нашумѣть, накричать, набалагурить, названы средними, а насказать, наговорить, набормотать — дѣйствительными; угомониться — возвратнымъ, а уходиться — общимъ; бѣситься, божиться, нагнаиваться, нашататься и проч., по словарю, возвратные, — прислушайтесь: божиться гл. возвратный; наѣдаться — возвратный же, а напиваться — общiй.... Если это не острота, не намекъ на общую слабость — то что это такое? Вѣдь тутъ речь не о погрѣшностяхъ и опечаткахъ. Въ такомъ видѣ тянется словарь от аза до ижицы; я бы могъ привести не десятки, не сотни, а тысячи примѣровъ. Очевидно, это не опечатки, не описки, даже не ошибки, по незнанiю, а путаница, недоумѣнiе, какъ быть съ нашей граматикой, которая сбила съ толку цѣлое ученое братство.
Да, К. С. Аксаковъ правъ: вся граматика глаголовъ нашихъ прищеплена къ языку насильственно, и потому не стоитъ выѣденнаго яйца. Лѣсина срѣзана, надколота, чужой сучекъ воткнутъ, — не заботясь о томъ, однородны ли деревья, — а потому въ него и не пошло ни капли соку: онъ торчитъ торчкомъ и, не смотря на вѣковой уходъ, не приживается.
Есть одинъ общiй образъ для Рускаго глагола, не пополняемый ни однимъ, но могущiй пополняться по частямъ, всѣми. Всякiй глаголъ способенъ принять всѣ измѣненiя, отвѣчающiя разуму, смыслу, значенiю его; съумѣйте употребить его, и вы удачнымъ примѣненiемъ, въ новомъ смыслѣ, мгновенно создали цѣлый рядъ новыхъ для него переходовъ. Такъ называемые залоги для него дѣло вовсе посторонее, случайное, переходчивое; они могутъ, хотя безо всякой пользы, примѣняться только къ каждому частному случаю. Окончанiе на ть и чь общее, коренное, прямое; ему отвѣчаютъ, въ западныхъ языкахъ, глаголы переходящiе или дѣйствительные и непереходящiе или среднiе; окончанiе на ся, т. е., привѣска сокращеннаго себя, образуетъ возвратный или обратный глаголъ, не прямой, который можетъ быть отнесенъ, если смыслъ речи позволяетъ, и ко всѣмъ прочимъ залогамъ. За симъ очевидно, что распредѣленiе глаголовъ на залоги есть школярство, одно изъ тѣхъ путъ, которыя служатъ только для притупленiя памяти и понятiй учениковъ; на каждый вопросъ о залогѣ глагола, ученикъ долженъ отвѣчать: въ какомъ залогѣ вамъ угодно будетъ его употребить, въ такомъ онъ, на сей разъ, и будетъ числиться.
Вотъ причины, по коимъ я въ словарѣ уклонился отъ граматическихъ отмѣтокъ, стараясь объяснять слова примѣрами. Существительныя и прилагательныя сказываются сами — ихъ нечего называть, но при первыхъ показанъ родъ; глаголы, мѣстоименiя, подавно отличаются; наречiя и частицы названы. Лишнихъ отмѣтокъ я вообще избѣгаю, какъ и всякаго школярства, и позволяю себѣ иногда промолчать о томъ, что, напр., аптекарша женскаго рода; мнѣ кажется, это было бы свѣдѣнiе, въ родѣ того, которое намъ ежегодно сообщаетъ мѣсяцесловъ: Папа — Римскокатолическаго Закона.
Не стану поминать объ опрометчивости словаря, въ которомъ нерѣдко находишь: волосъ, см. власъ, а власъ, см. волосъ; паръ, см. испаренiя, испаренiя, см. паръ. Этого надо стараться избѣжать. Самые глаголы, близкiе по значенiю, либо по внѣшности своей, перепутаны, какъ, напр., гл. катать и качать, и путаница эта проведена по всѣмъ предлогамъ. Примѣры бралъ я въ словарь не изъ писателей, какъ это водится и какъ бы, можетъ быть, хотя отчасти слѣдовало; для этого у меня ни какъ бы не достало досуга — развѣ довелось бы прожить два или три вѣка. Примѣры взяты изъ обихода, изъ простой Руской речи, и туда же пойдутъ десятка два тысячъ пословицъ, поговорокъ и разныхъ народныхъ изреченiй.
Не всегда я ставилъ примѣры самаго простаго и всѣмъ извѣстнаго значенiя слова: напротивъ, что всякому вѣдомо, о томъ нечего жевать, а надо указать на забытое или затертое невниманiемъ значенiе словъ.
При всѣхъ мѣстныхъ, областныхъ словахъ, я показываю родину ихъ; губернiя указана, однако же, только для удобства и краткости: слово не прiурочено къ одной только губернiи, коей и самые предѣлы огорожены, не по говору народному, а по уваженiю вовсе иныхъ причинъ. Четыре конца свѣта, отъ Москвы: Новгородъ, Рязань, Владимiръ, Смоленскъ, представляютъ главныя четыре мѣстности, къ которымъ и причисляются всѣ смежныя съ ними губернiи. Тамбовъ и Пенза, Пермь и Вятка нѣсколько уклоняются по себѣ; Курскъ и Воронежъ переняли кой-что изъ Малой Руси; во Псковъ и даже въ Калугу перенесено не мало изъ Бѣлой Руси; Тверь пестра, какъ сорока: туда, очевидно, селился народъ со всѣхъ концовъ; въ немъ находимъ всѣ четыре говора. Мѣстами, находимъ это и въ другихъ губернiяхъ, напр. въ Костромской, гдѣ, посреди крутыхъ окальщиковъ, Кологривцы говорятъ свысока; это давнишнiе Рязанскiе переселенцы. Такiе случаи надо отличать; это говоръ заносный.
Посильно старался я приводить на память всѣ однословы или тождесловы и сословы, а при объемчивыхъ выраженiяхъ, единящiхъ въ себѣ дробныя, подчиненыя имъ понятiя, ставить отвѣчающiя симъ послѣднимъ реченiя, съ объясненiями. Напр., «Алюръ — образъ хода или бѣга лошади, побѣжка; она бываетъ: ступа, нога–по–ногу; шагъ, равняющiйся шагу человѣка; хода, шагистый шагъ, съ нарысью зада; нарысь, притруска, грунца, рысца, хлыпь или мелкая рысь; грунь или рысь, побѣжка съ выкидкою ногъ накрестъ; малая, легкая или мелкая, и большая, частая, крупная; иноходь, когда обѣ ноги одного бока выкидываются разомъ; перевалъ или втриноги, перебой, шуточно: цыганская побѣжка, ни рысь, ни иноходь; тропотъ, мелкiй перебой, сбивчатая нарысь, самая шибкая хода; наметъ, зайчикомъ, курцгалопъ — обѣ переднiя ноги вздымаются почти разомъ; меть или галопъ, полная меть, то же, но помашистѣе; скачъ, карьеръ, то же, но безъ дыбковъ и съ растяжкою; слань, стелька, маршъ–маршъ (воен.) — во весь духъ, во всѣ лопатки.»
Общiя опредѣленiя словъ и самихъ предметовъ и понятiй, дѣло почти неисполнимое и бесполезное. Оно тѣмъ мудренѣе, чѣмъ предметъ проще, обиходнѣе. Я устранился отъ этого и, наприм., не говорю, что крендель — «хлѣбенное, въ видѣ согнутой палочки»; что «столъ есть широкая доска, утвержденная на ножкахъ, на которую что–нибудь кладутъ или ставятъ (Акад. Слов.)»; я называю только составныя части стола: «онъ состоитъ изъ подстолья и столешницы; подстолье — изъ ножекъ (иногда съ разножками) и обвязки, въ которой нерѣдко ходитъ ящикъ. Столешница бываетъ глухая, поворотная и съемная; въ столѣ, на стоялахъ (тумбахъ), весь верхъ съемный, обвязка скрѣплена со столешницею; у столовъ объ одной ножкѣ, для устойчивости, бываетъ широкая подножка. Столы, по назначенiю своему, бываютъ: простые, разъемные и разборные, — раздвижные, раскидные и подъемные; названiя имъ: банкетный, обѣденный (вытный), ломберный (игорный), рабочiй (письменный), диванный (гостинный) и проч.» Иногда вкратцѣ объясняется выдѣлка вещи, названiя, въ мастерствѣ принятыя и проч. Думаю, что это полезнѣе сухихъ и ни кому не нужныхъ опредѣленiй. При словѣ масть, напримѣръ, я объясняю до пятидесяти названiй конскихъ мастей; при словѣ мачта, рей, парусъ, — названiя и расположенiе мачтъ, реевъ и парусовъ, конечно весьма коротко, не упуская, однако же, не только флотскiхъ, Голандскiхъ названiй, но и своихъ, образовавшихся на Каспiйскомъ и Бѣломъ моряхъ и на большихъ рѣкахъ. Подъ словомъ вѣтеръ, собраны всѣ Рускiя названiя вѣтровъ, на Бѣломъ, Черномъ, Каспiйскомъ моряхъ, на Байкалѣ, Ильмень–озерѣ и проч. Названiй этихъ много, а у Бѣломорцевъ даже полный Рускiй компасъ, всѣ 32 вѣтра.
Увеличительныя и уменьшительныя, коими безконечно обиленъ языкъ нашъ, до того, что они есть не только у прилагательныхъ и наречiй, но даже у глаголовъ (не надо плаканьки; спатоньки, пипочки хочешь?), также причастiя страд., не ставлю я отдѣльно, безъ особыхъ причинъ, но иногда напоминаю объ нихъ въ примѣрахъ; даже наречiя отъ прилагательныхъ лишнимъ считаю объяснять: и безъ нихъ въ словарѣ тѣсно. Гдѣ наречiе уклоняется, по значенiю отъ своего прилагательнаго, тамъ оно объяснено.
Торговыя, промышленныя и ремесленныя выраженiя, сколько мнѣ удалось собрать ихъ, помѣщены, безъ изъятiй; отъ этого, мѣстами, вышла несоразмѣрность: одно мастерство описано полнѣе, другое только по верхамъ. Чѣмъ выравнивать несообразность эту выключкою избыточнаго, лучше выждемъ, чтобы исправили добавкою опущеннаго.
Самое усиленное старанiе прилагалъ я, чтобы достигнуть полноты словаря, относительно выраженiй народныхъ и вѣрно объяснить ихъ. Языкъ народа, безспорно, главнѣйшiй и неисчерпаемый родникъ, — рудникъ, — сокровищница нашего языка, который, на письмѣ, далеко уклонился отъ того, чѣмъ бы ему слѣдовало быть. Конечно, словарь мой, по числу словъ, главнѣйше пополнился словами предложными, кои считаются какъ бы менѣе важными; но и непредложныхъ добавочныхъ словъ, сравнительно, не мало.
Большая часть полныхъ глаголовъ, особенно предложныхъ, даютъ непосредственно четыре существительныхъ: два средняго рода — одно изъ нихъ отъ неопредѣленнаго или длительнаго вида, другое отъ окончательнаго; а два остальныя, одно муж., другое женск. рода, одинаково относятся къ обоимъ видамъ. Объяснять и толковать ихъ, въ значенiи глагола своего, нечего; я здѣсь, для краткости, предпочелъ граматическую отмѣтку, потому что она вѣрна, хотя, сколько знаю, доселѣ нигдѣ не была показана, и называю существительныя эти: длительнымъ, окончательнымъ и общими. Иногда бываетъ еще однократное. Нпримѣръ, отъ посѣвать, посѣять: посѣванiе длит., посѣянiе оконч., посѣвъ и посѣвка общ.; отъ наступать, наступить: наступанiе длит., наступленiе оконч., наступь, наступка общ.
Первыя два существительныя, средняго рода, длиннѣе и нерѣдко диковаты на слухъ — особенно если мы примемся сочинять ихъ сами, какъ недавно сочинили пущенное въ ходъ словечко исчезновенiе. Это призводство Славянское или языка церковнаго. Два послѣднiя существительныя, муж и женск. рода, Рускаго склада; они короче, убористѣе, легче на языкѣ, удобнѣе примѣняются, по болѣе общему значенiю своему, да и сверхъ того, выражаютъ не одно только дѣйствiе по глаголу, но вызываютъ также понятiе о качествѣ этого дѣйствiя — отдѣлка не чиста, набивка тюфяка не хороша, т. е., работа, — а сверхъ того означаютъ и самый предметъ.
При всемъ томъ, мы ихъ не любимъ, не знаю за что, а предпочитаемъ первыя, какъ бы длинны и неуклюжи онѣ не были; составители словарей также большую часть этихъ словъ упустили изъ виду. Но въ этихъ короткихъ словахъ заключена вся жизнь и сила глагола; изъ нихъ легко образовать и новыя выраженiя, гдѣ это нужно, придавая только приличное окончанiе. Я ставлю ихъ при глаголахъ всюду и стараюсь, приводимыми примѣрами, обращать на нихъ вниманiе читателей.
При самыхъ простыхъ, обиходныхъ глаголахъ, въ словаряхъ нашихъ не достаетъ половины производныхъ.
При гл. давать у меня прибавлено, противу другихъ словарей, 11 словъ: дажба (даванье), дачница, давица, даватель, –ница, датчикъ, –чица, даятельный, дательный, дательствовать, давасы (могарычи).
При гл. давить — 14 словъ; при гл. досиживать — 12; при гл. жалѣть — 19; при гл. дарить — 20; при гл. жать — 14; жевать — 17; жечь — 10; гнести — 13; при сущ. голосъ — 11 словъ; при глина — 12; при годъ — 17; и т. д. Я не выбираю на выборъ, а беру примѣры сподрядъ.
Вотъ обращики народныхъ словъ, коихъ нѣтъ ни въ одномъ изъ словарей нашихъ, а два или три изъ нихъ въ областномъ словарѣ объяснены однобоко и невѣрно.
Бѣлынь — обширная, вовсе чистая прогалина, перелѣсье, окруженное лѣсомъ: чаяли, изъ лѣсу вышли — анъ на бѣлынь выбѣжали. Просѣка, слово извѣстное — прорубленная чрезъ лѣсъ дорога; а просадь — дорога, усаженная по сторонамъ деревьями, алея. Поломъ — крутой поворотъ дороги; свертокъ — косой, уклонный. Увѣй — весь просторъ, захватываемый тѣнью лѣса, или одинокаго дерева, отъ восхода и до заката солнца: увѣй образуетъ двурогую кривую или уши, это утреннiй и вечернiй увѣй; они сливаются къ срединѣ съ полуденнымъ, самымъ короткимъ. Подъ увѣемъ хлѣбъ плохо родится.
Слѣтье — все съѣдомое, что Богъ далъ въ лѣто, кромѣ зерноваго хлѣба: овощъ, ботва, картофель, рѣпа, плоды и проч. Нынѣ слѣтья Богъ далъ, въ подспорье хлѣбу. Сыпь — зерновой запасъ: хлѣбъ, сѣмя, въ продажу или въ погрузку гужомъ, либо водою.
Нагуливать скотъ — откармливать паствой, утучнять на подножномъ корму; нагуливать тѣло, сало, о скотѣ: добрѣть, тучнѣть на паствѣ. «Много ли нагулу?» спрашиваютъ баранщика, и онъ довольно вѣрно скажетъ: «по два, по три фунта на барана». У хорошаго нагульщика, умѣющаго разводить скотъ, чтобы онъ не толпился и не затаптывалъ корму, онъ, прогономъ, нагуливаетъ, а у плохаго — сгуливаетъ тѣло. Пустожира — человѣкъ, который дуритъ отъ избытка и безполезенъ обществу. Прiемница — названiе болѣе приличное, чѣмъ бабка, повитуха, акушерка.
Притомный — кто былъ при чемъ, очной свидѣтель; бытчикъ — кто на лицо, присущъ, вмѣсто сочиненаго нами: присутствующiй, небытчикъ — котораго нѣтъ; нѣтчикъ — кто обязанъ быть, но не явился; огурщикъ, отлыня — уклоняющiйся умышленно отъ дѣла. Строжить кому — быть строгимъ, взыскательнымъ; строжиться — оберегаться, чтобы не захватили врасплохъ.
Грозовище — поприще грозы, полоса, по которой она прошла; грозобоище — поприще опустошенiя грозою. Селище — остатки снесеннаго селенiя, какъ городище — развалины города. Старица или рѣчище (рѣчища, большая рѣка) — покинутое, старое русло рѣки; по старицамъ остаются ерики, глухiя, заливныя озера.
Повѣтерье, слово извѣстное — попутный вѣтеръ; лобачь — противный; покачень — боковой; верховой и низовой, горычъ и моряна, сгонъ или выгонъ и нагонъ — вѣтеръ отъ устья рѣки на море, и изъ моря въ рѣку. Сутолока — мелкое и частое волненiе, толкунъ, толчея, либо на мели, либо при встрѣчномъ, теченiю, вѣтрѣ; суториться — суетливо и бестолково толкаться на одномъ мѣстѣ. Свирестѣть — свистать, но не голосомъ: вѣтеръ свиреститъ въ лѣсу, коршунъ свиреститъ крыльями; свирестъ крыльевъ. Пригрѣвъ — солнопекъ, первыя проталины; перемочки — небольшiе, частые дожди; сѣногной — Iюльскiе сплошные дожди, во время покоса.
Уповодъ. «Рябки да рыбки — потерять уповодки»: забава охотой и рыболовствомъ убиваетъ время. Уповодъ — срокъ или продолжительность рабочаго времени отъ выти до выти, отъ ѣды до ѣды. Во днѣ, смотря по числу вытей, коихъ лѣтомъ бываетъ одною болѣе, чѣмъ зимою, три или четыре уповода, каждый часа въ четыре.
Остить иглу — точить копчикъ. Для чего мы утратили необходимую разницу въ названiи: острея на ребро и острея тычкомъ? Острiе — общее понятiе; ему подчинены: лезвiе, лезо, которое рѣжетъ, и ость или жало, которое колетъ. У шила ость, у иглы жало.
Однако — довольно. Речь моя протянулась, какъ голодное лѣто. Я началъ было коротко, но — что наболѣло, не стерпѣло; квашня черезъ край ушла. Я хотѣлъ только показать, надъ чѣмъ и какъ я работаю: прибавлю еще, что это не есть трудъ ученый и строго выдржанный; это только сборъ запасовъ изъ живаго языка, не изъ книгъ и безъ ученыхъ ссылокъ; это трудъ не зодчаго, даже не каменщика, а подносчика его; но трудъ цѣлой жизни; а переднiй заднему мостъ.
Отчетомъ этимъ я вамъ обязанъ, какъ собратамъ и какъ сочленамъ, предложившiмъ мнѣ, сверхъ того, средства, для обнародованiя моего труда.
Онъ доведенъ почти до половины; но ближе десяти или осьми лѣтъ, если Богъ велитъ прожить столько, окончить его не могу.
В. Даль.

Списокъ исправленныхъ опечатокъ:
С. 114: Воля ваша, а я не пойму, чѣмъ завѣсъ, закрой, озоръ и овидъ хуже горизонта.
вмѣсто: Воля ваша, а я не пойму, чѣмъ завѣсъ закрой, озоръ и овидъ хуже горизонта.
С. 114: Наголосокъ скрипки, рояли; наголосокъ залы, палаты...
вмѣсто: Наголосокъ скрипки, рояли; наголосокъ залы, палаты...
С. 116: Не стану поминать о субъективности и объективности...
вмѣсто: Не стану поминать о субьективности и объективности...
С. 117: ...даже грамматика, аттестатъ, и проч., когда это противно нашему языку...
вмѣсто: ...даже грамматика, аттестатъ, и проч , когда это противно нашему языку...
С. 121: ...тутъ безъ натяжекъ и произвола не обойдешься...
вмѣсто: ...тутъ безъ натяжекъ и произвола не обойдешся...
С. 123: ...божиться гл. возвратный; наѣдаться — возвратный же, а напиваться — общiй...
вмѣсто: ...божиться гл: возвратный; наѣдаться возвратный же, а напиваться общiй...