СОКОЛИНАЯ ОХОТА.
Въ былое время соколиная охота по всей Европѣ звалась княжескою и считалась самою благородною забавой высшаго дворянства. Дорого платили за хорошо выношеную ловчую птицу и разорялись на содержанье соколятниковъ, скаковыхъ коней и соколовъ. И наши князья держивали охоту эту, чему памятью служатъ: придворный санъ сокольничьяго, подмосковные Сокольники, гдѣ держалась царская ловчая птица и вся охота, и Соколиный уставъ царя Алексѣя Михайловича, написаный съ большимъ знанiемъ дѣла и опредѣляющiй въ точности все, что, кому и какъ должно исполнять при этой охотѣ. Нынѣ въ Европѣ объ ней и молва заглохла, а у насъ она еще изрѣдка встрѣчается; мнѣ еще случалось ѣзжать съ соколами въ Новороссiйскомъ краѣ и по Уральскому угорью. Татары, башкиры и киргизы также охотно держатъ, не то чтобы полную охоту, а одну или двѣ ловчiя птицы.
Къ ловчей птицѣ у насъ причисляютъ: перепелятника, тетеревятника или утятника (большаго ястреба), сокола, кречета, балабана и наконецъ беркута или холзана, а иногда и другiе виды ястребовъ. Ученые и охотники не совсѣмъ согласны въ главныхъ названiяхъ этихъ птицъ: первые различаютъ ястребовъ отъ соколовъ по примѣтамъ строенья тѣла, и называютъ соколомъ (Falco) нетолько балабана и дербника, но даже пустельгу; вторые же зовутъ ястребами ловчихъ птицъ, кои хватаютъ добычу когтями, даже охотно берутъ ее съ земли, а соколами тѣхъ, кои бьютъ птицу налету, то есть кречета и сокола.
Хищную птицу, годную по природѣ своей въ ловчiя, напередъ всего вынашиваютъ, а затѣмъ обучаютъ. Вынашиванье состоитъ въ томъ, что птицѣ не даютъ спать двѣ, три ночи сряду, либо держа ее на рукѣ и подталкивая подъ клювъ, либо подвѣсивъ ее на обручѣ и покачивая его всю ночь напролетъ туда и сюда. Для этого напередъ всего надѣваютъ птицѣ на ножки искусно устроенныя ременчатыя путца, за которыя держатъ птицу, надѣвъ кожаную рукавицу, или привязываютъ ее, сажая на обручъ или на костыль; въ путцахъ этихъ различаютъ разныя части: обносцы, коротцы, должики и косточку; все это устроено такъ, чтобы спущеная на добычу птица ничѣмъ не была стѣснена. Давая ей покой, ей надѣваютъ на голову суконный или кожаный клобучекъ, украшаемый иногда султанчикомъ или бубенчикъ, подвѣшиваютъ на шею, чтобы ее легче было найти, коли она куда залетитъ.
Отъ безсонницы птица дурѣетъ и смирнѣетъ, а отъ голоду и вовсе ручнѣетъ; тогда начинаютъ ее вабить и кормить не иначе, какъ изъ рукъ, и притомъ если она пойдетъ на вабило. Вабить значитъ манить, звать; вабило, это птичье крылышко; соколятникъ, роспустивъ путца, отходитъ на нѣсколько шаговъ, и посвистывая машетъ слегка вабиломъ; голодный соколъ или ястребъ, подумавъ и повертѣвъ головой, кидается на вабило, и за это получаетъ кусокъ мяса; такимъ образомъ его исподволь прiучаютъ ходить по свисту на–руку, затѣмъ осторожно выносятъ по зарямъ и напускаютъ на голубя, галку или ворону, но всегда тотчасъ отбираютъ добычу, перевабливая на руку, гдѣ и кормятъ. Не всякая птица одинаково понятлива и послушна; иная готова въ поле черезъ недѣлю или двѣ, съ иною насилу сладишь въ мѣсяцъ. Попадаются и такiя упрямыя и злыя, что сами себѣ отгрызаютъ шпору, или бодецъ, какъ зовутъ заднiй ноготь, и тогда соколъ негоденъ, его выпускаютъ на волю.
Уходъ за ловчей птицей очень хлопотливъ и требуетъ страстнаго охотника; тутъ вѣчная забота, ночей не доспишь, а днемъ безпрестанный надзоръ, чтобы птица не запуталась въ путцахъ, чтобы отъ скуки не принялась грызть когтей, чтобы напоить и накормить вовремя, и притомъ самымъ свѣжимъ мясомъ, и если можно, птичьимъ — отъ одной говядины сокола болѣютъ — чтобы поить ихъ самою чистою и свѣжею водою, изъ чистой посудки, а главное, чтобы кормить не прежде, какъ когда птица скинетъ погадку. Всякая хищная птица, даже и сова, пожираетъ пищу жадно, глотая мясо съ кожей, съ перьями, съ сухожильемъ, нерѣдко съ косточкой, и наѣвшись досыта, сидитъ надувшись и требуетъ покоя. Поэтому соколятнику съ птицею всегда отводится особая комната, гдѣ бы не было шуму им лишней бѣготни; за тѣмъ, когда пища переварится въ зобу и пойдетъ въ желудокъ, птица выкидываетъ ртомъ комокъ всѣхъ негодныхъ остатковъ, и это называется погадкой; еслиже птицу накормить раньше этого, то она болѣетъ, и иногда нѣсколько дней негодна для травли. Въ дикомъ житiѣ своемъ, наѣвшись, она летитъ въ глухое, одинокое мѣсто и сидитъ тамъ въ покоѣ, не заботясь ни о какой добычѣ, доколѣ не скинетъ погадки; но въ неволѣ, она дурѣетъ, теряетъ часть побудки своей, поддается соблазну человѣка и ѣстъ безразсудно во всякое время, отчего легко пропадаетъ. Теперь опишемъ способъ травли и охоты.
Перепелятникъ вынашивается легко и скоро, съ нимъ рѣдко охотятся на иную дичь кромѣ перепеловъ; болотной, долгоносой дичи онъ не беретъ, какъ вобще въ эту дичь и сокола втравить трудно, будто есть какое–то отвращенье, да кромѣ того эта дичь — всѣ виды бекасовъ — въ бойкости полета не уступаютъ никакой хищной птицѣ. Съ перепелятникомъ обычно ѣздятъ верхомъ, какъ и съ ястребомъ и соколомъ, но съ лягавой собакой: она дѣлаетъ стойку, охотникъ подъѣзжаетъ вплоть, и на самомъ взлетѣ спускаетъ съ руки ястребка, а еще лучше, т. е. легче для него и менѣе его утомляетъ, коли охотникъ изловчится держать ястребка въ кулакѣ правой руки, захватывая его подъ брюшко и пригибая ему ножки назадъ, какъ всякая птица и сама дѣлаетъ для полету; согнувъ локоть, охотникъ держитъ ястребка противъ плеча, и на самомъ взлетѣ добычи бросаетъ его съ размаху за нею вслѣдъ; если охотникъ хорошо наметался, то онъ прямо влѣпитъ его въ добычу, съ которою этотъ тутъ же садится наземь, нисколько не утомляясь погоней; этимъ способомъ одинъ перепелятникъ можетъ взять въ одно поле нѣсколько десятковъ перепеловъ.
Ястреба и балабана, какъ и сокола, вывозятъ въ полѣ на правой рукѣ, держа въ лѣвой поводья, и притомъ подъ клобучкомъ, который сымается уже тамъ, гдѣ можно ждать добычи. На куропатокъ, тетеревей, также удобно брать съ собою собаку; при взлетѣ птицы, охотникъ съ гикомъ пускается вскачь и скидываетъ ястреба съ кулака; догнавъ добычу, онъ налетаетъ на нее обычно поперекъ или накось, хватаетъ когтями, тутъ же падаетъ съ нею и начинаетъ рвать; соколятникъ спѣшитъ сломя голову въ догонку, отбираетъ добычу и вабитъ ястреба на себя, между тѣмъ какъ тотъ, разобиженый этимъ насилiемъ, сидитъ распустивъ крылья, поглядываетъ подъ себя и плачевно клегчетъ. На утокъ стараются подъѣхать изза кустовъ или камыша поближе, подымаютъ ихъ хлопаньемъ арапниковъ и крикомъ, и тотчасъ при взлетѣ ихъ пускаютъ ястреба; но если утка смѣтитъ ястреба напередъ, то она не летитъ, а только ныряетъ, поглядывая съ крикомъ на врага своего и торопится уйти въ траву или въ камышъ; даже если она и поднялась уже, но еще надъ водой, или на утекѣ встрѣтитъ воду, то мечется въ нее камнемъ, такъ что брызги летятъ во всѣ стороны, и ястребъ, какъ несолоно хлебавши, вяло подымается и кружитъ надъ нырнувшей уткой. При такой неудачѣ его иногда трудно бываетъ залучить, онъ не садится, не идетъ на вабило, а все кружитъ, или даже улетаетъ въ сторону, а коли вблизи есть лѣсъ, то бѣдному соколятнику бываетъ очень трудно отыскать его тамъ и выманить.
Крупный ястребъ и балабанъ хорошо беретъ зайца, особенно бѣляка, который слабѣе, но унести его не можетъ; иной заяцъ, при налетѣ ястреба, опрокидывается навзничь и отбивается отъ него долгими пазанками (ногами), точно какъ палками или плетью, и въ этомъ положенiи ни одинъ ястребъ его ни возметъ. На бѣгу, ястребъ хватаетъ зайца одной лапой около плечъ, а другою за голову, промежъ ушей, и заламываетъ ему голову назадъ; заяцъ падаетъ и бьется на землѣ, а ястребъ держится, управляя крыльями, покуда соколятникъ не подоспѣетъ на помощь. Иной ястребъ беретъ зайца иначе: хватая его одной только лапой за–спину или за–бокъ, онъ другой лапой чертитъ по землѣ и по травѣ, запуская когти и хватаясь за кусты и коренья; такимъ образомъ онъ удерживаетъ и останавливаетъ его. Случается, что ястребъ неловко ухватитъ добычу свою, не запустивъ когтей, а лишь за мѣхъ и часть кожи, а другой лапой, на всемъ разгонѣ, остановитъ его, ухватясь за кустъ, а заяцъ вырвется, покинувъ въ лапѣ врага своего клокъ шерсти; тогда забавно смотрѣть на ястреба, который, будто стыдится, что остался въ дуракахъ, сидитъ, вытянувшись на одной ногѣ, и разсматриваетъ очень внимательно клокъ шерсти въ другой лапѣ!
Лѣсную птицу и звѣрковъ, какъ напр. рябчика и бѣлку, травить ловчею птицей неудобно; ей въ лѣсу нѣтъ простору для полету, да и отыскать ее, выпустивъ, очень трудно.
Теперь поговоримъ о соколѣ и самой цѣнной ловчей птицѣ, которая водится у насъ только на сѣверѣ Уральскаго хребта, мѣстами въ Сибири и на Кавказѣ, о кречетѣ, часто поминаемомъ въ пѣсняхъ нашихъ. Соколъ, чеглокъ (поменше сокола) и кречетъ (больше сокола) считаются самыми благородными, высокими, по качеству, ловчими птицами; охотнику мало того, что иной ястребъ не хуже сокола ловатъ птицу – эта охота не промыслъ, не въ добычѣ дѣло, а въ потѣхѣ; соколъ умнѣе, послушнѣе, бойчѣе, ретивѣе, уходитъ далеко за птицей, заганиваетъ ее иногда подъ облака, пропадаетъ изъ–виду, а ужъ дойдетъ ее, не покинетъ; ястребъ беретъ болѣе расплохомъ, хватаетъ козырнувъ накось, поперегъ и именно хватаетъ когтями, садится тутъ же, не выпуская добычу изъ когтей, и начинаетъ рвать ее какъ ни попало; соколъ весьма рѣдко — а кречетъ едва ли когда — хватаютъ добычу ёмами (когтями): соколъ и сидячей птицы не беретъ, какъ хорошiй охотникъ не стрѣляетъ сидячей дичи, а даетъ ей взлетѣть; соколъ бьетъ добычу налету, она падаетъ камнемъ, и онъ, кружась, спускается на нее и напередъ всего загибаетъ ей голову назадъ, перерѣзаетъ горло и пьетъ кровь; это дѣлаетъ онъ такъ искусно, что не проронитъ не капли. Нельзя ни вспомнить при этомъ, что левъ дѣлаетъ тоже: онъ до того опрятно съѣдаетъ большаго поросенка, что даже въ кѣгткѣ своей не покидаетъ никакого слѣда: онъ хватаетъ его за горло, если не можетъ разомъ захватить въ пасть всю голову, и только высосавъ всю кровь досуха пожираетъ его. Ястребъ спѣшитъ сожрать добычу, не выпускаетъ ее изъ когтей, боится, чтобы другая хищная птица не подхватила ее: соколъ, а тѣмъ болѣе кречетъ, этого не боятся: никто, кромѣ орла, не смѣетъ этого сдѣлать: если ястребъ несетъ добычу въ когтяхъ, а голодный соколъ увидитъ это, то со свистомъ, какъ пуля, пускается на ястреба, который больше его, и этотъ съ жалобнымъ клегтомъ, мигомъ перекидывается налету бокомъ или навзничь, и далеко отставивъ отъ себя добычу, на всю длину ногъ своихъ, передаетъ ее соколу изъ рукъ въ руки и спѣшитъ убраться.
Ястреба и балабанъ перомъ или мастью бурожелтые, брюхо свѣтлѣе, темная рябь и пояски, по годамъ глядя, неодинаковы; соколъ темнѣе спиной и крыльями, съ черносизымъ отливомъ, горло и щеки желтѣе, и — главное, — съ чернымъ усомъ, тоесть съ пятнышкомъ у корня клюва, и это придаетъ соколу молодецкiй видъ. Кречетъ пестробурый, разныхъ отливовъ, все брюхо бѣлесоватое, на крыльяхъ пояса, чѣмъ старѣе, тѣмъ свѣтлѣе перомъ, почему въ пѣсняхъ нашихъ и поминаются бѣлые кречеты. Но у сокола и вся посадка иная: соколъ и ястребъ, — это тоже, что конь и кляча; ястребъ какъ ни бодрится, все сидитъ немножко бабой, наклонно; сокола издали знать: сидитъ тычкомъ, повертка головы смѣлая, бойкая — а глазъ такихъ ни у одной дѣвки въ мiрѣ нѣтъ; черные, глубокiе, а блестятъ, словно шилья! Полетъ соколiй отличный отъ всякой птицы: крыло широкое, длинное, острое (у сокола крылья вполхвоста и второе перо самое длинное — у ястреба крылья гораздо короче и тупѣе, четвертое перо долгое), словомъ, сокола по полету видно, а ворона по насѣсту! Всѣ пословицы и поговорки наши говорятъ тоже: Ты мой ясный соколъ; соколомъ налетѣлъ; голъ, какъ соколъ, т. е. кромѣ молодечества, ничего за нимъ нѣтъ; соколъ съ мѣста, ворона на мѣсто; у Стеньки Разина былъ соколъ — корабль и проч.
Но отчего же онъ, даже въ народныхъ поговоркахъ, зовется, то соколъ, то соколъ? Эта свобода и богатство ударенiй родилось у насъ оттого, что на сѣверѣ и на востокѣ любятъ ударенье на первые и среднiе слоги, а на югѣ и западѣ, переносятъ его на послѣднiе; въ Рязани, Тамбовѣ и Смоленскѣ (а мѣстами и въ Псковской и Тверской, куда зашло много изъ Бѣлой–руси), говорятъ: ворота и даже варата, далеко и даляко, высоко, соколъ; а въ Новгородѣ, въ Архангельскѣ, въ Нижнемъ и пр. говорятъ: ворота, далеко, высоко, соколъ; мѣстами оба произношенья обобщались, а потому поютъ: «Выходила молода за новыя ворота, за новыя, кленовыя, за решетчатыя; выпускала сокола изъ праваго рукава — ты лети, лети соколъ, высоко и далеко, высоко и далеко!»
Но лучше сядемъ на коней и поѣдемъ съ соколами въ чистое поле, да по окраинамъ озеръ и ериковъ, станемъ высматривать добычу, подымать ее напрыскомъ, спускать съ гикомъ бойца съ праваго кулака, гнаться за нимъ во весь духъ, да поглядимъ, какъ онъ бьетъ птицу, и правда ли, какъ народъ говоритъ, что онъ бьетъ ее грудью?
Ясный осеннiй денекъ, туманъ палъ на–земь и воздухъ чистъ, а этого–то намъ и нужно, чтобы не потерять изъ–виду своихъ ясныхъ соколовъ. Тетерева уже подались въ лѣса, за ними не угоняешься; поѣдемъ низами, по сѣру утицу, а коли счастье по насъ, то напустимся и на гуся лапчата, лишь бы отбить его отъ стаи!
Сокола выдержаны въ пору, тоесть кормлены наканунѣ рано, скинули погадку и проснулись натощахъ: сытый соколъ не ловецъ. Который въ мыту, тоесть линяетъ, и того дома покинемъ, и тотъ не ловецъ, онъ сидитъ напыжась и хвораетъ; соколятникъ перещупалъ и переглядѣлъ каждое перышко въ крылѣ и хвостѣ, не обито ли, не сломано ли, а коли сломано, то срѣзавъ его осторожно накось, беретъ изъ запасу такое же перо, изъ того же, лѣваго или праваго крыла, срѣзываетъ его вмѣру и ловко насаживаетъ на комель въ живомъ крылѣ; обносцы и путца осмотрѣны, повѣрены, клобучки надѣты, и три сокола, сидящiе рядкомъ на костыляхъ, видимо поняли, въ чемъ дѣло и ждутъ нетерпѣливо выѣзда. Кони поданы, соколятники стоятъ, съ послушными птицами на рукахъ, рогъ протрубилъ, собаки взвыли, заметались вкругъ коней, хозяинъ съ гостьми вышелъ на крылечко — ногу въ стремя, и тронулись шагомъ со двора.
Путемъ пошла бесѣда о каждомъ воспитанникѣ порозь: Вотъ этотъ соколъ, кличкой мурза, сидѣлый, шестой годъ въ работѣ, голосъ соколятника своего такъ знаетъ, что хоть цѣлый конный полкъ поставь, оно прямо кубыремъ сверху къ нему наруку, ни на кого и не поглядитъ! Товарищъ его не перенесъ мыту, а золотой боецъ былъ, кличкой султанъ; въ мытяхъ околѣлъ.
Въ мытяхъ, перебилъ одинъ изъ охотниковъ — а откуда бы у насъ слово это было, и что оно означало? Тотъ, къ кому обратился этотъ товарищъ, зная слабую струну словотолковника, отвѣчалъ: Слово мытъ и мыто встарь означало: сборъ съ товаровъ, пошлину, можетъ быть отъ мыть или очищать, какъ и понынѣ говорятъ: очистить пошлиной; но слово это встрѣчается уже въ памятникѣ XII вѣка, въ словѣ о Полку Игоревѣ, не совсѣмъ въ понятномъ смыслѣ; мы говоримъ: соколъ въ мытяхъ, разумѣя линку, или опять–таки очистку его — а въ Словѣ о Полку говорится: «Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ взбиваетъ» — здѣсь мытъ или мыти не можетъ означать линянья, потому что соколъ въ мыту бываетъ хилъ и птицъ высоко не загоняетъ, а мыти долнжо означать здѣсь, либо службу, дѣло, работу, какбы повинность сокола — либо пору вывода птенцовъ, потому что тамъ еще прибавлено: «не дастъ гнѣзда своего въ обиду»; но для насъ важнѣе то, что уже Баянъ нашъ, въ XII вѣкѣ, пѣлъ про напускъ соколовъ на лебедей, изъ чего даже можно заключить, что тутъ говориться о кречетѣ, который, будучи хорошо выношенъ и натравленъ, бьетъ лебедя, на котораго соколъ едва ли пойдетъ; Баянъ поетъ: «Памятенъ обычай старины, какъ воспѣвали доблести битвъ: пѣвцы, состязаясь, напускали десять соколовъ на лебединое стадо, и чей соколъ первый дотекалъ, тотъ напередъ и пѣлъ пѣсню, старому Ярославу, либо храброму Мстиславу, убившему Редедю передъ полками косажскими, либо красному Роману Святославовичу!»
А вотъ это гнѣздарь, продолжалъ хозяинъ, не смущаясь розыскомъ о соколахъ XII вѣка, то есть взятъ изъ гнѣзда и выкормленъ, онъ уже двухъ мытей (двухъ лѣтъ) — это кутникъ, осенчакъ, зимовалый; кутникъ, значитъ пойманый уже взрослымъ кутней, сѣтью, на приманку посаженой птицы; осенчакъ, почти тоже, не гнѣздарь, а молодой, пойманый уже по осени. Вотъ это дружка, Касторъ и Полуксъ, низовой и верховой, отлично вмѣстѣ ходятъ, удалые ребята, упуску не знаютъ!.. Надо объяснить, что низовой соколъ тотъ, который прiученъ ходить низомъ, чтобы не дать птицѣ пасть наземь или на воду и скрыться, между тѣмъ какъ верховой забираетъ все выше и выше, поджидая невольнаго подъему птицы, на которую онъ тогда и напускается сверху стрѣлой; любо глядѣть, какъ дружка эта понимаетъ и дѣло свое и другъ друга: если травятъ большую, сильную птицу, какъ гуся, лебедя, или, для одной забавы, цаплю, которая подставляетъ острый какъ шило клювъ свой подъ ударъ сокола, и съ которою сразу не сладишь, то оба бойца чередуются: одинъ, идучи низомъ подъ самой птицей, подпираетъ ее кверху; другой уклоняется въ это время въ сторону, стараясь, чтобъ его птица не видала, и забираетъ все выше; смекнувъ безошибочнымъ глазомѣромъ, что гусь поднялся впору и не уйдетъ, онъ пускается стрѣлой, и надлетѣвъ надъ ней въ одно мгновенье ныркомъ, какъ камень, бросается на него подъ лѣвое крыло — а между тѣмъ уже низовой соколъ очутился вверху, и вслѣдъ за первымъ, бьетъ также гуся, — но теперь уже первый вынырнулъ опять и не давая гусю опомниться, бьетъ его въ свою очередь снова; такъ они провожаютъ бѣдняка, на пути паденья его, быстрыми ударами сверху, и едва успѣваешь видѣть, какъ они поочередно мелькаютъ сверху внизъ и опять снизу вверхъ, поколѣ добыча не ударится обземь! Есть и такiе верховые сокола, кои все время охоты ходятъ на кругахъ, высоко надъ головою охотника, и прямо оттуда бьютъ поднятую птицу.
Первое хорошее озерцо было осмотрѣно издали зоркимъ глазомъ и утокъ оказалось много. Соколятники обстали его кругомъ, а съ противной стороны мы бросились вскачь съ гикомъ къ берегу: утки стаями взлетѣли въ разныхъ мѣстахъ, и не чая засады, прямо наткнулись на ловцевъ. Какъ ни прытка и бойка утка на лету, но пущеные имъ встрѣчу сокола въ одно мгновенье сшибли по одной, а старый мурза успѣлъ, послѣ удара, вторично всплыть, догнать и убить вторую утку; прочiя мгновенно разбились врознь и падали, будто безкрылыя, въ воду, въ траву, въ кусты, ныряли и прятались, гдѣ могли, не боясь людей, и не обращая на нихъ никакого вниманья. Мало того, птица въ страхѣ нерѣдко отъ этого врага своего ищетъ прямо спасенья у другаго врага, у человѣка: мнѣ раза три–четыре случалось, что жаворонокъ или сивка падалъ камнемъ къ мнѣ въ руки, а разогнавшiйся за нимъ ястребъ или перепелятникъ едва только смогъ прошмыгнуть, не ударясь объ меня со всею силою разлета; однажды орелъ гналъ стрепета, большую птицу, съ добрую курицу, и только по свисту крыльевъ я успѣлъ отклониться отъ удара его, а орелъ зацѣпилъ меня крыломъ и продолжалъ преслѣдовать свою добычу, и я ихъ вскорѣ обоихъ потерялъ изъ–виду. Въ другой разъ ветютень, большой лѣсной голубь, уходя отъ орла бѣлохвостика, ударился объ меня, свернулъ въ сторону, былъ захваченъ орломъ въ трехъ отъ меня шагахъ, такъ, что я успѣлъ схватить ружье съ плеча и послать ему зарядъ вдогонку, убивъ разомъ и орла и ветютня. Но воротимся къ своей охотѣ.
Штукъ восемь было утокъ убито, я осмотрѣлъ ихъ всѣхъ тщательно, чтобы видѣть, какъ онѣ убиты; оказалось, что у всѣхъ былъ распоротъ лѣвый бокъ, рана подъ крыломъ въ вершокъ; у иныхъ же не было этой раны, а вмѣсто того все лѣвое крыло было помято и ссаднено сысноду, какбы черкнуть по немъ сильно тупымъ ножемъ. Видѣть вблизи не удалось мнѣ дотолѣ, какъ соколъ это дѣлаетъ, и видѣть это, по быстротѣ и мгновенности удара, очень трудно: но впослѣдствiи, какъ въ этотъ день, такъ и въ другiя охоты, я видѣлъ это близко, подъ глазами, и понялъ, отчего соколъ въ одинъ ударъ убиваетъ, или сбиваетъ птицу наземь, самъ никогда не ушибаясь; но для этого нужна едва объяснимая ловкость и сноровка: я сказалъ уже, что соколъ бьетъ только сверху; онъ всегда напередъ подгоняетъ птицу, подбираясь подъ нея, если только не захватитъ ее уже высоко на воздухѣ; затѣмъ, онъ вдругъ, отставъ отъ нея на аршинъ или еще менѣе, расширивъ хвостъ, вздымается почти стойкомъ, и этимъ движеньемъ взлетаетъ прямо кверху, очутившись надъ птицей; оттуда онъ снова, невыразимо быстро, ныряетъ подъ птицу, и именно ей подъ лѣвое крыло, вплоть, такъ, что самъ убираетъ свое правое крыло, и въ тоже время всаживаетъ ей въ бокъ шпору свою, то есть заднiй ноготь, рванувъ имъ со всею силою и быстротою своего удара; вотъ вся продѣлка его, и утка, завертясь на воздухѣ, кубаремъ, падаетъ стремглавъ на землю!
Не мудрено, что общее мнѣнiе таково, будто соколъ бьетъ грудью; ныряя грудью подъ крыло птицы и повертываясь при этомъ бочкомъ, и дѣлая это со мгновенною силою удара, онъ кажетъ видъ, будто ударилъ грудью; трудно увидѣть, что онъ въ этотъ же мигъ успѣлъ всадить ноготь и рвануть имъ птицу такъ, что она налету закружилась волчкомъ!
Гуси! закричалъ одинъ изъ соколятниковъ, послышавъ чуткимъ ухомъ далеко вправѣ гагаканье этой болтливой кумушки. Всѣ направились въ ту сторону, а одинъ посланъ былъ впередъ, обскакать мѣсто сбоку, и высмотрѣть мѣстность, опознаться, или, какъ у насъ говорятъ, очень дурно, орiентироваться.
Гуси сидѣли подъ яромъ, подъ крутымъ берегомъ озера; развѣдчикъ нашъ видѣлъ ихъ съ десятокъ, остальныхъ, за яромъ, не было видно. Пускать ли соколовъ — коли ихъ стая велика, такъ ничего не сдѣлаешь — того гляди еще, забьютъ; прошлой осенью они у меня одного сокола, мартышку, искалѣчили, а большой былъ проказникъ, за то и мартышкой прозванъ... Пускать, пускать, поднялись всѣ голоса, не забьютъ! ну, не удасться, такъ хоть полюбуемся, пускать!
Пускать, такъ пускать; выровняйтесь же, соколятники, да сразу наскочите на яръ, и бросайте!
Соколятники помчались, а мы за ними... какъ только дальнiй сторожевой гусь, первый увидавшiй набѣгъ, подалъ строгiй голосъ, такъ двѣ сотни голосовъ отозвались подъ яромъ, шумъ воды и хлопанье крыльевъ оглушили окрестность, и туча тучей гуси поднялись на воздухъ... опытные и осторожные соколятники удержали своихъ соколовъ, но одинъ уже былъ спущенъ. Спутаны съ полуденнаго покою гуси потянулись было, перекликаясь вереницей, какъ одинъ изъ заднихъ закричалъ: караулъ, рѣжутъ!! Этого отсталаго соколъ нашъ уже успѣлъ черкнуть подъ крыло, и снова взвился, готовясь ко второму удару, но вся стая мгновенно воротилась, и поднявшись столбомъ, клубомъ обняла бѣднаго сокола! Раненый гусь, проковылявъ еще сажень съ десятокъ по воздуху, свалился въ озеро и поплылъ, а огромный клубъ гусей, съ отчаяннымъ гагаканьемъ, подымался все выше и выше, не выпуская изъ живой темницы своей бѣднаго сокола, который старался пробиться кверху, гдѣ видно частоколъ этотъ былъ порѣже. Пропалъ соколъ, говорили опытные охотники, забьютъ локтями, захлопаютъ крыльями, не уйти ему!
Но усильно пробиваясь кверху, хитрецъ заставилъ гусей, по призыву вожаковъ, сбиться наверху густымъ сводомъ, и смѣтилъ, что подъ нимъ оплотъ порѣдѣлъ: какъ ядро изъ пушки кинулся онъ внизъ, рванулъ мимолетомъ за чубъ встрѣчнаго гуся, такъ, что тотъ вскликнулъ яснымъ, одиночнымъ голосомъ, и быстрѣе, чѣмъ что–нибудь можно было усмотрѣть глазами, онъ въ одинъ махъ, сжавъ плеча, палъ зря, отвѣсно — прямо въ озеро! Соколятникъ его, охавшiй и разводившiй руками, почти съ такою же быстротою кинулся вскачь въ озеро, но какъ лошадь подъ нимъ стала было утопать, то онъ бросилъ и ее, кинулся вплавь, посадилъ себѣ сокола на голову и благополучно выплылъ назадъ! Лошадь его уже стояла на берегу и отряхивалась. Громкое, общее ура встрѣтило удальца, а баринъ обнялъ его и подарилъ три копны хлѣба на–выборъ, съ господскаго поля.
Далѣе, взяли мы порозь еще съ десятокъ утокъ, и я старательно соглядалъ за соколами, какъ они бьютъ. Съ одного ерика поднялось, довольно близко, пара ихъ, но брошеный или спущеный соколъ не пошелъ за ними, а сдѣлавъ небольшой, низкiй кругъ, сѣлъ опять преспокойно на руку соколятника, и только завертывая голову набокъ, покашивался однимъ глазомъ на поднебесье. Этому никто не удивился: значитъ орелъ ширяетъ гдѣ нибудь, и не укрылся отъ зоркости сокола, который, при царѣ своемъ, охотиться не смѣетъ. Царь этотъ видитъ не хуже своего подданаго, и еслибы этотъ вздумалъ поймать при немъ утку, то тотъ бы явился на мѣстѣ, какъ изъ пушки, въ одинъ мигъ, и не только потребовалъ утку эту себѣ въ подать, но и принялъ бы ее такъ небрежно и неосторожно, что могъ бы захватить и смять, какъ ветошку, и самого ловца вмѣстѣ съ добычей.
Орлы, и именно беркуты, также вынашиваются для поля, но съ ними и возни и даже опасности много. Не то, чтобы беркутъ былъ такъ золъ, чтобы желалъ гибели или вреда своему корыстному благодѣтелю, но при травлѣ и ловлѣ онъ до того разъяряется кровожадностью, что дурѣетъ, входитъ въ неистовство, и никого не пощадитъ. Выношенаго беркута возятъ на особой подручной лошади, на укрѣпленномъ въ сѣдлѣ костылѣ, и всегда подъ клобукомъ, который сымаютъ лишь въ минуту спуска. Если онъ промахнется и возвращается къ хозяину, то изъ любви къ нему иногда вздумаетъ сѣсть не на костыль свой, а на него, нисколько не заботясь о томъ, на какую глубину ему придется запустить ёмы или когти свои въ мясо хозяина, чтобы на немъ удержаться; и если при этомъ сообразить, что ёмы у беркута мало короче пальца взрослаго человѣка, то очевидно, что ласка или причуда эта можетъ дорого обойтись охотнику. Жизненый огонь глазъ разъяренаго на добычу беркута нельзя описать: такiе глаза ярко свѣтятъ въ потьмахъ, это я самъ видѣлъ, и даже днемъ въ нихъ болѣе грознаго и страшнаго, чѣмъ въ глазахъ дикаго звѣря. Когда беркутъ станетъ вздымать на шеѣ, хребтѣ и головѣ перья, то совѣтую всякому, на всякiй случай, отойти, да и отходя еще взглянуть ему на–ноги, надежны ли путцы. Отбирать дабычу у него еще опаснѣе: онъ сидитъ надъ нею, раскрылясь, и глазное яблоко его играетъ, сжимаясь и разжимаясь волною во всѣ стороны, принимая какой–то жидкiй, хрустальный видъ. Добычу отбираютъ у него, накидывая на нее сбоку одежу, и накрывъ ее осторожно всю, даютъ ему обсидѣться, успокоиться и убѣдиться, что подъ нимъ ничего нѣтъ, кромѣ двухъ кафтановъ; долго онъ не вѣритъ этому, слыша чутьемъ скоромное, поклевываетъ и подергиваетъ кафтаны, и наконецъ ослабляетъ ёмы, тогда начинаютъ его вабить на мясо и даютъ ему нѣсколько поѣсть. Всѣ охотники, вчесть беркута надѣваютъ яргаки или кожаны (кожаные кафтаны), и нерѣдко даже снизку кожановъ, т. е. по два, чтобы свою–то кожу хоть сколько нибудь прикрыть отъ ласкъ его. Беркутовъ держатъ болѣе киргизскiе султаны и бiи (старшины), и травятъ ими: зайца, лису, корсука, караганку, особенно сайгу, и даже волка.
Въ мое время киргизъ поѣхалъ съ беркутомъ одинъ, это было поблизости Илека — поѣхалъ, и пропалъ безвѣсти. Кони пришли на другой день въ аулъ, на кочевье, а о хозяинѣ, ни слуху, ни духу, и всѣ поиски остались тщетными. Черезъ два года найдены были человѣческiй и орлиный остовы, нетолько вмѣстѣ, но сцѣпившись: когти беркута пропущены были сквозь ребра человѣка, который, скорчась, обнималъ остовъ орла. Очевидно киргизъ подконецъ осилилъ беркута, который вцѣпился въ него, киргизъ смялъ и задушилъ его собою – но уже не могъ ни встать, ни вытащить когтей его, потому что былъ имъ смертельно раненъ – и оба скончались!
Лису беркутъ беретъ, какъ перчатку, смявъ ее въ когтяхъ; сайгу, съ добраго барана, ломаетъ безъ труда, но съ волкомъ остороженъ: я видѣлъ беркута, которому волкъ отхватилъ два перста. Я ѣздилъ раза два съ беркутомъ на волка, но неудачно, волковъ не нашли, и не видавъ самъ, какъ онъ беретъ волка, пишу по достовѣрнымъ расказамъ хорошаго мнѣ прiятеля, султана–правителя Бай–Мохамеда, ходившаго съ нами въ неудачный хивинскiй походъ и утонувшаго впослѣдствiи въ водопольѣ въ рѣчкѣ Илекѣ.
На волка ѣдутъ нѣсколько конниковъ и одинъ изъ нихъ съ беркутомъ на подручной лошади. Увидавъ волка, обычно весма далеко, потому что дѣло дѣлается на гладкой степи, одинъ изъ боковыхъ старается заскакать его и наворотить на другаго, точно какъ дѣлаютъ, заганивая волка, только что тутъ не гоняются за нимъ, а стараются только нагнать на беркутника, который наровитъ как–нибудь перенять его и тогда сталкиваетъ беркута съ костыля и травитъ его на волка. Тотъ, разумѣется, минутно настигаетъ сѣраго, но не торопится, не трогаетъ его, а плыветъ вплоть надъ нимъ, въ какомъ–нибудь аршинѣ, а самъ только оглядывается, близка ли помощь. Волка, хотя онъ и не привыкъ бояться беркута, сосѣдство это однако же тревожитъ, и онъ по временамъ, подпрыгивая, начинаетъ огрызаться; это замѣдляетъ бѣгъ его и охотники наспѣваютъ: какъ только беркутъ смекнетъ, что помощь недалече, шагахъ не сбольшимъ въ сотнѣ, то излаживается на ударъ: вытянувъ одну — и всегда лѣвую — лапу сколько можно впередъ, онъ вдругъ запускаетъ ёмы волку въ загривокъ: тотъ люто обарачивается и хватаетъ пастью на воздухъ, а въ эт минуту, отъ которой вся удача зависитъ, беркутъ соструниваетъ волку, то есть охватываетъ правой лапой волчье рыло кругомъ, запуская ёмы сколько силы есть — и участь волка рѣшена: онъ катается въ неистовствѣ по землѣ, пытаясь сбить и стряхнуть беркута, но уже въ этомъ никогда не успѣваетъ: беркутъ держится какъ к прислый, и только поправляется крыльями, и даже упираясь локтями ихъ, гдѣ нужно, въ землю: охотники наскакиваютъ и прикалываютъ звѣря — и, подивитесь уму побудки птицы: беркутъ, къ которому нельзя приступиться, если онъ напримѣръ поймалъ зайца или сайгу, этотъ же беркутъ, чуя нужду въ помощи, связавшись съ волкомъ, даетъ человѣку свободно возиться подъ собою и приколоть волка!
В. Даль.
_____
??

??

??

??

�


�