СЛОВЕСНАЯ РЕЧЬ.
Загадочное дѣло, какимъ образомъ складывается и устанавливается языкъ: еслибы онъ данъ былъ отъ Бога человѣку готовый, какъ рыкъ, лай, мычанье звѣрямъ, какъ щебетъ и пѣнье птицамъ, то онъ оставался бы одинъ на всемъ земномъ шарѣ, и не могъ бы измѣняться. Стало быть Богъ далъ человѣку лишь тѣлесную способность и духовную потребность образованiя языка, предоставивъ ему самому выработать этотъ богатый даръ, на столько, на сколько человѣкъ, или общество людей, по мѣрѣ своего умственнаго развитiя, въ немъ нуждается.
По сей причинѣ языки, или словесная речь народовъ, далеко не одинаково полна, богата и ясна, а у каждаго народа она выработана, лишь по мѣрѣ его нуждъ. Вещи, которой у народа нѣтъ, о которой у него даже нѣтъ понятiя, онъ никакъ не называетъ; чего не знаешь, того не просишь, того не можетъ быть и на умѣ, и это одинаково относится какъ къ понятiямъ, такъ и къ жизни умственой и нравственой. Если дикарь не носитъ никакой одежды, то у него не можетъ быть названiй фраку, жилеткѣ или шляпѣ; если онъ считаетъ только до восми, или десяти, то у него нѣтъ и словъ для выраженья съ точностью тысячъ, сотенъ, десятковъ и единицъ. Если онъ живетъ лишь со дня на день, изъ кулака въ ротъ, какъ животное, то у него нѣтъ словъ, чтобы выразить: совѣсть, самотность, жертва, воздержанье и проч.
Но, по мѣрѣ расширенья духовной жизни человѣка и проясненья его понятiй, онъ поневолѣ ищетъ и находитъ слова, для означенья этихъ понятiй; по мѣрѣ нужды въ болѣе точномъ и ясномъ понятiи, онъ придумываетъ небольшiя измѣненья въ словахъ и въ сочетанiи ихъ связною речью, и тогда начинаетъ устанавливаться граматика языка, то есть, по первымъ образцамъ такихъ попытокъ, складываются и другiя речи, незамѣтно входятъ въ обычай и усвояются языкомъ, въ видѣ правилъ. Дикарь, на бѣдномъ языкѣ своемъ, говоритъ: я ходить лѣсъ; это значитъ: я ходилъ въ лѣсъ, или я пойду въ лѣсъ, или я хочу идти въ лѣсъ, или мнѣ бы хотѣлось идти и пр. Различiе этихъ оборотовъ еще не выразилось речью, а понимается только смысломъ, по связи съ дѣломъ и обстоятельствами; но исподволь являются вставочныя слова, какъ — былъ и буду, также предлоги, измѣненiя окончанiй словъ, для болѣе точной и ясной передачи понятiй, и языкъ тогда нравится и полнѣетъ, служа человѣку для взаимнаго сближенья и пониманья.
Все, что ни дано человѣку — то–есть духу его – все это дано Богомъ лишь въ зародышѣ, въ зачаткѣ, и онъ самъ обязанъ развивать исподволь дары эти: только животному дано умѣнье и знанье, какъ бы отрѣзанымъ ломтемъ, разъ навсегда одно, что и называется побудкою. Животное не учится своему знанью; оно съ нимъ родится и при немъ умираетъ: и старая, и молодая пчела строятъ дивныя соты свои одинаково, хотя молодой рой тотчасъ вылетаетъ изъ родительскаго улья, не успѣвъ даже наглядѣться на искусную работу отцевъ своихъ, и, нашедши новый, удобный для себя прiютъ, съ того же дня принимается общими силами за ту же работу, строя точнехонько такiя же вѣрныя, шестигранныя ячейки, какiя строили предки его за тысячи лѣтъ.
Если же словесная речь дана человѣку, какъ и всѣ вообще способности, не такъ, какъ дана животному побудка, а какъ цѣнный рудникъ, который онъ самъ долженъ разработать, то всѣ мы, по мѣрѣ силъ своихъ, должны быть участниками этого дѣла, и браться за него со смысломъ, сознательно, понимая, чего мы хотимъ.
Дошедшiе до насъ обращики нашего древняго и стариннаго языка показываютъ, какъ ясно и точно умѣли выражаться прадѣды наши на природномъ языкѣ своемъ. Въ сборникахъ, кои называютъ у насъ чужимъ именемъ, христоматiями, можно видѣть, какъ писали у насъ: Владимiръ Мономахъ, Iоаннъ Грозный, и частные люди, какъ–то: Данiилъ Заточникъ, князь Курбскiй, Котошихинъ, Посошковъ и многiе другiе. Они не нуждались въ чужихъ языкахъ: речь ихъ складывалась сама собою, не отставая отъ умственой потребности, и высказывала все, чѣмъ полна была душа. Если иные писатели старины нашей говорили языкомъ тяжеловатымъ, такъ сказать, громоздкимъ, то это сталось отъ желанья ихъ подражать церковному языку, который не смотря на близкое сродство свое съ нашимъ, все–таки былъ не одинъ и тотъ же, а принесенъ, какъ извѣстно, переводчиками св. Евангелiя изъ юго–западной Болгарiи.
Въ такомъ положенiи держался языкъ нашъ до Петра Великаго, то есть, онъ слѣдовалъ за общимъ ходомъ умственаго развитiя, и его про свой обиходъ доставало. Но языкъ можетъ держаться въ уровень съ потребностями лишь тогда, когда ему даютъ время исподоволь развиваться: не по днямъ, а по часамъ, растутъ только въ сказкахъ, а языкъ сполна походить на живое и разумное существо, которому, для роста и зрѣлости, нужны урочныя лѣта.
Пришла пора, когда великiй умомъ и дѣлами Государь шагнулъ внезапно исполинскимъ шагомъ своимъ на цѣлый вѣкъ, а можетъ быть и на два, впередъ, и потянулъ всю Русь за собою. И вотъ она, будто въ одинъ день, стала почти въ уровень со всѣми остальными народами, кои дошли, каждый, до своей степени образованья, многими вѣками; отъ этого у насъ вышелъ разрывъ настоящаго съ прошедшимъ.
Три вѣка домашней неурядицы и татарщины, огромный просторъ, при жидкомъ населенiи, лишь постепенное обрусѣнье множества чудскихъ племенъ, слiянiе ихъ въ одинъ рускiй народъ, и многiя другiя причины, осадили Русь нашу, противу остальной Европы, и она въ умственомъ образованiи своемъ отстала. Пойди она исподоволь своимъ ходомъ впередъ, какъ шла уже до Петра, — и языкъ ея не отсталъ бы отъ головы, речь отъ разума, и народное образованье развивалось бы медлено, но равномѣрно, съ повольною подготовкою для сего, между прочимъ, и самаго языка.
По сему Петръ I виноватъ въ томъ, что онъ не прожилъ и не процарствовалъ двухъ сотъ лѣтъ, что ему ждать было некогда, а чуя въ себѣ мочь и силу стать въ уровень съ государствами, ушедшими далеко впередъ, онъ шагнулъ — и сталъ въ ихъ ряду. Судьбы Божiи неисповѣдимы: что было бы съ нами безъ Петра, этого никто сказать не можетъ, но очень вѣроятно, что Руси въ этомъ случаѣ и не удалось бы достигнуть мѣрнымъ шагомъ той точки, на коей она нынѣ стоитъ; пока солнце взойдетъ, а роса глаза выѣстъ. Можетъ быть, сила и единство нашего государства давно были бы сгублены внѣшними врагами, еслибы Петръ не взялъ государственаго кормила въ свои желѣзныя руки и не направилъ бы его по пути угодному Провидѣнью!
Какъ бы то ни было, а Русь внезапно стала на новое поприще, шагнувъ цѣлымъ вѣкомъ, или двумя, впередъ: знанiя, искуства, науки, даже самые обычаи, жизнь и бытъ западныхъ народовъ — все это было сразу перенесено на Русь, и, волей–неволей, каждый долженъ былъ освоиться съ этимъ внезапнымъ переворотомъ.
Объ эту–то пору, не только люди, но и словесная речь ихъ (языкъ нашъ) были захвачены такимъ переворотомъ въ расплохъ. На всѣ эти новизны, новыя науки, знанiя, понятiя, на новый бытъ и обычаи не было словъ и ловкихъ, обошедшихся оборотовъ. Намъ всему надо было учиться вдругъ, брать науку и знанiя приступомъ, на–ура; всему надо было учиться либо за границей, либо у вызваныхъ оттуда учителей, и, во всякомъ случаѣ, не на своемъ языкѣ, а на чужомъ. Первымъ условiемъ всякаго ученья было знанiе чужаго языка, чтенье книгъ на чужихъ языкахъ. Военныя и морскiя науки, гражданское устройство — все это было разомъ взято и перенесено къ намъ, со всѣми именами и названьями своими. Петру некогда было заниматься переложеньемъ табели о рангахъ на рускiя званiя и должности, а потому и явились, какъ будто изъ земли выросли: и гренадеры и фузелеры, реданты и штерншанцы, штаги и брасы, даже коллежскiе регистраторы, ассессоры, секретари, унтеръ– и оберъ– и штабъ–офицеры и проч.
Но, вмѣстѣ съ чужесловами всякаго рода, вошедшими этимъ путемъ въ среднiе и высшiе слои общества, естествено явилась уже и самая наклонность по вставкамъ чужой речи, и даже цѣлыхъ оборотов, въ свою: знанье языковъ, служившее въ началѣ только средствомъ къ образованью себя, вскорѣ обратилось въ конечную цѣль, какъ вывѣска отличiя; тѣ, коимъ болѣе нечѣмъ было отличиться, старались примѣшивать какъ можно болѣе чужихъ реченiй въ природный языкъ свой, и, къ стыду нашему, и по нынѣшнiй еще день, хотя и рѣдко, случается слышать во всенародныхъ мѣстахъ громкiя французскiя бесѣды, съ очевиднымъ намѣреньемъ бесѣдующихъ придать себѣ болѣе значенья.
Такой духъ, такое направленье конечно не могло способствовать тому, чтобы языкъ нашъ могъ вскорѣ оправиться отъ суроваго толчка, и догнать опередившее его поколѣнье: ты отъ дѣла на пядень, а ужъ оно отъ тебя на сажень. Дошедши до этой развилины, общество расходилось съ роднымъ языкомъ своимъ все болѣе и болѣе; при отцовскихъ обычаяхъ и языкѣ остался почти только одинъ простой народъ. Кто брилъ бороду и надѣвалъ короткое платье, тому была одна забота: хорошо говорить по французски. На бѣду съ равнодушiемъ къ родному языку, поселилось и небреженье ко всему родному: забвенье общественыхъ обязаностей своихъ и безучастность къ судьбѣ родины.
Въ такомъ положенiи принимали русскiй языкъ по наслѣдству и писатели наши, и потому не мудрено, что большая часть ихъ пошла на ходуляхъ, стараясь напыщеностью наполнить то, чего не доставало. И что же имъ было дѣлать? Тогда не было, да даже нѣтъ еще и теперь, выработанаго, остоявшегося рускаго языка, довольнаго для всѣхъ и для всего. Люди свѣтскiе обратились на западъ: они уже выкормлены на французскомъ языкѣ, а рускаго, коли они могутъ объясниться съ прислугою, съ нихъ будетъ. Люди духовные вырощены на необходимомъ для нихъ церковномъ языкѣ, и, чуждаясь обиходнаго языка, тянутъ въ противную сторону; писатели наши образовали книжный языкъ, коимъ нигдѣ и никогда не говорятъ, коему надо учиться особо. Все сословiе чиновниковъ выработало себѣ свой, приказный языкъ, коимъ также говорить неудобно. Осталось среднее сословiе, состоящее изъ купечества, мѣщанства и крестьянства, числомъ несравненно большее, но по быту и жизни нѣсколько удаленое отъ первыхъ сословiй — и эти–то сословiя, такъ какъ они не приняли по обезьянству искаженой речи отъ первыхъ, остались еще въ сторонѣ, на прямомъ пути, и сохранили намъ языкъ нашъ. Вотъ въ чемъ мы убѣдились только въ самое послѣднее время, и, обратясь къ этому забытому источнику, изумились неисчерпаемому богатству и силѣ его, силѣ живой, а не мертвой, или поддѣльной, каковъ языкъ книжный.
Болѣе десятка славянскихъ языковъ, въ числѣ коихъ главные – русскiй, болгарскiй, сербскiй, чешскiй и польскiй, безспорно выродились изъ древняго индiйскаго, какъ показываетъ крайнее сходство коренныхъ или начальныхъ словъ нашихъ. Какимъ образомъ славянскiй языкъ взятъ оттуда, когда и какъ онъ разбился на разныя вѣтви, этого обстоятельства бытописанiя наши не запомнятъ. Изъ числа этихъ языковъ, рускiй взялъ перевѣсъ, разлился отъ Бѣлаго моря до Чернаго, отъ Балтiйскаго до Восточнаго океана, прiобщая себѣ постепенно и добровольно всѣ промежуточныя, инородческiя племена, кои всѣ видимо на глазахъ нашихъ русѣютъ. Всѣхъ связываютъ: одно правительство, одна вѣра, одна церковь и общая нужда объясняться другъ съ другомъ.
На всемъ этомъ необъятномъ просторѣ, люди понимаютъ другъ друга хорошо, хотя и можно различить три наречiя: великоруское, малоруское и бѣлоруское. Послѣднимъ говорятъ въ западныхъ губернiяхъ нашихъ: Ковенской, Виленской, Гродненской, Витебской, Минской, Могилевской, отчасти и въ Смоленской, даже на границахъ Псковской и Тверской. А на югѣ, частiю въ Волынской и Черниговской, говорятъ вторымъ наречiемъ, молорускимъ или украинскимъ; также точно въ Черниговской, Полтавской, Харьковской, Кiевской, частью въ Воронежской гебернiи, въ большей части Новой–руси, въ губернiяхъ: Херсонской, Екатеринославской, Таврической, а съ небольшимъ измѣненьемъ также въ Волынской и Подольской; по всей остальной Руси, то есть на Великой–руси, говорятъ однимъ общимъ, и читателямъ коротко извѣстнымъ языкомъ.
Почему же мы называемъ украинскiй и бѣлорускiй способы словеснаго выраженья наречiями, а свой, великорускiй — языкомъ? — Потому что послѣднiй взялъ верхъ надъ первыми, сталъ общимъ языкомъ во всемъ государствѣ, что у него своя обширная писменость, и что онъ живетъ самостоятельною, гражданскою жизнiю. Нѣсколько книжекъ, написаныхъ, болѣе какъ будто для забавы, на миломъ, простодушномъ и тонкомъ въ остротахъ своихъ украинскомъ наречiи, не составляетъ еще писмености — и всѣ тамошнiе писатели пишутъ языкомъ великорускимъ. Была пора, когда Бѣлая–русь, составлявшая нѣкогда отдѣльное Литовское княжество, боролась съ Великою русью, даже брала верхъ надъ нею, особено когда была за одно съ Польшею; была пора, когда Литва завоеваньями расширила предѣлы свои почти до Москвы; если бы дѣла остались въ этомъ видѣ, то, вѣроятно, нынѣ господствовало бы наречiе западное, бѣлоруское, а наше, великоруское, быть можетъ, называлось бы наречiемъ. Но Провиденье устроило это иначе: поляки, ослабивъ и разстроивъ Литву, такъ точно, какъ позже они ослабили и разстроили Украйну, заслужили страшную ненависть этихъ двухъ народовъ, и сами сдѣлались поводомъ къ тому, что Литва потерявъ завоеваное у насъ, соединилась съ нами, а Украйна, ища защиты отъ Польши, сдѣлала позже то же самое.
Скажемъ мимоходомъ, что украинское и бѣлоруское наречiя несравненно ближе къ рускому, чѣмъ къ польскому, и что народы эти, вопреки ложнымъ сказанiямъ поляковъ, никогда поляками не бывали, а всегда ненавидѣли ихъ, какъ своихъ притѣснителей.
И такъ, отдѣливъ Бѣлорусiю и Украйну съ Новоруссiею, поговоримъ о языкѣ рускомъ, или точнѣе великорускимъ, и притомъ о языкѣ народномъ. Убѣдившись, что нынѣшнiй нашъ писменный языкъ не свершенъ еще, даже не остоялся, что онъ бѣденъ, лишивъ самъ себя природнаго, живаго источника своего, языка народнаго, отъ коего онъ произвольно отдѣлился, что онъ даже чуждъ намъ, исполненый цѣлою тучей ввалившихся въ него чужеслововъ, и принявъ исподоволь множество иноязычныхъ оборотовъ речи, ему несвойственныхъ – убѣдившись во всемъ этомъ, приходимъ къ весма простому и неоспоримому заключенью, что, желая владѣть свободно родною речью своею, мы должны изучить ее въ языкѣ простонародномъ, гдѣ она сохранилась, хотя въ грубомъ видѣ своемъ, но въ неискаженой чистотѣ. Когда люди, умствено и нравствено образованые, усвоятъ себѣ этотъ языкъ, тогда они завладѣютъ живороднымъ источникомъ для руской речи, и тогда только наконецъ исподоволь создастся чистый и правый языкъ, сбереженый отъ невежественыхъ искаженiй.
Но присемъ надо оговориться, чтобы не было недоразумѣнiй, чтобы не сдѣлали, на писавшаго это, поклепа: должно читать и изучать всѣхъ писателей нашихъ, кромѣ развѣ отъявленныхъ плохихъ и бездарныхъ — а ради языка, даже и большую часть этихъ — но должно читать ихъ не слѣпо, а стараясь повѣрять рускимъ ухомъ и чутьемъ вѣрность ихъ ручей и оборотовъ, перелагая ихъ иногда посвоему, какъ бы передалъ ихъ простой человѣкъ, не знающiй иныхъ языковъ, кромѣ своего; что же касается наводненья чуждыми языку, западными словами, то противъ этого каждый можетъ возставать безусловно, стараясь избѣгать такого дурнаго обычая. Конечно, замѣна ихъ рускими словами нынѣ гораздо труднѣе, чѣмъ спервоначала; никто не споритъ, что такое–то слово дурно, что его рускимъ поворотомъ языка и не вымолвишь, что его и понять нельзя, не зная того языка, съ котораго оно взято — но, будучи однажды принято, хотя бы и не многими только, оно трудно выживается, потому что большинство пишушихъ не хочетъ этимъ заняться; гораздо спокойнѣе и удобнѣе взять готовое слово изъ любаго иноземнаго словаря, чѣмъ искать его по всему лицу русской земли!
Первое, что насъ поражаетъ въ народномъ говорѣ, это ясность, краткость и простота, разумѣется откинувъ въ сторону пустую болтовню; лучшимъ примѣромъ этому могутъ служить пословицы и поговорки. Тутъ есть чему поучиться, и едва ли кто придумаетъ хотя одинъ такой сильный и глубокiй по значенью оборотъ речи, какой сотнями, если не тысячами, встрѣчается въ пословицахъ и поговоркахъ, коихъ, мимоходомъ сказать, собрано втрое болѣе, чѣмъ на какомъ либо иномъ языкѣ, до 33 тысячъ, и это еще далеко не всѣ.
Второе, это обилiе сыраго запаса словъ, коихъ мы болѣе половины не знаемъ, а жалуемся на недостатокъ ихъ.
Третье обстоятельство, о коемъ мы нѣсколько потолкуемъ, хотя вкратцѣ, вотъ какое: по всей Великой руси языкъ одинъ, и можно сказать, наречiе одно; нѣтъ тѣхъ безпрестанныхъ измѣненiй по мѣстностямъ, кои встрѣчаются въ народномъ языкѣ Германiи, Италiи, Францiи, Англiи; кромѣ развѣ петербургскаго уроженца, выросшаго на тамошнемъ полунѣмецкомъ языкѣ, всякiй, знающiй обиходный рускiй языкъ, можетъ пройти съ нимъ, безъ малѣйшаго затрудненья, всю Русь, вдоль и поперекъ; онъ можетъ запнуться развѣ только на нѣмногихъ мѣстныхъ словахъ, относящихся болѣе къ мѣстнымъ промысламъ или обычаямъ.
Но за симъ, всякiй наблюдатель пораженъ будетъ различiемъ говора, произношенья, которое очень трудно передать на бумагѣ, а надо слышать его чуткимъ ухомъ въ живой бесѣдѣ. И вотъ къ чему ведено было слово наше; это мы разберемъ вкратцѣ, и тѣмъ кончимъ.
Главныхъ говоровъ на Руси четыре, и замѣчательно, что они расположены отъ Москвы, какъ сердца Руси, по четыремъ странамъ свѣта, и встарь образовали четыре отдѣльныя подмосковныя княжества; Москва же образуетъ какъ будто порогъ, общее распутье, вкругъ котораго эти четыре говора, встрѣчу другъ другу, скопились, и остановясь, дали намъ, при общемъ столкновенiи своемъ, пятый говоръ, московскiй, среднiй между всѣми, и принятый, какъ господствующiй и главный: это тотъ, коимъ всѣ мы говоримъ и пишемъ, если только не употребляемъ во зло общей, несчастной наклонности нашей: грѣшить смѣшеньемъ языковъ.
Это четыре говора, на сѣверъ, югъ, востокъ и западъ отъ Москвы: новгородскiй, рязанскiй, владимiрскiй и смоленскiй.
Два говора изъ этихъ, сѣверный и восточный, зовутъ низкими, или оканьемъ; два другiе, западный и южный, высокими или аканьемъ. И такъ, главныхъ говора два, на а и на о.
Замѣтимъ, что къ высокому или акающему говору, то есть къ южному и къ западному, примыкаютъ польское и малоруское наречiя, оба окающiя.
Московскiй говоръ признается за самый чистый и правильный — чѣмъ другая столица наша похвалиться не можетъ – и это языкъ писменый и речь образованаго рускаго общества. Здѣсь, между прочимъ, главная примѣта говоровъ, а и о, сглаживается, и не является въ рѣзкомъ видѣ, хотя смягченое, не слишкомъ зѣвастое а господствуетъ. Если бы въ былое время великое княжество Московское не взяло верху и не соединило бы подъ собою всѣ удельныя княженья, то вѣроятно нынѣ было бы болѣе розни въ говорѣ четырехъ концевъ Руси; а если бы одно изъ прочихъ княжествъ, Новгородъ, Суздаль, Рязань или Смоленскъ, стали главою государства, то и говоръ тотъ остался бы главнымъ, и былъ бы нынѣ признаваемъ за образцовый.
Уже въ самой Московской губернiи, встрѣчаемъ мы четыре главные говора: въ Клинѣ слышимъ новгородскiй; въ Можайскѣ, смоленскiй; въ Коломнѣ, рязанскiй; въ Богородскѣ, владимiрскiй. Сѣверный говоръ идетъ далѣе, до береговъ Ледовитаго–моря; восточный, черезъ все пространство до Сибири и далѣе на всю Сибирь, до Восточнаго океана, сливаясь въ Вологодской, Вятской и Пермской съ сѣвернымъ говоромъ.
Въ сѣверномъ и восточномъ говорѣ господствуетъ о, и произносится всюду, гдѣ пишется, а въ южномъ и западномъ господствуетъ а; гласная о, слышна развѣ тогда, или тамъ только, гдѣ на нее падаетъ ударенье; восточный говоръ доходитъ въ этомъ до крайности: у него о самое густое и полоротое; а слышно весма рѣдко, и потому не только говорятъ: воробей, голова, молодецъ, ясно и звучно произнося о, гдѣ оно пишется, но даже: болого, стоканъ, Огрофена, вмѣсто: благо, стаканъ, Аграфена. Западный говоръ кидается въ другую крайность, не терпитъ о, произноситъ зѣвастое, широкое а, а гдѣ безъ о не можетъ обойтись, тамъ произноситъ его нѣмовато, какъ уо, или ы. Такъ слово волкъ звучитъ у нихъ: вуокъ, вуыкъ, ваукъ.
Кромѣ этого главнаго различiя, есть много другихъ, о коихъ упомянемъ лишь вкратцѣ.
Сѣверный говоръ, хотя и не вездѣ, болѣе по Ладогѣ, говоритъ и, вмѣсто ѣ, какъ въ Малой–Руси: хлиба ниту, сина ниту, совсимъ бида; гласная е нерѣдко остается такою, гдѣ мы произносимъ ё; новгородцы говорятъ: ты ведешь, а не ведёшь; онъ смѣется, а не смѣётся и проч. Мѣстами на сѣверѣ замѣняютъ падежи одинъ другимъ: ходить ногамъ, брать рукамъ; мы идемъ къ вами, дай корму лошадми; я былъ у сестрѣ, я пойду къ сестры; читать въ книгу, курить въ трубку.
Восточный говоръ: самое низкое, грубое, протяжное и полоротое о; гласная е чаще произносится ё; не говорятъ и, вмѣсто ѣ, ниже у, ы, уо, вмѣсто о (это встрѣчается только на Вяткѣ); часто оканчиваютъ глаголы въ третьемъ лицѣ на ть: онъ ходить, гуляеть, тогда какъ у новгородцевъ слышно: ёнъ ходи’, а у рязанцевъ: яна гуляя, или гуляить.
Западный говоръ акаетъ до приторности; растяжное, зѣворотое а придаетъ речи что то вялое и тупое; затѣмъ дзекаютъ, произносятъ дз, ц, вмѣсто чистаго д и т: хадзець, брадзиць; вмѣсто е, часто слышится и или я: ни хачу, ня буду; буква г произносится придыханьемъ, почти какъ нѣмецкое h, и проч.
Южный (рязанскiй) говоръ также любитъ а, но не тянетъ его, посмоленски, а болѣе складываетъ, сближаясь съ московскимъ; гласную жь о, не отвергая ея, смягчаетъ, произнося, сравнительно съ владимiрскимъ о, ближе къ а; буква г слышится как нѣмецкая h, а въ концѣ прилагательныхъ (родит. пад.) не замѣняется буквою в, а остается; тамъ не говорятъ, какъ мы: хорошева, моево, а говорятъ: хорошаго, маяго, точно такъ, какъ написано; глаголы въ 3 лицѣ кончаютъ мягко, на ть: онъ смотрить, ходить; а вмѣсто ся, говорятъ си: смѣятьси, умыватьси и проч.
Примѣтъ этихъ найдется еще гораздо болѣе, но мы взяли только нѣсколько главныхъ, чтобы познакомиться съ народнымъ языкомъ и поселить участiе и любовь къ нему, какъ къ дѣлу родному. Въ народномъ языкѣ находимъ мы все то, чего у насъ не достаетъ въ языкѣ писменомъ, и чего не достаетъ въ насъ самихъ: рускiй духъ. Мы указали выше на причины, удалившiя насъ отъ своего языка, на обстоятельства, заставившiя насъ кинуться безъ оглядки на языки западные: теперь пора оглянуться, захватить съ собою покинутый за недосугомъ запасъ, и съ нимъ уже отправиться въ дальнѣйшiй путь. Никакое знанье иноземныхъ языковъ не можетъ замѣнить знанье своего: связь между разумною жизнiю человѣка и выраженьемъ этой жизни, то есть, словесною речью, крайне близка и тѣсна; у человѣка можетъ быть одинъ только родной языкъ, на которомъ онъ думаетъ, мыслитъ, разсуждаетъ самъ съ собою; коль скоро же онъ расплывается мыслями на чужихъ языкахъ и начинаетъ думать не на своемъ, то онъ забываетъ его, и въ тоже время начинаетъ терять болѣе глубокiя умственыя способности; умъ его пошлѣетъ и становится болѣе поверхностнымъ. Мы должны учиться языкамъ, это для насъ необходимо, но еще важнѣе для насъ изучать основательно свой языкъ, чтобы, онѣмечившись, не онѣмѣть. Многiе рускiе затрудняются бесѣдовать въ обществѣ на родномъ языкѣ своемъ, а большая часть ученыхъ съ трудомъ пишутъ поруски, не доискиваясь словъ и оборотовъ.
Молодому поколѣнью предстоитъ много дѣла, по всѣмъ частямъ нашего возрождающагося государства, а въ томъ числѣ и по языку, безъ котораго никакому народу жить и процвѣтать умствено нельзя.
В. Даль.
_______
??

??

??

??

�


�