1913 г.
ЗНАХАРЬ.
Не даромъ говорится, что на ворѣ шапка горитъ.
Былъ, сказываютъ, знахарь, который взялся разъ сыскать, кто укралъ цѣлковый.
Собравъ всю артель въ избу, онъ погасилъ огонь, накрылъ чернаго пѣтуха рѣшетомъ и велѣлъ всѣмъ поочередно подходить и, погладивъ пѣтуха осторожно по спинѣ, опять его накрыть; а какъ только воръ тронетъ его, то онъ де закричитъ во весь голосъ.
"Всѣ–ли подходили?" — "Bcѣ". — "И всѣ гладили пѣтуха?" — "Bсѣ". А пѣтухъ и не думалъ кричать! "Нѣтъ", сказалъ знахарь, "тутъ что–нибудь да не такъ: подайте–ка огня, да покажите руки, всѣ разомъ!" Глядь — у всѣхъ по одной рукѣ въ сажѣ, потому что знахарь чернаго пѣтуха вымазалъ сажей, а у однаго молодца обѣ руки чисты.
"Вотъ онъ воръ!" закричалъ знахарь, схвативъ бѣлоручку за воротъ.
ОСЬ И ЧЕКА.
Ѣхалъ извозчикъ Семенъ съ кладью глухой дорогой, по голому, ровному степному мѣсту. Вдругъ у него задымилась ось; а до деревни далеко. Какъ онъ ни бился, что ни дѣлалъ — нѣтъ, ничѣмъ не уйметъ; кладь тяжелая, а какъ ужъ разъ загорѣлась ось, то, извѣстно, хоть брось тотчасъ. Зальетъ, засыплетъ землей, бьется одинъ, какъ рыба объ ледъ; наконецъ, справился кое–какъ, — съ версту проѣхали, опять стой, опять то–же.
Наѣзжаетъ сзади шажкомъ другой извозчикъ, Архипка, по пути; Семенъ оглянулся, а у того ось запасная сбоку подвязана. Крѣпокъ заднимъ умомъ русскiй человѣкъ — догадался Семенъ нашъ, что надо было–бы и ему возить съ собою запасную ось. Обрадовавшись находкѣ, снимаетъ онъ шапку, кланяется товарищу и проситъ: "Уступи, братъ, ось запасную, сдѣлай милость, вотъ и деньги сейчасъ отдамъ, что хочешь бери, только уступи". Тотъ подошелъ, поглядѣлъ: "да, говоритъ, неладно у тебя дѣло; пожалуй, возьми, коли хочешь — за два цѣлковыхъ".
У бѣднаго Семена волосъ дыбомъ всталъ, и обѣ руки полѣзли въ затылокъ. Онъ сказалъ, какъ слышали: "что хочешь, возьми, только продай", — да онъ, видишь, думалъ, что съѣхался съ православнымъ, что Господь послалъ ему помощь, а не бѣду; думалъ, что тотъ отдастъ ось, какъ слѣдуетъ въ такомъ случаѣ, за свои деньги, по–христiански — не разживаться–же чужой бѣдой; а тутъ вышло не то! "Помилуй!" говоритъ, "да она, гдѣ хочешь, возьми ее, больше полтинника не стоитъ!" — "За моремъ телушка полушка", сказалъ тотъ, "да рубль перевозу. Поди, да купи, коли нашелъ, за полтинникъ". А самъ было и поѣхалъ дальше. Семенъ за нимъ, и проситъ, и кланяется, — нѣтъ: два цѣлковыхъ, да и полно. Кинулъ мужикъ нашъ шапку объ земь, такъ ему жаль было денегъ — да дѣлать нечего! не ночевать тутъ; досталъ рублевики и отдалъ. "На, говоритъ, землякъ, Господь съ тобою, дай тебѣ Богъ разжиться съ легкой руки этими рублями". — "Не видалъ я твоихъ рублей", молвилъ тотъ, "нешто я тебя неволю, что–ли? На, возьми ихъ, да подай сюда ось; я при своемъ буду, а ты при своемъ". — "Нѣтъ, землякъ, не ты неволишь, бѣда неволитъ; быть такъ, ступай съ Богомъ; спасибо, что устроилъ, а то пролежалъ–бы я здѣсь сутки. Пособи пожалуйста, поднять передокъ, да подвести ось". Тотъ пособилъ, справились и поѣхали вмѣстѣ.
Только что тронулись, Архипка хвать — чеки нѣтъ на задней оси; колесо скатилось, телѣга лежитъ на боку. "Стой"! кричитъ онъ Семену, "стой братъ: вотъ и у меня бѣда случилась! Какъ тутъ быть? Чеки–то у меня запасной нѣтъ, а тутъ вокругъ ни прута; да вотъ что, землякъ, погоди, мы справимся! У меня топоръ есть, подай–ка, пожалуйста, обломокъ оси твоей, вѣдь ужъ она у тебя никуда не пойдетъ; я какъ разъ вытешу чеку, да поѣдемъ вмѣстѣ".
— "Пожалуй", говоритъ Семенъ, "возьми; только ты мнѣ за нее три цѣлковыхъ подай". — "Съ ума, что ли ты, братъ спятилъ? три цѣлковыхъ за чеку, за обломокъ оси? Да онъ и гроша не стоитъ!"
— "Вольному воля", сказалъ Семенъ, "при тебѣ деньги, при мнѣ товаръ. Поди, можетъ статься, гдѣ купишь и за грошъ".
Ударилъ Архипъ руками объ полы — хоть пропадай; не велика штука чека, а безъ нея не уѣдешь; либо сядь, да сиди, либо подай три цѣлковыхъ. Досталъ онъ мошну, вынулъ деньги, чуть не заплакалъ, и отдалъ Семену.
МЕДВѢДИ.
Въ 1806 году, въ Екатеринославской губернiи, жилъ одинокiй хуторянинъ и обработывалъ наймомъ землю свою. Въ домѣ у него было немного людей, и всего то мужикъ и двѣ бабы. Въ народѣ ходила молва, что онъ старикъ скупой и богатый, говорили, что деньги у него запрятаны куда–то, либо зарыты въ землю; другiе сказывали, что у него всѣ деньги въ серебрѣ и золотѣ и зарыты въ избѣ, подъ печкой; словомъ, какъ людямъ всегда завидно бываетъ смотрѣть на человѣка, который живетъ хорошо и ни въ чемъ не нуждается, такъ и тутъ говорили о зажиточности хуторянина, точно будто о преступленiи.
Хуторъ его лежалъ версты съ полторы отъ столбовой дороги, въ сторонѣ, и притомъ въ небольшомъ оврагѣ, такъ что съ дороги только чуть виднѣлись очепы двухъ колодцевъ. Случилось, что неподалеку этого мѣста сошлись артелью человѣкъ пять цыганъ съ медвѣдями, чтобы условиться здѣсь и разойтись по разнымъ сторонамъ. День вечерѣлъ, стало заволакивать, а тамъ пошло и моросить, какъ въ частое рѣшето. Поводильщики съ медвѣдями своими отправились въ ближайшую деревню и просились ночевать; несговорчивая помѣщица, однакоже, испугалась медвѣдей и ни за что ихъ не пустила. Медвѣди кланялись ей въ поясъ, въ запуски съ цыганами, но ихъ приказано было выгнать.
Нечего дѣлать, пустились цыгане наши дальше и увидѣли въ сторонѣ, сквозь мелкiй дождь, очепы колодцевъ. Они, на счастье, своротили и, подойдя къ окраинѣ оврага, увидѣли хорошiй садикъ, бѣлую хату со всѣми хозяйственными пристройками, и между прочимъ большой овинъ или сарай. "Вотъ наше дѣло", подумали они, "только бы пустили подъ крышу, больше ничего не надо". Они спустились, подошли къ стоявшему въ окнѣ хозяину и, низко кланяясь, попросились ночевать. Хозяинъ пустилъ ихъ охотно въ сарай, съ уговоромъ только, чтобы они не разводили огня и не курили трубокъ.
Около полуночи, одинъ изъ цыгановъ проснулся отъ страшной суматохи и крика курицъ, которыхъ видно кто то потревожилъ на насѣсти. Цыганъ подумалъ: зачѣмъ же и кому теперь лазить по курятникамъ? Ужъ не изъ нашихъ ли кто вздумалъ подурачиться? За это хозяинъ намъ плохое спасибо скажетъ. Онъ оглянулся на своихъ и увидѣлъ однако же, что и поводильщики, и медвѣди, всѣ были на лицо. Въ то же время онъ услышалъ, будто издали, какой то глухой крикъ; онъ выглянулъ, окна въ хозяйскомъ домѣ всѣ ярко освѣщены, тогда какъ съ вечера все было темно и спокойно.
Цыганъ всталъ и подошелъ потихоньку къ окнамъ и со страхомъ глядѣлъ на то, что увидѣлъ. Четыре разбойника держали связаннаго по рукамъ и по ногамъ хозяина и съ угрозами тащили его къ огню, на брошенный среди пола зажженный пукъ поломы, а полъ былъ, какъ въ тѣхъ мѣстахъ водится, битый, глиняный. Очевидно, злодѣи пытали его, добиваясь болѣе денегъ.
Цыганъ кинулся, сломя голову, къ товарищамъ, разбудилъ ихъ, не велѣвъ шумѣть, позвалъ съ медвѣдями за собою. Расторопные, смѣтливые ребята тотчасъ смекнули въ чемъ дѣло и распорядились: трое стали съ медвѣдями вокругъ дома, подъ окнами, четвертый у задняго крыльца, а пятый, съ самымъ смышленнымъ и надежнымъ воспитанникомъ, подошелъ къ переднему крыльцу, гдѣ дверь была приперта разбойниками изнутри. Цыганъ стукнулъ своею дубинкою въ дверь и закричалъ: "Отоприте!" Разбойники опѣшили; онъ стукнулъ еще разъ — всѣ молчали, не зная, что дѣлать, одинъ толко бѣдный хозяинъ сталъ кричать и звать на помощь громче прежняго. Цыганъ велѣлъ медвѣдю подсунуть лапу подъ дверь и тряхнуть ее; Мишка ее и высадилъ изъ петлей, ровно отворилъ калиточку, и заревѣвъ, вошелъ вмѣстѣ съ поводильщикомъ, а прочiе стали также ревѣть и стучать въ окно.
На такихъ понятыхъ разбойники наши не готовились; кинулись назадъ — и тамъ то–же; кинулись въ окна — и тамъ мачихина лапа чуть не причесала; всѣ цыгане съ медвѣдями своими вошли, кто въ дверь, кто въ окно, перевязали разбойниковъ, созвали народу и отправили ихъ въ уѣздный городъ, въ Бахмутъ.
Работникъ и одна баба, бывшiе на хуторѣ, нашлись также связанными, въ передней; а другая баба успѣла бѣжать въ потьмахъ, спряталась со страху въ курятникъ и переполошила всѣхъ куръ, отчего проснулись и цыгане. Хозяина спасли и онъ скоро вылечился отъ побоевъ и ожоговъ, потому что разбойниковъ, къ счастью, еще во–время захватили врасплохъ, и они не успѣли его замучить. Разумѣется, онъ хорошо отблагодарилъ своихъ спасителей и отпустилъ ихъ съ миромъ на всѣ четыре стороны.
Вотъ какъ нежданно Богъ даруетъ спасенiе невинному и караетъ грѣшника. Никто не чаялъ, для чего цыгане сошлись артелью, неподалеку отъ хутора, и пришли туда ночевать. Мужикъ на мужика о силѣ содѣваетъ а Господь свое содѣваетъ!
ЖИДЪ И ЦЫГАНЪ НА ЧАСАХЪ.
Жидъ съ цыганомъ поѣхали вмѣстѣ по пути на ярмарку: у жида была сѣрая кляча, а у цыгана вороная. Остановились они въ чистомъ полѣ ночевать, а цыганъ и говоритъ: "Товарищъ! намъ надо стеречь коней ночью поочередно, чтобъ не украли; одну ночь ты, другую я: кинемъ жребiй, кому первому!"
Жидъ согласился, кинули жребiй, досталось напередъ жиду. Цыганъ легъ и выспался; жидъ выстоялъ всю ночь до бѣла свѣта.
Поѣхали дальше, опять заночевали въ полѣ — очередь за цыганомъ. Жидъ разулся, раздѣлся, влѣзъ въ телѣгу и сталъ примащиваться, какъ лечь, да уснуть. Глядь — анъ цыганъ ужъ растянулся подъ своей телѣгой и голову накрылъ тулупомъ. Жидъ вскочилъ и кричитъ: "Товарищъ, что–жъ ты это, позабылъ развѣ? ныньче тебѣ караулить лошадей!"
— А что мнѣ караулить? отвѣчалъ тотъ, — у меня кобыла вороная, ночью ее не видать, никто не украдетъ; у кого сѣрая, тотъ и караулитъ.
Жидъ долго кричалъ и бранился, да боялся, чтобы не украли лошади и пошелъ ее стеречь, а цыганъ проспалъ спокойно и другую ночь.
СУДЪ БОЖIЙ.
Мужикъ привезъ на базаръ рыбы; другой, сторговавшись, купилъ, сколько ему надо было, отдалъ деньги и сталъ брать товаръ.
Между тѣмъ, приходили и другiе покупатели, смотрѣли, торговали, но когда этотъ уложилъ рыбу свою и хотѣлъ идти, хозяинъ остановилъ его, требуя денегъ.
— Что ты, Господь съ тобою, я–же тебѣ отдалъ?
— Нѣтъ, не правда, не отдавалъ.
Завязался споръ, народъ столпился; одинъ хочетъ унести рыбу свою, говоря что отдалъ деньги, вотъ столько–то, и только замѣшкался укладкой; другой не отпускаетъ его, говоритъ: я его денегъ не видалъ.
— Ну, сказалъ покупатель, берешь–ли на душу грѣхъ?
Беру.
— Побожись глазами?
Чтобъ у меня глаза лопнули, коли я отъ тебя взялъ деньги, сказалъ тотъ громко, при народѣ, и перекрестился.
Покупатель, не сказавъ ни слова больше, вынулъ и отдалъ ему въ другой разъ деньги и пошелъ. Только что скрылся онъ въ толпѣ, какъ мужичекъ съ рыбой вдругъ сталъ поводить глазами кругомъ, то закрывалъ ихъ, то открывалъ ихъ, то поводилъ по нимъ руками, протиралъ и опять глядѣлъ на Божiй свѣтъ — да вдругъ заревѣлъ не своимъ голосомъ: ,,0слѣпъ я, братцы ослѣпъ, ни зги не вижу, — Христа–ради ищите мужика, съ котораго я дважды деньги взялъ за одну и ту–же рыбу, — ищите, дайте пасть ему въ ноги!"
Народъ ужаснулся; стали оглядываться, иные побѣжали по базару, стали искать и кликать того мужика; но знакомаго ему тутъ никого не случилось, никто не зналъ откуда и кто онъ, и хотя вскорѣ отъ такого случая встревожился весь базаръ, вся площадь, однако его не нашли. Продавецъ рыбы, который облыжно поклялся, плакалъ, звалъ его, просилъ народъ — но его не нашли, и полицiя не могла его розыскать, а тотъ, какъ ослѣпъ, такъ и остался, что зги не видитъ; темно передъ нимъ, какъ въ глухую ночь; ему дали проводника, и съ нимъ–то доѣхалъ онъ домой, въ свою деревню, но доѣхалъ слѣпой. Въ голосъ каялся онъ дома, и своимъ, и народу, но Богъ видѣнья не далъ.
НАХОДЧИВОСТЬ.
Прусскiй корабельный мастеръ Якимъ Нотенбекъ работалъ съ плотниками на верфи у города Кенигсберга. Вдругъ приходитъ слухъ, что на устьѣ рѣки, въ купеческой гавани, загорѣлся голандскiй корабль со льномъ.
Якимъ бросился съ своимъ народомъ туда и видитъ, что пламя уже выкидываетъ изъ–подъ палубы. Голандецъ хлопочетъ съ своими матросами: прорубилъ палубу и льетъ въ продухи воду ведрами. Огонь пуще разгорается: такъ и бьетъ вверхъ конскимъ хвостомъ.
Видитъ Якимъ, что дѣло плохо. Подлѣ того корабля стоитъ кораблей видимо–невидимо вдоль всего берега, а на берегу товарные склады и всякiе запасы.
"Топи скорѣе судно!" закричалъ онъ голландцу: "нѣтъ другого спасенiя".
Но ни хозяинъ горящаго судна и никто другой не хотѣли слушать этого совѣта. Всѣ мѣтались, какъ безумные: кто съ топоромъ, кто съ ведромъ, — а пламя хлѣстало во всѣ концы. Ужъ было жарко стоять на суднѣ.
Якимъ толкнулъ одного изъ своихъ плотниковъ въ шлюпку, схватилъ весло и крюкъ и подплылъ къ борту голландскаго корабля. "Руби дыру въ обшивкѣ вплоть у воды!" приказалъ онъ плотнику; тотъ отказался: побоялся отвѣта за чужое судно. Якимъ выхватилъ у него изъ рукъ топоръ, приказалъ ему держаться крюкомъ о бортъ корабля и принялся рубить самъ. Прорубилъ окошко, а потомъ сталъ рубить ниже, пока не хлынула въ него вода. Тотчасъ бросился онъ на судно, гдѣ толпился безтолковый народъ. "Спасайтесь на берегъ! судно тонетъ!" кричалъ Якимъ, "смотрите, судно идетъ ко дну!"
И точно: корабль началъ клониться на бокъ. Тогда народъ очнулся; видитъ, что Якимъ говоритъ правду — и всѣ бросились по сходнямъ на берегъ. Уже съ берега увидѣли они, какъ корабль сталъ спускаться въ воду и сѣлъ на дно, погрузившись до половины мачтъ. Тревога затихла, огня не стало. Всѣ смотрѣли, разиня ротъ, и спрашивали: "кто это сдѣлалъ? кто затопилъ судно?"
"Я затопилъ", отвѣчалъ мастеръ Якимъ и отправился домой.
Пошелъ говоръ по всему городу. Всякъ судилъ и рядилъ по–своему. А хозяинъ судна подалъ на Якима жалобу въ судъ.
"Что скажешь въ оправданiе свое?" спросили въ судѣ Якима, когда онъ туда былъ вызванъ по обвиненiю въ намѣренномъ затопленiи голландскаго корабля, что причинило убытку на сотню тысячъ рублей.
"Что–же было дѣлать?" отвѣчалъ Якимъ судьямъ, "весь ленъ въ трюмѣ горѣлъ сильнымъ пламенемъ. Огонь уже выбивало во всѣ концы. Залить его ведрами было невозможно. Затушить огонь, закрывъ всѣ люки, хозяинъ не догадался, а еще прорубилъ палубу — и тѣмъ далъ огню еще больше воли. Сошлюсь на всѣхъ: черезъ четверть часа судно стояло–бы все въ огнѣ кругомъ, и не было–бы къ нему никакого приступа, а пламя хлыснуло–бы по всей гавани: посмотрите, какъ тѣсно стоятъ тамъ суда одно подлѣ другого. Погорѣли–бы всѣ корабли, да не спастись–бы и складамъ на берегу! а кто поручится, что и весь городъ не сгорѣлъ–бы при такомъ пожарѣ? Разсудите по всей справедливости: по людски и по божески: я худа не сдѣлалъ; я спасъ и гавань, и верфи, и весь городъ".
Судьи обсудили дѣло на мѣстѣ: осмотрѣли, гдѣ стояло затопленное судно и другiе корабли; осмотрѣли гавань и береговые склады.
По окончанiи суда, былъ вновь введенъ корабельный мастеръ Якимъ въ судебную залу, — и при всемъ честномъ народѣ объявлена ему отъ начальства и отъ имени города — благодарность.
Хозяинъ затопленнаго судна и купцы, нагрузившiе на него свой ленъ, почесали затылки, но, подумавъ, подошли къ Якиму и, подавъ ему руки, сказали: "Ты правъ, Якимъ, и дѣло твое правое".
НЕ ЗАВИДУЙТЕ БОГАТСТВУ.
Однажды люди толковали о счастiи: какое кому счастье суждено. Дѣло было не безъ зависти: больные завидовали здоровымъ, младшiе старшимъ, а особенно бѣдные богатымъ. Бѣдные утверждали, что только и есть счастiе, что въ богатствѣ, а что если человѣкъ богатъ, то ему все ни почемъ.
Одинъ старецъ, выслушавъ всѣ эти неразумные толки, разсказалъ слѣдующую притчу.
Знавалъ я одного богача: жилъ онъ въ раззолоченныхъ палатахъ, носилъ тонкое, дорогое платье; сладко ѣлъ, сладко пилъ: каждый день у него на дому былъ словно пиръ какой. Однажды прiѣхалъ къ богачу въ гости старый другъ: давно ужъ они не видались; на радости богачъ сдѣлалъ пиршество и созвалъ гостей. На столѣ были поставлены золотыя и серебряныя блюда, а въ блюдахъ были дорогiя яства; кубки также были золотые, а въ кубкахъ пѣнились заморскiя вина.
Долго сидѣли друзья за столомъ: ѣли и пили, были веселы; лишь хозяинъ почти ничего не ѣлъ и не пилъ, хотя и велъ потѣшную рѣчь со своими гостями. Подъ конецъ обѣда прiѣзжiй другъ сказалъ богачу: "Нигдѣ я не видалъ такого богатства и такой роскоши, какъ у тебя; должно сказать, что нѣтъ человѣка счастливѣе тебя въ цѣломъ свѣтѣ".
Богачъ вздохнулъ, взялъ съ золотого блюда яблоко и подалъ его другу; яблоко было румяно и свѣжо на видъ, — но когда его разломили, въ немъ сидѣлъ червякъ и точилъ его сердцевину. Всѣ гости съ удивленiемъ посмотрѣли на богача, а богачъ промолвилъ: "То, что это яблоко, то и я; съ виду я счастливъ, а никому не замѣтно, что червякъ меня точитъ".
Съ этими словами богачъ развернулъ свое богатое платье, и всѣ увидѣли, что на груди его была страшная, неизлѣчимая язва, которая называется ракомъ.
"Вотъ мое и счастье!" сказалъ богачъ: "что мнѣ въ дорогой яствѣ? не сладка она мнѣ; что мнѣ въ золотомъ блюдѣ, — имъ рану не залѣчишь; что мнѣ въ деньгахъ, — на нихъ здоровья не купишь!" И съ тѣхъ поръ перестали завидовать богачу.
НЕЧИСТОПЛОТНЫЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.
Въ одной деревнѣ жилъ крестьянинъ Иванъ. Славный былъ малый такой здоровый, краснощекiй, и былъ онъ человѣкъ работящiй. Одна за нимъ была бѣда: бывало, придетъ въ воскресенье въ церковь Божiю — волосы на немъ всклочены, зипунъ въ грязи, рубашка черная, какъ будто сейчаcъ изъ болота. Вотъ какъ выйдутъ крестьяне изъ церкви, да соберутся на погостѣ, о томъ, о семъ поговорить, сосѣди и спрашиваютъ Ивана: "или ты Иванъ по субботамъ въ баню не ходишь?" а онъ въ отвѣтъ: "нѣтъ недосужно было"... А они опять: "да чтожъ на тебѣ рубашка–то черная?" А онъ въ отвѣтъ: "говорятъ вамъ, недосужно было родимые".
И все ему было недосужно. За обѣдъ бывало сядетъ — рукъ не вымоетъ, встанетъ по утру — глазъ не вытретъ; а въ домѣ–то у него грязи на полу на цѣлую четверть, а въ избѣ то свиньи и телята, а на немъ то вши такъ вереницею и ползаютъ. Станутъ Ивану говорить, что онъ живетъ не хорошо; а Иванъ въ отвѣтъ: "и такъ живетъ! наше дѣло крестьянское". Но не все то въ животъ, что живетъ; и съ Иваномъ эта пословица сбылась.
Отъ нечистоты сдѣлалась у Ивана на рукахъ короста, а по всему тѣлу чирья. Зудъ страшный! Съ тѣла спалъ, сдѣлался такой блѣдный, какъ смерть; что въ руки возьметъ, такъ изъ рукъ кровь и течетъ. "Что съ тобой?" спрашивали его сосѣди. — "Божiй гнѣвъ", отвѣчалъ онъ сквозь слезы. "Правда, сказалъ ему въ отвѣтъ одинъ крестьянинъ: Божiй гнѣвъ бываетъ на тѣхъ, которые не любятъ себя въ чистотѣ держать. Если–бы ты почаще въ баню ходилъ, да чистую рубашку надѣвалъ, то у тебя–бы коросты не было". — Но Иванъ все не вѣрилъ, что чистотою здоровье и у человѣка, и у скота держится.
Взяли Ивана въ больницу и лечили; вылечили, свели коросту и чирья; вымыли, вычесали, бѣлую рубаху надѣли и выпустили, приговаривая: "въ другой разъ будь, Иванъ, умнѣе".
Но что–же случилось? Сбирали работниковъ на сосѣднiй красильный заводъ, — плата была хорошая; пошелъ и Иванъ на заводъ. Ну, извѣстное дѣло, на заводахъ бываетъ всякая всячина, иногда и ядовитая. Что–то Ивану дали мѣшать; онъ мѣшалъ, мѣшалъ, а потомъ, по обычаю, не умывши рукъ схватился за хлѣбъ и ну убирать его со всѣмъ, что на хлѣбъ отъ рукъ прилипло. Какъ вдругъ поднялись у Ивана судорги въ животѣ, — туда, сюда, катался, катался, да Богу душу и отдалъ. Такъ его и жизнь скончалась.
На чистоту времени немного идетъ, а чистота здоровье даетъ. Вставши, умойся, да Богу помолися; грѣхъ немытому, нечесаному Богу молиться. Надо чаще въ баню ходить или купаться и чистое бѣлье надѣвать. Отъ того будешь чистъ, а отъ чистоты будешь здоровъ, людямъ пpiятeнъ и Богу угоденъ.
OTЧИ3HA.
Отчизна наша, отечество — это родная земля наша, гдѣ отцы и дѣды наши жили и умирали, гдѣ родились и сами мы живемъ и хотимъ умереть. Она земля отцевъ нашихъ и за это зовутъ ее отчизною, отечествомъ. Мы родились на ней и за это зовемъ ее родною землею, родиною. Кому–же не люба земля отцовъ и дѣдовъ? кому не мила родная земля? кто не постоитъ за родину свою, за землю русскую, которую намъ завѣщали въ духовной своей дѣды и прадѣды наши, а мы завѣщать должны дѣтямъ и внукамъ своимъ, что–бы было имъ гдѣ жить и тужить, веселиться и радоваться — а подчасъ и поплакать, коли лиха бѣда одолѣетъ, да утѣшиться? Развѣ жить имъ на чужой землѣ, въ поденщикахъ у чужого народа, и — какъ придетъ послѣднiй часъ — положить кости свои на чужбинѣ?
Земля наша, отечество наше, обширнѣе и сильнѣе другихъ земель. Гордись тѣмъ и величайся, и благодари Бога, что родился ты русскимъ. Нужды и туги вездѣ на бѣломъ свѣтѣ много, и у тебя также не безъ того: и солнышку на всѣхъ не угрѣть — какъ быть, надѣйся на Бога, да на царя: твоя правда не пропадетъ; а ину пору и самъ ты судишь не по правдѣ и плакаться–бы тебѣ не на людей, а на себя.
Царство русское велико: отъ Финскаго моря, гдѣ Петербургъ, до Чернаго моря и Крыма будетъ слишкомъ тысяча пятьсотъ верстъ; отъ Бѣлаго моря, гдѣ Архангельскъ, до Каспiйскаго — гдѣ Астрахань — безъ малаго двѣ тысячъ пятьсотъ; а въ длину, отъ Польши до самаго конца Сибири, будетъ болѣе двѣнадцати тысячъ верстъ.
Въ Россiи болѣе шестидесяти губернiй и областей, а иная губернiя болѣе цѣлой нѣмецкой, либо французской земли. Народу у русскаго царя, православнаго и другихъ разныхъ исповѣданiй, до ста пятидесяти миллiоновъ.
Всѣ губернiи эти и весь народъ, все царство русское держитъ и бережетъ Царь–государь въ рукѣ своей, а потому всѣ подданные Бѣлаго Царя должны стоять другъ за друга, за землю и родину свою, Россiю, за Государя своего — какъ односемьяне стоятъ за свой уголокъ, за избу, за все нажитое добро, за себя и за старшаго въ семьѣ, за отца либо дѣда. Поколѣ всѣ дружно стоятъ заодно, недобрый человѣкъ ихъ не обидитъ, нужда ихъ не осилитъ; поколѣ всѣ слушаютъ одного и повинуются ему — потуда артель крѣпка атаманомъ; а безъ головы и ногамъ и рукамъ тошно.
Для того Богъ далъ намъ одного Царя Государя, чтобы всѣ мы держались за него на землѣ, какъ за Бога на небеси. Царь любитъ землю русскую болѣе чѣмъ кто–либо изъ насъ; ему далъ Богъ пресвѣтлый умъ–разумъ царскiй, а Царь избралъ себѣ хорошихъ, умныхъ и достойныхъ совѣтниковъ и помощниковъ; черезъ нихъ онъ управляетъ нами, а мы, любя Бога, Государя и родину свою, повинуемся безъ оглядки начальникамъ, которые поставлены отъ Государя; безъ этого не было–бы у насъ ни толку, ни ладу, не было–бы на землѣ русской благоденствiя и долголѣтiя и не было–бы добра намъ самимъ.
Поэтому называемъ мы родиной, отечествомъ, не одинъ тотъ уголъ, гдѣ мы увидѣли свѣтъ, не одну ту полосу, которую пашемъ, — а всю Русь, всю землю русскую, которая подъ рукой Бѣлаго Царя, а всѣ pyccкie люди земляки наши и братья.
Люби–же и отстаивай, когда придетъ пора, родину свою, отечество, и не ропщи, когда Государь потребуетъ изъ семьи твоей солдата: отчизна — это зыбка твоя, колыбель и могила: это домъ и домовина; хлѣбъ насущный, вода животворная; русская земля тебѣ отецъ и мать, кормилица и кормилецъ; она тебѣ и церковь православная и престолъ царскiй; она жилье отцевъ и дѣдовъ твоихъ; она жилье твое и дѣтей твоихъ; она покой и прiютъ тебѣ и твоимъ и всѣмъ добрымъ русскимъ людямъ, всѣмъ православнымъ потомкамъ нашимъ — доколѣ труба громозвучная, послѣдняя не позоветъ всѣхъ насъ изъ родной земли на страшный судъ Божiй, гдѣ будемъ отвѣтъ держать за дѣла наши, гдѣ воздастся каждому по дѣламъ и помышленiямъ его, гдѣ каждаго изъ насъ спросятъ: такъ–ли ты жилъ, какъ вѣра твоя повелѣваетъ, клалъ–ли ты животъ и душу за Царя и родину свою, за свое отечество, какъ велитъ долгъ, совѣсть и присяга твоя?
РУССКIЙ СОЛДАТЪ.
Великому царю и Государю русскому, императору Петру I, случилось однажды бесѣдовать съ королемъ нѣмецкимъ. Государи разговорились о томъ, чьи солдаты лучше знаютъ службу и военную дисциплину. Король отстаивалъ своихъ и увѣрялъ, что солдаты его, какъ издавна привыкшiе къ военному порядку, должны быть лучше русскихъ, которые въ то время только что набраны были изъ крестьянъ, недавно обучены, а потому–де и не могли еще свыкнуться съ воинской службой такъ, какъ его королевскiе, старые солдаты.
"Не спорю", сказалъ Государь королю, "что мои новобранцы въ чемъ–нибудь уступятъ вашимъ гренадерамъ, да спорю вотъ о чемъ: доблесть военная — слѣпое, безотвѣтное послушанiе; солдату скажешь: дѣлай то, — онъ дѣлаетъ; полѣзай туда–то, — онъ лѣзетъ, безъ думы, безъ оглядки; знаетъ, что за голову его отвѣчаетъ тотъ, кто его послалъ, а самому ему объ этомъ безпокоиться нечего. Такъ въ этомъ–то дѣлѣ мои молодцы за поясъ заткнутъ кого угодно".
— "Нѣтъ", отвѣчалъ король, "и въ послушанiи мои не уступятъ вашимъ: я въ нихъ увѣренъ".
"А коли такъ, ваше величество", сказалъ императоръ, "сдѣлаемте сейчасъ опытъ, да только вотъ какой: позовите вы на выдержку солдата своего изъ караула, да прикажите ему выскочить вотъ изъ этого окна; а тамъ я позову своего и велю ему сдѣлать то–же; посмотримъ, что будетъ!"
Король согласился, велѣлъ позвать своего солдата и приказалъ ему выскочить въ окно. Окно было въ третьемъ жильѣ. Солдатъ глянулъ и сталъ отпрашиваться, просить помилованiя. А когда король настаивалъ, то солдатъ просилъ позволенiя сходить напередъ домой проститься со своими: "ужъ я", говоритъ, "ихъ больше не увижу". Король похвалилъ его за послушанiе и отпустилъ.
Затѣмъ Государь нашъ позвалъ гренадера съ гауптвахты. Гренадеръ вошелъ. "Здорово, товарищъ!" "Здравiя желаю вашему императорскому величеству!" — "Подойди сюда!" Гренадеръ подошелъ. "Прыгай сейчасъ въ окно, да сразбѣгу!" — "Въ которое прикажете, ваше величество, въ это?" "Да, въ это!" И гренадеръ въ одинъ мигь вскочилъ уже на подоконникъ, перекрестился и ринулся головою впередъ такъ что Государь едва успѣлъ ухватить его за полы.
Государь обнялъ его, одарилъ и отпустилъ; а король пожалъ плечами и сказалъ: "завидую вамъ, государь, что у васъ такiе солдаты".
ВѢРНОСТЬ.
Уральскаго войска казакъ былъ на Каспiйскомъ морѣ захваченъ въ плѣнъ тамошними морскими разбойниками киргизъ–кайсаками.
Взявъ его на свое судно, кайсаки снова отправились на разбой въ море и хотѣли заставить казака откликаться при встрѣчѣ съ русскими рыболовными суднами по–русски, чтобы подумали они, что это не разбойничье, а тоже русское рыбацкое судно.
На это казакъ отвѣчалъ разбойникамъ: "хоть сейчасъ зарѣжьте, а души своей не продамъ, на своихъ не пойду". Киргизы мучили его, били, да съ тѣмъ и отстали.
МАТРОСЪ МОРОЗОВЪ.
Въ 1817 году, послѣ того, какъ русскiй флотъ вмѣстѣ съ французскимъ и англiйскимъ побѣдилъ турокъ подъ Навариномъ, защищая грековъ, надъ Грецiей былъ поставленъ правителемъ русскiй вельможа, изъ грековъ родомъ. Но въ Грецiи пошли безпорядки и разбои; правителя убили. Въ 1832 году большая шайка бунтовщиковъ подступила подъ главный портовый городокъ Наполи–ди–Романiя. Тогда русскiе съ англичанами и французами высадили отрядъ солдатъ и заняли всѣ караулы въ городѣ и въ крѣпости вмѣстѣ съ греками.
Нашъ матросъ Морозовъ стоялъ на часахъ рядомъ съ греческимъ часовымъ, на мосту. Откуда ни возьмись, бѣшеный быкъ, сорвавшiйся съ бойни, летитъ вдоль улицы: глаза налились кровью, самъ реветь, землю роетъ. Съ этакимъ быкомъ шутка плоха: на кого ни налетитъ, черезъ себя перемахнетъ — и конецъ. Народъ передъ нимъ разсыпается въ сторону. Быкъ бѣжитъ все дальше, и прямо къ мосту. Часовой–грекъ заблаговременно спрятался подъ мостъ — и постъ свой покинулъ.
Морозовъ стоитъ, съ мѣста своего сойти не смѣетъ; и что всего досаднѣе — ружье у него заряжено пулею, да онъ стрѣлять не смѣетъ; помнитъ строгiй приказъ: безъ приказанiя не стрелять и беречь пулю на крайнiй случай. Морозовъ стоитъ сердечный, а быкъ, закрутивъ головой, заревѣлъ и прямо на него... Морозовъ перекинулъ ружье на руку и пошелъ на быка въ штыки. За смѣлаго Богъ! Только что быкъ пригнулъ голову къ землѣ, уставивъ рога на Морозова, какъ тотъ всадилъ ему штыкъ между роговъ въ самую становую жилу — и духъ вонъ.
Какъ всѣ удивились храбрецу! Сбѣжались и греки, и французы, и англичане; многiе нарочно прiѣзжали на фрегатъ, чтобы подивиться на русскаго богатыря. Государь пожаловалъ Морозову сто рублей, а изогнутый штыкъ его потомъ хранили на память при экипажѣ; нынѣ–же онъ находится въ арсеналѣ Его Высочества Генералъ–Адмирала.
ЦАРЬ И ПОДДАННЫЙ.
Когда Петръ Великiй пожаловалъ одного изъ вѣрныхъ слугъ своихъ великими милостями, и этотъ палъ передъ нимъ и назвалъ его отцемъ, то Государь, назвавъ его по русскому обычаю братомъ, сказалъ:
"Встань, братецъ. Я — приставъ надъ вами отъ Бога, и моя должность, чтобы недостойному не дать, а у достойнаго не отнимать.
Буде хорошъ будешь, то не столько мнѣ, сколько самъ себѣ и отечеству добра сдѣлаешь; а буде худъ — то я истецъ на тебя буду. Богъ отъ меня того за всѣхъ васъ потребуетъ, чтобъ я за всякаго отвѣтъ далъ, чтобы доброму и умному былъ просторъ добро творить, а злому и глупому не дать мѣста вредъ дѣлать. Служи вѣрой и правдой: тогда Богъ и совѣсть твоя, а при немъ и я, тебя не оставимъ. Тогда найдешь ты во мнѣ и отца, и брата".