Буслаевъ, съ благородными, возвышенными, можетъ-быть, нѣсколько-залетными чувствами своими и воображенiемъ, былъ поставленъ близнецами въ какое-то странное положенiе. Онъ страстно привязался къ Ольгѣ, и со дня первой встрѣчи съ нею у него была одна дума, одно желанiе и стремленiе, чтобъ заслужить благосклонность ея, - о любви онъ почти не смѣлъ мечтать, - и просить ея руки. Онъ всѣми средствами и усилiями старался обратить на себя ея вниманiе и устранить другихъ соискателей, и первое время, казалось, начиналъ въ этомъ успѣвать; но вдругъ явился близнецъ этотъ, или близнецы, и, выворотивъ на изнанку всѣ мѣры и предположенiя его, поселили въ немъ лихорадочное безпокойство и поразили параличомъ всю дѣятельность его на этомъ поприщѣ.
Странно, но самый скромный и невинный шагъ Буслаева, если онъ имѣлъ какое-либо отношенiе къ этому предмету, выходитъ теперь неудаченъ и даже нерѣдко оказывался неумѣстнымъ. Смѣшно и глупо было бы приписывать это Таганаевымъ, которые большею частiю не могли имѣть на это никакого влiянiя; но Буслаеву невольно мерещились эти зловѣщiя птицы день и ночь, во снѣ и наяву.
Тугаринское общество приглашено было на загородную закуску, обѣдъ и вечеръ, устроенные въ обширномъ саду, который принадлежалъ хозяину празднества, мѣстному откупщику питейныхъ сборовъ. Баринъ этотъ праздновалъ именины супруги своей, крещеной Еврейки, и задавалъ пиръ на славу.
На этомъ веселомъ праздникѣ, куда былъ приглашенъ весь городъ и никто не замедлилъ прибыть, гдѣ гости пировали и забавлялись, каждый по своему вкусу и желанiю, почти круглыя сутки, - на этомъ праздникѣ одинъ изъ близнецовъ показалъ себя опять въ полномъ блескѣ мужества, ловкости и искусства. Другой братъ его не прiѣхалъ по нездоровью; но правда, что этотъ съ честiю отвѣчалъ за двоихъ: и смѣшно и странно было видѣть, какъ обращающiеся къ нему со всѣхъ сторонъ съ разговоромъ поперемѣнно называли его одинъ Ефремомъ, другой Малахiемъ Поликарповичемъ; онъ же, привыкнувъ къ этому недоразумѣнiю и вполнѣ издавна съ нимъ освоившись, одинаково отзывался и отвѣчалъ на тотъ и на другой зовъ, не подавая изъ вѣжливости даже вида, что въ немъ обознались.
Тутъ были въ саду устроены игры, гимнастическiе снаряды и упражненiя всѣхъ родовъ, до которыхъ нынѣшнiй начальникъ губернiи былъ большой охотникъ: почему услужливый хозяинъ праздника и позаботился всѣми силами угодить этому вкусу, сдѣлавшемуся, впрочемъ, въ Тугаринѣ со времени прибытiя губернатора всеобщимъ. Вся тугаринская молодёжь состязалась въ ловкости и силѣ на площадкѣ передъ зданiемъ, между-тѣмъ, какъ барыни и дѣвицы, разсыпавшись по открытымъ окнамъ и на огромномъ крыльцѣ съ навѣсомъ, присутствiемъ своимъ оживляли ристалище и подстрекали самолюбiе соперниковъ.
Давно уже кто-то замѣтилъ странность природы человѣческой, состоящей въ томъ, что мы безъ особеннаго огорченiя готовы уступить кому-либо, по заслугамъ, первенство въ умственныхъ способностяхъ; но большая часть изъ насъ крайне-раздражительны, если намъ приходится признать себя побѣжденными въ какихъ-либо тѣлесныхъ упражненiяхъ. То же обнаруживалось и здѣсь: за что бы ни принимался Таганаевъ - за кегли, карусель, прыганье съ шестомъ и безъ шеста, бѣганье въ запуски, за перетяжку черезъ палку или рука съ рукой, наконецъ, за стрѣльбу въ цѣль изъ лука, пистолета и винтовки, - во всемъ онъ выходилъ до того побѣдителемъ, что ему не могло быть въ числѣ гостей ни одного соперника. Каждому совѣстно было выказать ребячество свое и негодованiе на то, въ чемъ никто не виноватъ и чему въ сущности всякiй только завидовалъ; но многiе не могли скрыть этого чувства, и одна только чрезвычайная любезность самого близнеца и умѣнье его обращаться примиряли съ нимъ, хотя по наружности, оскорбленныхъ его соперниковъ. Онъ нисколько не искалъ случая выказать ловкость, силу и искусство свое, а напротивъ, вступалъ въ состязанiе не иначе, какъ когда самое приличiе не позволяло уклониться отъ вызова или приглашенiя, не выказавъ какого-то неумѣстнаго упрямства или пренебреженiя. Но обстоятельства сами-собой были до того странны, что поводъ этотъ преслѣдовалъ его, такъ-сказать, шагъ за шагомъ, и что такимъ образомъ близнецъ, при всей скромности своей, почти не сходилъ съ поприща. Едва оканчивалъ онъ однимъ ударомъ партiю кеглей, какъ человѣка два-три изъ побѣжденныхъ въ стрѣльбѣ или иномъ упражненiи уже приглашали его помѣряться съ ихъ противникомъ, и обоимъ, при обязательныхъ прiемахъ Таганаева, нельзя было отъ этой чести отказаться. Такимъ образомъ, не только сами соучастники, такъ-сказать, натравливали Таганаева другъ на друга, но и зрители и даже зрительницы, вмѣшиваясь иногда въ общiй говоръ и одобряя ловкость того или другаго молодаго человѣка, вызывали его на состязанiе съ близнецомъ, который всегда выходилъ побѣдителемъ, оставляя всѣхъ за собою.
Въ такое положенiе былъ поставленъ нѣсколько разъ въ-теченiе этого дня добрый, но разсудительный и влюбленный до безумiя Буслаевъ. Онъ и безъ того ненавидѣлъ Таганаева, можетъ-быть угадывая въ немъ, не по соображенiямъ, а по безотчетному чувству, соперника; теперь же онъ не зналъ куда дѣваться отъ негодованiя и злобы, а между-тѣмъ сохранилъ еще столько присутствiя духа и спокойствiя, чтобъ понять, что онъ самъ сдѣлался бы смѣшонъ, еслибъ обнаружилъ такое ребячество. И вотъ въ чемъ состояла тайна искусства и наслажденiя близнеца: озлобить человѣка противъ себя, вывести его изъ всякихъ предѣловъ терпѣнiя, но связать его въ то же время законами нашихъ условныхъ приличiй и удержать ничѣмъ-ненарушаемымъ спокойствiемъ своимъ и обязательнымъ обращенiемъ въ границахъ свѣтской вѣжливости. При всемъ томъ, Таганаевъ умѣлъ, однакожь, мастерски выказать, гдѣ считалъ это нужнымъ, перевѣсъ силъ своихъ или искусства; и въ этотъ день, между-прочимъ, какъ-будто въ предостереженiе всѣмъ недоброжелателямъ своимъ, не безъ намѣренiя, можетъ-быть, сажалъ изъ пистолета пулю въ пулю, отходя, въ видѣ шутки, все дальше и дальше отъ цѣли; а наконецъ, когда неосторожная кукушка, Богъ-вѣсть откуда взявшись, пронеслась какъ ястребъ между деревьями, то онъ также спокойно пронизалъ ее пулькой, и засмѣявшись, будто съигралъ какую-нибудь самую обыкновенную шутку, передалъ пистолетъ и отошелъ въ сторону, заговоривъ съ кѣмъ-то о вовсе-постороннихъ предметахъ.
Народъ, который глазѣлъ на пиръ этотъ съ улицы, черезъ узенькiя щели промежъ досками забора, не только объяснялъ и толковалъ видѣнное имъ по-своему, но смотрѣлъ даже на все это совсѣмъ-иными глазами. Такъ народная молва утверждала послѣ, что и другой братъ или близнецъ ходилъ всюду слѣдомъ за первымъ, подавалъ ему пистолеты, сажалъ прямо изъ руки пулю въ цѣль; а когда близнецъ убилъ въ летъ кукушку, то народъ увѣрялъ, что какой-то чертенокъ держалъ ее вплоть передъ нимъ, растянувъ за крылья. Подобнаго вздора много ходило молвой, и нѣкоторые даже утверждали, что видѣли тутъ не только двухъ, но и всѣхъ трехъ братьевъ, но что третiй мелькалъ тамъ-и-сямъ, какъ тѣнь, устроивалъ также все, что было нужно для успѣха Ефрема, мѣшалъ въ чемъ могъ другимъ и дразнилъ всѣхъ людей языкомъ. Подобныя нелѣпости каждый разъ ходили въ народѣ, когда одинъ изъ близнецовъ гдѣ-либо показывался и обращалъ на себя вниманiе; не умѣя объяснить себѣ ловкость или искусство человѣка, котораго онъ ненавидѣлъ, народъ придумывалъ такiя, обыкновенныя въ быту его, толкованiя и стоялъ за нихъ горою. Замѣчательно, что въ такихъ случаяхъ невозможно было узнать или дослѣдиться, отъ кого именно подобный вздоръ выходилъ; "всѣ говорятъ", "народъ говоритъ" - этимъ ограничивались всѣ свѣдѣнiя.
О убитой кукушкѣ народъ въ особенности толковалъ довольно-много. Даже стрѣлкамъ и охотникамъ диво это казалось несбыточнымъ. Есть народное повѣрье, что бываетъ наговоренное ружье съ чортикомъ, т. е., когда знающiй человѣкъ прицѣлится имъ въ птицу, то она отъ него уйдти не можетъ; чертенокъ, ухвативъ ее и растопыривъ за крылья, держитъ прямо передъ дуломъ, не опасаясь самъ быть раненнымъ; птица бьется и трепещетъ, но не можетъ вырваться; а когда охотникъ выстрѣлитъ, то чертенокъ бросаетъ ее на земь и самъ исчезаетъ. Все это вполнѣ согласовалось съ тѣмъ, что народъ, т. е., неизвѣстно кто именно, видѣлъ въ щели забора, - и потому въ застольныхъ, людскихъ и переднихъ никто не сомнѣвался въ истинѣ этой нелѣпицы, которая пересказывалась и въ высшемъ обществѣ то вслухъ, какъ чистая нелѣпость, то шопотомъ, какъ странность, въ которой недоумѣвали.
Буслаевъ былъ на этомъ праздникѣ сильно встревоженъ, разсѣянъ и какъ-то не въ своей тарелкѣ. Онъ подходилъ нѣсколько разъ съ осторожностью къ Ольгѣ, замѣчалъ, что близость его отзывалась въ ней какимъ-то волненiемъ и даже внутреннимъ раздоромъ; она измѣнялась въ лицѣ, была не совсѣмъ-спокойна, то сама первая обращалась къ нему въ разговорѣ, то какъ-будто опять въ томъ раскаявалась и избѣгала новой встрѣчи; но онъ не зналъ, какъ все это объяснить, въ пользу ли свою или нѣтъ; въ тоскѣ, въ какомъ-то отчаянiи и изнеможенiи онъ желалъ убраться изъ этого шумнаго сборища въ уединенiе, но, по занимаемой имъ должности, не смѣлъ уѣхать ранѣе своего генерала.
Смирившись подъ этою необходимостью, Буслаевъ отшатнулся подъ вечеръ отъ остальнаго общества и, забившись въ крайнiй конецъ сада, присѣлъ въ задумчивости на разсыпавшуюся дерновую скамью, прислонивъ раскаленную голову свою къ дереву. Мысли его, однакожь, не отрывались отъ ликующаго общества, въ которомъ была и она, Ольга; а раздававшаяся издали музыка представляла его воображенiю ее же, Ольгу, какъ она несется вихремъ, едва касаясь пола, съ головкою, обсыпанною золотистыми кудрями, въ вѣнкѣ изъ бѣлыхъ лилiй... "и вѣрно съ нимъ" подумалъ онъ, и почти готовъ былъ вскочить и бѣжать туда, чтобъ удостовѣриться въ этомъ предположенiи; но онъ одумался; на лицѣ его выразилась какая-то сострадательная улыбка, и онъ, забывшись, махнулъ слегка рукою, сказавъ: "Богъ съ нею; это ея воля!"
Успокоившись немного, онъ услышалъ не вдалекѣ отъ себя разговоръ: двое крестьянъ, можетъ-быть, садовники или работники, стояли, глядѣли издали по прямой просади на пирующихъ, и одинъ что-то жарко разсказывалъ.
- Вся дворня, братецъ ты мой, была при этомъ дѣлѣ, вотъ-что! - говорилъ одинъ изъ нихъ: за споромъ дѣло стало; а было это у Крапивникова, въ Долгушкѣ. Онъ насмѣхаться, вишь, сталъ надъ коноваломъ, а коновалъ былъ стороннiй, - "что? не умѣешь" говоритъ "отворить кровь?" коновалъ и говоритъ, что-де не первую тысячу починать прiйдется мнѣ, коли баринъ прикажетъ кинуть кровь мерину; а кинуть надо, не то лошадь пропадетъ. - "Ну", говоритъ тотъ: "надо-то надо, въ этомъ не спорю, да не за свое дѣло берешься, братъ, не умѣешь." Баринъ приказалъ; коновалъ принялся; что жь? вѣдь истыкалъ всю лошадь, ни капли не пошло: вотъ все одно, что стѣну либо доску долби! Сперва осерчалъ-было коновалъ, давай да давай постукивать колотушкой, а тамъ ужь и руки опустились, и присмирѣлъ, и повинился: ты-де, стало-быть, больше моего знаешь, виноватъ я; не погуби, батюшка, отпусти! "Ступай!" говоритъ: "да сегодня не кидай смотри: руда не пойдетъ. Завтра можно." Вотъ что!
Буслаевъ, обративъ невольно вниманiе на этотъ дикiй разсказъ, подошелъ и спросилъ, кто это такой штукарь, что заговариваетъ кровь?
- А вотъ близнецъ-этъ, сказалъ крестьянинъ, указавъ на домъ, гдѣ въ это время раздался какой-то дружный, веселый хохотъ...
- Опять близнецъ, опять онъ! подумалъ бѣдный Буслаевъ: - нигдѣ нѣтъ мнѣ отъ него покоя... Что это за человѣкъ? чего онъ хочетъ? зачѣмъ онъ здѣсь? откуда онъ взялся?
Буслаевъ обратился скорыми шагами на одну изъ дорожекъ, ведущихъ къ дому; но чѣмъ ближе онъ подходилъ къ нему, тѣмъ медленнѣе дѣлались шаги его. Яркое освѣщенiе въ большой залѣ ослѣпило его на время; но когда онъ прозрѣлъ, то увидѣлъ прямо передъ собою, на другомъ концѣ залы Ольгу въ краснорѣчивомъ молчанiи во время занимательнаго для нея разсказа Таганаева. Музыка замолкла, и чета эта стала расхаживать по залѣ; Буслаевъ замѣтилъ, что Таганаевъ первый тронулся съ мѣста, а Ольга за нимъ послѣдовала; ей вскорѣ показалось неловко продолжать прогулку, обращая на себя всеобщее вниманiе; она безпрестанно снова алѣла, потупляла глаза, поглядывала изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ съ безпокойствомъ по сторонамъ, но не смѣла или не могла отстать отъ неровнаго товарища своего и слѣдовала за нимъ какъ прикованная невидимою цѣпью. Онъ же, казалось, вовсе не замѣчалъ этого и ловкими, развязными прiемами своими умѣлъ придать этой насильственной бесѣдѣ видъ строгаго приличiя и почтительности. Какъ-будто сжалившись наконецъ надъ своею жертвою, Таганаевъ непринужденно остановился у стула, спросилъ Ольгу, не угодно ли ей, можетъ-быть, присѣсть, и ей казалось въ эту минуту, что она бы упала безъ чувствъ, еслибъ ей пришлось пройдтись съ близнецомъ еще разъ-другой по залѣ.
Уже многiе изъ пожилыхъ гостей тароватаго хозяина слѣдовали примѣру мраморныхъ статуй Таганаева и зѣвали; уже блонды и кружева, не смотря на драгоцѣнность свою, принимали видъ менѣе-казистый и походили на обвисшiя тряпки; старички, кромѣ тѣхъ, которые не покончили еще игры своей, сидѣли тутъ и тамъ въ растяжку на креслахъ, сложивъ руки, закинувъ головы, и дремали; уже Иванъ Максимовичъ выспался, ожилъ, ходилъ и поглядывалъ, нельзя ли гдѣ выпить и закусить; словомъ, балъ уже подходилъ къ концу, когда уѣхалъ губернаторъ, а за нимъ и бѣдный Буслаевъ. Друга своего Горнилина онъ уже засталъ дома.
- Скажи мнѣ, ради Бога, говорилъ Буслаевъ Горнилину, когда и этотъ день кончился, по примѣру прочихъ, когда всѣ разъѣхались, и на дачѣ откупщика огни погасли и смерклось, какъ смеркается на остальномъ неоткупщичьемъ Божьемъ мiрѣ: - скажи мнѣ, ради Бога, Горнилинъ, что ты видѣлъ, слышалъ и чувствовалъ сегодня, - наконецъ, что ты думаешь обо всемъ этомъ?
Горнилинъ сидѣлъ въ халатѣ, съ трубкой, готовясь отойдти ко сну, а Буслаевъ стоялъ передъ нимъ въ мундирѣ, какъ прiѣхалъ съ бала, застегнутый на всѣ крючки и пуговицы.
- О чемъ же обо всемъ этомъ? спросилъ Горнилинъ.
- О чемъ! объ Ольгѣ и... и... и объ этомъ человѣкѣ, если это человѣкъ, о Таганаевѣ!
- Я думаю, что Ольга влюблена въ него, и жалѣю объ ней. Онъ не любитъ ни ея, ни кого-либо инаго, кромѣ себя. Онъ волочится за нею, какъ у насъ выражаются, не по нраву, не по сердцу, а просто по обычаю молодецкому, и потому мнѣ ея жаль.
- Но, ради Бога, скажи, что же мнѣ дѣлать? Я не могу долѣе смотрѣть на это; я не могу этого снести!..
- Какъ не можешь - можешь! Мало ли что на свѣтѣ бываетъ невыносимо, а между-тѣмъ мы выносимъ все.
- Это ты меня утѣшаешь, да?
- Да, другъ мой, именно утѣшаю; обтерпишься со-временемъ, почерствѣешь, будешь менѣе-раздражителенъ, и успокоишься.
- Горнилинъ, не говори мнѣ теперь этимъ холоднымъ, разумнымъ языкомъ: ты язвишь меня; говори такъ, какъ съ человѣкомъ въ моемъ положенiи говорить должно! Послушай: ты знаешь, я живу, я дышу теперь только Ольгой; назови это какъ хочешь - дурачествомъ, ребячествомъ; но я знаю, я, что это такое, и я тебѣ говорю, что я прозябалъ только какъ былинка - нѣтъ, кисъ, какъ плесень, до знакомства съ нею, и умру безъ нея; но вотъ тебѣ рука моя: еслибъ я зналъ, что она съ нимъ будетъ счастливѣе, нежели со мною, я бы торжественно самъ отрекся отъ своего блаженства...
- Стой, другъ, закричалъ Горнилинъ въ нетерпѣнiи: - стой! Куда ты занесся? Ты меня спрашиваешь; ты меня хочешь слушать? Ну, такъ слушай же спокойно, сколько можешь; завладѣй же на пять минутъ сердцемъ своимъ посредствомъ разсудка, и слушай: сдѣлай милость не великодушничай, потому-что это здѣсь вовсе не у мѣста. Ты, какъ я тебя знаю, дѣйствительно добръ, благороденъ и великодушенъ; но здѣсь, въ настоящемъ случаѣ, употребить этихъ качествъ въ дѣло нельзя, не гдѣ. Здѣсь ваша рѣчь еще впереди; никто не спрашиваетъ, да и вѣроятно не спроситъ, угодно ли тебѣ будетъ отказаться отъ Ольги, - отказаться отъ того, что тебѣ еще вовсе не принадлежитъ; а еслибъ она тебѣ принадлежала, еслибъ тебѣ дано было право владѣнiя ею, - тогда позволь надѣяться, другъ, ты заговорилъ бы иначе и не показалъ ни для кого въ мiрѣ этой великодушной уступчивости.
- Ты правъ, Горнилинъ; это такъ. Ты умнѣе, разсудительнѣе меня; но, ради Бога, скажи, что мнѣ дѣлать?
- Дай руку, другъ, и слушай: напередъ всего, соберись съ разсудкомъ, успокойся, и для этого оставайся дома на цѣлую недѣлю, не показывайся въ обществѣ; я тебѣ обѣщаю слѣдить за всѣмъ и наблюдать; но ты оставайся дома и положись на меня.
- А потомъ?
- А потомъ увидишь: утро вечера мудренѣе. Если будетъ надежда, рѣшись и дѣйствуй; если же нѣтъ, если тутъ все для тебя потеряно - тогда мужайся; тогда пришло время опереться на доблесть свою и чувство собственнаго достоинства. Тогда тебѣ здѣсь житья не будетъ; брось все на время и пускайся съ посохомъ странника въ путь. Свѣтъ не клиномъ передъ тобой сошелся, а что далѣе, то все шире, да шире. Вотъ мой совѣтъ, мой завѣтный наказъ другу, и ты его исполнишь!
Буслаевъ обнялъ Горнилина, пожалъ ему руку и скорыми шагами молча удалился. Ему было совѣстно показать лицо свое, по которому бѣжали горючiя слезы.
Не мудрено было ему, впрочемъ, исполнить завѣтъ друга, на первый случай по-крайней-мѣрѣ: отъ сильнаго волненiя и огорченiя, какъ докторъ увѣрялъ, - у него внезапно прикинулась рожа къ лицу и заставила просидѣть дома двѣ недѣли. Докторъ, видно, отгадалъ тайну его, приписавъ рожу именно этой причинѣ - и Буслаевъ, какъ-будто пристыженный, молчалъ.
У губернатора сдѣлалась сильная головная боль, которая, впрочемъ, черезъ сутки прошла, и докторъ это приписывалъ чрезмѣрнымъ занятiямъ его, не рѣдко длившимся далеко за полночь. Глухая молва, ходившая по городу, въ этихъ двухъ ничего незначащихъ случаяхъ нашла опять нѣчто чрезвычайное и связала ихъ, по обыкновенiю, съ непрiятелями своими, близнецами: дагерротипные портреты, снятые ими съ губернатора и съ Буслаева, были причиной болѣзни того и другаго. Увѣряли, будто каждый человѣкъ, съ кого близнецы снимали портретъ, непремѣнно заболѣвалъ, и приводили этому множество примѣровъ, по которымъ, конечно, не всегда можно было наводить справки.
- Родимые мои, говорила всесвѣтная тугаринская про- или приживалка, извѣстная подъ именемъ капитанши: - родимые мои, вѣдь это дѣло богопротивное; поличiя человѣческаго, кромѣ ликовъ святыхъ, писать нельзя, да и не съ добрымъ же умысломъ это дѣлается! Надъ поличiемъ твоимъ, все одно, что надъ слѣдкомъ, либо надъ волосками, коли худой человѣкъ, что худое задумаетъ - сдѣлаетъ. Вотъ у насъ въ Богородскомъ-Уѣздѣ, это при мнѣ было, въ мою память: разъѣзжалъ, видишь ли, какой-то формасонъ, и кто таковъ и откуда взялся, ничего не знаютъ; а формасонъ настоящiй, и въ бѣлой пуховой круглой шляпѣ. Разъѣзжаетъ-себѣ, словно добрый какой, а самъ въ свою вѣру обращаетъ, и много даритъ золотомъ за то, а еще больше сулитъ впередъ. Вотъ кто согласится, того и закабалитъ себѣ, и запишетъ въ книгу свою, а пишетъ онъ, вишь, не по крещеному, - пишетъ отъ стѣны, ровно Татаринъ. Вотъ, записавъ, да поличiе съ него и съиметъ; таки словно живой сидитъ, весь тутъ, только-что въ бѣлой шляпѣ напишетъ; да еще развѣ вотъ, что души нѣтъ: а привяжетъ и душу! Запишетъ и денегъ дастъ, а поличiе-то увезетъ съ собой; а какъ-только кто опять откинется отъ фармасонской вѣры его, да покается, такъ онъ, родимые мои, поличiе-то поставитъ, и самъ бѣлую шляпу на себя опять надѣнетъ, да изъ пистолета ему бѣлу грудь и прострѣлитъ; какъ прострѣлитъ - такъ тотъ человѣкъ сердечный, хоть за тысячу верстъ будь, Богу душу и отдастъ! Да, батюшка, сама видѣла, сама; я много лѣтъ на свѣтѣ прожила, много-что знаю и видала!
Разсказъ этотъ ходилъ по городу въ двоякомъ видѣ: иные передавали его глазъ-на-глазъ, съ тѣмъ же простодушiемъ, какъ слышали, пожимали плечами и дѣлали свои замѣчанiя и примѣненiя; другiе, напротивъ, разсказывали его какъ новую, замысловатую выдумку капитанши, которая подслуживалась всегда и вездѣ очень-кстати, знала кому и чѣмъ угодить и выручить на бѣдность, за услугу свою, ощутительную благодарность.
Вслѣдъ за пирушкой у откупщика, занемогла и Ольга. Она простудилась, выходя нѣсколько разъ послѣ танцевъ на широкое крыльцо, въ садъ, а можетъ-быть, даже выпила неосторожно стаканъ лимонада. У ней сдѣлалась сильная головная боль, которая, по словамъ доктора, явно принадлежала къ числу ломотныхъ или ревматическихъ болей, называемыхъ также простудными и другими названiями; это, по мнѣнiю его, не подлежало никакому сомнѣнiю, потому, между-прочимъ, что при этомъ у Ольги обнаруживалась и лихорадка и больная жаловалась на чувство, будто голова стянута желѣзнымъ обручемъ. Нашлись, однакожь, люди, которые, положивъ въ основанiе аксiому, что доктора ничего не смыслятъ, намекали шопотомъ на вѣнокъ изъ бѣлыхъ лилiй, который былъ, какъ извѣстно, собственной работы Таганаева и имъ же поднесенъ Ольгѣ въ числѣ другихъ цвѣтовъ. Докторъ, услышавъ гдѣ-то объ этомъ, но не дослышавъ за недосугомъ, или не понявъ въ чемъ дѣло, вообразилъ, что у Ольги на головѣ былъ вѣнокъ изъ настоящихъ, живыхъ лилiй; измѣнивъ, на этомъ основанiи, мнѣнiе свое о болѣзни Ольги, онъ объѣздилъ весь городъ и разсказывалъ всюду, какъ рѣшеную вещь, что у Ольги голова разболѣлась совсѣмъ не отъ простуды, чему онъ и въ началѣ болѣзни, по качеству припадковъ, никакъ не могъ вѣрить, но что болѣзнь приключилась отъ сильнаго наркотическаго запаха цѣлаго вѣнка изъ живыхъ лилiй, которыя въ-особенности на ночь, то-есть, по захожденiи солнца, испаряютъ самый вредный и одурѣвающiй запахъ, и надѣвать такой вѣнокъ на голову онъ никому не совѣтовалъ.
Относительно этого вѣнка, мы должны объяснить еще, что Ольга, сбираясь къ извѣстному пиру откупщика, долго стояла въ раздумьѣ передъ уборнымъ столикомъ своимъ и въ какой-то нерѣшимости перебирала розовыми пальчиками золотую цѣпочку, и бусы, и головной обручикъ, не рѣшаясь, чѣмъ убрать волнистые и золотистые волосы свои и поглядывая во все это время на превосходные цвѣты Таганаева. Ей, кажется, хотѣлось бы убрать голову свою этими цвѣтами; но какое-то темное чувство приличiя удерживало ее отъ этого, такъ-что она даже не взяла въ руки цвѣтка и не прикинула его на мѣсто, чтобъ увидѣть, каково-то онъ будетъ ей къ-лицу. Въ это время вошла къ ней мать и стала торопить Ольгу, потому-что отецъ уже одѣлся и не любитъ въ такихъ случаяхъ долго дожидаться; видя нерѣшимость Ольги, она выбрала превосходный вѣнокъ изъ бѣлыхъ лилiй и положила ей на голову. Ольга опустилась передъ матерью молча на одно колѣно, не возражая ни слова, но съ чувствомъ, будто приноситъ себя на жертву неограниченной дочерней любви своей. Откуда чувство это и въ какой связи оно было съ этимъ ничтожнымъ по себѣ случаемъ - этого не знаемъ.
По поводу нездоровья губернатора, Буслаева и даже Ольги, пошла опять странная молва, доходившая изъ застольной, черезъ переднюю или дѣвичью, въ барскiе покои. Это было повторенiе той же безсмыслицы, какъ дѣвка вывела изъ пѣтушьяго яйца змiя, который на нее служилъ, но только съ нѣкоторыми измѣненiями противъ разсказа кучера. Дѣвка, изволите видѣть, вывела этого змiя изъ пѣтушьяго яйца, проносивъ его шесть недѣль подъ мышкой, это вѣрно; змiй служилъ на нее чортову службу, и она помыкала имъ какъ хотѣла, и это все такъ; но, при одной изъ служебъ этихъ, чортъ попалъ невзначай въ рукомойникъ и никакъ не могъ оттуда выскочить; и вотъ по какому поводу: дѣвка, для забавы своей, затѣяла смутить и соблазнить какого-то раскольника, поселившагося въ лѣсу. Змiй порядилъ чорта на эту службу; но пустынникъ, смекнувъ, въ чемъ дѣло, предложилъ нечистому скупаться въ глиняномъ, висячемъ рукомойникѣ; искуситель вскочилъ туда, а отшельникъ накрылъ его деревяннымъ крестомъ. Въ этомъ отчаянномъ положенiи, по уши въ водѣ, чортъ просидѣлъ по-крайней-мѣрѣ сутки, покуда змiй успѣлъ отъискать и снарядить человѣка для поданiя ему помощи. Для этого-то именно подосланъ былъ имъ Таганаевъ, человѣкъ склонный ко всѣмъ внушенiямъ искусителя; по неизвѣстному побужденiю, отъискалъ онъ жилище отшельника, услышалъ въ рукомойникѣ плачевный голосъ закабаленнаго батрака, снялъ крестъ и выпустилъ плѣнника, но съ уговоромъ, на честное слово, чтобъ чортъ оказалъ ему большую и важную услугу. Изъ благодарности, чортъ открылъ Таганаеву всю тайну связей своихъ со змiемъ и съ несчастною дѣвкою, научивъ его, какъ обмануть дѣвку эту и завладѣть ея прiемышемъ. Готовый на все, Таганаевъ успѣлъ наконецъ, послѣ продолжительныхъ усилiй, войдти въ тѣсныя связи съ названною матерью василиска, пригвоздилъ однажды, въ лунную ночь, тѣнь ея къ стѣнѣ избы, заткнувъ осиновый колочекъ въ сучокъ; этимъ отчаяннымъ и рѣшительнымъ средствомъ онъ принудилъ ее передать ему вѣрнаго слугу ея, а затѣмъ покинулъ ее на произволъ судьбы и самъ пользуется теперь неограниченно черною силою этого таинственнаго змiя. Народъ увѣрялъ, что нѣкоторые даже видѣли чудище это, какъ оно, въ облакѣ дыма, летаетъ въ трубу и изъ трубы у Таганаева; что видѣть его можно только по ночамъ извѣстныхъ въ народѣ черныхъ дней, и что для этого должно обмыть себѣ глаза отваромъ травы заря и смотрѣть на трубу Таганаева однимъ глазомъ изъ-за угла сосѣдняго дома, такъ, чтобъ закрыть имъ половину трубы.
Мы уже упомянули, что народъ приписывалъ близнецамъ и чуму на скотъ, и пожары, и наконецъ угрожающiй голодъ. Хлѣбная мышь, извѣстная подъ названiемъ житничка, появилась въ большомъ числѣ и истребляла послѣднiе запасы хлѣба въ зернѣ. Таганаевъ сказалъ гдѣ-то въ обществѣ, что у него есть хорошее и вѣрное средство отъ этихъ мышей, и на предложенiе губернатора изъявилъ полную готовность осмотрѣть запасныя жилища и истребить мышей, сказавъ, однакоже, что онъ долженъ сдѣлать это самъ, потому-что дѣло это требуетъ осторожности и извѣстныхъ прiемовъ.
Какъ-только распространился слухъ, что Таганаевъ объѣзжалъ ближайшiя къ городу запасныя житницы и заговаривалъ тамъ мышей, то разсказамъ объ этомъ не было конца. Мыши были изгнаны, въ этомъ никто не спорилъ и не сомнѣвался; въ народѣ ходили даже презатѣйливыя подробности о чинѣ или порядкѣ, который соблюдался мышами при поголовномъ переселенiи ихъ изъ житницъ въ чистое поле; но въ то же время, народъ былъ увѣренъ, что это было не къ добру, что Таганаевъ съ дьявольскимъ лицемѣрiемъ принялъ на себя это спасительное дѣло, а самъ, безъ всякаго сомнѣнiя, напустилъ при этомъ случаѣ какую-нибудь бѣду, которая будетъ еще гибельнѣе первой.
Въ-слѣдъ за тѣмъ, распространилась молва, что зерновой хлѣбъ въ нѣкоторыхъ житницахъ ожилъ; что хлѣбъ побрелъ пѣшiй во всѣ четыре стороны, что сдѣлался даже лётнымъ и всѣ запасы разлетѣлись. Эта вѣсть взволновала народъ и уже необходимо было принять нѣкоторыя предосторожности для предупрежденiя безпорядковъ. Донесенiя мѣстныхъ смотрителей и даже дворянъ, подтвердили истину народной молвы, которой сущность состояла въ слѣдующемъ: хлѣбная моль внезапно развелась въ несметномъ числѣ; насѣкомое это кладетъ по яичку въ каждое зерно; тамъ выводится гусеничка, выѣдаетъ до-чиста все зерно, до тончайшей наружной оболочки его, залегаетъ тамъ же личинкой, а когда, наконецъ, выползаетъ молью и дѣлается лётною, то тащитъ за собою эту оболочку зерна, даже подлетываетъ съ нею, покуда отъ нея не освободится. Это извѣстное явленiе, если оно происходитъ въ большихъ размѣрахъ, поражаетъ умы въ невѣжественномъ народѣ и всегда подаетъ поводъ къ сверхъестественнымъ толкованiямъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, странно и поразительно видѣть, какъ цѣлые запасы хлѣба внезапно въ глазахъ вашихъ исчезаютъ; у васъ засыпано нѣсколько сотъ или тысячь четвертей, и въ-теченiе какихъ-нибудь сутокъ, вамъ остается только растворить всѣ ворота и отдушины житницы, стоять и смотрѣть сложа руки, какъ хлѣбъ вашъ выползаетъ и вылетаетъ, а затѣмъ, вымести и вычистить пустые закромы: хлѣба не осталось ни зерна. Хлѣбъ ожилъ, хлѣбъ пошолъ пѣшiй, хлѣбъ полетѣлъ - это обыкновенныя выраженiя при такомъ случаѣ, который приписывается всегда порчѣ, урокѣ, напуску, злому умыслу какого-нибудь человѣка. На сей разъ въ этомъ гласно обвинялся близнецъ, или близнецы.
На бѣду, Таганаевъ, пренебрегая этою молвою и насмѣхаясь надъ нею, очутился въ базарный день на площади; за дѣломъ ли онъ пошелъ, или по случаю прогулки, но весь базаръ пришелъ въ волненiе; толпы буйной и отчаянной черни его окружили, требовали, чтобъ онъ отпустилъ порчу, чтобъ не держалъ обилiя, а выдалъ хлѣбъ; шумъ и крикъ увеличивался до неистовства; Таганаевъ увидѣлъ, что ему остается только искать спасенiя въ томъ, чтобъ куда-нибудь скрыться; начинали уже рвать и толкать его спереди, съ тылу и съ боковъ; страшныя угрозы и проклятiя сыпались на него со всѣхъ сторонъ. Пользуясь своею ловкостью, онъ внезапно схватилъ одного мужика, который навалился на него съ довольно-рѣшительнымъ намѣренiемъ, подсунулъ его ближайшимъ изъ буйной толпы, вмѣсто себя, а самъ, перескочивъ черезъ нѣсколькихъ человѣкъ, скрылся за бывшiй вблизи колодезь и, какъ самъ послѣ говорилъ, достигъ благополучно своего дома. Все это очень-просто; но народъ говорилъ не то: Таганаевъ, изволите видѣть, перекинулся у него въ рукахъ въ крестьянина, котораго никто на базарѣ не зналъ и который неизвѣстно когда и куда дѣвался; Таганаевъ сбилъ съ ногъ семерыхъ мужиковъ, успѣвъ заплести каждому изъ нихъ по колтуну, а самъ, въ виду всѣхъ, вскочилъ въ колодезь, около восьми саженъ глубиною, и пропалъ; если же онъ теперь дома, или въ иномъ мѣстѣ на бѣломъ свѣтѣ, то, безъ сомнѣнiя, вылѣзъ опять изъ-подъ земли.
Шумъ и волненiе на базарѣ привлекли туда новыя толпы любопытныхъ, полицiю, а наконецъ прiѣхалъ даже и самъ губернаторъ. Народъ стоялъ, не сходя съ мѣста, вокругъ колодезя, глядѣлъ туда, аукалъ, кидалъ каменья, спускалъ бадьи и, покачавъ ихъ во всѣ стороны, подымалъ снова; закидывалъ багры и крючья - словомъ, народъ утверждалъ, что близнецъ сидитъ въ колодезѣ. Съ трудомъ только толпу разогнали, пославъ всѣхъ по домамъ, и поставили хожалаго по близости дома Таганаева, опасаясь, чтобъ чернь не покусилась на новые безпорядки.
Между-тѣмъ, время шло да шло своимъ чередомъ, и повѣсть наша, подвигаясь впередъ вмѣстѣ со временемъ, пережила лѣто и осень, давно уже вступила въ зиму и собиралась встрѣчать весну. Великiй постъ былъ на исходѣ. Доживетъ ли она, вмѣстѣ съ весною природы, и до своей весны?
Буслаевъ выздоровѣлъ, но, не смотря на все старанiе вѣрнаго друга своего Горнилина, не получалъ во все время своей болѣзни никакихъ особенныхъ извѣстiй; пѣшiй и лётный хлѣбъ, а затѣмъ происшествiе на базарѣ, занимали всѣ досужiе языки Тугарина, и, кромѣ этихъ странныхъ и несчастныхъ случаевъ, ничего не было слышно о Таганаевѣ, который самъ на это время счелъ за лучшее остаться на нѣсколько дней дома. Ольга же, также невыѣзжавшая первые дни по нездоровью, не явилась въ воскресенье на балѣ дворянскаго собранiя, и злые языки не упустили тотчасъ же замѣтить, что тутъ не было и двухъ главныхъ поклонниковъ ея. Выздоровѣвъ, Буслаевъ воспользовался первымъ случаемъ, чтобъ побывать въ домѣ родителей Ольги. Это было вечеромъ; отецъ ея жилъ довольно-открыто, и Буслаевъ засталъ тамъ небольшое общество. Ему непритворно обрадовались, и сама даже Ольга, изобличивъ, для опытнаго наблюдателя, въ первую минуту появленiя Буслаева неравнодушiе свое къ нему, вскорѣ побѣдила въ себѣ это волненiе и смущенiе и сдѣлалась мила, ласкова и развязна; въ ней только замѣтна была по-временамъ какая-то необычайная робость.
Она сѣла за флигель, играла и пѣла; затѣмъ пѣли и другiе, пѣлъ и Буслаевъ съ нею вмѣстѣ, стоя за ея стуломъ. Онъ не могъ отвести глазъ отъ этихъ роскошныхъ, золотистыхъ кудрей, отъ полныхъ бѣлыхъ плечь и рукъ, и съ жадностiю прислушивался къ нѣжному, мягкому голосу ея, который выражалъ мгновенно, противъ воли ея, скрытыя чувства пылкой и чувствительной ея души. Буслаевъ замѣчалъ уже нѣсколько разъ, когда стоялъ противъ Ольги у флигеля, что когда глаза ея, расширясь, темнѣли и дѣлались наконецъ черными, то голосъ ея былъ твердъ, звученъ и смѣлъ; когда же, напротивъ, глаза ея голубѣли, принимая какой-то нѣжный лазоревый отливъ съ поволокою, то голосъ ея дѣлался мягче, нѣжнѣе, болѣе-томнымъ, и даже иногда дрожалъ.
Ольга взяла какой-то новенькiй дуэтъ и пригласила Буслаева попробовать его. Она была по-тверже его въ музыкѣ, и потому сдѣлалась на этотъ разъ учительницей, а онъ послушнымъ ученикомъ. Урокъ этотъ былъ менѣе-занимателенъ для прочихъ собесѣдниковъ, и они занялись по сторонамъ разговоромъ, частiю съ хозяиномъ и съ хозяйкой дома, частiю же съ двумя, бывшими тутъ, подругами Ольги.
- Вы, кажется, разсѣяны? сказала она Буслаеву, который сбивался два-три раза сряду.
- Я васъ не видалъ такъ давно, такъ давно, отвѣчалъ онъ: - а теперь...
- А теперь что же? думаете о другомъ?
- О нѣтъ, Ольга Николаевна, объ васъ я думаю, не о другомъ - объ васъ, и потому-то все другое забываю!
Ольга немного смутилась, вскинула голову, мило тряхнула кудрями, взяла аккордъ и, перебирая кости рояля, спросила: вы развѣ были очень-нездоровы?
- Лицо мое пострадало нѣсколько отъ тёзки, сказалъ Буслаевъ, - и Ольга, вздрогнувъ едва замѣтно, Богъ-вѣсть почему припоминала въ умѣ, какъ зовутъ Таганаева и какъ Буслаева, и опомнившись, что Ефремъ или Малахiй и Илья не могутъ быть тёзками, успокоилась. Буслаевъ продолжалъ: - Но я слышалъ, Ольга Николаевна, что вы были не совсѣмъ здоровы?
- Право? нѣтъ, это было пустое, головная боль. Почему же вы это знаете?
- Я знаю также, что вы заболѣли отъ недоразумѣнiя: на васъ были цвѣты, бѣлыя лилiи, до того превосходно поддѣланныя, что у васъ отъ мнимаго сильнаго запаха ихъ заболѣла голова.
- О, да вы и насмѣхаться умѣете! Это нашъ добрый Карлъ Ивановичъ выдумалъ на меня такую напраслину. Но я все-таки разсердилась на этотъ вѣнокъ, я не хочу его болѣе надѣвать, не хочу его видѣть...
- Право? Скажите, ради Бога, вы не шутите?
Буслаевъ при этомъ вопросѣ не могъ скрыть удовольствiя, поразившаго его по случаю такой вовсе неожиданной вѣсти.
У Ольги разгорѣлось не только лицо, но даже грудь, которая взволновалась болѣе обыкновеннаго, и руки; на лицѣ выразилось какое-то страданiе, глаза поголубѣли, потускнѣли, и губки ея показывали, что она почти готова была заплакать; она чувствовала, что положенiе ея дѣлается чрезвычайно-неловкимъ, что ей нельзя отвѣчать молчанiемъ на одушевленный, страстный вопросъ Буслаева, а между-тѣмъ, у нея не доставало для отвѣта ни силы, ни разсудка; она не знала, что отвѣчать. Буслаевъ сидѣлъ, утонувъ въ мечтахъ, съ нею рядомъ, уставилъ на прекрасное лицо ея свои глаза и ждалъ, однакоже, этого отвѣта также въ какомъ-то странномъ недоумѣнiи.
Отвѣчать Ольгѣ, конечно, было нечего; но могъ ли при такихъ обстоятельствахъ и самъ Буслаевъ съ своей стороны продолжать разговоръ, не сдѣлавъ развѣ перехода къ погодѣ или иному невинному обстоятельству? могъ ли онъ высказать то, что въ эту минуту сжимало и тѣснило грудь, что огнемъ растекалось по жиламъ его, воспламеняя все его тѣло, до послѣдняго суставчика мизинца?
Еслибъ не было этого ненавистнаго врага рода человѣческаго, Таганаева - конечно, пара недоговоренныхъ словъ могла бы сказать много, почти столько, сколько въ сущности Буслаеву было нужно; но невыразимо-странныя отношенiя и положенiе этого человѣка измѣняли все дѣло. Онъ стоялъ какимъ-то мрачнымъ привидѣнiемъ между Ольгой и Буслаевымъ, затемняя ему Божiй свѣтъ и застя передъ этимъ краснымъ солнышкомъ. Если было рѣшиться Буслаеву говорить, то надо было говорить много, надобно было объяснить все, очистить совѣсть свою, свалить гору съ плечъ и разъяснить эти запутанныя сосложенiя и сочетанiя. Буслаевъ осторожно оглянулся; подобный разговоръ казался ему неумѣстнымъ, невозможнымъ.
Не получая отвѣта на пристальный, озабоченный вопросъ свой и растаявъ мало-по-малу вблизи златокудрой Ольги, онъ, однакожь, продолжалъ вполголоса:
- Еслибъ вы знали, Ольга Николаевна, какъ часто у меня по васъ болѣетъ сердце - отъ искренняго, душевнаго участiя - отъ желанiя вамъ добра и всѣхъ благъ, за которыя я бы съ наслажденiемъ отдалъ жизнь свою...
- Вы пугаете меня, отвѣчала Ольга робко, обративъ къ нему голову. - Развѣ мнѣ угрожаетъ что-нибудь? скажите!.. И развѣ я... развѣ вы думаете... развѣ бы я согласилась искупить свое спокойствiе или счастiе вашимъ?
Какая-то всеобщая тревога вокругъ забывшейся четы и шумные со всѣхъ сторонъ возгласы заставили ихъ опомниться; Ольга безсознательно ухватилась за стоящiй передъ нею листокъ нотъ, а Буслаевъ вскочилъ торопливо и чего-то сильно испугавшись: Таганаевъ только-что вступалъ въ залу. Ловко и развязно онъ раскланивался, между-тѣмъ, какъ со всѣхъ сторонъ сыпались на него шумныя привѣтствiя.
Раскланявшись съ хозяиномъ и хозяйкой, онъ тотчасъ же обратился къ Ольгѣ, которая, казалось, даже и не старалась скрыть своего смущенiя, или, вѣрнѣе сказать, своего пораженiя: она была очень-блѣдна и съ трудомъ только отвѣчала на нѣсколько самыхъ обыкновенныхъ вопросовъ. Онъ сказалъ ей еще нѣсколько общихъ словъ - и та же зависимость, то же порабощенiе, которое мы уже замѣтили и прежде, видимо овладѣли бѣдной плѣнницей. Она уже не смѣялась болѣе; она была сильно взволнована и съ трудомъ удерживалась отъ глубокихъ вздоховъ; она безпрестанно украдкой приглядывалась или прислушивалась въ ту сторону, гдѣ стоялъ, сидѣлъ или ходилъ этотъ загадочный человѣкъ, который съ своей стороны завладѣлъ всеобщимъ вниманiемъ и участiемъ на весь вечеръ. Когда онъ сѣлъ за рояль, шумно ударилъ по костямъ, бойко пробѣжалъ по нимъ вверхъ и внизъ и огласилъ залу превосходнымъ, звучнымъ баритономъ своимъ, то приковалъ къ себѣ всеобщее вниманiе; только изрѣдка слушатели были поражены какимъ-то страннымъ чувствомъ удивленiя и ужаса, когда голосъ Таганаева внезапно, такъ-сказать, раздваивался и самъ-себѣ вторилъ; но въ-слѣдъ за тѣмъ, онъ опять входилъ въ обыкновенные предѣлы свои, и едва-уловимые двойственные звуки навсегда исчезали. Ольга сидѣла въ это время съ выраженiемъ какой-то важной задумчивости на челѣ, обративъ постоянно-темные, большiе глаза свои на этого непонятнаго человѣка.
Когда же, наконецъ, кто-то осмѣлился вспомнить Буслаева и робко, украдкой поискать его глазами, то Ильи Львовича давно уже не было въ комнатѣ, даже не было въ домѣ, и никто не замѣтилъ его ухода. Увидѣвъ, что онъ сдѣлался лишнимъ, какъ пятое колесо въ телегѣ, онъ втихомолку убрался, хотя сердце его надрывалось съ отчаянiя и боли.
Горнилинъ замѣтилъ по первому взгляду такое грустное расположенiе Буслаева и прiискивалъ средство успокоить его, но опасался заговорить невпопадъ, чтобъ не растревожить его еще болѣе. Буслаевъ ходилъ скоро взадъ-и-впередъ, между-тѣмъ, какъ Горнилинъ сидѣлъ за работою; но въ-слѣдъ за тѣмъ Буслаевъ кинулся ничкомъ на диванъ, растянувшись во всю длину его, подложивъ закинутыя кверху руки подъ голову и уставивъ глаза въ потолокъ; тогда Горнилинъ всталъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ и расхаживалъ въ свою очередь по комнатѣ мѣрными шагами. Никто не говорилъ ни слова.
- Горнилинъ, сказалъ наконецъ Буслаевъ, вскочивъ и сѣвъ на диванъ: - я сейчасъ разсчиталъ, что ты старѣе меня не болѣе какъ годами шестью; скажи мнѣ, откуда взялась въ тебѣ эта опытная премудрость, это спокойствiе и сухой, прозаическiй взглядъ на все житейское?
- Откуда? отвѣчалъ тотъ, пожавъ плечами: - откуда все берется; отъ корня или сѣмени, отъ солнца, дождя, воздуха и вѣтра... фiалка и лопушникъ растутъ нерѣдко на одной и той же почвѣ. Не думаю, впрочемъ, чтобъ я въ этомъ отношенiи представлялъ что-нибудь особенное; а, можетъ-быть, ты собственно слишкомъ не спокоенъ теперь, и потому смотришь на меня такими не мудрыми глазами.
- Но послушай, не-уже-ли ты никогда не былъ влюбленъ? Скажи мнѣ, другъ, признайся, разскажи... мнѣ хочется слышать это отъ тебя!
- Зачѣмъ же ты называешь это признанiемъ? То, что я могу разсказать объ этомъ, я не таю ни отъ кого - ничего же человѣческаго не отрекаюся, какъ сказалъ латинскiй мудрецъ - и готовъ подѣлиться опытностiю, чувствами и понятiями своими со всякимъ, кто прiйметъ въ нихъ участiе. Тебѣ же, другъ, радъ говорить объ этомъ съ теплымъ чувствомъ дружбы. Но не думай, чтобъ я испыталъ что-либо чрезвычайное; нѣтъ, похожденiя мои въ сущности очень-просты и повторились надо мною, можетъ-быть, надъ сотымъ или тысячнымъ; но обстоятельства, при которыхъ я прошелъ испытанiе это, мелочная обстановка главной и весьма-обыкновенной картины, были довольно-разительны и поучительны - по-крайней-мѣрѣ собственно для меня, надъ которымъ все это сбывалось.
Горнилину казалось, что Буслаевъ перешелъ внезапно въ довольно-спокойное или по-крайней-мѣрѣ въ болѣе-разсудительное расположенiе, что въ немъ пробудилась какая-то жажда спокойно слушать разсказъ о близкомъ ему теперь предметѣ и полагалъ, что этимъ расположенiемъ должно воспользоваться. Онъ присѣлъ къ нему на диванъ и началъ разсказъ свой:
- Ты знаешь, что я остался круглымъ сиротой съ восьми лѣтъ и почти не помню своихъ родителей: помню темно заботливую, ласковую мать, которая сама чесала меня каждое утро и учила молиться; помню, какъ сквозь сонъ, больнаго, хилаго отца, который долго лежалъ на смертномъ одрѣ, такъ-что въ памяти моей остались не разъ слышанныя мною отъ постороннихъ людей слова: "Когда бы уже Господь милосердый прекратилъ страданiя его".
"Наконецъ и это исполнилось, а въ-слѣдъ за тѣмъ, очень-скоро, скончалась матушка, будто она жила только для того еще на свѣтѣ, чтобъ высидѣть до конца у изголовья этого страдальца. Дядя мой остался моимъ опекуномъ, отдалъ меня въ школу, потомъ въ гимназiю, наконецъ въ университетъ. Дядя этотъ былъ въ сущности холоденъ и равнодушенъ ко мнѣ, и къ этому я привыкъ; не зная лучшаго, я не замѣчалъ даже этого, а почиталъ и уважалъ дядю безусловно. Никогда не приходило мнѣ и въ голову подумать, не только спросить о томъ, не было ли у меня какого наслѣдья и все, что дѣлалъ для меня дядя, я принималъ за чистое благодѣянье. Я перешелъ отъ родителей своихъ къ нему въ руки и продолжалъ почитать себя у него точно въ тѣхъ же отношенiяхъ, какъ въ родительскомъ домѣ.
"Когда мнѣ минуло двадцать-два года и я кончилъ ученiе, то дядя заперся однажды со мною, при какихъ-то особенныхъ околичностяхъ, въ свою комнату, былъ добрѣе и ласковѣе обыкновеннаго, напутствовалъ меня на предстоящее мнѣ поприще жизни золотыми наставленiями и поученiями и слегка коснулся того, что отецъ мой оставилъ небольшое наслѣдье собственно на мое воспитанiе; что имущества этого, однакожь, не стало на необходимые по сему расходы, и что онъ, дядя, не щадилъ для меня своего - въ чемъ я и не думалъ сомнѣваться и не усомнился бы, вѣроятно, по нынѣшнiй день, еслибъ онъ не вздумалъ прибавить къ этому, съ какимъ-то смущенiемъ и почти скороговоркой, нѣсколько словъ, совершенно-противорѣчащихъ сказанному; а именно: что доброжелательство его ко мнѣ, къ-сожалѣнiю, вовлекло его въ нѣкоторыя не совсѣмъ-удачныя предпрiятiя, при которыхъ онъ пострадалъ отъ неблагонамѣренныхъ людей, и потерялъ и свое и остатокъ моего достоянiя. Я молчалъ, не смѣя даже спросить объясненiя этой загадки; а дядя тутъ же подсунулъ мнѣ для подписи какiя-то изготовленныя имъ бумаги, сказавъ, что порядокъ требуетъ тутъ подписи моей, въ удостовѣренiе согласiя моего и признательности относительно всего сдѣланнаго имъ для меня въ-продолженiе моего несовершеннолѣтiя. Само собою разумѣется, что я подписывалъ имя и прозванiе свое тамъ, гдѣ дядя указывалъ мнѣ пальцемъ, не призадумавшись ни на минуту. Этимъ, какъ я уже въ-послѣдствiи удостовѣрился, дядя прекратилъ навсегда всѣ счеты свои по опекѣ надо мною и надъ небольшимъ бывшимъ имуществомъ моимъ.
"Но я все еще ничего не подозрѣвалъ. Я кончилъ экзаменъ, готовился на службу и мнѣ надо было одѣться; я обратился къ дядѣ, по старой привычкѣ, испрашивая его приказанiй на этотъ счетъ. - Я ужь думалъ объ этомъ, сказалъ онъ мнѣ: - и, право, нахожусь въ большомъ затрудненiи. Я не въ состоянiи пособить тебѣ; остается одно: у тебя осталось еще отъ матери семейство людей; дай мнѣ довѣренность, я постараюсь сбыть ихъ повыгоднѣе, и ты можешь тогда одѣться и снарядиться хорошо, разсчитывая смѣло на это пособiе.
"Я исполнилъ приказанiе дяди и, не ожидая лишняго дня, тотчасъ же заказалъ себѣ мундиръ съ принадлежностью и всю одежду, можетъ-быть, нѣсколько-роскошнѣе, чѣмъ бы слѣдовало, но во всякомъ случаѣ въ твердой увѣренности, что я уплачу все это по сдѣланному дядей распоряженiю. Между-тѣмъ, время проходитъ, дядя откладываетъ дѣло со-дня-на-день, говоритъ, что все еще не можетъ прiискать покупщика, - а я получилъ уже назначенiе, долженъ ѣхать и не знаю какъ мнѣ быть съ долгами. Вдругъ я слышу на сторонѣ, что семья давно продана; приступаю къ дядѣ, представляю крайность своего положенiя - и слышу отъ него, что онъ точно продалъ семью, но денегъ еще не получилъ; что получилъ и деньги, но только не всѣ; и наконецъ, что денегъ этихъ нѣтъ, что онъ употребилъ ихъ по своимъ крайнимъ надобностямъ и со-временемъ мнѣ отдастъ.
"Въ отчаянiи кинулся я къ товарищамъ, изъ которыхъ въ-особенности одинъ, человѣкъ богатый, былъ со мною очень-друженъ и при всей бѣдности моей оставался мнѣ еще долженъ сотни двѣ рублей, по старымъ студентскимъ разсчетамъ. Это извѣстная истина, что нуждаются въ деньгахъ всегда болѣе-зажиточные люди, всегда богатые бываютъ должниками бѣдныхъ и всегда ихъ надуваютъ. Мой задушевный другъ, которому я совѣстился доселѣ напомнить о небольшомъ долгѣ его, самъ съ трудомъ только объ этомъ вспомнилъ, да и то не совсѣмъ-ясно; онъ далъ мнѣ также замѣтить, какъ неприлично требовать уплаты стараго долга, и въ-особенности заводить рѣчь о такой бездѣлицѣ, о двухъ-стахъ рубляхъ! Оскорбившись этимъ, по праву преимущества своего положенiя передъ моимъ, онъ прогулялъ и проигралъ, правда, въ тотъ же вечеръ болѣе этой суммы, но денегъ не уплатилъ мнѣ по сегодняшнiй день. Онъ теперь занимаетъ значительное мѣсто, составилъ себѣ имя и извѣстность въ обществѣ, и потому, конечно, не нуждается въ моемъ одобренiи.