"Итакъ, родной дядя мой и такъ-называемый другъ и товарищъ жестоко меня разочаровали. Я увидѣлъ, что долженъ искать помощи въ одномъ только себѣ и на себя одного надѣяться. Я взялъ ту только часть изъ заказанной одежды, которая была для меня необходима, убѣдивъ портнаго принять остальное обратно за извѣстное вознагражденiе, убѣдилъ его также повѣрить честному слову моему и получать исподволь уплату, потому-что на нѣтъ и суда нѣтъ, и онъ въ противномъ случаѣ не получилъ бы ничего.
"Отправившись, за симъ, по назначенiю, я положилъ себѣ святымъ правиломъ не издерживать ни одного мѣднаго гроша изъ жалованья моего на какое бы то ни было удобство или прихоть, за исключенiемъ однихъ только неизбѣжныхъ расходовъ для поддержанiя жизни. Я ѣлъ одинъ черствый хлѣбъ, въ полномъ и буквальномъ смыслѣ слова, не могъ никуда показываться въ общество, и даже знаться съ товарищами: мнѣ не во что было порядочно одѣться; но послѣ двухгодичнаго, жестокаго искуса этого я уплатилъ сполна долги свои и вздохнулъ свободно на вольномъ свѣтѣ. Къ этому прибавлю еще, въ скобкахъ, что, упрекая не только дядю, но и себя, въ поступкѣ нашемъ, въ безпутной продажѣ семьи, - продать которую я допустилъ только изъ крайности, между-тѣмъ, какъ дядя промоталъ деньги, - я въ-послѣдствiи выкупилъ ее снова, и одного изъ членовъ этого семейства ты видишь въ лицѣ моего почтеннаго Якова.
"Ты не можешь себѣ представить, съ какимъ блаженствомъ я вступилъ опять съ безукоризненною совѣстiю въ общiя права человѣчества, въ которыхъ для меня доселѣ было сдѣлано такое тяжкое исключенiе. Я нерѣдко бывалъ безъ сапогъ, сидѣлъ дома и сказывался больнымъ, и только подобными пожертвованiями и усилiями могъ удержать въ покоѣ своего неумолимаго заимодавца, грозившаго мнѣ черезъ каждыя двѣ почты подать на меня жалобу. Никто не зналъ моего положенiя; я прослылъ не только чудакомъ, но и пьяницей и негодяемъ, который совѣстится показаться людямъ въ глаза. На человѣка, который бѣгаетъ отъ общества, можно клеветать какъ на мертваго - и люди дѣлаютъ это отъ скуки и для забавы. Новый человѣкъ, особенно молодые люди, непремѣнно должны показываться въ своемъ кругу и въ обществѣ; когда ихъ сколько-нибудь узнаютъ, тогда сплетни эти не такъ легко прилипаютъ и скорѣе обнаруживаются.
"Когда испытанiя мои кончились, когда я снова прилично одѣлся и вдругъ сталъ вести вовсе-иной родъ жизни, то это обратило на себя всеобщее вниманiе и досужiй городишко заплелъ коклюшками на всѣхъ четырехъ концахъ своихъ такiя кружева, что имъ, какъ ниткѣ на клубкѣ Бабы-Яги, не было конца. Тогда только я объяснилъ дѣло откровенно своему начальству, показавъ и подписанные окончательно счеты; а кружевницамъ предоставилъ выплетать, по усмотрѣнiю, самые затѣйливые городки и узоры.
"Я теперь захотѣлъ жить по-людски, думалъ, что и мнѣ можно объявить скромное притязанiе на мiрскiя радости; суетныя скорби были мнѣ уже извѣстны, и казалось, что имъ пришелъ конецъ, что колесо причудливой богини мчитъ меня теперь, за долготерпѣнiе и твердость мою, безостановочно на высшую точку своего оборота.
"Въ одномъ изъ домовъ, съ которымъ я познакомился черезъ дядю, была дѣвушка, которая въ прежнее время вскружила мнѣ голову. Нравъ у меня, какъ ты знаешь, не слишкомъ-пылкiй, а потому и въ любви моей не было никакихъ неистовствъ; но за то она проникла довольно-глубоко и залегла тамъ, какъ говорится, на мертвомъ якорѣ. Третiй годъ уже я не видалъ этой дѣвушки и ничего объ ней не слышалъ - потому-что отнюдь не хотѣлъ вмѣшаться въ судьбу ея, не будучи въ состоянiи предложить ей сносную, по всѣмъ видимымъ соображенiямъ, участь; не менѣе того, мысли мои постоянно переносились къ ней; будучи ежеминутно готовъ услышать, безъ трепета и ропота, что она стала женою другаго, я, однакожь, считалъ верхомъ блаженства тѣ мгновенiя, когда позволялъ себѣ мечтать, что она, можетъ-быть, еще свободна, можетъ-быть даже вспоминаетъ по-прежнему обо мнѣ, и можетъ-быть будетъ моею!"
- Опиши мнѣ ее, перебилъ Горнилина Буслаевъ: - какова она была собой? Или тебя это растревожитъ?
- Нѣтъ, другъ мой, отвѣчалъ Горнилинъ улыбаясь: - тогдашнiй Горнилинъ есть только двойникъ нынѣшняго - это не одно и то же лицо; я смотрю на него и на тогдашнiя событiя точно какъ на вытверженный романъ или разсказъ.
"Описать ее... что жь тебѣ въ этомъ? Пожалуй: она была не велика ростомъ, бѣлокура, голубоглаза, очень-стройна и тонка, но кругла, какъ хорошенькiй ребенокъ; лицомъ она походила также на хорошенькое дитя; а живостiю своего нрава и вѣчною готовностiю хохотать надо всѣмъ, чѣмъ угодно было посмѣшить ее, она была чрезвычайно-прiятною собесѣдницею всякаго общества. Она мгновенно оживляла, какъ волшебнымъ жезломъ, всякое собранiе, вечерокъ или домашнiй кружокъ; нельзя было не увлечься этою беззаботною веселостью и ребяческимъ радушiемъ. Припоминая ее теперь, я, конечно, не могу утверждать, чтобъ она была дѣвушка необыкновенная по уму или по красотѣ, - совсѣмъ нѣтъ; но она увлекала по мѣрѣ приближенiя къ ней и заставляла забывать все, кромѣ собственно себя-самой. Но оставимъ это... я въ угоду тебѣ сдѣлался живописцемъ.
"Итакъ, я рѣшился узнать судьбу этой дѣвушки, и если она еще свободна, предложить ей себя во всегдашнiе товарищи и сотрудники жизни, потому, любезный, что жить на свѣтѣ безъ труда нельзя. Я узналъ, что она свободна, что даже отказала недавно какому-то жениху, что она стала теперь гораздо положительнѣе и спокойнѣе въ своемъ обращенiи и уже не съ такимъ наслажденiемъ хохочетъ. Болѣе я не могъ узнать ничего, но мнѣ и этого казалось за глаза довольно; я нашелъ случай и отправилъ коротенькое письмецо прямо къ ней въ руки, съ тѣмъ, что если она только согласится, то я обращусь къ отцу ея; въ противномъ случаѣ, я просилъ ее сжечь записку и не отвѣчать мнѣ ни слова.
- Что же, ты получилъ отвѣтъ? перебилъ опять въ нетерпѣнiи Буслаевъ: - или, бѣдный другъ мой, ты не получалъ отвѣта? Она тебя забыла?
- Отвѣтъ я получилъ, продолжалъ Горнилинъ, устремивъ глаза прямо передъ собою на земь: - отвѣтъ я получилъ, и ты увидишь его въ подлинникѣ; онъ еще цѣлъ; но я попрошу тебя угадать предварительно, въ чемъ бы отвѣтъ этотъ могъ состоять?
Буслаевъ вскочилъ тревожно и началъ опять ходить.
- Въ чемъ! ну, разумѣется: или да, или нѣтъ, или позвольте подумать; а соображая нынѣшнiя обстоятельства твои, полагаю, что она отказала; ты опоздалъ?
- Ни то, ни другое, ни третье.
- Такъ что же? Стало-быть, она отвѣчала ни то, ни сё?
- Нѣтъ, она отвѣчала очень-ясно и положительно, можетъ-быть, яснѣе и положительнѣе, чѣмъ дѣвица когда-либо въ ея положенiи отвѣчала.
- Да что же такое?
- Отгадай; отгадай хотя приблизительно: она, въ сущности, конечно, давала согласiе свое; но такое согласiе, которое было еще болѣе, нежели отказомъ, потому-что дѣлало бракъ нашъ невозможнымъ.
- Ты меня озадачиваешь, сказалъ Буслаевъ. - Еслибъ я былъ теперь расположенъ шутить, то сказалъ бы: она, вѣроятно, соглашается, но съ тѣмъ условiемъ, чтобъ ты былъ невѣстой, а она женихомъ, потому-что она не дѣвица, не женщина, а мужчина!
- Напротивъ, потому-то собственно, что она была женщина, бракъ нашъ сдѣлался невозможнымъ; и, не смотря на это, въ твоемъ предположенiи, или въ одной части его, заключается разгадка.
- Нѣтъ, ужь не мучь же меня болѣе, сказалъ Буслаевъ: - у меня голова кругомъ пошла, говори скорѣе...
- Пожалуйте сейчасъ къ губернатору, Семенъ Ивановичъ, сказалъ посланный Горнилину, который въ одну минуту надѣлъ виц-мундиръ, бросилъ передъ Буслаевымъ на столъ записку и побѣжалъ.
Буслаевъ сидѣлъ и, не прикасаясь къ запискѣ, разсматривалъ ее съ большимъ вниманiемъ со всѣхъ сторонъ. Владѣя тайной, онъ мучилъ самъ себя нѣсколько времени съ большимъ наслажденiемъ, стараясь отгадать содержанiе записки. Онъ не хотя воображалъ себѣ, что записка относится къ нему, что получена имъ отъ одной извѣстной особы и должна рѣшить его участь. Вскрывъ ее наконецъ и пробѣжавъ глазами, онъ вскочилъ съ восклицанiемъ: "опять онъ! опять этотъ..." и опомнившись, что записка вовсе не относилась къ нему, сталъ перечитывать съ большимъ вниманiемъ слѣдующее:
"Получивъ письмо ваше, я долго не могла опомниться; но первымъ желанiемъ моимъ, когда я пришла въ себя, было покаяться передъ вами и тѣмъ... но нѣтъ, я этимъ не могу уже ни успокоить совѣсти своей, ни заслужить вашего уваженiя! Все равно; вы должны знать все: годъ спустя послѣ отъѣзда вашего, одинъ человѣкъ сватался за меня; его уже нѣтъ на свѣтѣ; но черезъ него я сдѣлалась недостойною быть вашею невѣстой... Не могу писать болѣе отъ слезъ. Располагайте судьбою несчастной N. N."
- Что же ты сдѣлалъ? спросилъ вдругъ забывшись Буслаевъ, оглянулся и опомнился, что друга его нѣтъ. - Бѣдный! сказалъ онъ: - такъ вотъ какiя испытанiя судьба на тебя положила, вотъ какой крестъ досталось тебѣ нести! И ты не упалъ; ты шелъ бодро впередъ и вынесъ его, этотъ крестъ, и вынесъ вмѣстѣ съ нимъ чистую душу и доброе, благородное сердце! Ты не сѣтуешь болѣе на людей, потому-что ничего не требуешь отъ нихъ, хотя и радуешься, нашедъ что-нибудь хорошее; ты живешь не внѣ себя, а внутри, въ себѣ-самомъ; отъ этого ты чуждъ самолюбiя, тщеславiя, корысти; отъ этого ты не знаешь скуки, не знаешь мелочныхъ и суетныхъ житейскихъ бѣдъ и огорченiй; ты скромно уважаешь самого-себя - и люди не могутъ отказать тебѣ въ уваженiи... А я? что я такое? Я самъ въ себѣ не нахожу еще ничего, кромѣ растерзаннаго сердца; я ищу того, чего не достаетъ мнѣ, внѣ себя, требую всѣхъ благъ земныхъ отъ свѣта, отъ людей - и наказываю самого-себя болѣзненнымъ, горькимъ чувствомъ, если коварный свѣтъ меня дурачитъ, или случай меня обманываетъ...
Горнилинъ воротился, сталъ противъ задумчиваго друга своего и старался разгадать его мысли и чувства.
- Ну, что скажешь, другъ? спросилъ онъ.
- Я? и ничего, и очень-много, коли дѣло пошло сегодня на загадки; но ты доскажи мнѣ сперва свое. Что же дальше?
- Письмо прочиталъ ты?
- Прочиталъ, разумѣется.
- Такъ говори ты: скажи, что бы ты сдѣлалъ на моемъ мѣстѣ?
Буслаевъ подумалъ, развелъ руками, пожалъ плечами, прошелся по комнатѣ и остановился съ какою-то рѣшимостью передъ другомъ своимъ, сложивъ руки на груди и поднявъ гордо голову.
- А вотъ что бы я сдѣлалъ, отвѣчалъ онъ: - еслибъ я зналъ эту дѣвушку прежде такъ хорошо и коротко, еслибъ столько любилъ и уважалъ ее, что рѣшился бы сдѣлать ей предложенiе, то подобное признанiе съ ея стороны не удержало бы меня ни отъ чего. Обычай подчинилъ намъ женщинъ до того, что одно имя наше въ глазахъ свѣта покрываетъ все; а женщина, которая рѣшилась на подобное признанiе, - это женщина необыкновенная, и я признаюсь, меня бы подкупила уже одна эта довѣренность. Повторяю, все зависитъ отъ того, какъ я ее зналъ и сколько я въ ней увѣренъ; но само-по-себѣ, обстоятельство это, кажется, не измѣнило бы моихъ чувствъ и намѣренiй.
- Ты судишь благородно, сказалъ Горнилинъ: - хотя, можетъ-быть, нѣсколько-мечтательно; но не спорю, быть-можетъ, ты правъ. Я, съ своей стороны, въ то время, по-крайней-мѣрѣ, не могъ чувствовать такъ, какъ ты теперь чувствуешь по чужому дѣлу; а теперь не хочу растравлять старой раны позднимъ и безполезнымъ раскаянiемъ. Я оставилъ дѣло это и, кажется, оставилъ и самое намѣренiе когда-либо жениться.
- То-есть, ты, однакожь, зарока не кладешь на это?
- Нѣтъ, зарока не кладу; но вотъ по-крайней-мѣрѣ причина, почему я о-сю-пору еще холостъ; а покуда буду чувствовать и думать какъ теперь, не стану себя неволить.
Въ-продолженiе этого разговора Горнилина и Буслаева, жившихъ въ домѣ своего начальника, люди ихъ бесѣдовали въ людской губернатора о предметѣ, близкомъ къ этому разговору - о Таганаевѣ. Опять было тутъ сказано и пересказано почти все то, что мы уже знаемъ, и сверхъ-того пущено въ ходъ нѣсколько новыхъ событiй или соображенiй, истинъ или догадокъ, Богъ-вѣсть откуда взявшихся.
- Тотъ, кто подчинилъ себѣ змiя, высиженнаго или выношеннаго дѣвкой изъ пѣтушьяго яйца, такъ говорилъ одинъ: - владѣетъ имъ ровно сто лѣтъ, до-тѣхъ-поръ, пока не прiйдетъ другому пѣтуху очередь снести яичко. Въ-продолженiе этихъ ста лѣтъ, онъ можетъ перелинять и помолодѣть снова до трехъ разъ, каждые четверть вѣка, или въ другой срокъ, по произволу, а по истеченiи послѣдней четверти гибнетъ. Гибель эту или смерть Таганаева предсказалъ недавно какой-то юродивый села Пономаревки, извѣстный во всей окружности подъ именемъ Афони-юродиваго: конецъ этотъ близокъ и совершится, когда воскресенiе будетъ въ субботу. По этому-то третiй близнецъ уже исчезъ вовсе и является только въ видѣ какой-то тѣни, а второй показывается все рѣже и рѣже; всѣ они должны вскорѣ соединиться неразлучно въ одномъ Ефремѣ и погибнуть безъ слѣда въ одинъ ударъ.
- Онъ-таки, братцы, сказалъ старый служитель Горнилина: - онъ-таки мнѣ и не впервые попадается на глаза, этотъ чортовъ послушникъ. Видно онъ съ той поры вымолодился и продалъ чорту шкуру свою, а другую купилъ у него; да ужь я знаю, что это все онъ. Я по глазамъ его узналъ, и по тому, что это онъ и есть: и про того, что я видѣлъ, годовъ тому съ десятокъ, въ Москвѣ, все то же говорили. Когда, вишь, мы съ молодымъ бариномъ жили еще въ Москвѣ, а онъ обучался въ университетѣ, на Тверской, а дядя ихъ жилъ подъ Новинскимъ, такъ на Ильинкѣ жилъ Лакаловъ господинъ, хорошiй знакомый дяди моего барина, тотъ самый, которому достались мы, когда дядя обманулъ моего Семена Ивановича, продалъ насъ этому Лакалову господину, а денежки прогулялъ. Вотъ у Лакалова и былъ сосѣдъ, хорошiй знакомый ему, хлѣбъ-соль съ нимъ важивалъ и часто ходили одинъ къ другому на вечеръ; а у сосѣда этого, у Михеева Григорья Ивановича, была дочь, прекрасная и превеселая барышня и предобрая душа. Въ тѣ поры и Семену Ивановичу никакъ приглянулась она; была она еще молоденькая, небольшая изъ себя, бѣлокурая, какъ кровь съ молокомъ; и веселая, и добрая, все, бывало, шутитъ, да все смѣется. Вотъ ужь когда Семенъ Ивановичъ уѣхалъ, а я попалъ въ чужiя руки, къ Лакалову господину, такъ у Григорья Ивановича у Михеева и пошелъ обивать пороги какой-то Господь его знаетъ и кто такой и откуда, только это онъ и есть, это самый Ефремъ Поликарповичъ и есть, - только-что не въ своей шкурѣ теперь ходитъ. Этотъ-то бродяга и сманилъ-было дочь у Григорья-то Ивановича, да послѣ и покинулъ ее, а самъ пропалъ безъ-вѣсти, да отписалъ, говорятъ, самъ про себя, что померъ. Она, сердечная моя, всѣ глаза выплакала, на свѣтъ глядѣть перестала, да ужь послѣ слышно было, что пошла въ монастырь. Вотъ оно каково: а все это онъ; ужь я знаю, что онъ; вотъ онъ каковъ!
Между-тѣмъ, вечеръ, въ смыслѣ суточныхъ перемѣнъ, давно уже кончился, потому-что время подходило къ полуночи, и вскорѣ кончились также вечера въ Тугаринѣ, въ смыслѣ домашнихъ кружковъ, и кончился вечеръ у родителей Ольги. Но съ нею, съ бѣдною, случилось въ этотъ вечеръ что-то такое странное, такое необыкновенное, что едва-ли это бывало съ кѣмъ другимъ съ-тѣхъ-поръ, какъ свѣтъ стоитъ. Мы описали уже приходъ Таганаева, любезность его, владычество надъ всѣми, и въ особенности надъ робкимъ и нѣжнымъ сердцемъ бѣдной Ольги, но мы не сказали одного: который именно это былъ изъ двухъ близнецовъ? Тугаринцы уже привыкли къ этому общему недоумѣнiю и даже, какъ я упомянулъ, обыкновенно мало объ немъ заботились; близнецы были такъ тождественны во всѣхъ отношенiяхъ, что въ нихъ, казалось, вложена была даже одна общая душа; по-крайней-мѣрѣ, одинъ всегда отвѣчалъ съ одинаковымъ удовольствiемъ за другаго, продолжалъ за него любой разговоръ, зная всегда и во всякое время почти все, что прежде говорилъ и дѣлалъ другой, потому, вѣроятно, что братья дѣлились дома всѣми чувствами и мыслями своими; но каково же было Ольгѣ попасть въ такое же недоумѣнiе, Ольгѣ, которая была уже сама не своя въ присутствiи своего побѣдителя, словомъ, которая была къ нему совсѣмъ въ иныхъ отношенiяхъ, чѣмъ свѣтъ или общество?
Таганаевъ много съ нею говорилъ въ этотъ вечеръ, ловко припоминалъ ей мелочныя, ничтожныя, но важныя при такихъ отношенiяхъ обстоятельства ихъ первой встрѣчи, знакомства, бесѣды, недомолвокъ, гласныхъ и нѣмыхъ разговоровъ; Таганаевъ обворожилъ Ольгу болѣе чѣмъ когда-либо прежде, заставивъ ее забыть ту робость, тотъ дѣтскiй, безотчетный страхъ, который сковывалъ члены ея, отъ котораго у нея занимался духъ въ груди при одномъ видѣ этого человѣка; она забылась, она по-прежнему разъигралась опять какъ дитя, шутила, смѣялась, даже пѣла вмѣстѣ съ нимъ, и пѣла еще смѣлѣе и лучше обыкновеннаго; родители смотрѣли съ любовiю на это милое созданiе и молились за нее въ душѣ; она забылась до того, что глядѣла опять голубыми глазами, что дѣтски лепетала о прошломъ, дорогомъ для нея времени, разсказывала всѣ обстоятельства своего воспитанiя, припоминала и описывала подругъ, представляла въ лицахъ злыхъ и добрыхъ, обожаемыхъ и презираемыхъ бывшихъ наставниковъ и наставницъ своихъ, воспитанницъ и дамъ разнаго званiя; словомъ, Ольга растаяла, какъ это давно съ нею не случалось, и по уходѣ послѣднихъ изъ близкихъ знакомыхъ, составлявшихъ этотъ небольшой кружокъ, полетѣла прямо въ объятiя отца и матери - счастливая, блаженная, какъ невѣста, не зная куда дѣваться отъ избытка благодатныхъ чувствъ, готовая зарыдать, не отъ печали, не отъ горя - отъ чистой, невыразимой, безотчетной радости...
И вдругъ она слышитъ, будто она говорила весь вечеръ съ Малахiемъ Поликарповичемъ, съ тѣмъ, котораго она доселѣ мало видѣла и котораго, какъ ей казалось, вовсе не мудрено было отличить отъ Ефрема; полагала даже и была въ томъ увѣрена, хотя и никому этого не говорила, что отличитъ и узнаетъ Ефрема всегда и вездѣ по одной походкѣ, по голосу, по одному слову - по чувству, наконецъ, котораго не умѣла объяснить, но которое говорило ей каждый разъ безошибочно: онъ идетъ, онъ здѣсь... "Малахiй?" сказала она, улыбаясь, какъ человѣкъ, знающiй болѣе прочихъ: "помилуйте, это былъ Ефремъ Поликарповичъ; можно ли вѣчно ошибаться и не распознавать ихъ, когда это такъ легко?"
- Нѣтъ, мой другъ, сказалъ отецъ: - ты сама ошиблась; но я нисколько этому не удивляюсь. Онъ самъ сказалъ мнѣ, что братъ его Ефремъ сегодня уѣхалъ потихоньку, во избѣжанiе новыхъ толковъ, къ Ивану Алексѣевичу въ деревню, гдѣ житнички появились въ несметномъ числѣ и опустошаютъ гумна. Боже мой, прибавилъ старикъ: - когда этому бѣдствiю будетъ конецъ... умилосердись!
Ольга смотрѣла съ недовѣрчивостью на отца, не знала, спорить ли ей, оставить ли дѣло это нерѣшенымъ; она все еще была увѣрена вполнѣ, что это былъ Ефремъ: она его называла такъ во весь вечеръ; онъ не только отвѣчалъ ей на это, какъ отвѣчаютъ всегда, когда говорятъ съ людьми въ обществѣ; но онъ... онъ отвѣчалъ ей какъ-то особенно, какъ человѣкъ, который слишкомъ-хорошо знаетъ и чувствуетъ, что это именно онъ самъ и что говорятъ съ нимъ; онъ даже безпрестанно, какъ нарочно, припоминалъ сегодня прошлое, и всегда говорилъ самъ о себѣ, какъ о себѣ, а не какъ о братѣ... О, это невозможно!..
Но Ольга съ этой минуты какъ-то затихла; а мать, увидѣвъ, что она устала, благословила ее и отпустила ко сну. Ольга вошла въ свою комнату почти такъ же точно, какъ въ тотъ вечеръ, когда разбирала по складамъ записку Таганаева; она остановилась, переступивъ завѣтный порогъ свой, и, вздохнувъ тяжело, призадумалась. Невыносимая мысль стала мучить ее: сомнѣнiе, ужасное сомнѣнiе овладѣло ею, не взирая на видимую увѣренность, - и она опять уже смотрѣла на всѣ окрестные предметы черными, большими, остойчивыми глазами, между-тѣмъ, какъ алый румянецъ постепенно сбѣгалъ съ мраморнаго лица и груди. Внезапно мелькнула въ ней какая-то запутанная, неясная, но страшная мысль, которая была ей до такой степени противна и ненавистна, что бѣдная Ольга не была уже болѣе въ силахъ обознаться въ чувствахъ и мысляхъ своихъ и стояла едва переводя духъ. Мысль или темный отголосокъ этотъ трудно выразить словами, не оскорбивъ чистаго сердца Ольги, потому именно, что эта мысль мелькнула въ ней безъ словъ, безъ выраженiй, а такъ, будто электрической искрой. Но сущность мысли этой все-таки состояла въ сознанiи, что она любитъ страстно - сама не зная кого, любитъ человѣка, котораго даже не можетъ распознать въ лицо и отличить отъ другаго - или отъ другихъ; что, слѣдовательно, тутъ возможенъ обманъ, подлогъ - и она не въ состоянiи его открыть. Эта таинственная и ужасающая двойственность явилась ей внезапно, какъ привидѣнiе. "Двое... двое..." подумала она - и Буслаевъ, благородный, покорный, вѣрный и нѣжный, стоялъ передъ очами души ея. - "Нѣтъ", подумала она, тряхнувъ въ негодованiи головкой и отступивъ поспѣшно на шагъ: "нѣтъ, я говорю не о томъ... о, это опять иное... я говорю о тѣхъ... о томъ... и ихъ двое... Какъ, двое?.. Развѣ это можно, развѣ это сбыточно?.. двое, и я даже не могу распознать ихъ?..." Ольга всплеснула руками, закрыла лицо и упала съ выраженiемъ совершеннаго отчаянiя на изголовье своей постели. Черезъ нѣсколько минутъ, она встала, сорвала съ шеи платочекъ, будто онъ ее душитъ, будто ей не достаетъ воздуха, и пала на колѣни передъ стоявшимъ въ углу образкомъ, которымъ благословилъ ее, семьнадцать лѣтъ тому назадъ, крестный отецъ.
Въ этомъ положенiи она стала видимо успокоиваться; опять полились слезы, и она изъ глубины души своей шептала молитву.
Въ это время, мать Ольги вошла тихонько въ келлiйку ея, и при видѣ дочери на колѣняхъ передъ иконою, ничего не подозрѣвая, остановилась, чтобъ не помѣшать ея вечерней молитвѣ. Ольга оглянулась, увидѣла мать и полетѣла въ ея объятiя. Ольгѣ стало легче, она нѣсколько успокоилась, чувствовала въ себѣ болѣе силы и воли. Молитва ея была услышана. Оставшись одна, она еще разъ усердно помолилась, еще разъ горько поплакала, опять нѣсколько успокоилась и уснула.
Ровно въ полночь ударили въ набатъ; трещотки и барабаны прошли зловѣщимъ грохотомъ по всѣмъ улицамъ Тугарина... Мы упомянули выше, что въ-теченiе лѣта было уже нѣсколько пожаровъ, одинъ вскорѣ за другимъ, что подозрѣвались поджоги, и что народная молва безотчетно обвиняла ненавистныхъ для черни близнецовъ. Нѣсколько недѣль прошло спокойно; жители начинали уже забывать этотъ убiйственный страхъ, который въ такихъ случаяхъ овладѣваетъ всѣми безъ разбора; уже мирные обыватели начинали засыпать по ночамъ спокойно, не выставляя за ворота сторожа съ дубинкой или бабу съ кочергой, - какъ вдругъ опять трещотка и барабанъ загремѣли, и испуганные на-смерть жители бросались спросонья къ окнамъ и за ворота, чтобъ увидѣть, гдѣ и откуда настоитъ опасность. Ночь освѣтилась страшнымъ, зловѣщимъ заревомъ пожара; городъ ожилъ; улицы снова покрылись народомъ, крики и вопли огласили воздухъ, ворота растворялись, и бочки съ водою катились со стукомъ и громомъ вдоль улицъ.
"Кто горитъ? гдѣ горитъ?" спрашивали тутъ и тамъ испуганные и вскочившiе со сна, выбѣжавъ за ворота - и встрѣчные, бѣгущiе съ пожара или на пожаръ, большею частiю отвѣчали: "Слава Тебѣ, Господи, близнецы горятъ!"...
Домъ Таганаевыхъ былъ весь объятъ яркимъ пламенемъ, и дымъ черными тучами налегъ на подвѣтренныя строенiя и разстилался клубомъ вдоль улицъ. Тьма народу сбѣжалась и все сбѣгалась болѣе и болѣе; но всѣ до единаго стояли зрителями: ни одинъ человѣкъ не брался за дѣло. Въ этой огромной толпѣ, обыкновенно столь шумной, торопливой, суетливой, господствовала какая-то величавая тишина, какое-то благоговѣнiе, и никто не смѣлъ, въ настоящемъ случаѣ, "противиться волѣ и попущенiю Божiю", какъ народъ выражался, никто не трогался съ мѣста, не думалъ объ оказанiи помощи, объ утушенiи пожара, а всѣ, будто по взаимной клятвѣ и соглашенiю, предоставляли проклятое, по понятiямъ черни, жилище Таганаевыхъ на жертву карающей стихiи. Полицейскiя пожарныя средства были въ Тугаринѣ весьма-слабы и безъ помощи народа ничтожны; но никто не приступалъ къ пожарнымъ трубамъ, не смотря ни на какiя убѣжденiя и понужденiя, а бочки съ водою останавливались издали, запрудивъ собою всѣ улицы. Когда прибылъ губернаторъ, то уже не было никакой возможности спасти домъ близнецовъ, ни даже вынести что-нибудь изъ находящихся въ немъ сокровищъ; благоразумiе требовало подумать теперь только о томъ, чтобъ отстоять сосѣдей и не дать пожару распространиться. За это народъ принялся единодушно и съ необычайнымъ усердiемъ. Къ утру вся опасность миновалась; деревянный домъ Таганаевыхъ сгорѣлъ до тла, но сосѣднiе домы всѣ были отстояны.
Случай этотъ произвелъ необыкновенное дѣйствiе на весь народъ въ Тугаринѣ. Напередъ всего, народъ вспомнилъ, что это было въ субботу передъ вербнымъ-воскресенiемъ, то-есть, въ день лазарева-воскресенiя, или собственно тогда, когда воскресенiе бываетъ въ субботу. "Вотъ" говорили всѣ единогласно: "вотъ разгадка замысловатой задачи Аѳони-юродиваго!" Иной крестился и ужасался; другой благодарилъ Создателя за праведную кару; третiй разсказывалъ неслыханныя страсти о томъ, какъ черти вылетали по-дюжинно изъ яраго пламени и, свиваясь клубками въ черномъ дыму, уносились по вѣтру; народъ весь день толпился вокругъ пожарища, глядѣлъ съ ужасомъ на безобразную кучу углей, пепла и головней - то шепталъ и крестился, то изрыгалъ вслухъ свои безразсудныя проклятiя, но никто не рѣшался пройдтись по самому пожарищу, осмотрѣть вблизи, по врожденному любопытству, обгорѣвшiе остатки и поискать этихъ слитковъ золота, о которыхъ всякiй толковалъ, и которыхъ при всемъ томъ всякiй ужасался. Народъ увѣрялъ, что теперь всѣмъ бѣдствiямъ пришелъ конецъ и что больше голода не будетъ. Откуда взяться хлѣбу, объ этомъ не разсуждали: но всеобщая увѣренность въ скоромъ изобилiи его не менѣе того была причиною внезапнаго пониженiя хлѣбныхъ цѣнъ на базарахъ; это обстоятельство въ свою очередь еще болѣе ободрило народъ и дало ему еще болѣе самоувѣренности.
Въ-продолженiе пожара, никто не видѣлъ хозяевъ этого дома, въ которомъ, какъ равно и во дворѣ его, вообще, было такъ мертво, пусто и тихо, какъ въ необитаемомъ зданiи. О причинѣ пожара ничего нельзя было открыть, но явно было, что тутъ не было наружнаго поджога; огонь распространился снутри и обнялъ все зданiе прежде, чѣмъ кто-либо поспѣлъ на помощь. Народъ утверждалъ, что домъ сгорѣлъ самъ своимъ огнемъ, не объясняя, впрочемъ, какой это былъ свой огонь и откуда онъ взялся.
Но гдѣ жь жильцы этого дома? гдѣ близнецы? объ нихъ не было никакого слуха; озабоченный губернаторъ посылалъ искать ихъ по всѣму городу - но они пропали безъ вѣсти. Вся прислуга ихъ состояла изъ трехъ человѣкъ; люди эти были строго допрошены, но и это не повело ни къ чему. По заведенному у Таганаевыхъ обычаю, люди находились постоянно въ удаленiи отъ господъ, черезъ дворъ, и являлись только по звонку; у господъ былъ свой ключъ или общая отмычка, которая отпирала и калитку и всѣ двери въ домѣ; уходя со двора или возвращаясь домой, господа никогда не тревожили слугъ своихъ, которые спали всегда спокойно, не заботясь о томъ, дома ли господа ихъ или нѣтъ. Такъ было и въ этотъ вечеръ; Ефремъ Поликарповичъ воротился поздно изъ поѣздки своей и опять куда-то вышелъ; Малахiй Поликарповичъ вышелъ въ сумерки; а возвратился ли кто изъ нихъ къ ночи домой, или нѣтъ, этого никто изъ прислуги не зналъ и не вѣдалъ.
Стали, наконецъ, по распоряженiю начальства, разрывать груду пепла на пожарищѣ, чтобъ хотя отъискать обгорѣлые трупы близнецовъ, если они погибли; но и это было тщетно. Все сгорѣло до тла, мраморы разсыпались и едва оставили признаки жженой извести; изъ металлическихъ вещей сдѣлались безобразные, небольшiе слитки; кромѣ того, не было никакого слѣда ни бывшихъ вещей, ни труповъ. Конечно, они могли сгорѣть вовсе въ этомъ страшномъ огнѣ, и обратиться не только въ головню или въ уголь, но и въ пепелъ - въ сущности это не представляло ничего необыкновеннаго; но народъ былъ уже напередъ увѣренъ, что таинственный Таганаевъ сгоритъ именно такимъ образомъ, не оставивъ по себѣ никакого слѣда, и что это случится, когда воскресенiе будетъ въ субботу.
Къ вечеру, однакожь, распространился, Богъ-вѣсть откуда, другой, чрезвычайно-дикообразный слухъ или молва, въ которой нельзя было добиться никакого человѣческаго смысла; не менѣе того, однакожь, всѣ, весь городъ и всѣ сословiя жителей его, толковали объ этомъ, будучи поражены ужасомъ столь неожиданнаго событiя, страшною смертiю въ огнѣ двухъ братьевъ, составлявшихъ украшенiе и утѣху лучшаго общества въ Тугаринѣ. Странная и безтолковая молва эта или сказка заключалась въ слѣдующемъ:
Мы упомянули уже, что въ окрестности Тугарина бродилъ по деревнямъ какой-то Аѳоня-юродивый. Народъ почиталъ его какимъ-то богоугоднымъ человѣкомъ, подавалъ ему при всякомъ случаѣ богобоязненно ломоть хлѣба, при чемъ вошло въ обычай говорить: "Аѳоня, молись за грѣшнаго раба Божьяго такого-то"; и Аѳоня читалъ молитву. Денегъ не бралъ онъ никогда, и оплевывался отъ нихъ; кромѣ чтенiя молитвъ, никогда и ни съ кѣмъ не говорилъ, за исключенiемъ весьма-рѣдкихъ случаевъ, когда онъ благословлялъ или проклиналъ кого-нибудь, или же когда предрекалъ возмездiе за добрыя и дурныя дѣла и предсказывалъ въ двусмысленныхъ, темныхъ загадкахъ какiя-либо событiя. Итакъ, въ народѣ пошла молва, будто Таганаевъ, соединивъ въ одномъ лицѣ своемъ также и мнимыхъ братьевъ своихъ, но покинувъ, для обмана, тѣнь свою въ городѣ, отправился при закатѣ солнца скорыми шагами за городъ, исполняя тѣмъ наложенный на него завѣтъ или зарокъ, отъ котораго ему въ этотъ послѣднiй часъ никакимъ образомъ нельзя уже было уклониться. Онъ встрѣтился съ Аѳоней-юродивымъ при самомъ закатѣ солнца, на возвышенномъ холму. Свѣтъ померкалъ, воздухъ густѣлъ и становился мутнѣе; лазорь и багрецъ одолѣвали на западѣ поперемѣнно другъ друга, въ нѣмомъ и величавомъ состязанiи, смотря по виду и положенiю раскиданныхъ по небосклону облаковъ, въ которыя ударяли еще послѣднiе лучи солнца. Аѳоня стоялъ на возвышенности передъ близнецомъ, крестился и читалъ молитву. Таганаевъ остановился на мѣстѣ, какъ замороженный; онъ какъ-будто не могъ пошевелиться; на него внезапно нашелъ какой-то ледяной столбнякъ. Аѳоня крестилъ близнеца издали и вдругъ, захохотавъ какъ безумный, пустился бѣгомъ на кругахъ около испуганнаго, полуобмершаго человѣка, которымъ онъ безусловно завладѣлъ. Описывая кругъ этотъ, какъ лошадь на приколѣ, Аѳоня входилъ постепенно въ какое-то неистовство, бѣсновался, ржалъ, прыгалъ, лягался и ломался, махалъ съ крикомъ руками, крутилъ головой - но лишь-только близнецъ, собравъ послѣднiя силы свои, хотѣлъ пошевелиться, какъ тотъ, не останавливаясь, обращалъ на него лютые, налившiеся кровью глаза свои, искаженное судорожными порывами лицо, и, подымая руки, изрыгалъ какiя-то невнятныя слова: тогда плѣнникъ стоялъ опять какъ вкопанный, какъ обмершiй, не зная самъ, безотчетный ли ужасъ сковалъ суставы его, или невидимая и непостижимая сила наложила руки на удрученныя его плечи. Волосъ на головѣ его поднялся дыбомъ, глаза и уста широко разверзлись, дыханiе спиралось, колѣни подкашивались, дрожь пробиралась курчавой, ледянистой волной по захребетью. Вдругъ Аѳоня заревѣлъ дикимъ голосомъ: "Ступай на смѣну!" и, оборотившись на всемъ скаку въ средину круга, быстро устремился на полумертваго близнеца; несчастный, какимъ-то невольнымъ, мгновеннымъ порывомъ, будто воодушевленный отчаяньемъ и ужасомъ, сорвался съ мѣста и кинулся бѣжать изо всѣхъ силъ, но, не добѣжавъ до описаннаго Аѳоней круга, поворотилъ противъ солнца, въ противную сторону отъ того направленiя, по которому бѣгалъ Аѳоня, пустился также бѣгомъ на кругахъ, между-тѣмъ, какъ Аѳоня стоялъ уже въ свою очередь спокойно въ срединѣ. Близнецъ былъ не въ силахъ остановиться, ни перескочить завѣтной черты описаннаго Аѳоней круга, ни своротить въ сторону; онъ бѣжалъ какъ взапуски и объ закладъ головы своей, описывая нѣсколько-меньшiй кругъ внутри перваго.
Уже смерклось вовсе, а близнецъ все еще несется во весь духъ по тому же безконечному ободу; дыханiе его слышно издалече, а топотъ раздается какъ отъ полновѣсныхъ, тяжелыхъ конскихъ копытъ. Аѳоня дико вскрикивалъ, хохоталъ, взвизгивалъ - и наконецъ замолкъ; по-временамъ только бормоталъ онъ что-то про-себя, или начитывалъ шопотомъ. Небо заволоклось непроницаемыми, черными тучами, которыя быстро неслись отъ запада и грозно скоплялись надъ головами побѣдителя и побѣжденнаго, надъ малоумною головою получеловѣка, юродиваго, и надъ удрученнымъ челомъ этого таинственнаго человѣка, почитаемаго въ народѣ какимъ-то отступникомъ и предателемъ своей души. Черная ночь давно уже облекла всю окрестность сплошными потемками; несчастный уже не могъ видѣть своего неумолимаго мучителя и палача, даже не могъ слышать голоса его отъ шума, стука и свиста въ собственной своей головѣ; близнецъ слышалъ только въ нѣмомъ ужасѣ, какъ глухо раздавался собственный топотъ его въ окрестности и въ какомъ-то отчаянномъ безпамятствѣ, какъ-будто гонимый неодолимою силой, несся все впередъ, возвращаясь безпрерывно на одно и то же мѣсто и пускаясь опять безостановочно по тому же безконечному кругу. Онъ учащалъ съ минуты на минуту на бѣгу скачки свои, сгарая внутреннимъ жаромъ своего дыханiя, которое изсушило ему въ подошву запекшуюся кровью гортань, языкъ и губы. Все вокрестъ затихло, глубокая ночь объяла успокоившуюся природу - а несчастный близнецъ все еще несется впередъ; отекшiя, отяжелѣвшiя ступни его падаютъ какъ чугунные песты на остывшую землю и гулъ раздается далече.
Вдругъ, издали, едва-внятно, примчался по вѣтру отголосокъ ранняго пѣтуха; синее пламя мгновенно вспыхнуло по всему ободу таинственнаго круга - и Таганаева не стало. Аѳоня побрелъ молча съ холма, ворча про-себя какiя-то невнятныя рѣчи, и, не оглядываясь, исчезъ въ черныхъ потемкахъ. Вотъ, что разсказывалъ народъ.
Народное преданiе указываетъ на холмъ или курганъ, получившiй съ этой поры названiе "чортова-городища"; суевѣрные крестятся, проѣзжая по дорогѣ мимо кургана въ городъ или изъ города; а смѣлые, какъ говорятъ, припадаютъ иногда по ночамъ въ отдаленiи къ битой, укатанной дорогѣ и внятно слышатъ, какъ близнецъ все еще мчится конскою рысью по тому же зачарованному кругу. На сколько лѣтъ или вѣковъ наложена на него эта служба - неизвѣстно.
Между-тѣмъ, какъ весь Тугаринъ пораженъ былъ этимъ необыкновеннымъ событiемъ, таинственною или по-крайней-мѣрѣ странною гибелью Таганаевыхъ; между-тѣмъ, какъ не одинъ только народъ, а всѣ сословiя объ этомъ толковали, каждый по-своему - образованный кругъ, какъ о дѣлѣ чрезвычайно-странномъ и непонятномъ, а народъ, какъ о случаѣ довольно-простомъ и для него вполнѣ объяснимомъ, - между-тѣмъ, говорю, и друзья наши, Горнилинъ съ Буслаевымъ, сидѣли вечеромъ дома и въ разговорѣ объ этомъ же предметѣ поглядывали другъ на друга съ какимъ-то недоумѣнiемъ. Горнилинъ старался объяснить все естественнымъ порядкомъ, а Буслаевъ, нисколько не оспоривая сущности мнѣнiя своего друга, дѣлалъ, однакожь, кой-какiя довольно-дѣльныя возраженiя, и между-прочимъ остановился на вопросѣ: куда же наконецъ дѣвались Таганаевы? Не-ужь-то они въ-самомъ-дѣлѣ сгорѣли до тла?
Въ эту минуту, Горнилина опять внезапно потребовалъ губернаторъ, и потому Буслаевъ продолжалъ начатый разговоръ мысленно одинъ и придумывалъ разрѣшенiе на предлагаемыя самому-себѣ загадки.
- Кто они таковы? сказалъ онъ самъ-себѣ: - и зачѣмъ они здѣсь поселились? Откуда у нихъ это богатство? Откуда эти необыкновенныя способности и дарованiя, употребляемыя ими во зло? Явно, что искусство, ловкость и свѣдѣнiя одного дополнялись способностями и искусствомъ другаго; что здѣсь два необыкновенные человѣка, по чрезвычайному сходству своему другъ съ другомъ, такъ-сказать, слились въ одного, который отъ этого сдѣлался въ глазахъ общества еще большимъ и непостижимымъ дивомъ; можетъ-быть, даже ловкiй подлогъ и фиглярство участвовали во всемъ этомъ столько же или еще болѣе, какъ искусство; почему знать? можетъ-быть, даже мраморы и картины вовсе не ихъ работы, а все это выставлялось только на показъ, ради мороки; но съ какою цѣлью, для чего? Тутъ должно крыться что-нибудь необычайное...
Горнилинъ, взглянувъ на губернатора, тотчасъ увидѣлъ, по выраженiю его лица, что и тутъ также случилось что-нибудь необыкновенное. Не говоря ни слова, губернаторъ подалъ ему черезъ столъ бумагу, сказавъ: "прочитайте". Горнилинъ читалъ и по-временамъ запинался отъ изумленiя, а иногда перечитывалъ по нѣскольку строкъ опять снова, останавливаясь, припоминая и соображая въ умѣ своемъ разныя обстоятельства, относящiяся къ дѣлу.
Въ бумагѣ этой говорилось о двухъ братьяхъ-близнецахъ, изъ которыхъ одинъ нѣсколько лѣтъ тому уже сосланъ былъ въ Сибирь за поддѣлку денегъ, но бѣжалъ оттуда и скрывался неизвѣстно гдѣ, вѣроятно подъ чужимъ именемъ, между-тѣмъ, какъ другой братъ, отъявленный игрокъ и шулеръ, также пропалъ безъ вѣсти, объигравъ въ Москвѣ молодаго человѣка на огромную сумму. Братья эти, было сказано далѣе, до того походятъ другъ на друга, что ихъ чрезвычайно-трудно распознать; они притомъ необыкновенно-ловки и искусны на всѣ руки и не принадлежатъ къ числу простыхъ мошенниковъ, скрывающихся въ толпѣ и въ рубищѣ, а всегда втирались въ порядочное общество, гдѣ образованностiю своею, необыкновенными дарованiями и умѣньемъ блеснуть, не разъ уже ослѣпляли всѣхъ и отклоняли отъ себя всякое подозрѣнiе.
Между-тѣмъ, нынѣ опять въ разныхъ мѣстахъ, впрочемъ, довольно-отдаленныхъ отъ Тугарина, стали появляться въ большомъ числѣ весьма-искусно поддѣланныя ассигнацiи, и нѣкоторые слѣды указываютъ именно на Тугаринъ, какъ на мѣсто ихъ производства, хотя дѣлатели ихъ, можетъ-быть, изъ хитрой предосторожности, не распускаютъ денегъ своей работы тамъ, гдѣ сами проживаютъ. А какъ носятся слухи о какихъ-то близнецахъ Таганаевыхъ, обратившихъ въ Тугаринѣ на себя общее вниманiе, то и предписывалось мѣстному начальству изслѣдовать подъ рукой, кто они таковы, откуда, чѣмъ занимаются и проч., а между-тѣмъ наблюдать за ними самымъ строгимъ образомъ.
- Ну, что скажешь? спросилъ губернаторъ Горнилина, давъ ему напередъ время прочитать бумагу два или три раза. Горнилинъ пожалъ плечами, смотрѣлъ во всѣ глаза, и долго не зналъ, что сказать. Стало-быть, они - проговорилъ онъ наконецъ, указывая на бумагу: - стало-быть, они узнали заблаговременно даже объ этомъ; стало-быть, подручники ихъ дали имъ знать, что ихъ ищутъ, что слѣды ихъ открыты...?
- Похоже на то, отвѣчалъ губернаторъ: - и теперь намъ остается одно: не теряя ни минуты распорядиться погоней по всѣмъ дорогамъ; Таганаевы были здѣсь такъ извѣстны, что ихъ зналъ почти всякiй; разослать на почтовыхъ и съ открытыми листами людей, которые знали ихъ хорошо въ лицо, чтобъ имъ нельзя было укрыться гдѣ-нибудь въ чужой одеждѣ - въ видѣ крестьянъ, отставныхъ солдатъ, монаховъ, или Богъ-вѣсть подъ какимъ нарядомъ: нѣтъ сомнѣнiя, что они на такой случай приготовлены. Идите и распорядитесь. Я уже послалъ за исправникомъ и полицеймейстеромъ.
Горнилинъ прибѣжалъ домой, сѣлъ запыхавшись за письменный столъ, не отвѣчалъ ни слова Буслаеву, который и оставилъ его въ покоѣ, видя, что онъ занятъ чѣмъ-то нужнымъ и спѣшнымъ. Но старикъ Яковъ, который возился въ комнатѣ съ сапогами или со щеткой, не смотря ни на что, подошелъ къ своему барину и, какъ онъ все умѣлъ дѣлать впопадъ и кстати, началъ изливать убѣжденiя свои на счетъ тождества личности Таганаева и того человѣка, который былъ вхожъ у прiятеля Лакалова господина, то-есть у Михеева, и который обманулъ и покинулъ бѣдную дочь его. Конечно, подобное извѣстiе - будь оно справедливо или нѣтъ, должно было сильно растревожить Горнилина; но, привыкнувъ владѣть собою, особенно когда занятъ былъ служебными дѣлами, - онъ продолжалъ писать, обѣщавъ Якову поговорить объ этомъ обстоятельствѣ въ другое время.
Когда дѣло это въ-послѣдствiи огласилось, то, конечно, подало новый поводъ къ безконечнымъ толкамъ и пересудамъ. Припоминали каждое слово, каждое движенiе близнецовъ въ-продолженiе короткаго пребыванiя ихъ въ Тугаринѣ, и уже на все смотрѣли другими глазами и во всемъ видѣли явное и ясное подтвержденiе того, что теперь всякому было извѣстно.
Иванъ Максимовичъ очень перепугался по случаю пожара у Таганаева и всѣхъ страховъ, которые на этотъ счетъ ходили по городу. Съ нимъ едва не сдѣлалось удара, отъ котораго, разумѣется, спасъ его добрый Карлъ Ивановичъ; но съ этого времени Иванъ Максимовичъ вздрагивалъ частенько во снѣ и даже покачивался отъ слабости на стулѣ, когда засыпалъ по своему обычаю въ углу танцовальной залы, подъ шумокъ, подъ музыку и пляску. Вздрагивая, онъ оглядывался съ изумленiемъ, протиралъ слегка глаза, улыбался сосѣдямъ и покачивалъ головой, будто соглашался съ ними во всемъ, и снова засыпалъ, усѣвшись на креслахъ своихъ какъ было удобнѣе.
Съ того дня, какъ Таганаевы пропали безъ-вѣсти, народъ въ Тугаринѣ и во всей окрестности успокоился и загладилъ послушанiемъ прежнюю вину свою - безразсудное волненiе и буйство; все пришло опять въ порядокъ; благоразумныя мѣры начальства приносили ожидаемую пользу, и нужда миновалась. Люди образованные и разсудительные приписывали послѣднее именно тому, что волненiе и безпокойства прекратились, что ложные слухи, безпрерывно тревожившiе умы, разсѣялись, и каждый, обратившись къ своему долгу, спокойно принялся за обычныя занятiя свои; народъ же, напротивъ, былъ увѣренъ, что причиною всѣхъ бѣдъ было присутствiе ненавистныхъ близнецовъ или близнеца, и что съ гибелью его все должно было прiйдти въ естественный свой порядокъ.
Губернаторъ, который любилъ своего адъютанта и зналъ черезъ Горнилина все до него относящееся, счелъ за лучшее дать ему время опомниться и прiйдти въ себя; по-этому Буслаевъ внезапно получилъ предписанiе отправиться по различнымъ порученiямъ немедленно на другой край нашего государства. Предписанiе это было написано Горнилинымъ, въ присутствiи самого Буслаева, который вовсе не подозрѣвалъ, что такое правитель канцелярiи въ эту минуту пишетъ съ такимъ усердiемъ, между-тѣмъ, какъ они бесѣдовали вмѣстѣ о происшествiяхъ и обстоятельствахъ, близкихъ къ сердцу и помысламъ одного изъ друзей.
Ольга, безотчетно испуганная при первомъ извѣстiи о страшной кончинѣ Таганаева, упала въ безпамятствѣ и пролежала нѣсколько дней въ бреду. Когда ей сдѣлалось дурно и мать и отецъ сами отъ испуга потерялись, не зная, что начать, - тутъ, на бѣду или на счастье, случилась всесвѣтная проживалка, капитанша. Она схватила стклянку съ гофманскими каплями и вылила ее почти всю въ уста бѣдной Ольги, лежавшей безъ памяти, безъ дыханiя, безъ бiенiя сердца. Карлъ Ивановичъ былъ этимъ чрезвычайно-недоволенъ; усматривая въ капитаншѣ какую-то вредную и опасную соперницу, отравительницу, посягающую въ невѣжествѣ своемъ на жизнь ближнихъ, онъ до того разсердился, что наскочилъ на нее пѣтухомъ и чуть не прибилъ ее своею тростью. Всю послѣдующую болѣзнь Ольги онъ приписывалъ этимъ несчастнымъ гофманскимъ каплямъ и кричалъ по городу, что капитанша уморила-было бѣдную Ольгу, и онъ, Карлъ Ивановичъ, едва только поспѣлъ во-время, чтобъ спасти ее, но жизнь ея, по глупости и дерзости этой бабищи, висѣла-де на волоскѣ. Въ-особенности, по мнѣнiю доктора, спиртовый и эѳирный духъ капель этихъ долженъ былъ подѣйствовать гибельно на такой субъектъ, котораго тонкiй мозгъ и обонянiе почти за годъ передъ тѣмъ пострадали отъ вредныхъ испаренiй пахучихъ бѣлыхъ лилiй. Капитанша въ свою очередь клялась и божилась на всѣхъ перекресткахъ, что она дала Ольгѣ одну только капельку, одну малѣйшую капельку гофманской эссенцiи, и за это, сверхъ прозванiя своего, капитанша получила съ этого времени еще и другое: гофманская капелька. Ольга во все время болѣзни своей держалась обѣими руками за руки отца или матери, или кого-нибудь изъ подругъ, ни за что не хотѣла остаться одна и не выпускала изъ рукъ своихъ того, за кого успѣвала ухватиться. Оправившись, она еще болѣе похорошѣла, сдѣлалась блѣднѣе и бѣлѣе, нѣсколько-задумчивѣе и спокойнѣе, плавнѣе и медленнѣе въ движенiяхъ своихъ и прiемахъ. Долго еще она весьма-неохотно выѣзжала.
Послѣ перваго свиданiя съ Буслаевымъ, по возвращенiи его мѣсяца черезъ три изъ командировки, Ольга въ первый разъ опять улыбнулась по-прежнему, ожила и стала принимать участiе въ обществѣ. Глаза ея стали загораться опять тѣмъ же свѣтлымъ, яснымъ огнемъ и начали переливаться иногда опять изъ голубаго цвѣта въ карiй и черный, - а этого давно уже не было замѣтно. Буслаевъ, кажется, не страдалъ болѣе, а наслаждался жизнiю, полною блаженныхъ надеждъ. Горнилинъ спокойно и беззаботно ему улыбался.
Да, жить надеждой - всего надежнѣе; чѣмъ менѣе потребуешь отъ существенности, отъ настоящаго, тѣмъ счастливѣе будешь.
В. Луганскiй.
Список исправленных опечаток:
Стр. 26. "Глухая молва, ходившая по городу, въ этихъ двухъ ничего незначащихъ случаяхъ нашла опять нѣчто чрезвычайное и связала ихъ, по обыкновенiю, съ непрiятелями своими, близнецами" вместо: "Глухая молва, ходившая по городу, въ этихъ двухъ ничего незначащихъ случаяхъ нашла опять нѣчто чрезвычайное и связала его, по обыкновенiю, съ непрiятелями своими, близнецами" (ред. испр.)
Стр. 39. ""Въ одномъ изъ домовъ, съ которымъ я познакомился черезъ дядю, была дѣвушка" вместо: "Въ одномъ изъ домовъ, съ которымъ я познакомился черезъ дядю, была дѣвушка" (ред. испр., по аналогии)