Собрание сочинений: В 8 т. Т. 4. С.135-146.

КАРАЙ ЦАРЕВИЧЪ
и
БУЛАТЪ-МОЛОДЕЦЪ.

Богатырская сказка.

-

Славное славному, могучее могучему, удалое удалому.
Подъ нѣкоимъ царствомъ, бокъ-о-бокъ съ Макарiйскимъ государствомъ, жилъ былъ царь Ходоръ, по прозванiю: Оловянное ухо. У царя Ходора былъ одинъ только сынъ, Карай-царевичъ, а у Карая-царевича одно только помышленiе, одна думка: ѣхать за лѣса-моря далекiя, за горы высокiя, на людей посмотрѣть и себя показать и воротиться во свояси со княжною прекрасною, потягавшись да помѣрявшись съ чудищемъ-великанищемъ силами молодыми, копьями удалыми. И когда Карай-царевичъ сталъ на возрастѣ, да побывалъ во наукѣ богатырской, спознался, у стараго, да у бывалаго, со щитомъ, да съ мечемъ, тогда сталъ онъ проситься у царя-батюшки за море, повитяжествовать, глянуть за ворота царства своего и закалить булатную, разъяренну грудь въ холодкѣ чужомъ, подъ синимъ шатромъ.
"Поди", сказалъ царь Ходоръ-Оловянное ухо, недослышавъ куда Карай-царевичъ просится, "поди погуляй, да скорѣе опять приходи. Да безъ дядьки не ходить!"
Тогда Карай-царевичъ пошелъ на конюшни царскiя, и сталъ выбирать себѣ жеребца по рукѣ, по могутѣ своей: прошелъ уже по всѣмъ стойламъ, не выбралъ ни одного: что руку ни наложитъ ему на холку, либо на крестецъ, то жеребецъ палъ какъ палъ на колѣни - самъ заржетъ ярымъ голосомъ, да уже для Карая-царевича и не годится. Пусть бы ржалъ, когда ляшками его пожалъ - а отъ руки палъ, такъ не рука царевичу такой жеребецъ.
Тогда Карай-царевичъ взялъ тугой лукъ кабульскiй съ золоченой прописью, взялъ калены стрѣлы тростниковыя, пернатыя, что перены были летками орлиными, да пошелъ во чистое поле, не то кличъ кликать, не то горе мыкать.
И вышедъ во чистое поле, на вольную волю, видитъ онъ, летитъ лебедь бѣлъ, что не пилъ не ѣлъ, изъ за тридевять земель летѣлъ. Карай-царевичъ вынулъ любимую стрѣлку свою, со булатнымъ клювомъ, и вытянулъ ее по самое копейцо, и пустилъ ее подъ лебедя того, приговаривая: "а и вышиби стрѣла, орлинымъ перомъ перена, лебедю бѣлому, ширококрылому, долгоперому, вышиби ему третiе маховое правильное перо изъ лѣваго крыла, да накажи ему, лебедю, чтобы горе-тоску разогналъ, коня по помышленiю моему указалъ, не то пошлю я другую стрѣлу по душу ему лебедю бѣлому!"
И лебедь бѣлый, путникъ смѣлый, человѣчьимъ гласомъ возговорилъ: "спасибо, Карай-царевичъ, что ты меня не погубилъ, а помиловалъ; иди туда, гдѣ стрѣла твоя упала, тамъ найдешь, чего ищешь."
Пошелъ Карай-царевичъ за стрѣлой своей за пернатою, зашелъ истинно въ тридевятое царство, гдѣ всякiя и премудрыя доморощенныя чудеса словно у насъ въ парникахъ огурцы ростутъ и, примѣромъ сказать, скатной жемчугъ и цвѣтной янтарь уполовниками съ моря тихаго собираются, а бирюза и яхонтъ и каменья самоцвѣтныя лопатами нагребаются - а все еще стрѣлы своей не нашелъ. И проходя въ раздумьѣ и въ тоскѣ, помимо каменной горы, что жилы золотыя самородковыя, словно пальцы изъ подъ слоевъ породистыхъ выказывались - слышитъ онъ, стонетъ человѣкъ въ горѣ, а его не видать. Обозвался Карай-царевичъ съ невидимкою, допросилъ его - и узналъ, что сидитъ въ горѣ живой человѣкъ; а стрѣла Карая-царевича, со булатнымъ клювомъ, пробила ту гору каменну, кремневую, да поранила невольника подземнаго. Карай-царевичъ отворотилъ плиту невеличку, и всего-то съ простѣнокъ продольный грановитой палаты - и увидалъ, коли кто видалъ, какъ вырѣзанъ на мѣди да напечатанъ въ извѣстномъ жизнеописанiи своемъ французской Ванька-Каинъ, Картушъ, съ треугольною шляпою на головѣ, за желѣзною рѣшеткою - увидѣлъ, говорю, Карай-царевичъ такого же человѣка за желѣзною рѣшеткой, за малымъ оконцемъ. Тогда Карай выломалъ рѣшетку и вытащилъ оттолѣ плѣнника; а тотъ ему теперь отвѣтъ держалъ, рѣчь говорилъ, самъ поклоны въ поясъ клалъ:
"Я", говорилъ онъ, "славный разбойникъ Булатъ-Молодецъ и засаженъ сюда въ склепъ подземный твоимъ отцемъ-батюшкой, который на меня прогнѣвался за то, что учинилъ я самовольное пошибаньице, да перебилъ у него съ охабку мѣщанъ, съ три короба купцовъ да честныхъ горожанъ. А за услугу твою, Карай-царевичъ, вотъ тебѣ твоя любимая калена стрѣла, и ступай куда скажу, найдешь ты себѣ коня по мысли, коня, на которомъ я разбойничалъ двѣнадцать лѣтъ."
- Да нешто страны эти при царствѣ и подъ державою моего батюшки? - спросилъ царевичъ, и дивился, что царь Ходоръ-Оловянное ухо, родной отецъ его, знать не знаетъ, вѣдать не вѣдаетъ о такихъ богатствахъ.
"Поди ты во чистое поле", продолжалъ Булатъ, "тамъ по моей волѣ найдешь три дуба зеленые, стоятъ они середи травы, по той травѣ ведутъ три тропы: подъ дубами есть чугунная дверь, во дверяхъ мѣдное кольцо; подъ чугунною дверью сидитъ конь мой въ конюшнѣ каменной, за двѣнадцатью дверьми стоячими, за двѣнадцатью замками висячими - отбей замки и конь молодецкiй твой."
Учинивъ Карай-царевичъ по сказанному, что по писанному - вывелъ изъ подъ двѣнадцати дверей стоячихъ, изъ подъ двѣнадцати замковъ висячихъ, изъ подъ трехъ дубовъ зеленыхъ, и повелъ травой, торной тропой, жеребца удалаго, который не присѣдалъ, не гнулся, подъ тяжелой рукой царевича; а послышавъ сѣдока по себѣ, взыгралъ радостно и царевичъ прозвалъ его: Граемъ *). Какъ сѣлъ царевичъ на коня своего Грая, конь Грай разсержается, отъ сырой земли отдѣляется, выше лѣсу стоячаго, ниже облака ходячаго подымается, долы и горы межъ ногъ пропускаетъ, мелкiя рѣки хвостомъ устилаетъ, а по глубокимъ челномъ живымъ проплываетъ, черезъ болота широкiя перепрыгиваетъ и ногами не подрыгиваетъ. "Стой!" закричалъ Булатъ-Молодецъ царевичу Караю, "послужилъ ли я тебѣ?" Царевичъ осадилъ коня, услышавъ голосъ прiятельскiй и увидѣлъ передъ собою Булата. "Хорошо отслужилъ", отвѣчалъ царевичъ; "я и впередъ твой слуга." - Нѣтъ, - молвилъ Булатъ-Молодецъ, - кабы ты меня не выпустилъ, тамъ бы меня и черви поточили; и то уже, вишь, моль волоса поѣла, крысы каблуки обглодали; я твой слуга, царевичъ, а не ты мой: за мною три службы; слушай: въ тѣ поры, когда я тебѣ нуженъ буду, когда тебя самого себя на какое дѣло не станетъ, то молви только: гдѣ-то мой Булатъ-молодецъ? и я передъ тобою. - Самъ же Булатъ крикнулъ, свиснулъ: "Сивка бурка, вѣщiй коурка, стань передо мной, какъ я передъ тобой!" сивка-бурка тутъ, словно съ лука спрянулъ - Булатъ ему въ одно ухо влѣзъ, въ другое вылѣзъ, наѣлся, напился, молодцомъ перекинулся - съ царевичемъ простился, самъ своимъ путемъ въ дорогу пустился.
Царевичъ теперь только спохватился дядьки, да припомнилъ наказъ государя своего-батюшки, царя Ходора-Оловяннаго уха, безъ дядьки въ путь не пускаться. И такъ, прискакавши въ три годины со причасками на царскiй дворъ, вызвалъ царевичъ дядьку своего и съ нимъ вмѣстѣ пустился уже по своимъ стезямъ, по бывалымъ путямъ, да заѣхалъ снова въ даль далекую, въ темь глубокую, во лѣса кедровые, подъ шишки сосновыя, подъ орѣхи кокосы, гдѣ люди наги и босы, гдѣ есть гады въ обхватъ толщины, да змiи, по сту саженъ длины; гдѣ человѣки въ плечѣ по глазу имѣютъ, чревомъ снѣдь ѣдятъ, а для ради единаго перевѣсу на ходу, главу посверхъ шеи на плечахъ богатырскихъ носятъ. Тамъ-то знойные жары путника сокрушаютъ, тамъ-то и царевичъ нашъ съ дядькою теперь пропадаютъ.
Промежъ лѣсу высокаго, подъ гнилыми колодами, нашли они наконецъ, измаявшись такъ, что хоть бы Господь по душу послалъ, такъ отдать бы ее въ тужъ пору - нашли яму глубокую, копань темную. "Надо быть это колодезь", сказалъ царевичъ, "полѣзай туда, дядька, я спущу тебя на арканѣ, не наберешь ли воды!" - Нѣтъ, Карай-царевичъ, - сказалъ дядька его, - я тебя потяжеле и тебѣ меня, чай, не сдержать; давай я тебя опущу, такъ это дѣло, ты же меня и помоложе. - Царевичъ послушался, полѣзъ, привязавъ себѣ арканъ за поясъ, напился воды и зачерпнулъ въ шеломъ битый на долю дядьки своего - а тотъ себѣ рѣчь иную ведетъ. "Послушай", молвилъ онъ царевичу, "ты жилъ на свѣтѣ царевичемъ, а я простымъ человѣкомъ, ясельничимъ, приворотникомъ, придверникомъ, комнатнымъ, постельничимъ - а уже тамъ попалъ къ тебѣ въ дядьки; дай помѣняемся саномъ и званiемъ, побудька ты дядькой моимъ, а я царевичемъ твоимъ; коли миришься на этомъ, то ладно; а нѣтъ, такъ я тебя утоплю!"
- Не топи, - сказалъ царевичъ, - что тебѣ пути будетъ въ томъ, коли изведешь меня? Самъ же сказывалъ и училъ меня какъ на томъ свѣтѣ Богъ наказываетъ грѣшниковъ; убiйцамъ - помнится, сказывалъ ты, кисти рубятъ, да деревянной пилой семь вѣковъ шею пилятъ - такъ сказывалъ ты, кажись, бываетъ во тмѣ кромѣшной?
"Пили же ты меня на томъ, а я тебя на этомъ, свѣтѣ", сказалъ дядька и сталъ топить царевича. - Постой, - закричалъ ему этотъ, - постой, дядя, побойся Бога; я твой слуга, ты мой господинъ; быть дѣлу такъ, аминь. - "Не вѣрю" сказалъ дядька; "поклянись, что дашь мнѣ своей руки письмо, чтобъ быть тому дѣлу такъ."
- Дядя, - началъ опять царевичъ, - да не ты ли меня училъ, что клятва подъ истязанiями не клятва, а что слово дѣло великое, а слово царское что стѣна стоитъ? коли вѣришь слову, такъ вѣрь; а нѣтъ, такъ не пеняй, что я съ тобою дѣлать стану; заставляй писать и прописывать что хочешь.
Дядька подалъ царевичу въ колодезь бересты, и сталъ говорить ему, пиши: "Клянусь и обѣщаюсь царскою кровiю своею, быть рабомъ вѣчнымъ дядьки Митрюка, а его признавать царевичемъ своимъ." Такъ проговорилъ дядька; а царевичъ писалъ по берестѣ, подалъ дядькѣ своему, приложивъ царскую тамгу свою, по нашему печать, либо подпись - дядька вытащилъ его и сталъ разувать и раздѣвать до нага и мѣняться одеждою, ратнымъ оружiемъ и сбруей.
Жаль растаться было царевичу съ доспѣхами завѣтными - да дѣлать нечего. Отдалъ онъ дядькѣ шеломъ свой съ прилбицей златой, да со гремучимъ змѣемъ, который на серебрянныхъ ногахъ изъ витой пружины хитро когтями за гребень шеломный держался; и на ходу и на концѣ знай себѣ покачивался; отдалъ и бахтерецъ кольчатый, съ сѣткою изъ граненаго, бѣлаго желѣза; и чеканъ съ насѣчкою, и копье мурзамецкое, и тугой лукъ съ налушникомъ въ мережкахъ, и калены стрѣлы тростниковыя, орлиными перьями переныя, и съ колчаномъ кованымъ серебромъ и златомъ; а самъ надѣлъ холопiй кафтанъ дядькинъ и поѣхалъ за нимъ слѣдомъ, что стремянный за охотникомъ.
Такимъ-то побытомъ ѣхали они ѣхали - кто говоритъ близко, кто далеко, кто низко, кто высоко - доѣхали до Пантуева государства, до первопрестольнаго града его, до стѣны высокiя, до рѣки глубокiя, до мостовъ подъемныхъ, до воротъ суконныхъ. Тутъ дядька Митрюкъ закричалъ зычнымъ голосомъ своимъ: "Гой ты, царь Пантуй, ты колдуй не колдуй, отворяй ворота суконные, берись за ремни ременные; подымай мосты подъемные; ты думай да гадай, про гостей обѣдъ доспѣвай, за бѣлы руки ихъ принимай; сажай на кресла рѣзныя, кленовыя, за столы дубовые, за постланцы камчатные, ставь на столъ вина печатныя, да пирогъ подавай гора горой, скомороховъ сзывай, да пиръ затѣвай!"
Царь Пантуй, услышавъ о прiѣздѣ великаго и славнаго царевича Карая, сына и наслѣдника сосѣда и прiятеля его царя Ходора-Оловяннаго уха, накинулъ багряницу свою черезъ плечо, ухватилъ шапку горностая бѣлаго и побѣжалъ встрѣчать Карая-царевича. Отворялъ онъ, царь Пантуй, ворота суконныя, брался за ремни ременные, опускалъ мосты подъемные, гостя дорогова встрѣчалъ, за бѣлы руки бралъ, по стогнамъ градскимъ провожалъ, вводилъ во палаты свои израсцовыя, на лѣстницы бѣлодубовыя, сажалъ на сѣдалища кленовыя, за столы крытые, готовые, за яства, питья медовыя, за постланцы камчатные, за вина фряжскiя, печатныя - а скомороховъ заставилъ пѣть да плясать, дорогихъ гостей забавлять, потѣшать.
"Я прiѣхалъ" таково слово началъ Карай-царевичъ, - а не забудьте, что Карай-царевичъ этотъ не Карай-царевичъ, а просто дядька его Митрюкъ - "я прiѣхалъ", молвилъ лже-царевичъ, "къ твоей царской милости, сильный и могучiй Пантуй, сватать за себя",.. а самъ, глянувъ на царевича, который стоялъ въ дверяхъ косящатыхъ, словно комнатный, оторвалъ рѣчь свою, да перегнувшись, избоченившись, молвилъ царю Пантую: "прикажи, царь Пантуй, отдать слугу моего, Митрюка, на кухню, въ черновую работу, за то, что онъ дорогою мнѣ крѣпко досаждалъ!" Царевича отдали на руки судомойкамъ, да полотерамъ, а самозванецъ продолжалъ: "я прiѣхалъ къ твоей милости, сильный могучiй Пантуй, сватать за себя дочь твою, царевну Церiю, про которую много наслышанъ я, хоть и не былъ еще осчастливленъ лицезрѣнiемъ ея - не видалъ то есть ее, а знаю, говорю по наслышкѣ, всѣ дѣвичьи доблести ея; слухомъ земля полнится, а про царевну Церiю и въ нашихъ краяхъ, слышалъ я, поютъ:

Очи сокольи, брови собольи -
Грудь лебедина, походка павлина...

- Съ моимъ удовольствiемъ и радостiю, - держалъ отвѣтъ царь Пантуй, - съ моимъ удовольствiемъ я отдаю за Карая-царевича, любезнаго сосѣда и прiятеля моего, дочь мою единородную, Церiю царевну. Но только, любезный, нарѣченный зять мой, подъ царство мое, подъ градъ первопрестольный, подступаетъ войско нечестивое, подступаетъ царь Калинъ; онъ меня осилитъ, градъ мой выжжетъ, вѣрноподданныхъ моихъ вырѣжетъ всѣхъ до единаго - это бы еще все ничего, да онъ и меня самого полонитъ, кровью моею царскою землю обагритъ; а что будетъ тогда съ нарѣченною невѣстою твоею, а моею любезною дщерiю, съ царевной Церiей, самъ ты, какъ храбрый витязь, которому воевать, чай, не разъ и не два со славою случалось, знаешь, и учить тебя нечего. Итакъ, побей царя Калина, тогда Церiя будетъ твоею. - А тутъ - глядь гонцы уже и наскакали съ повѣсткою, что идетъ-де царь Калинъ, ко граду престольному Пантуйскаго царства подступаетъ, войско, словно шайтанъ его съ клубка мотаетъ, видимо невидимо раскаты облегаетъ.
"Хорошо", молвилъ на это лже-царевичъ, "хорошо, царь Пантуй, это все сдѣлать можно, дай срокъ; утро вечера мудренѣе, а хмѣль воды попьянѣе. Мнѣ нѣтъ счастья воевать днемъ; а ночью я все это сдѣлаю." Самъ-же, только что смерклось, вызвалъ изъ черной избы царевича и сталъ его просить, ему кланяться: "Не помни ты, царевичъ, неучливства моего, недогадливости; бѣда, видишь самъ, приходитъ общественная; поди-ка, да разгони нечестивыхъ, я отдамъ тебѣ тогда и росписку твою!"
Царевичъ взялъ тугой лукъ, писаный китайскимъ золотомъ; взялъ стрѣлы леткiя, переныя перьями орлиными, выѣхалъ за ворота суконныя, за мосты подъемные, за стѣны высокiя, за канавы, за рвы глубокiе; тутъ сталъ онъ и крикнулъ: "Гой Булатъ-Молодецъ, гдѣ-то ты теперь?" - Здѣсь я! - обозвался Булатъ; - что нужды, что службы, сказывай скорѣй! - Карай-царевичъ указалъ ему на рать хорасанскую, на царя Калина. Булатъ-Молодецъ свистнулъ богатырскимъ посвистомъ, крикнулъ молодецкимъ покрикомъ: "Сивка-бурка, вѣщiй коурка, стань передо мной, как листъ передъ травой!" И конь бѣжитъ, земля дрожитъ, дымъ столбомъ изъ ушей валитъ, изъ ноздрей полымя пышетъ, слѣдомъ только головешки летятъ, паромъ что тучею небо устилаетъ, копытами однѣ маковки цвѣточныя задѣваетъ - и сѣли на добрыхъ коней молодцы, и говоритъ Булатъ: "руби ты, Карай-царевичъ, мечемъ кладенцомъ рать вражескую съ праваго крыла, а я рубить стану съ лѣваго." И пошли тесать богатыри наши одинъ съ праваго, другой съ лѣваго крыла, и съѣхались на самой середкѣ, гдѣ была ставка Калина царя, и поздоровались. "Много ли ты побилъ?" спросилъ Булатъ-Молодецъ царевича? - Да какъ заѣхалъ я, - отвѣчалъ тотъ, - съ праваго крыла, такъ отъ самыхъ сумерокъ до темной ночи билъ я ихъ все по головамъ, все по темени, да по маковкѣ; тамъ, отъ темной ночи до полуночи, когда крикъ подняли, да стали на меня оглядываться, перелобанивалъ я ихъ прямо въ лобъ; а потомъ, какъ уже зря на побѣгъ пошли, билъ я ихъ отъ самой полуночи по затылкамъ, да по широкимъ плечамъ; а теперь, самъ ты видишь, возница почитай на закатѣ, скоро свѣтъ будетъ. А ты, Булатъ, много ли побилъ? - "Да я", отвѣчалъ этотъ, "ни много, ни мало, а всѣхъ выбилъ, съ лѣваго крыла начавши, до самой ставки царя Калина, и, видишь, на самой середкѣ съ тобою съѣхался!"
Тѣмъ часомъ царевна Церiя, сидя со страхомъ и боязнiю на вышкѣ терема своего, растворивъ многоцвѣтныя окна, видѣла и слышала все, что ни дѣялось ни творилось; видѣла и то, какъ Булатъ-Молодецъ, отслуживъ царевичу нашему третiю службу свою, простился съ нимъ, сгинулъ и пропалъ, пыхнувъ изъ ноздрей коня своего полымемъ, да разостлавшись утреннимъ туманомъ, сизымъ, дымчатымъ; какъ царевичъ воротился на широкiй дворъ, да царя Калина на сворѣ привелъ, что выжлока татарскаго, и отдалъ дядькѣ своему, самъ доспѣхи скинулъ съ себя ратные, надѣлъ кафтанъ сермяжнаго сукна и пошелъ въ избу къ судомойкамъ; а лже-царевичъ облекса въ доспѣхи царевича, велѣлъ стражѣ приворотной трубить побѣду великую и повелъ ко царю къ батюшкѣ, къ дорогому нарѣченному тестюшкѣ, Калина царя, что на сворѣ выжлока татарскаго.
На утрiе, когда царь Пантуй сталъ праздновать пиръ великiй, пиръ на весь мiръ, когда лже-царевича на рукахъ носилъ царскихъ, дарилъ милостями великими, подарочками большими, кольцами золотыми, перстнями дорогими, крестами серебряными, когда сталъ сажать за столъ единый мнимаго спасителя со царевною Церiею и велѣлъ ей съ нимъ слюбитися да обручитися - тогда царевна встала, подошла къ царевичу Караю, котораго, ради празднества великаго, уже пожаловали было комнатнымъ и блюда со яствами сахарными подавать къ столу приказывали, - подошла къ нему и, зардѣвшись подъ долгой фатой, взяла его за руки бѣлыя, сама говорила рѣчи смѣлыя: "Гой батюшка ты родитель мой, отецъ дорогой, царь Пантуй! и вы, вельможи царскiе, именитые, и вы, народъ вѣрноподданный! вотъ женихъ мой суженый, вотъ нареченный дорогой супругъ, вотъ и спаситель вамъ, и царевичъ благочестивый, а вы, самозванцу нечистому поклонялися, меня за холопа крови холопей прочили! Я не спала всю ночь на пролетъ, сидѣла въ тайникѣ на вышкѣ терема своего, Богу за васъ, за царя-батюшку молилася, и услышалъ меня Господь, велѣлъ видѣть мнѣ на яву, чего вы во-снѣ не видывали, слышать ушами своими, чего вы отродясь не слыхивали!"
И когда царевна повѣдала во всеуслышанье, что видѣла и слышала она, и стала изобличать лже-царевича въ самозванствѣ его, тогда царь Пантуй и совѣтъ его государственный приступили къ нему съ допросами: "Гой", рекли они, "коли умѣлъ ты красть, воровать, умѣй и отвѣтъ держать: кто изъ васъ царскiй сынъ, кто холопiй сынъ?"
Дядька Митрюкъ вытащилъ изъ за пазухи вѣтошку свернутую; моталъ, моталъ ее, развертывалъ и выложилъ письмо руки царевича берестовое: "вотъ", говоритъ, "билетъ, пашпортъ мой, въ немъ прописано кто я таковъ на свѣтѣ живу."
И приняли отъ лже-царевича грамоту скорописанную, стали читать ее гласно: "Объявитель записи сея, плутъ, мошенникъ Гарасимъ Панфиловъ сынъ, Митрюкъ, дядька царевича Карая, бьетъ челомъ низменно, по холопьи, испрашиваетъ себѣ казни достойной."
"Какъ такъ?" закричалъ Митрюкъ. - Да такъ; иди хоть самъ читай! - отвѣчали ему. - "Эхъ-ма", молвилъ онъ, почесавъ затылокъ, "видно быть тому дѣлу такъ, коли такъ написано - я письмо уставное тямлю маленько, а ужъ на скоропись эту устарѣлъ, не разберу, не вижу!"
Царевича обвѣнчали, по царски честили, на рукахъ качали; дядьку Митрюка на воротахъ было разстрѣляли, да уже помиловалъ его самъ царевичъ и отпустилъ его на свой хлѣбъ, на подножный кормъ: а слышно было, что произвели его никакъ въ свинопасы. И жилъ онъ хорошо, смирно, да съ тѣмъ и состарѣлся - не знаю живъ ли нѣтъ ли нынѣ - да только бересты старикъ страхъ не любилъ и кошеля берестоваго, въ которомъ пастухи хлѣбъ носятъ, не терпѣлъ, не надѣвалъ, и часто за мальчишками гонялся бывало, когда тѣ его изъ за угла зывали: дядюшкой берестой!
А царевичъ прiѣхалъ въ царство свое, къ отцу-батюшкѣ царю Ходору-Оловянному уху, и привезъ ему невѣстку, Церiю царевну. "А гдѣ долго былъ?" спросилъ царь Ходоръ, "куда тебя нелегкая носила?" И когда царевичъ разсказалъ царю все, что съ нимъ, царевичемъ, дѣялось, что творилось, и какъ ѣздилъ онъ и просился на это у царскаго величества - тогда царь Ходоръ молвилъ: "А мнѣ и не вдогадъ; я, признаться, не дослышалъ маленько, чаялъ, ты недалечко куда у меня просился. Я старъ сынъ, Карай-Царевичъ, чай скоро Господь по душу пошлетъ, садись-ка, на, за меня на престолъ царскiй, суди да ряди, судъ и правду твори, меня хлѣбомъ корми, благовѣрную царевну люби, вѣрноподданными своими потѣшайся, а о прочемъ, а пуще о прошедшемъ, не сокрушайся; не дослышалъ я, правда, что ты мнѣ говорилъ - ну, да уже гдѣ ни бывалъ, что ни дѣлалъ, ни творилъ - для радости нашей все забываемъ, и васъ со престоломъ нашимъ царскимъ поздравляемъ!



Список исправленных опечаток:

Стр. 136. "недослышавъ куда Булатъ Царевичъ просится" вместо: "недослышавъ куда Булатъ Царевицъ просится".
Стр. 136. "а самъ надѣлъ холопiй кафтанъ дядькинъ и поѣхалъ за нимъ слѣдомъ" вместо: "а самъ надѣлъ хоропiй кафтанъ дядькинъ и поѣхалъ за нимъ слѣдомъ".
Стр. 142. ""Грудь лебедина, походка павлина..."" вместо: ""Груть лебедина, походка павлина...""




ТАБЛИЦА ИСПРАВЛЕННЫХ ОПЕЧАТОК

стр.
опечатка
надо
136
недослышавъ куда Булатъ Царевицъ просится,
недослышавъ куда Булатъ Царевичъ просится,
141
а самъ надѣлъ хоропiй кафтанъ дядькинъ и поѣхалъ за нимъ слѣдомъ,
(в ред. 1845 г. холопскiй стр. 48)
а самъ надѣлъ холопiй кафтанъ дядькинъ и поѣхалъ за нимъ слѣдомъ,
142
Груть лебедина, походка павлина...
Грудь лебедина, походка павлина...



*) По цыгански конь называется Грай.