Новыя картины изъ быта русскихъ дѣтей. 1875.
ПРИВЕРЕДНИЦА.
_____
Жили были мужъ да жена, — дѣтей у нихъ было всего двое, — дочка Малашечка, да сынокъ Ивашечка. Малашечкѣ было годковъ десятокъ или поболѣ, а Ивашечкѣ всего пошелъ третiй. Отецъ и мать въ дѣтяхъ души не чаяли, и такъ ихъ избаловали, что и Боже упаси! Коли дочери что наказать надо, то они приказываютъ, — тамъ просятъ, а потомъ ублажать начнутъ. — «Мы–де тебѣ и того дадимъ, и другаго добудемъ!» А ужь какъ Малашечка испривередничалась, такъ такой другой, не то что на селѣ, а чай и въ городѣ не было! ты подай ей хлѣбца, не то что пшеничнаго, а сдобненькаго, — на ржаной Малашечка и смотрѣть не хочетъ! — А испечетъ мать пирогъ ягодникъ, такъ говоритъ: киселъ, — давай медку! Нечего дѣлать, идетъ мать въ поставецъ, зачерпнетъ на ложку меду, и весь дочернинъ кусокъ ульетъ; сама же съ мужемъ ѣстъ пирогъ безъ меду; — хоть они и съ достаткомъ были, а сами такъ сладко ѣсть не могли. Вотъ, разъ понадобилось имъ въ городъ ѣхать, они и стали Малашечку ублажать, чтобы не шалила, за братомъ смотрѣла, а пуще всего, чтобы его изъ избы не пускала: «а мы–де тебѣ за это пряниковъ купимъ, да орѣховъ каленыхъ, да платочекъ на головку; да сарафанчикъ съ дутыми пуговками»; это мать говорила, а отецъ поддакивалъ; — дочка же рѣчи ихъ въ одно ухо впускала, въ другое выпускала!
Вотъ, отецъ съ матерью уѣхали; пришли къ ней подруги и стали звать посидѣть на травкѣ–муравкѣ. Вспомнила было дѣвочка родительскiй наказъ, да подумала: — Не велика бѣда, коли выйду на улицу; — а ихъ изба была крайняя къ лѣсу. Подруги заманили ее въ лѣсъ съ ребенкомъ, — она сѣла и стала брату вѣночки плесть; подруги поманили ее въ коршуны поиграть, она пошла на минутку, да и заигралась цѣлый часъ; вернулась къ брату, анъ, брата нѣтъ, и мѣстечко, гдѣ сидѣлъ — остыло, только травка помята! Что дѣлать? бросилась къ подругамъ, — та не знаетъ, другая не видала. Взвыла Малашечка, побѣжала куда глаза глядятъ, брата отыскивать, — бѣжала, бѣжала, набѣжала въ полѣ на печь.
— Печка, печурка! не видала–ли ты моего братца Ивашечку?
А печка ей говоритъ:
— Дѣвочка–привередница, поѣшь моего ржанаго хлѣбца, поѣшь, такъ скажу!
— Вотъ, стану я ржаной хлѣбъ ѣсть! я у матушки да у батюшки и на пшеничный не гляжу!
— Эй, Малашечка, ѣшь хлѣбъ, а пироги впереди! сказала ей печь.
Малашечка разсердиласъ и побѣжала далѣе; бѣжала, бѣжала, устала, — сѣла подъ дикую яблоню п спрашиваетъ кудрявую:
— Не видала ли, куда братецъ Ивашечка дѣлся?
А яблоня въ отвѣтъ:
— Дѣвочка–привередница, поѣшь моего дикаго, кислаго яблочка, — можетъ статься тогда и скажу!
— Вотъ стану я кислицу ѣсть! у моихъ батюшки да матушки садовыхъ много, — тѣ ѣмъ по выбору!
Покачала на нее яблонь кудрявой вершиной, да и говорить:
— Давали голодной Маланьѣ аладьи, а она говорить: испечены неладно!
Малаша побѣжала далѣе; вотъ бѣжала она, бѣжала, набѣжала на молочную рѣку, на кисельные берега, и стала рѣку спрашивать:
— Рѣчка рѣка! не видала ли ты братца моего Ивашечку?
А рѣчка ей въ отвѣтъ:
— А ну–ка, дѣвочка–привередница, поѣшь напередъ моего овсянаго киселька съ молочкомъ, тогда быть можетъ дамъ вѣсточку о братѣ!
— Стану я ѣсть твой кисель съ молокомъ! У моихъ у батюшки и у матушки и сливочки не въ диво!
— Эхъ, погрозилась на нее рѣка: — не брезгай пить изъ ковша, напьешься и въ припадку!
Побѣжала привередница дальше; и долго бѣгала она ища Ивашечку, наткнулась на ежа, хотѣла его оттолкнуть да побоялась наколоться, вотъ и вздумала съ нимъ заговорить:
— Ежикъ, ежикъ, не видалъ ли ты моего братца?
А ежикъ ей въ отвѣтъ:
— Видѣлъ я давеча стаю сѣрыхъ гусей, пронесли они въ лѣсъ на себѣ малаго ребенка въ красной рубашечкѣ.
— Ахъ, это–то и есть мой братецъ Ивашечка! завопила дѣвочка привередница; — ежикъ, голубчикъ, скажи мнѣ, куда они его пронесли?
Вотъ и сталъ ей ежъ сказывать: что–де въ этомъ дремучемъ лѣсу живетъ Яга–баба, въ избушкѣ на курьихъ ножкахъ; въ послугу наняла она себѣ сѣрых гусей, — и что она имъ прикажетъ, то гуси и дѣлаютъ.
И ну Малашечка ежа просить, ежа ласкать:
— Ежикъ ты мой рябинькой, ежикъ игольчатый! доведи меня до избушки на курьихъ ножкахъ!
— Ладно, сказалъ онъ и повелъ Малашечку въ самую чащу, а въ чащѣ той все съѣдомыя травы ростутъ: кислица, борщовникъ, да дягиль, а по деревьямъ сѣдая ежевика вьется, переплетается, за кусты цѣпляется, крупныя ягодки на солнышкѣ дозрѣваютъ.
— Вотъ бы поѣсть, думаетъ Малашечка, да ужь до ѣды ли ей! махнула на сизыя плетенницы, и побѣжала за ежомъ. Онъ привелъ ее къ старой избушкѣ на курьихъ ножкахъ. Малашечка заглянула въ отворенную дверь, и видитъ, въ кутѣ на лавкѣ Баба–Яга спитъ, а на конникѣ Ивашечка сидитъ, цвѣточками играетъ; схватила она брата на руки, да и вонъ изъ избы! А гуси наемники чутки! — сторожевой гусь вытянулъ шею, гагакнулъ, взмахнулъ крыльями, взлѣтелъ выше дремучаго лѣса, глянулъ вокругъ и видитъ, что Малашечка съ братомъ бѣжитъ; закричалъ, загоготалъ сѣрый гусь, поднялъ все стадо гусиное, а самъ полѣтелъ къ Бабѣ–Ягѣ докладывать, а Баба–Яга–костяная–нога такъ спитъ что съ нея паръ валитъ, отъ храпа оконницы дрожатъ! Ужь гусь ей въ то ухо, и въ другое кричитъ, — не слышитъ! Разсердился шипунъ, щипнулъ Ягу въ самый носъ, вскочила Баба–Яга, схватилась за носъ, а сѣрый гусь сталъ ей докладывать:
— Баба–Яга–костяная–нога! у насъ дома неладно, что–сдѣлалось, — Ивашечку Малашечка домой несетъ!
Ягу сердце взяло, — бѣда какъ расходилась! такъ кошкой въ глаза и мечется, пальцемъ тычетъ, бранью притыкаетъ:
— Ахъ, вы трутни, дармоѣды, изъ чего я васъ пою, кормлю! Вынь да положь, подайте мнѣ брата съ сестрой!
Полетѣли гуси въ догонку, летятъ, да другъ съ дружкой перекликаются. Заслышала Малашечка гусиный крикъ, подбѣжала къ молочной рѣкѣ, къ кисельнымъ берегамъ, низенько ей поклонилась и говорить:
— Матушка рѣка! скрой, схорони ты меня отъ дикихъ гусей!
А рѣка ей въ отвѣтъ:
— Дѣвочка привередница, поѣшь напередъ моего овсянаго киселя съ молокомъ.
Устала голодная Малашечка, въ охотку поѣла мужицкаго киселя, припала къ рѣкѣ и въ сласть напилась молока. Вотъ рѣка и говорить ей: — Такъ–то васъ, привередницъ, голодомъ учить надо! ну, теперь, садись подъ бережокъ, я закрою тебя. Малашечка сѣла, рѣка прикрыла ее зеленымъ тростникомъ, гуси налетѣли, покружились надъ рѣкой, поискали брата съ сестрой, да съ тѣмъ и домой полетѣли. Разсердилась Яга пуще прежняго, и прогнала ихъ опять за дѣтьми. Вотъ гуси летятъ въ догонку, летятъ, да межъ собой перекликаются, а Малашечка, заслыша ихъ, прытче прежняго побѣжала. Вотъ подбѣжала къ дикой яблонѣ и просить ее: Матушка, зеленая яблонька! схорони, укрой меня отъ бѣды неминучей, отъ злыхъ гусей!
А яблоня ей въ отвѣтъ:
— Поѣшь моего самороднаго кислаго яблочка, такъ, можетъ статься, и спрячу тебя!
Нечего дѣлать, принялась дѣвочка привередница дикую рѣзань ѣсть, и показался дичекъ голодной Малашѣ слаще наливного садоваго яблочка. А кудрявая яблонька стоитъ, да посмѣивается: — Вотъ такъ–то васъ причудницъ учить надо! давича не хотѣла и въ ротъ взять, — а теперь ѣшь надъ горсточкой! Взяла яблонька обняла вѣтвями брата съ сестрой и посадила ихъ въ середочку, въ самую густую листву; прилетѣли гуси, осмотрѣли яблонь, — нѣтъ никого! Полетали еще туда, сюда, да съ тѣмъ къ Ягѣ–Бабѣ и вернулись.
Какъ завидѣла она ихъ порожнемъ, закричала, затопала, завопила на весь лѣсъ:
— Вотъ я васъ трутней! вотъ я васъ трутней! вотъ я васъ дармоѣдовъ! всѣ перышки ощиплю, на вѣтеръ пущу, самихъ живьемъ проглочу!
Испугались гуси, полетѣли назадъ за Ивашечкой и Малашечкой; летятъ, да жалобно другъ съ дружкой, переднiй съ заднимъ, перекликаются—ту–та, ту–та? ту–та нѣ–ту!
Стемнѣло въ полѣ, ничего не видать, негдѣ и спрятаться, а дикiе гуси все ближе и ближе, а у дѣвочки привередницы ножки, ручки устали — еле плетется! Вотъ видитъ она въ полѣ та печь стоить, что ее ржанымъ хлѣбомъ потчивала; она къ печи: — Матушка печь, укрой меня съ братомъ отъ Бабы–Яги!
— То–то, дѣвонька, слушаться бы тебѣ отца–матери, въ лѣсъ не ходить, брата не брать, сидѣть дома, да ѣсть, что отецъ съ матерью ѣдятъ; а то: варенаго не ѣмъ, печенаго не хочу, жаренаго и на духъ не надо!
Вотъ Малашечка стала печку упрашивать, умаливать: — впередъ–де такова не буду!
— Ну посмотрю я, пока поѣшь моего ржанаго хлѣбца!
Съ радостью схватила его Малашечка, и ну ѣсть, да братца кормить. «Такого–то хлѣба я отъ роду не ѣдала, словно пряникъ коврижка!»
А печка, смѣючись, говорить: — Голодному и хлѣбъ ржаной за пряникъ мѣста идетъ, а сытому и коврижка вяземская не сладка! Ну, полѣзай теперь въ устье, сказала печь, — да заслонись заслономъ.
Вотъ Малашечка скорехонько сѣла въ печь, притворилась заслономъ, сидитъ и слушаетъ, какъ гуси все ближе подлетаютъ, жалобно другъ дружку спрашиваютъ: «ту–та, ту–та? ту–та нѣ–ту!» Вотъ полетали они вокругъ печки; не нашедъ Малашечки, опустились на землю и стали промежъ себя говорить: — что имъ теперь дѣлать! — домой ворочаться — нельзя: хозяйка ихъ живемъ съѣстъ — здѣсь остаться также не можно, она велитъ ихъ всѣхъ перестрѣлять. — Развѣ вотъ что, братья, сказалъ передовой вожакъ, — вернемся домой въ теплыя земли, — туда Бабѣ–Ягѣ доступа нѣтъ! Гуси согласились, снялись съ земли и полетѣли далеко, далеко, за синiя моря. Отдохнувши, Малашечка схватила братца и побѣжала домой, а дома отецъ съ матерью все село исходили, каждаго встрѣчнаго и поперечнаго объ дѣтяхъ спрашивали, — никто ничего не знаетъ, лишь только пастухъ сказывалъ, что ребята въ лѣсу играли. Побрели отецъ съ матерью въ лѣсъ, да подлѣ села на Малашечку съ Ивашечкой и наткнулись. Тутъ Малашечка во всемъ отцу съ матерью повинилась, про все разсказала и обѣщала впередъ слушаться, не перечить, не привередничать, а ѣсть, что другiе ѣдятъ. Какъ сказала, такъ и сдѣлала, а за тѣмъ и сказкѣ конецъ.