О новыхъ литературныхъ органахъ и о новыхъ теорiяхъ

_______

Мы хотимъ сказать слова два о новопоявившихся и обновившихся перiодическихъ изданiяхъ нашихъ, преимущественно о газетахъ. Говорить въ частности, подробно о каждомъ изданiи на этотъ разъ мы не будемъ. Мы только постараемся уловить новую мысль, новое слово новыхъ литературныхъ органовъ нашихъ, а признаки мысли, признаки новаго слова и новаго направленiя существуютъ. Насъ, равно какъ и всю читающую публику (такъ покрайней-мѣрѣ надо предполагать), еще съ осени поразило необыкновенное увеличенiе числа газетъ нашихъ. Издатели новыхъ органовъ настойчиво заявляли о своемъ появленiи къ 1 января 63 года и увѣряли, что имъ что-то надо и даже необходимо сказать. Всѣ спрашивали, что–же именно они хотятъ сказать, съ какими новыми мыслями и анекдотами они явятся, что будутъ проповѣдывать? Очевидно одни изъ нихъ чувствовали, что недоговорено какое-то слово и его надо договорить во чтобы ни стало. Другiе (изъ прежнихъ дѣятелей) настойчиво хотѣли продолжать прерванное обстоятельствами. Третьи стремились явиться такъ-сказать какъ плющъ на развалинахъ, какъ новая жизнь на старомъ разоренномъ пепелищѣ, или какъ Марiи на развалинахъ Карфагена и кажется были увѣрены, что пришло таки наконецъ время и ихнему слову, что кончилось l'abomination de la disolation; что пора русскому мiру услышать мужей трезвыхъ, солидныхъ, положительныхъ, такъ-сказать практически понимающихъ глубину вещей и которымъ по праву давнымъ-давно слѣдовало бы захватить бразды русской литературы, но до сихъ поръ какъ-то не захватывалось. — Господа Краевскiй, Скарятинъ, Катковъ и проч. засвидѣтельствовали о себѣ и о своемъ призванiи въ пышнѣйшихъ объявленiяхъ. Даже господинъ Розенгеймъ съ своей «Занозой» пристегнулъ себя къ сонму прозорливыхъ и главное практическихъ мужей. Даже предчувствовался отчасти г. Илья Арсеньевъ въ этой многознаменательной толпѣ новыхъ или лучше сказать самообновившихся столповъ нашей дѣятельности; даже потянуло откуда-то самимъ господиномъ Дудышкинымъ... Но въ послѣднемъ случаѣ насъ можетъ-быть обманываетъ наше литературное обонянiе, въ чемъ и сознаемся заранѣе. Однимъ словомъ ясно было, что это внезапное увеличенiе и самообновленiе нашихъ перiодическихъ органовъ хотя конечно есть спекуляцiя, но все-таки не одна–же спекуляцiя. Мы почувствовали, что тутъ кому-то, зачѣмъ-то, хочется что-то сказать. И еслибъ даже вся эта газетоманiя, все это надувающееся что-то сказать оказалось бы впослѣдствiи чѣмъ-нибудь въ родѣ опухоли, чѣмъ-нибудь въ родѣ флюса отечественной словесности, то и тогда, рѣшили мы, было–бы не дурно, потомучто даже опухоли и флюсы не безполезны для зараженныхъ организмовъ. Черезъ опухоли и флюсы вытягивается изъ нихъ всякая дрянь... Но главное, повторяемъ еще разъ, предчувствовалось какое-то новое, наклевывающееся словечко... И предчувствiя насъ не обманули. Оказалось что и дѣйствительно было словечко.

Видали ль вы, господа, а если видѣли, то не можете ли себѣ припомнить и представить стадо курицъ, — ну какъ есть, положимъ хоть и съ пѣтухомъ, — внезапно испуганное какимъ-нибудь прохожимъ, какой-нибудь старушонкой, али мальчишкой, али наконецъ какой-нибудь собачонкой, бросившейся догонять какую нибудь хохлатку для своего удовольствiя? Стадо, съ крикомъ, немедленно разсыпается и бѣжитъ куда попало въ паническомъ страхѣ. Да курица и постоянно, всю жизнь свою, до самаго супа, живетъ въ паническомъ страхѣ. Но вотъ гроза, чаще всего небывалая, прошла: хохлатки собираются опять въ кучу. Ихъ усиленные крики, тревожное, нервное и уторопленное кудактанiе все еще продолжаются и свидѣтельствуютъ объ ихъ душевномъ настроенiи. Но въ этихъ крикахъ уже нѣтъ отчаянiя. Малодушные и раздирающiе ихъ вопли перешли уже въ какой-то даже солидный тонъ. Это уже какое-то новое амбицiонное кудактанiе, въ которомъ чувствуется обида, амбицiя, негодованiе, подавленное самолюбiе; такъ и слышится: «какъ это дескать смѣли насъ потревожить? да кто это? да какъ это? Кудакъ-такъ-такъ!» Въ этомъ кудактанiи уже проглянуло чувство собственнаго достоинства, звучитъ солидарность съ прежними интересами; кудактается что-то такое какъ-будто о морали; слышится даже что-то какъ-будто о семействѣ, о собственности. Проступаетъ наконецъ доктринерство и въ заключенiи гордое торжество: «мы говорили, мы предсказывали, вотъ плоды! Кудакъ-такъ-такъ!..» и проч. и проч. Разумѣется наше грубое сравненiе новыхъ органовъ съ хохлатками ни къ кому не можетъ относиться лично. Мы разумѣли только новый тонъ, новыя идеи, новые принципы, новый настрой нашихъ органовъ и все это въ самомъ отвлеченномъ и наиневиннѣйшемъ смыслѣ. Употребили же мы это сравненiе, потомучто оно намъ кажется чрезвычайно вѣрно.

Напримѣръ: испуганная курица все преувеличиваетъ. Новымъ органамъ, всѣмъ вмѣстѣ, (потомучто у всѣхъ у нихъ виднѣется одна общая мысль), тоже все кажется въ преувеличенномъ смыслѣ. Они толкуютъ съ усиленнымъ кудактанiемъ, въ которомъ еще слышится волненiе, что что-то потеряно, что-то проиграно, что общество въ чемъ-то оказалось несостоятельнымъ. Они собираются, въ прежнее стадо и тревожно повторяютъ: “мы говорили, мы предсказывали — вотъ плоды... и т.д.” Они какъ будто увѣрены или себя увѣрили, что была какая-то битва, какая-то катастрофа, «что ужь республикой теперь не надуешь Андрея Александровича», что что-то упало, что-то погибло... А между тѣмъ, въ сущности, ничего не упало, ничего не погибло, ничего не пропадало, все тянется черезъ пень-колоду постарому и ничего такого особеннаго не произошло подъ чѣмъ бы можно было провести черту и подписать: Finis... Господинъ Скарятинъ (Русскiй–листокъ № 1) намекаетъ даже на подметную литературу, на зарево пожаровъ и удивительно высокимъ слогомъ все это росписыватъ. Съ господиномъ Скарятинымъ, покрайней мѣрѣ въ направленiи, очевидно сходятся отчасти и прочiя новыя и обновленныя изданiя. А вѣдь такое смѣшенiе фактовъ понашему невѣрно. Что общаго съ прогрессивнымъ движенiемъ общества вообще и подметными листками неизвѣстной кучки? Смѣшивать то и другое значитъ прямо обвинять все прогрессивное общество, и преднамѣренно умалять до микроскопическихъ размѣровъ все что заявилось нашимъ обществомъ дѣльнаго, серьознаго, святого, неоспоримаго во всѣ эти шесть лѣтъ. Говорить, что народъ прямо обвинилъ въ пожарахъ наше юношество, опять невѣрно. И хоть г. Скарятинъ и прибавляетъ, что между юношами виновниковъ не нашлось, соболѣзнуетъ, жалѣетъ о томъ, что народъ обвинялъ юношество, но видимо намекаетъ что народъ и не могъ не обвинить. Покрайней-мѣрѣ въ длинной дiатрибѣ онъ прямо завершаетъ несостоятельность нашего прогрессивнаго движенiя пожарами, и о пожарахъ онъ заговорилъ видимо непросто для эфекта. — А между тѣмъ и о народѣ тутъ не такъ. Совсѣмъ не такъ, прямая клевета. Народъ дѣйствительно обвинялъ, но кто подвигнулъ его къ этому обвиненiю, кто надоумилъ — а? Хохлатки и тогда уже бѣгали въ паническомъ страхѣ? Закудактали онѣ первыя? Не онѣ–ли всему и виною, онѣ, которыя теперь перемѣшиваютъ факты и трубятъ побѣду...

Мы конечно не стали бы задѣвать лично господина Скарятина — изобрѣтающаго удивительныя вещи и максимы, но повторяемъ, это кудактающее направленiе слышится и въ другихъ газетахъ, въ новыхъ и обновленныхъ; даже «День» и тотъ, въ первыхъ двухъ номерахъ своихъ, вышелъ съ сильнѣйшей дiатрибой противъ нашего общества, обвиняя его въ несостоятельности передъ событiями. Но «День» проводилъ покрайней-мѣрѣ свою всегдашнюю идею; ему нужно было обвинить общество въ неспособности и несостоятельности чтобъ кончить, что все это отъ разрозненности съ почвой. Мы съ нимъ совершенно согласны, что общество наше разрознено съ почвой и рано или поздно замѣтило бы само свою несостоятельность. Но покамѣстъ бы оно замѣтило — оно заявляло себя. Оно чувствовало свое право; оно начало все что можно было начать; сдѣлало все что могло сдѣлать; если чего не сдѣлало, значитъ невозможно было то сдѣлать; если что сдѣлало не хорошо, то обвинять его опять таки невозможно, потомучто ему даже времени не дано было поправить свои ошибки. Отрицать это, значитъ преднамѣренно искажать , или съ намѣренiемъ не видѣть фактовъ. Такъ и дѣлаетъ «День» и намъ очень жаль, что онъ сходится въ этомъ случаѣ съ всеобщимъ кудактанiемъ. Надо быть прежде всего справедливымъ и искажать факты въ этомъ случаѣ очень грѣшно, потомучто такимъ искажненiемъ фактовъ запутыватся общественное сознанiе.

Но покрайней мѣрѣ «День» обвинялъ общество на серьозномъ основанiи. Прочiе же органы обвиняютъ кажется сами незная почему и съ легкомыслiемъ изумительнымъ. Даже трудно представить какъ можно такъ мало вдумываться въ факты, и не видать того что всѣмъ ясно. Они думаютъ: теперь когда поле опять стало чисто, отчего жъ и не попробовать запѣть въ новый тонъ? Только тонъ–то этотъ, господа, слишкомъ старый и избитый. Онъ сводится на тонъ тѣхъ приживалокъ и старыхъ бабушекъ, которыя молчатъ до первой катастрофы, вяжутъ чулки и переругиваются втихомолку. И потомъ вдругъ, при первомъ удобномъ случаѣ, всѣ онѣ подымаются и начинаютъ стучать своей благодѣтельницѣ, матушкѣ–помѣщицѣ: «вотъ, мы говорили, мы предсказывали, нехотѣли слушать, чтожъ вышло». А онѣ даже и не предсказывали прежде ничего, только зѣвали, да при этомъ ротъ крестили по обычаю.

Разумѣется всѣ новые органы выходятъ съ девизомъ: «умеренность и акуратность». Это безспорно очень хорошiй девизъ; но злоупотреблять имъ тоже нельзя. А какже тутъ не злоупотребленье, господа, когда вы всѣ кричите и съ дѣтскимъ легкомыслiемъ обвиняете общество, что оно одно во всемъ виновато, что оно лѣниво, что въ немъ недостатокъ самодѣятельности, что эту самодѣятельность надобно возбуждать, что дитя не плачетъ, мать не разумѣетъ, что общество по всѣмъ пунктамъ оказалось несостоятельнымъ и проч. и проч?

Да справедливо–ли это? Вдумывались–ли вы хоть сколько нибудь въ минувшiе факты? Неужели они только прошли по головамъ вашимъ, нисколько не задевъ вашего соображенiя? Мы вѣдь вѣрить не хотимъ, что у васъ не достало вниманiя или пониманiя. Вѣдь это слишкомъ было ясно и не въ углу происходило. Вѣдь труднѣе было непонять, чѣмъ понять. А если дѣйствительно недостало ни вниманiя ни пониманiя, такъ ужь не надо–бы и газетъ издавать. Слѣпой слѣпого водить не можетъ. Вникните и разсудите:

Вы обвиняете общество въ несостоятельности, въ лѣности, въ недостаткѣ самодѣятельности и проч. Но повторяемъ вамъ: общество заявляло себя по всѣмъ пунктамъ, всегда и вездѣ, ктожъ этого не помнитъ? — и именно заявляло себя ровно до тѣхъ поръ, ровно до той самой черты, до которой возможно было ему заявлять себя. Вспомните: общество заявило себя и по вопросу о распространенiи обществъ трезвости, и по вопросу о грамотности, и по вопросу о воспитанiи, и по вопросу о гласности, и по вопросу крестьянскому: оно составляло по этому вопросу съѣзды, комитеты, адресы. И большинство, и меньшинство этихъ съѣздовъ заявляло, печатало свои мнѣнiя, подавало ихъ по начальству. Потомъ происходили другiе съѣзды, другiе собранiя... Потомъ, особенно въ городахъ, дѣятельная часть общества заводила воскресныя школы, собирала сотрудниковъ, деньги, подписки. По дѣлу о воспитанiи достаточно указать хоть на дѣятельность графа Льва Толстого и его сотрудниковъ... И не знаемъ насколько именно всѣ эти заявленiя, отдѣльные мнѣнiя, адресы были полезны правительству. Но что они были полезны — это несомнѣнно. Даже бѣдная литература наша и та составляла собранiя и записки начальству по вопросу о цензурѣ, и ея соображенiя, заявленныя ею и представленныя начальству во многомъ послужили потомъ на пользу высочайше утвержденной комиссiи по дѣламъ книгопечатанiя, о чемъ и сама комиссiя свидѣтельствуетъ въ своемъ новомъ проектѣ устава о книгопечатанiи. Однимъ словомъ общество сдѣлало все что могло сдѣлать, заявляло все что могло заявить. Если чего желаетъ, жаждетъ общество, такъ это именно возможности и теперь дѣлать и заявлять. Вамъ все это извѣстно. А между тѣмъ вы лезете съ обвиненiями. Вы, положимъ, и теперь не уйметесь и все таки будете обвинять: «Если такъ, скажете вы, кончились всѣ эти заявленiя и всѣ эти начатки дѣятельности нашего общества, то оно само виновато, потомучто само не такъ дѣйствовало. Мало того: оно увлекалось, въ немъ недоставало порядка, разсудительности. Слышались буйные порывы, слышалось легкомыслiе... Оно не внимало гласу мужей доктринствующихъ. Юная часть его стремилась къ погибели. Страсти были необузданы. Вездѣ проявлялись неумѣлость, неловкость, поспѣшность, горячка... горячка... однимъ словомъ и т. д. и т. д.»

Господа, это положимъ, все легко теперь говорить; теперь какъ дѣло уже прошло, можно говорить какъ по писаному. И все таки изъ вашихъ разговоровъ дѣла не выйдетъ, а одна болтовня. Потому что вѣдь вы только болтаете и даже теперь не въ состоянiи научить какъ надо бы было сдѣлать. Да еслибъ вы и учили, то и тогда бы ваша наука никуда не годилась, потомучто все бы это было только одна теорiя, а намъ ужь довольно теорiй, намъ надобно дѣла. А дѣлу иначе никто не научится какъ на практикѣ, и именно рядомъ ошибокъ, понеся можетъ–быть даже «значительную ссадку на бока». Слѣдственно дѣло во всякомъ случаѣ останавливать нельзя было, если вы хотѣли дѣла. Но объяснимся точнѣе:

Вы обвиняете общество, что оно не такъ дѣйствовало, что въ немъ недоставало разсудительности и практическаго пониманiя собственныхъ интресовъ, что оно увлекалось легкомыслiемъ и т. д. и т. д. Но позвольте господа: гдѣ, когда, въ какихъ снахъ, въ какихъ доктринерствахъ видѣли вы, чтобъ общество, столѣтiями отучавшееся, и наконецъ совершенно отучившееся отъ дѣла, сразу, безъ науки, съ перваго шагу своего стало бы дѣйствовать не ошибаясь, не падая, солидно и безошибочно? Бывало ли такое общество когда на всей землѣ? Разверните какую вамъ угодно исторiю и справьтесь, — французскую, англiйскую. Вѣдь это только г. Катковъ никогда не падаетъ, такъ ему и Теймсъ въ руки. А мы, люди простые, обыкновенные. Въ самомъ началѣ, лѣтъ шесть тому назадъ, приобрѣтенъ былъ великолѣпный результатъ: все общество проснулось, возстало въ одномъ великомъ движенiи и съ вѣрою и надеждою стало заявлять свои требованiя. Дитя заплакало горько и добрая, чуткая, мать начала его жадно слушать. Повторяемъ: этотъ результатъ былъ великолѣпный. Имъ надо было воспользоваться. Чтожъ дѣлали тогда вы, господа доктринеры? Вы сморѣли розиня ротъ и ждали что вамъ тотчасъ сами влетятъ въ ротъ жареные дрозды и куропатки. О вы, погубившiе все дѣло, вы неумѣлые, вы сначала накричавшiе больше всѣхъ и потомъ первые закудактавшiе! Да кто–же вамъ велѣлъ, кто наталкивалъ васъ, ожидать немедленныхъ дроздовъ и куропатокъ? Какой юродивый, какая старуха увѣрила васъ, что все пойдетъ безошибочно, солидно, безъ увлеченiй, безъ легкомыслiя? Зачѣмъ вы повѣрили этому? Неужели у васъ недостало сообразить, что никогда, нигдѣ, ни въ какомъ народѣ, отъ начала мiра сразу никто не выступалъ безошибочно и тѣмъ болѣе противъ предразсудковъ, укоренившихся въ почвѣ столѣтiями и имѣвшихъ за собой — привычку къ нимъ общества. Надо было именно приготовиться ко всѣмъ ошибкамъ, ко всѣмъ паденiямъ, ко всѣмъ легкомыслiямъ и не смущаться и не пугаться пустяковъ, изъ которыхъ вы, въ паническомъ страхѣ, надѣлали драконовъ и чудовищъ, напугали ими общество и такимъ образомъ, шесть лѣтъ, работая, силились остановить движенiе. Еслибъ вы не были мертво–холодны по натурѣ вашей, еслибъ вы любили общее дѣло и желали его преуспѣянiя, то вы бы повѣрили въ наивность и въ искренность заплакавшаго дитяти. Но вы ничему не повѣрили и успѣли остановить и пресѣчь все въ самомъ началѣ. Были конечно неловкости, безтактности, было неумѣнье вести дѣло. Оговоримся однакожъ: было много и хорошаго не только заявленнаго, но даже уже сдѣланнаго этими безтактными, плодами которыхъ даже и вы теперь пользуетесь. Но оставимъ это хорошее, обратимся единственно къ безтактному, неумѣлому и легкомысленному. Позвольте господа, отвѣтьте мнѣ еще на одинъ вопросъ: можно ли научиться плавать, никогда не сходя въ воду и не прикасаясь воды? А вѣдь вы именно этого требуете. Опять-таки говоримъ: ошибки нужно было предвидѣть и къ нимъ приготовиться терпѣливо и съ достоинствомъ. Надо было сообразить, что вѣдь не карточный домикъ начинался строиться. Надо было сообразить и повѣрить, что отъ ошибокъ дошло бы и до безошибочности, покрайней-мѣрѣ дошло бы до какихъ-нибудь дѣйствительно выжитыхъ, не теоретическихъ, а практическихъ результатовъ. Надо было сообразить и повѣрить, что общество сознательно не можетъ идти противъ собственныхъ своихъ интересовъ, что сознательно оно не стало бы легкомысленничать, когда дѣло до собственной шкуры доходило, что общество не стало бы свистать и шалить, а слѣд. само и безо всякой посторонней помощи съумѣло бы обуздать и горячихъ и легкомысленныхъ, вредившихъ дѣлу своей торопливостью и именно потому бы такъ поступило, что никокое общество не можетъ быть врагомъ собственныхъ своихъ интересовъ. А слѣдственно что надо было вамъ дѣлать? Поддерживать дѣйствiя общества, ободрять публику, а не кудахтать въ паническомъ страхѣ. Стараться чтобъ никакимъ образомъ не могла быть пресѣчена начинавшаяся самодѣятельность общества; мало того стараться о твердыхъ гарантiяхъ для продолженiя этой самодѣятельности и съ увѣренностью ждать результатовъ. А то что вышло? Дѣйствiя общества, вслѣдствiе вашего же паническаго страха и кудактанья, тотчасъ же пресѣкались въ самомъ началѣ и такимъ образомъ сами же вы дали право этимъ окудактаннымъ вами прогресистамъ и дѣятелямъ вамъ же въ глаза сказать: «Вѣдь вы намъ не дали ничего докончить, слѣдственно и не имѣете права судить о томъ чт бы вышло.» Да, это вы, вы и вамъ подобные все накудактали и смутили другихъ, отъ которыхъ зависѣло продолженiе общественной дѣятельности. Честь и слава только этимъ другимъ, что они во многомъ васъ не послушались, твердо вѣрили въ успѣхъ и реформу и многое хорошее успѣли таки совершить и докончить.

И теперь господа, теперь повашему выходитъ, что надо приучаться къ практическому смыслу теорiй. Помилуйте, да въ теорiяхъ мы давно уже и учителей за поясъ заткнемъ, да еще какъ! Вѣдь вотъ учите же вы напримѣръ, а вѣдь извѣстно, что сами вы ровно ничего еще не сдѣлали. И въ чемъ заключается ваша теорiя практической дѣйтельности? Въ кудактанiи, въ покиванiи главами своими и потомъ въ правилѣ: сложить руки, заткнуть по возможности свои пять чувствъ и возложить упованiе. Ну этакъ–то мы давно уже дѣйствовали. Чтожъ «Русскiй Вѣстникъ» чтоли практиченъ по вашему, съ своими англiйскими началами? Мы потому указываемъ на «Русскiй Вѣстникъ», что считаемъ его за пѣтуха и предводителя всего стада вашего, хотя вы и претендуете, что у каждаго у васъ свое особое мнѣнiе. Не безпокойтесь, въ кудактаньи вы всѣ сходитесь. У «Русскаго Вѣстника» англiйскiя начала, онъ доктринеръ, его слушаютъ. А между-тѣмъ, понашему скорѣй систему Фурье можно у насъ ввести, чѣмъ идеалы г. Каткова, теймствующаго въ Москвѣ. Чѣмъ виноваты мы, что ему мерещится поклоненiе лордамъ, раздробленiе собственности на личномъ началѣ, вмѣсто нашего дворянства маркизы и лорды langlais, образованiе, принимаемое какъ привилегiя аристократовъ, увеличенiе платы студентовъ и проч. и проч. Послѣднее, т. е. вопросъ объ образованiи, есть со стороны «Русскаго Вѣстника» посягновенiе на самое драгоцѣнное право народа русскаго, право дарованное ему Петромъ великимъ и единственное можетъ-быть, что только и есть безукоризненнаго въ реформѣ Петра великаго. Это право на образованiе, установлено имъ на самомъ демократическомъ и плодотворномъ основанiи. Въ этомъ вопросѣ Петръ великiй сознательно презрѣлъ права породы, выдвинулъ впередъ образованнаго и поставилъ его выше боярина. Онъ хотѣлъ чтобы всѣ образовывались; потомки его это поняли и поддерживали русское образованiе не иначе какъ на демократическомъ петровскомъ началѣ. «Русскiй Вѣстникъ» этого не хочетъ. Въ Англiи такъ не дѣлается... Но что говорить о «Русскомъ Вѣстникѣ» и о московскихъ теймсахъ. Игра въ карточные домики нашему обществу давно уже наскучила. Мы только указали на «Русскiй Вѣстникъ» какъ на практическаго представителя кудакствующихъ доктринеровъ... А теперь обратимся къ тому на чемъ остановились.

Положимъ, что наше общество не остановилось бы въ свободномъ заявленiи своихъ нуждъ и въ отысканiи немедленныхъ средствъ для удовлетворенiя ихъ; оно тогда можетъ быть и дошло бы до того до чего дошолъ «День» путемъ глубокаго убѣжденiя, т. е. до яснаго сознанiя своей разрозненности съ почвой и съ народомъ и главное, до необходимости возвращенiя на родную почву и соединенiя съ народнымъ началомъ. Такъ что «Дню» нечего было бы и тревожиться и писать горькiя дiатрибы на наше общество, какъ пишетъ онъ теперь и еще долго будетъ писать, потомучто на словахъ дѣло никогда не кончается, а напротивъ продолжается въ безконечность. Слѣдственно и «Дню» слѣдовало бы стоять за практическую самодѣятельность общества и вѣрить что она до добра доведетъ. Да и какъ невѣрить? Чуть только началось у насъ хоть какое-нибудь практическое и свободное столкновенiе интересовъ общества и народа, (столкновенiе необходимо вызванное послѣдними реформами повсемѣстно), какъ тотчасъ же и началось повсемѣстно сближенiе народа и общества и тотчасъ же, повсемѣстно, стала сознательно появляться мысль о необходимости этого соединенiя. Это такъ очевидно, что нечего и доказывать этого. Этого только слѣпой теперь не видитъ. И чѣмъ далѣе тѣмъ очевиднѣе будетъ. Мы съ твердымъ убѣжденiемъ начинали нашъ журналъ, провозгласивъ необходимость сближенiя общества съ народнымъ началомъ, и до-сихъ-поръ заявляемъ и разъясняемъ эту мысль по возможности. Сколько насмѣшкъ и язвительныхъ криковъ мы вынесли отъ всѣхъ литературныхъ лагерей нашихъ. Но теперь, несмотря на усиленныя насмѣшки, переходящiя даже въ ругательства, мы съ удовольствiемъ видимъ, что съ нами въ унисонъ начинаютъ пѣть чрезвычайно много голосовъ въ литературѣ. Въ иныхъ изданiяхъ повторяются наши мысли до буквальной точности выраженiя. И однакожъ мы всегда будемъ стоять за правую сторону дѣла и хоть надо признаться, наше общество заявляло себя, свои нужды и требованiя дѣйствительно иногда легкомысленно, выставляя слѣпо западную цивилизацiю и свысока смотря на народъ, но мы все-таки жалѣемъ, что кудактающее направленiе успѣло повредить начинающейся саможизненности нашей. Они испугались даже до того, что въ малодушномъ ослѣпленiи своемъ стали смѣшивать подметную литературу съ общею дѣятельностью всего общества. Повѣрьте, что само–развивающееся общество само съумѣло бы остановить и подметную литературу. Не стало бы оно легкомысленно жертвовать своими собственными интересами и не потерпѣло бы и у себя легкомыслiя, а слѣдовательно и подметной литературы, которая была бы буквально невозможна.

Зачѣмъ же вы теперь, господа, когда уже все успѣли испортить, кричите, что общество лѣниво, не самодѣятельно и не печется о своихъ интересахъ? Вы же да еще обвиняете общество? Что это насмѣшка иль нѣтъ? Оговоримся: мы никого изъ васъ не обвиняемъ лично. Но направленiе теперешнихъ изданiй вашихъ есть тоже самое доктринерствующее направленiе, которое еще такъ недавно остановило своимъ влiянiемъ такъ много задатковъ и возможностей. И потому, кто бы вы ни были лично, мы обвиняемъ теперь васъ, потомучто у васъ тоже самое направленiе. Вотъ что господа мы вамъ скажемъ насчетъ лѣности, необразованности общества и мы скажемъ нашу мысль безъ дальнихъ разсужденiй, для краткости присказкой: Въ новой газетѣ «Очерки» помѣщена была довольно умненькая побасенка: «Продолженiе лѣтописи села Горохина», той самой лѣтописи, которую началъ еще Пушкинъ. (Кстати объ«Очеркахъ»: мы отчасти исключаемъ эту новую газету изъ числа другихъ новыхъ изданiй и смотримъ на нее особо. Въ ней встрѣчаются иногда довольно вѣрныя мысли и недурныя статейки, а статьи принадлежащiя г. Щапову положительно хороши. Жаль только одного, что въ этой газетѣ есть одинъ капитальный и кажется неисправимый недостатокъ, именно тотъ что она — не газета. Берете вы какой-нибудь номеръ, желаете что-нибудь знать о современномъ, вчерашнемъ, сейчашнемъ, а читаете пятое или шестое продолженiе о русскомъ бытѣ и о судьбѣ русской женщины при царѣ Алексѣѣ Михайловичѣ. Потомъ идетъ кяхтинская торговля, потомъ еще что-нибудь въ этомъ родѣ, потомъ слѣдуютъ производства въ чины и — дѣло кончено. Номеръ наполненъ. Нѣтъ, газеты такъ неиздаются. Это что-то издающееся по какому-то вдохновенiю. А какъ издатели еще съ перваго шагу, съ первыхъ номеровъ не успѣли спохватиться и догадаться что такъ не издаются газеты, то мы къ сожалѣнiю и считаемъ этотъ недостатокъ изданiя «Очерковъ» и впредь неисправимымъ). Въ этой «лѣтописи села Горохина» изображено, какъ крестьяне села въ началѣ даже не вѣрили посреднику, что они уже свободны вполнѣ и недовѣрчиво выслушивали убѣжденiя посредника къ полнѣйшей ихъ самодѣятельности. Приходитъ мужикъ съ просьбою о позволенiи поженить парня. Добрый и благородный посредникъ даже выгоняетъ его: «ты свободенъ, свободенъ, пойми ты это наконецъ, посконная твоя голова! Кчему же ты лѣзешь съ такими просьбами, вѣнчай самъ какъ хочешь!» Послѣ этого мужики начинаютъ наконецъ вѣрить и радоваться. Вдругъ посредникъ собираетъ сходку. Сошлись охотно. Посредникъ предлагаетъ мiру завести школу. Мужики почесываются: «Нѣтъ, батюшко, у насъ испоконъ вѣка школы не бывало, и отцы и дѣды наши грамотѣ не учились, такъ ужь школу и теперь нечего заводить. Несогласны.» (Замѣтимъ въ скобкахъ что съ 19 февраля, т.е. съ манифеста о свободѣ, школы въ Россiи увеличились вчетверо; это цифра офицiальная. Слѣдовательно «Горохинская Лѣтопись» выставляетъ фактъ совершенно частный. Но это все-равно: въ всякомъ случаѣ свободу рѣшенiя мiрского приговора, если ужь дана эта свобода, стѣснять невозможно.) Посредникъ убѣждаетъ. Мужички стоятъ на своемъ. Тогда посредникъ начинаетъ кричать. Мужички почесываются, но видя что дѣло доходитъ до употребленiя власти — соглашаются. Малое время спустя посредникъ опять собираетъ сходку: Надо положить жалованье старшинамъ. Мiръ опять несогласенъ. Посредникъ опять кричитъ и власть употребляетъ. Кончается наконецъ въ Горохинѣ тѣмъ, что мужички всѣмъ мiромъ идутъ къ посреднику и просятъ его управлять ими, такъ же какъ ими правили прежде. «Невѣжды, лѣнивцы! кричитъ посредникъ: — вы свободны! вы вполнѣ свободны! я бьюсь чтобъ образовать васъ, чтобъ возродить въ васъ чувство самодѣятельности, а вы...» Но гороховцы падаютъ въ ноги и стоятъ на своемъ. Посредникъ разставляетъ руки и разумѣется рѣшаетъ про себя, что общество наше неприготовлено, что мужикъ лѣнивъ, грубъ и нелѣпъ, что онъ не понимаетъ благородныхъ чувствъ, привыкъ къ палкѣ, не хочетъ стоять за свои интересы, бѣжитъ самоуправленiя, самодѣятельности, что онъ необразованъ, что даже и дурной помѣщикъ несравненно выше мужика, потомучто образованнѣе, что мужиковъ прежде всего надо образовать, чтобъ они понимали настоящую свободу, и для того надо опять взять въ руки, опять надѣть крѣпостной хомутъ и хорошенько, хорошенько, хорошенько ихъ, даже хоть палкой, чтобъ они знали, какъ объ нихъ заботятся и понимали, что хотятъ возбудить ихъ благородныя чувства...»

«Очерки» къ удивленiю нашему (къ удивленiю потому, что почти всѣ журналы наши рѣшили бы иначе) оправдываютъ горохинцевъ. Если ужь дана была имъ свобода, то ужь они свободны были и школъ незаводить. (Бѣдный, но благородный духомъ прогресистъ посредникъ и недогадался въ своемъ доктринерствѣ, что горохинцы, лѣтъ черезъ пять, смотря на сосѣдей и на всеобщiй примѣръ, сами бы завели у себя школу и недогадавшись объ этомъ, чтобъ завести только школу, подрѣзалъ самый основной принципъ, на которомъ все зиждилось, который былъ источникомъ всего дальнѣйшаго и сохраненiе котораго было дороже всѣхъ школъ на свѣтѣ). «Очерки» увѣряютъ, что такъ было въ прошломъ столѣтiи и въ нѣмецкихъ государствахъ, когда тамъ тоже начали заводить самодѣятельность и что горохинцы оказали даже при этомъ признаки здраваго смысла. Господа доктринеры! положимъ вы посредники, а мы, т. е. общество — горохинцы. Вотъ вы вызываете насъ на самодѣятельность. Что намъ дѣлать?

Отвѣтъ по нашему ясенъ и толковать нечего. Вотъ почему всѣ ваши вызовы къ самодѣятельности намъ и показались насмѣшкой.

Мы сейчасъ удивлялись что «Очерки» рѣшили въ пользу горохинцевъ и выразили наше убѣжденiе, что всѣ наши доктринеры и даже отъявленные краснѣйшiе прогресисты можетъ быть рѣшили бы иначе, а еслибъ не рѣшили, то должны бы были рѣшить иначе, чтобъ быть вѣрными своимъ принципамъ. Не удивляйтесь нашему удивленiю; мы вовсе не преувеличиваемъ. Но это бы еще ничего. А теперь вотъ начинаются даже признаки какого-то желанiя зла нашему мужику, какого-то отмщенiя ему, за то что до-сихъ-поръ всѣ такъ за него стояли и такъ за него распинались. Проглядываетъ даже ненависть. Это мы особенно замѣтили въ новомъ органѣ, въ газетѣ “Русскiй Листокъ”. Это самый куражливый изъ всѣхъ новыхъ органовъ, хотя впрочемъ, въ нравственномъ смыслѣ, «Русскiй Листокъ» изъ таго же стада курица; хоть и силящаяся пропѣть пѣтухомъ курица, но все-таки тоже простая, обыкновенная, паническая курица. О мужикѣ мы прочли въ статьяхъ г. Скарятина. Оговоримся: мы не думаемъ, чтобъ г. Скарятинъ увлекался какимъ-нибудь пошлымъ плагиаторскимъ мщенiемъ. Мы толкуемъ его чувства иначе. Намъ просто кажется, что ему надоѣла рутина сочувствiя мужику. Бездарность, съ которой иногда доводится до послѣдней нелѣпѣйшей крайности прогресивная мысль, у насъ не удивительна. Мало того: эти бездарные дотого долго волочатъ иногда по улицѣ, грязнятъ и мараютъ иногда самую святую идею, что повторять за ними общiя либеральныя и прогресивныя фразы иногда даже претитъ. Такимъ–то образомъ, полагаемъ мы, были оскорблены и эстетическiя чувства г. Скарятина. Но все-таки это не даетъ ему права плевать на логику. Логика не рутина и не рутинный прогресизмъ. Долго толковать о г. Скарятинѣ нечего, но на выдержку какъ вамъ кажется, напримѣръ, следующiй афоризмъ его:

«Въ глазахъ многихъ, достаточно быть крестьяниномъ, чтобы быть правымъ, и помѣщикомъ, чтобы быть виноватымъ, тогда какъ извѣстно, что нашъ крестьянинъ нетолько не лучше помѣщика, но напротивъ хуже его потомучто необразованнѣе, и если справедливо, что помѣщики нерѣдко нарушали права крестьянъ, то еще справедливѣе и то, что крестьянинъ не упуститъ случая запустить лапу въ чужое, если можетъ сдѣлать это безнаказанно.» («Русскiй Листокъ» № 1).

Чтожъ это такое? Представлены на судъ помѣщикъ и крестьянинъ. Хорошо. Вопросъ, кто изъ нихъ лучше? Г. Скарятинъ увѣряетъ что помѣшикъ, потомучто онъ образованнѣе. Ну положимъ, безъ спору, что и это хорошо. Чтожъ дальше? Дальше говорится: если справедливо что помѣщикъ нарушалъ нерѣдко права крестьянина, то и крестьянинъ не упуститъ случая запустить лапу въ чужое добро.

То-есть: если крестьянинъ запускаетъ лапу въ чужое добро, то не отрицается и то, что помѣщикъ нарушалъ права крестьянина, тоесть бралъ себѣ у крестьянина то, что принадлежало крестьянину, а слѣдовательно тоже запускалъ лапу въ чужое добро.

Итакъ оба они, и помѣщикъ и крестьянинъ (по господину Скарятину) запускали лапу въ чужое добро. Но помѣщикъ лучше крестьянина, потомучто онъ образованнѣе.

Помилуйте господинъ Скарятинъ! Чтоже, какъ же вы послѣ этого понимаете образованность? За модный фракъ или за бритье бороды? По нашему ужъ если человѣкъ образованъ, то онъ получилъ нравственное развитiе, по возможности правильное понятiе о злѣ и добрѣ. Слѣдственно онъ такъ сказать нравственно вооружонъ противъ зла своимъ образованiемъ, а слѣдственно владѣетъ для отраженiя зла средствами несравненно сильнѣйшими чѣмъ крестьянинъ (мы уже не говоримъ про то, что помѣщикъ во всякомъ случаѣ матерьяльно обезпеченнѣе крестьянина; что онъ рѣже голодаетъ чѣмъ крестьянинъ, и развѣ только проиграется въ картишки, но ужь никогда не ведетъ на базаръ послѣднюю кобылёнку, съ тѣмъ, чтобъ продавъ ее заплатить оброкъ или подати.)

А если такъ, если иной помѣщикъ нравственно и физически гораздо обезпеченнѣе отъ зла и порока чѣмъ крестьянинъ и если несмотря на все это, онъ попадается въ одномъ и томъ же преступленiи какъ и крестьянинъ, т .е. запускаетъ лапу свою въ чужое добро, то во имя справедливости и логики: кто изъ нихъ нравственнѣе, кто изъ нихъ лучше?

Согласитесь сами, что вину крестьянина облегчаетъ еще сколько-нибудь его невѣжество и необразованность.

Воля ваша г. Скарятинъ: Вы такъ сами поставили вопросъ и подвели на него отвѣтъ, что обвинить непремѣнно должно помѣщика. Непремѣнно должно выйти такъ: онъ хуже крестьянина, потомучто будучи образованнѣе и матерьяльно обезпеченнѣе, сдѣлалъ такое же преступленiе какъ и крестьянинъ.

Это по вашему, по вашему же такъ выходитъ г. Скарятинъ! А между прочимъ вы рѣшаете иначе. Это уже скандалъ, а не логика!

Чего же послѣ того лѣзть въ учители, когда и свою–то собственную мысль прилично изложить не умѣете.