Непотребныя буквы.
______
(изъ дневника корректора)
29 мая, подъ вечеръ.
Сегодня дочка моего хозяина сдала экзаменъ изъ
французской литературы и прыгаетъ съ радости, что пять получила. Какъ она мила
однакожъ. И какъ правильно пишетъ порусски: ять знаетъ гдѣ поставить,
любишь не напишетъ съ еромъ на концѣ, и при все
добротѣ души терпѣть не можетъ фиту - должно-быть по инстинкту.
Прехорошенькая дѣвушка. Вотъ только съ запятыми
не можетъ справиться. Но разумѣется съ лѣтами эта маленькая
слабость пройдетъ. Людмилочкѣ въ сентябрѣ семнадцатый годокъ
пойдетъ; Людмилочка съ сентября превратится въ Людмилу Сергѣевну. Куколка
превратится въ бабочку... Кто-то ее поймаетъ?
Вчера
она чуть не до свѣту читала свои записки изъ
французской литературы, да вслухъ - надоѣла ужасно. И какія злодѣйскія
записки. Онѣ составлены
исключительно для дѣвицъ. "Чтеніе для дѣвицъ" - это я еще кой-какъ понимаю, хоть и
несовсѣмъ; исторія литературы для дѣвицъ... Очень, очень
странно. "
Въ первый же день по
переѣздѣ сюда на квартиру я счелъ долгомъ познакомить Людмилочку съ
коректурой. Объяснялъ ей корректурные знаки, просилъ ее нестѣсняясь
обращаться ко мнѣ въ случаѣ если дѣло
коснется двоеточія и точки съ запятой -
напримѣръ разставить знаки въ ея запискахъ по русской словесности и т.
под. Цѣлый вечеръ мы съ ней протолковали , и
все-то о коректурѣ, все о коректурѣ... Я говорилъ ей, что въ
орфографическом мірѣ, въ этомъ странном и на
первый взглядъ мертвомъ мірѣ буквъ, запятыхъ, "удивительныхъ"
знаковъ, предлоговъ и союзовъ, вводныхъ фразъ и проч. - жизнь тоже идетъ своимъ порядкомъ.
Говорилъ, что жизнь спозналась и съ нимъ, что и въ немъ, какъ въ мірѣ политическомъ, какъ во всемъ въ природѣ, есть
движеніе, есть прогрессъ; и у него есть своя исторія, и онъ пережилъ не одну
революцію, да не одну еще ждетъ
впереди... Много и хорошо говорилъ я тогда. Боже-мой,
какъ мы сладко провели этотъ вечеръ!.. Воспоминаніе о
немъ я утащу съ собой въ могилу... несмотря на то, что
вмѣсто двенадцати часовъ Людочка легла спать тогда въ девять съ
половиной.
Но на другой же день я съ прискорбіемъ замѣтилъ,
что какъ только заведу рѣчь о коректурѣ,
Людмилочка уже не со вчерашнимъ вниманіемъ меня слушаетъ и очень неловко сворачиваетъ разговоръ на
дурную погоду. Я понялъ, что Людмилочка
слишкомъ еще мало развита для того, чтобы говорить съ ней о серьозныхъ
предметахъ Теперь я съ ней почти и не разговариваю
никогда. И о чемъ разговаривать съ неразвитой дѣвушкой,
сами посудите.
Давеча я чуть было формально съ ней не
поссорился Просила дать ей почитать что-нибудь. Я и
даю “Греческую мифологию или сказание о вере и богахъ древнихъ народовъ,
именуемыхъ грами и римлянами”. Въ 1860 году издана, въ Петербургѣ.
Книжечка сама по себѣ плохонькая, и всѣ четырнадцать рисунковъ,
которые въ нее вклеены, тоже никуда не годятся, но думаю себѣ - авось
Людмилочка хоть на “безъяцкое”-то правописаніе обратитъ вниманіе. Ну и дѣйствительно
она сейчасъ же обратила на него
вниманіе, какъ только взяла книжечку въ ручки. “Какая безграмотность! что это
такое!” вскричала она, прочитавъ заглавіе. И книжку назадъ отдаетъ. Меня точно
кипяткомъ обварило. Какъ безграмотность! Да возможна ли у насъ грамотность? Да
вы-то на какомъ основаніи считаете себя грамотной? Знайте же, что и вы
безграмотны, и папа вашъ безграмотенъ, и дѣдушка
вашъ (царство ему небесное!) былъ безграмотенъ, и бабушка... Все это я хотѣлъ
ей высказать съ горечью на сердцѣ и со слезами на глазахъ, и даже ужъ
ротъ разинулъ, но незналъ съ чего начать: начать ли доказывать условность
понятія грамотности, или ужъ хватить по-цицероновски, ex abruptо, что
дескать сами вы ровно ничего не смылите въ правописаніи. Такъ я и остался съ
разинутымъ ртомъ. Это должно-быть очень было красиво.
Не прошло пяти минутъ, какъ я забылъ свое огорченіе. Людмилочка подарила мнѣ рисунок своей
работы - простымъ карандашомъ. Вотъ онъ и теперь у меня на столѣ лежитъ.
Премиленькій рисунокъ: двое мальчишекъ дерутся, третій подзадориваетъ. Я
чувствительно поблагодарилъ Людмилочку
за ея презентъ и обѣщался собственноручно
набрать въ типографіи пригласительный билетъ на ея бракосочетаніе, кода она
будетъ выходить замужъ. Набрать разумѣется по новому
правописанію - съ исключеніемъ пяти непотребныхъ буквъ и, ъ, ѣ, Ɵ и
ю. Чувствую, что любезнѣе этого я ничего не могъ сказать. Да и не могу.
Да и нельзя кажется. Впрочемъ я ей не сказалъ, что по новому
правописанію готовлю ей приятный сюрпризъ.
О нашихъ совѣщаніяхъ... Ну, кто-то
пришолъ. Только не изъ типографіи: сердце чуетъ, да и по звонку слышно.
Людмилочка занетъ и о нашихъ совѣщаніяхъ.
Я какъ-то говорилъ ей о нихъ, да чуть ли не въ тотъ благодатный вечеръ, когда
толковалъ о коректурѣ.
- Скажите пожалуста, спрашиваетъ она меня, - вотъ вы
теперь совѣщаетесь, совѣщаетесь, и даже очень добросовѣстно,
но есть ли хоть какая-нибудь польза отъ вашихъ совѣщаній?
Меня слегка покоробило. Даже неловко стало,
какъ-будто совѣсть несовсѣмъ чиста.
- То-есть собственно
говоря, пока еще никакой пользы не видать, но... вѣдь это пока, замѣтьте.
Будетъ время... наши нововведенія примутся...
Какъ умная и догадливая дѣвушка,
Людмилочка поспѣшила вывести меня изъ неловкаго положенія.
- Кто у васъ на совѣщаніяхъ бываетъ?
спросила она.
- Учителя гимназій и мы, коректоры.
- Кто жъ изъ васъ больше хлопочетъ о передѣлкѣ правилъ правописанія?
- Всѣ мы одинаково хлопочемъ - и мы, и
учителя. Намъ трудно коректировать статьи, а учителямъ - учить дѣтей правописанію. ("Господи! да она меня совсѣмъ
уничтожитъ сегодня!" думаю я про себя.)
- Вы говорите, что начали съ разсмотренія
алфавита. Так?
- Да-сь, съ алфавита-съ. (Я ужъ началъ съ
прибавлять, готовясь сдаться на капитуляцію.)
- Хорошо... На совѣщаніи положимъ вы всѣ
единогласно согласились, что такія-то и такія буквы лишнія, и потому ихъ слѣдуетъ выкинуть. Ну и вы тоже говорите:
"выкинуть, выкинуть!" Приходите домой, садитесь за коректуру - и
выкидываете? А учителя приходятъ въ классъ, учатъ дѣтей
азбукѣ, и о выкинутыхъ буквахъ ни-гугу, какъ-будто ихъ и не было никогда?
- Нѣтъ-съ... Позвольте, у насъ объ этомъ
вопросѣ долго разсуждали. Сейчасъ я вамъ прочитаю рѣшеніе.
Бѣгу въ свою комнату, схватываю отчетъ нашего собранія о
третьемъ и четвертомъ совѣщаніяхъ. Тамъ написано:
"На третьемъ совѣщаніи
между прочимъ была подтверждена мысль, высказанная г. Стоюнинымъ на предыдущемъ
совѣщаніи: не вводіть этой новізны
въ педагогическую практіку до техъ поръ, пока окажется, что оне могутъ
утвердіться въ печаті."
Я прочиталъ Людмилочкѣ эти строки. Она
расхохоталась. Я одурелъ окончательно.
- Вотъ это мило! Учителя будутъ ждать когда ваши нововведенія примутся въ печати, а вы,
коректоры - когда эти нововведенія
будутъ введены учителями въ педагогическую практику? Это преинтересно. Знаете на кого вы похожи въ этомъ отношеніи? Сказать вамъ?
Только вы не обидитесь сравненіемъ?
Я дотого осовѣлъ, что рѣшительно
потерялъ всякую способность обижаться сравненіями. Ну, думаю себѣ - видно
приходится до дна испивать чашу. Оно такъ и вышло. "Нѣтъ, говорю, не
обижусь."
- Вы мнѣ как-то давали
"Иллюстрированный альманахъ", который был изданъ когда-то при "Современникѣ". Тамъ помѣщена
народная египетская сказка "Три хашшаша". Помните какъ одинъ хашшашъ
про себя разсказываетъ: проводилъ я, говоритъ, гостей (въ день свадьбы),
остаюсь одинъ съ женой; двери-то и забылъ запереть. Мнѣ запирать ихъ не
хочется, и ей тоже не хочется. Мы уговорились: пускай тотъ изъ насъ запретъ
дверь, кто первый заговоритъ. Вотъ мы и сѣли другъ противъ друга, ждемъ,
кто первый скажетъ хоть слово. Сидимъ часъ, другой; молчимъ. Пришли воры,
обобрали насъ кругомъ; молчимъ. Платье съ насъ сняли; мы и тутъ все молчимъ.
Утромъ является полиція, спрашиваетъ насъ: что это значитъ, что и двери у насъ
незаперты, и изъ комнатъ все повытаскано? Молчимъ. Полицмейстеръ разсердился и
велѣлъ палачу отрубить мнѣ голову. Палачъ подошолъ и только-что хотѣлъ рубить, жена и закричала:
"пощадите!" Я и говорю: "ага! попалась! изволь-ка теперь
запереть двери." - Вы тоже должно быть ждете
палача?..
8 іюня, полдень.
Недавно всталъ. Пришлось лечь часа въ четыре
утра. Вчера мои знакомые коректоры будто сговорились: пришолъ одинъ, за нимъ другой, за другимъ третій. Человѣкъ шесть посѣтителей и набралось (двое не-коректоры). Разумѣется только и разговору было, что о типографіи, да о
коректурѣ, да о правописаніи. Составилось такъ-сказать домашнее
орфографическое совѣщаніе, коректорское, безъ президента съ
колокольчикомъ; совѣщаніе происходило у насъ "тихо, шопотомъ,
негласно". Было уже далеко заполночь, какъ одинъ изъ коректоровъ Сѣрковъ,
солидная личность, уже посѣдѣлая въ бояхъ
съ типографскими ошибками - потребовалъ слова. Разговоры смолкли. Сѣрковъ
принялъ картинную позу, и изъ небритыхъ устъ его полились слѣдующаго
содержанія рѣчи:
"Милорды, мы съ вами переживаемъ тяжолую
эпоху. Орфографическая революція совершается предъ нами во-очію. Выборные
грамотные люди отъ всего петербургскаго міра составили изъ себя думу. Совѣщанія
думы происходятъ два раза въ мѣсяцъ, по суботамъ, вечерней порой. Платы
за входъ не полагается.
"И думаетъ дума думу... впрочемъ не безъ
шуму.
(Пауза. Ораторъ
сбирается съ духомъ.)
"Говорятъ, мы съ вами, милорды, тысячу лѣтъ
прожили. Допустимъ. Скоро признательные россіяне воздвигнуть въ Новгородѣ
памятникъ тысячелѣтію Россіи. Но, милорды, отвѣчайте
мнѣ, положа руку на сердце: что повергнемъ мы къ подножію оного
памятника? Что принесемъ мы нашей родимой Руси отъ лица всѣхъ грамотныхъ,
то-есть безграмотныхъ и полуграмотныхъ людей земли
русскія? Другими словами - что мы съ вами сдѣлали въ эту тысячу лѣтъ въ области письма? Ну-съ, что вы
на это скажете, а? А? Вы говорите - полтораста лѣтъ тому назадъ
гражданскій шрифтъ придумали для печати? юсы и зело выкинули?
(Слушатели молчатъ. Вопросъ посѣдѣлаго коректора видимо ихъ озадачилъ. Они
безсмыслено поглядываютъ другъ на друга. Иные дѣлаютъ
видъ, будто припоминаютъ что-то. Длинная пауза. Лица
слушателей вытягиваются и принимаютъ нехорошее выраженіе.)
"Не унывайте, милорды. Мы знаемъ чѣмъ
съ нашей стороны ознаменовать тысячелѣтній юбилей нашей родной Россіи.
"Мы соберемъ все
рукописныя и печатныя славянскія, славенскія, славяно-словено-россійскія, просто россійскія и наконецъ русскія
грамматики, соберемъ ихъ изо всѣхъ мѣстъ земли нашей великой и
обильной - отъ Перми до Тавриды, отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной
Колхиды, наймемъ ломовыхъ... за весьма сходную цѣну - и свалимъ всю эту
мудрость у подножія памятника. Мы ли дескать не
трудились!
"Потомъ въ видѣ сюрприза мы
поднесемъ мамашѣ въ день ея рожденія отдѣльныя
оттиски изъ "Учителя" объ орфографическихъ совѣщаніяхъ, - въ
хронологическомъ порядкѣ, начиная съ восьмого нумера нынѣшняго
года.
"Наконецъ при оглушительномъ барабанномъ
бое, трубныхъ звукахъ и трезвонѣ во всѣ новгородскіе колокола за
исключеніемъ вѣчевого, и при неистовыхъ крикахъ массы народной, которой
грамотка не далась - будутъ приведены подъ конвоемъ двадцати-девяти
вооружонныхъ русскихъ буквъ ошельмованныя буквы иже, ять, еръ, фита и ижица. Г.
Стоюнинъ прочтетъ имъ нравоученіе приличное торжеству,
и затѣмъ всѣ онѣ поочередно одна за другой, въ алфавитномъ
порядкѣ, будуъ взведены на эшафотъ и примутъ достойную смерть отъ руки
палача. Эшафотъ будетъ устроенъ изъ древнѣйшихъ словенскихъ грамматикъ,
обязанность палача будетъ исполнять г. Киневичъ.
"Послѣ этого... (Ораторъ задумчиво
почесываетъ лысый затылокъ и потомъ говоритъ скороговоркой:)
"Послѣ этого, милорды, мы съ вами
опять засядемъ за коректуру.
(Четвертая и послѣдняя
пауза.
Цицеронъ отпиваетъ нѣсколько глотковъ холоднаго
чаю.)
"Тысячелѣтній юбилей, милорды,
празднуется въ тысячу лѣтъ всего одинъ разъ. По всей вероятности въ
другой разъ праздновать его намъ съ вами не придется. (Да,
да! не придется! Нѣтъ, нѣтъ! не придется!)
Завѣщаемъ же нашимъ потомкамъ, чтобъ и они, на насъ глядя, имѣя въ
насъ высокій образецъ, тоже пожертвовали какими-нибудь пятью-шестью буквами, а
съ ними стало-быть пятью-шестью звуками. Для нихъ,
какъ теперь для насъ, это будетъ плевое дѣло.
"А результатъ получится
великій. Изученіе нашего алфавита еще болѣе теперешняго
упростится, грамотность еще сильнѣе усилится. Еще ярче засвѣтитъ
свѣтъ просвѣщенія.
"Наши потомки въ свою очередь
уговорятъсвоихъ потомковъ выкинуть еще нѣсколько
буквъ.
"Въ русскомъ алфавитѣ не останется
наконецъ ни одной буквы. Русская рѣчь будетъ
беззвучна, ибо въ ней не останется ни единаго звука.
"Для русскаго народа наступить тогда
царство благодати и славы. Для распространенія
грамотности не будетъ болѣе никакихъ препятствій. Обмѣнъ мыслей
будетъ происходить у русскаго люда посредствомъ хотя
гласныхъ, но тѣмъ неменѣе дикихъ звуковъ. О членораздѣльности
человѣческаго слова будутъ время отъ времени напоминать попугаи криками
"попка" и "дуракъ". Но и эти крики умрутъ вмѣстѣ съ говорящими попугаями.
"Мысль человѣческая достигнетъ
тогда полнѣйшаго
своего апогея: человѣкъ будетъ мыслить одинаково со слономъ и лягушкой.
"Эманципація приметъ колосальные размѣры.
Даже устрицы будутъ эманципированы.
"Имѣяй уши слышати да слышитъ, уста
ясти - да кушаетъ на доброе здоровье. Имѣяй что
прибавити да прибавитъ."
Сѣрковъ замолчалъ; молчали и мы. Насъ
поразила крайность его выводовъ. Мы не сразу поняли, что діалектика
посѣдѣлаго коректора отзывалась дичью. Но все же поняли. Ораторъ
построилъ свое красно-хитро-сплетенно слово на ложномъ началѣ: по его
словамъ весь прогрессъ нашей
орфографической дѣятельности заключается въ
выбрасываніи буквъ изъ алфавита. Но Сѣрковъ и не
подумалъ о томъ, что изъ алфавита выброшены лишнія, ненужныя буквы. Мы замѣтили
ему это, сказали, что необходимыхъ буквъ мы никогда изъ алфавита не выкидывали
и конечно не будемъ никогда выкидывать. Старичекъ растерялся, хотѣлъ
сказать что-то, но не находилъ словъ, плюнулъ и покраснѣлъ. Тутъ же онъ
поклялся не говорить впредь никакихъ спичей. Разстались мы съ нимъ однакожъ пріятельски...
13 іюня, ночь.
Съ нѣкоторыхъ поръ я замѣчаю за
собой, что въ головѣ у меня несовсѣмъ что-то ладно. Точно я помѣшался.
Можетъ и въ самомъ дѣлѣ я помѣшался?
И на чемъ же? Смѣшно сказать: на буквахъ, на буквахъ!
Нешутя. Напримѣръ на дняхъ встрѣчаюсь
я съ Коклюшкинымъ. Дѣльный господинъ. только усы у него самаго
неприличнаго цвѣта и вида. Не помню про что онъ мнѣ разсказывалъ,
про какую новость, которую онъ вычиталъ чуть ли не въ петербургскихъ вѣдомостяхъ;
кончилъ разсказывать и говоритъ: "надо принятъ это къ свѣдѣнію". - "Да, говорю, немѣшаетъ.
Кстати: скажите, какъ вы пишете "свѣдѣніе"
- черезъ два ятя, или чрезъ одинъ?" Удивительно кстати.
А вотъ вчера еще лучше. Былъ я у N., зашла рѣчь какъ-то о булкахъ. Я пустился расхваливать
булочную Тима, что на Невскомъ. "Да гдѣ это, гдѣ?"
спрашиваютъ меня. - "Да вотъ,
говорю, какъ-разъ напротивъ Надеждинской улицы: какъ выйдете изъ нея, сейчасъ
тутъ золотой крендель увидите и вывѣску нѣмецкую:
Тимъ. Тэ-га понѣмецки
пишется". Это "тэ-га" проклятое... Ну нельзя развѣ было ограничиться просто золотымъ
кренделемъ?
Даже когда кто заговариваетъ со мной, такъ и въ
его разговорѣ я стараюсь поймать орфографическую ошибку. Точно это
возможно сдѣлать! И разговарить со мной - это должно-быть сущее наказаніе для
всякаго. Мнѣ кажется, со мной скоро и говорить никто не будетъ. Если что
я и читаю подчасъ, такъ читаю для того больше, чтобы поймать грамматическую
ошибку. Найдешь ошибку, - ну и доволенъ, и дальше ужъ не читаешь.
Давеча послѣ обѣда я находился въ
томъ блаженномъ состояніи, которое извѣстно подъ
именемъ dolce nient. Лѣнь обуяла меня, дѣлать
ничего не хотелось, и я "погрузился" въ раздумье.
Я думалъ - о пяти непотребныхъ буквахъ...
Больше вѣдь ни о чѣмъ я думать
неспособенъ. Я засыпалъ. Непотребныя буквы рисовались передо мной въ какихъ-то
странныхъ образахъ...
Еръ принялъ на себя видъ стараго служаки, съ
безпорочной вытяжкой за восемьсотъ лѣтъ и съ косичкой на затылкѣ.
Онъ говорилъ сиплымъ басомъ, и когда приходилъ въ азартъ сильно заикался.
Фита - униженная и оскорбленная личность. Ханжа
перваго разряда. Говоритъ медленно. Весьма преклонныхъ лѣтъ женщина. Иже
- какая-то темная личность общаго рода, т. е. и мужескаго и женскаго;
гермафродитъ.
Ижица - перезрѣлая вдова. Лицо все въ
пятнахъ. Чахоточнаго сложенія. Наклонность къ аскетизму.
Ять - уродливое существо ростомъ съ Голіафа.
Сравнительно съ прочими четырьмя первонажами "стоитъ всѣхъ выше
головой". Личность буйнаго нрава и неуживчиваго характера. Подъ обоими
глазам фонари. Говоритъ съ жаромъ и плюется безпрестанно.
На пять разныхъ манеровъ эти пять образовъ
упрекали нынѣшнихъ грамотѣевъ въ черной неблагодарности. Каждый изъ
этихъ персонажей высчитывалъ передо мной свои заслуги. Я не стану приводить здѣсь
того, что всѣ они мнѣ говорили: онѣ говорили то, что мнѣ
давно уже было извѣстно изъ разныхъ филологическихъ наблюденій и изслѣдованій.
Я даже воснѣ зѣвалъ, ихъ слушая. Но онѣ говорили съ такимъ
жаромъ, съ такимъ остервенѣніемъ, что мнѣ сдѣлалось наконецъ
страшно. Я проснулся и повернулся на правый бокъ.
Вижу - какой-то подвалъ. Въ одномъ углу
навалена куча бумажнаго сору. Я сталъ перебирать бумажный хламъ. Все знакомое:
акты XVII и XVIII вѣковъ, на
которыхъ я вдоволь насмотрелся здѣсь въ археографической
комиссіи; рукописные сборники, изъ которыхъ я списывалъ когда-то въ
румянцовскомъ музеумѣ и въ публичной библіотекѣ; пергаментные листы
съ уставнымъ и полууставнымъ славянскимъ письмомъ...
Мнѣ пришла въ голову мысль: какъ бы
хорошо заняться подробной разборкой
этихъ рукописей и составить имъ описаніе вродѣ востоковскаго описанія
румянцовскаго музеума. Но какимъ-то непонятнымъ образомъ въ этой грудѣ
старья мнѣ попались подъ руку два лоскутка бумаги - новенькіе,
второй половины XIX столѣтія. Съ
виду точно письма.
Я сталъ читать ихъ и убѣдился, что это дѣйствительно письма. Одно было отъ фиты къ еру, въ
другомъ заключался отвѣтъ ера. Письма меня
заинтересовали. Я перечелъ ихъ въ другой разъ. Содержаніе
ихъ врѣзалось мнѣ въ память. Я запомнилъ оба письма отъ слова до
слова.
Письма отличаются той идиллической нѣжностью, какою проникнуты напримѣръ
стихотворенія Платона Кускова. Правда, въ этихъ письмахъ не говорится ни о
шаловливыхъ змѣйкахъ, ни о ручейкахъ и т. под. милыхъ сердцу предметахъ, но зато сколько въ нихъ
проглядываетъ задушевной привязанности, какъ трогательны расказы пишущихъ особъ
про свое горе-злосчастье. Сердце надрывается, читая письмо.
ОТЪ ФИТЫ
КЪ ЕРУ.
Охъ ты мой красавчикъ! Ужъ какъ же я
обрадовалась, когда получила отъ тебя цыдулочку - просто и расказать не умѣю.
Ты жалуешься, что времена пришли тяжкія? Да и для кого они теперь не тяжкія! Ну
да хоть и то хорошо, что здоровьицемъ-то тебя господь не изобидѣлъ. А мнѣ
такъ нездоровится, что незнаю долго ли проживу... Умирать сбираюсь. Спасибо
хоть ты-то старуху не забываешь... Вотъ ужъ два мѣсяца какъ съ постели не
встаю; больно плоха стала. Все это новые порядки проклятые. Какъ не вспомнишь
прежняго-то житья, особливо когда печати-то незнали. А
ныньче этихъ окаянныхъ грамотѣевъ столько расплодилось - какъ собакъ невѣшаныхъ.
Ужъ сведутъ они меня въ могилу. Чувствую я это... ох,
чувствую!
И умереть-то спокойно не дадутъ, озорники эдакіе. Ты чай слышалъ, десятаго-то марта какъ грамотѣи
наши въ первый разъ собрались и что они тамъ понадѣлали? Просто я тебѣ
скажу, такую содомъ-гомору сочиняли, какой я въ жизнь свою не слыхивала.
"Вонъ! вонъ!" закричали (это меня-то вонъ), и ногами затопали, и въ
колокольчикъ зазвонили. Я со сраму-то съ
эдакого скорѣе оттуда давай-богъ ноги, да къ
Виктору Ипатьичу - слыхалъ чай? - къ Аскоченскому. Прибѣжала, и что со
мной въ тотъ вечеръ было, ничего не помню, то-есть
вотъ ровнехонько ничего. На-утрѣ только и очнулась. Викторъ-то Ипатьичъ -
дай ты ему господи добраго здоровья! - ужъ чего-чего только онъ голубчикъ надо
мной не дѣлалъ: и елейцу-то давалъ понюхать, и
водицей-то кропилъ... ну къ утру мнѣ будто и полегче стало. Отъ сердца отлегло знаешь. Очнулась. Открываю глаза, вижу - Викторъ-то
Ипатьичъ голубчикъ сидитъ почтительнымъ манеромъ на кроваткѣ
у меня и "Домашнюю Бесѣду" въ ручкахъ держитъ. Какъ
увидалъ, что я въ чувствіе пришла, и начинаетъ меня успокоивать: "Плюни,
говоритъ, на все... Все это, говоритъ, невегласи дерзновенные. Да успокоится,
жено, сердце твое... Отрини, говоритъ, всякую печаль... возведи очи свои горѣ,
и гряди ко мнѣ на квартиру." Много, очень
много онъ мнѣ тутъ наговорилъ, и все хорошо таково. Вотъ я къ нему и
перебралась.
Да, такъ вотъ такъ, Еръ Сидорычъ. Вотъ какія дѣла-то у насъ дѣлаются. Про теперешнія мои
обстоятельства я тебѣ одно только скажу, что не житье мнѣ здѣсь,
а просто масляница. Такъ всѣ меня любятъ, точно я къ роднымъ попала.
Слава-богу, теперь какъ-будто поправляюсь помаленьку. Можетъ и совсѣмъ
поправлюсь, незнаю. Умирать-то больно неохота, вотъ
что я тебѣ скажу, золотой ты мой.
Ну прощай же, Еръ
Сидорычъ. Заходи когда: всегда дома застанешь, теперь я носу никогда не
показываю.
Извѣстная тебѣ Ɵита.
P. S. И забыла совсѣмъ. Вообрази какая встрѣча: съ Ижицей здѣсь встрѣтилась.
Вотъ ужъ чего не ожидала, такъ ужъ не ожидала! Я думала, что ее и въ живыхъ давно
нѣту. Обѣ мы такъ
и ахнули, какъ увидались. Минутъ пять слова не могли выговорить: все-то
любовались другъ на дружку. Мы вѣдь, знаешь, съ ней старинные
друзья-пріятели: вмѣстѣ и на Русь
пріехали, и рядышкомъ съ ней завсегда сидѣли - въ самомъ концѣ азбуки.
Вотъ и она тоже на мірянъ жалуется. "Просто,
говоритъ, житья отъ нихъ нѣтъ: поѣдомъ ѣдятъ окаянные! Знала, бы, говоритъ, не ѣздила
бы сюда. Что я, говоритъ, здѣсь нашла? Горе одно только!" Поклонъ
тебѣ посылаетъ.
ОТВѣТЪ.
Письмо ваше отъ 10 мая, дражайшая
моя Ɵита Карповна, имѣлъ счастіе получить. Читая оное, я проливалъ
непритворныя слезы горести. Долгомъ для себя поставляю отвѣтствовать
вамъ въ наивозможной поспѣшности.
Вы изволите между прочимъ жаловаться на
оскорбленіе, нанесенное вамъ десятаго марта со стороны
петербургскихъ грамотѣевъ, Признаться сказать, вѣдь и я тоже былъ
на этомъ совѣщаніи. И меня, разбойники, въ покоѣ не оставили. Съ
горя и я было прихворнулъ сначала, но потомъ кой-какъ домашними средствами отвѣртелся. Авось еще поживемъ на свѣтѣ.
А насчетъ оскорбленія, вамъ учиненнаго, мой совѣтъ - не давать этимъ
разбойникамъ потачки. Знаете что: какъ немножко-то соберетесь съ силами,
пооправитесь, такъ сходили бы въ редакцію "Петербургскаго Вѣстника" - знаете на Средней Мѣщанской...
Да ужъ тамъ найдете: первая встрѣчная баба вамъ укажетъ. Придете и
спросите Льва Камбека. Не забудьте только: Льва Камбека. То-есть,
я вамъ доложу, распредобрѣйшей души человѣкъ, что вашъ Викторъ
Ипатьичъ. Онъ, этотъ Левъ Камбекъ-то, еще въ прошломъ 1861 году, въ самом началѣ,
опубликовалъ въ газетахъ, что дескать "изъявляю
готовность вчинять на свой коштъ иски за всѣхъ обиженныхъ женщинъ."
Оно бы какъ-разъ было кстати. Дѣло-то
подходящее. И как это - удивительное дѣло! -
Левъ Камбекъ-то сплоховалъ? Хоть бы за безчестье-то вамъ заплатили.
Засимъ, пожелавъ вамъ добраго здоровья и во всѣхъ
дѣлахъ вашихъ счастливыхъ успѣховъ,
остаюсь
душевно-преданный вамъ Еръ.
P. S.
На-дняхъ заходилъ ко мнѣ Ять. Плачетъ бѣдный:
и его тоже увольняютъ въ чистую. И онъ же еще меня утѣшать
вздумалъ: "Я васъ, дядинька, говоритъ, не оставлю; по гробъ съ вами
буду..." Эдакой чудакъ!
К. СУ - ВЪ.