ПОДПИСКА НА 1863 ГОДЪ

______

Съ будущимъ годомъ начнется третiй годъ изданiя нашего журнала. Направленiе наше остается тоже самое. Мы знаемъ, что нѣкоторые изъ недоброжелателей нашихъ стараются затемнить нашу мысль въ глазахъ публики, стараются не понять ее. Недоброжелателей у насъ много, да и не могло быть иначе. Мы нажили ихъ сразу, вдругъ. Мы выступили на дорогу слишкомъ удачно, чтобъ не возбудить иныхъ враждебныхъ толковъ. Это очень понятно. Мы конечно на это не жалуемся: иной журналъ, иная книга иногда по нѣскольку лѣтъ нетолько не возбуждаютъ никакихъ толковъ, но даже не обращаютъ на себя никакого вниманiя ни въ литературѣ, ни въ публикѣ. Съ нами случилось иначе и мы этимъ даже довольны. Покрайней-мѣрѣ мы возбудили толки, споры. Это вѣдь болѣе лестно, чѣмъ встрѣтить всеобщее невниманiе.

Конечно мы оставляемъ въ сторонѣ пустые и ничтожные толки рутинныхъ крикуновъ, непонимающихъ дѣла и неспособныхъ понять его. Они съ чужого голоса бросаются на добычу; ихъ натравливаютъ тѣ, у которыхъ они въ услуженiи и которые за нихъ думаютъ. Это — рутина. Въ рутинѣ никогда не было ни одной своей мысли. Съ ними и толковать не стоитъ. Но въ нашей литературѣ есть теоретики и есть доктринеры, и они постоянно нападали на насъ. Эти дѣйствуютъ сознательно. И они понимаютъ насъ, и мы ихъ понимаемъ. Съ ними мы спорили и будемъ спорить. Но объяснимся почему они на насъ нападали.

Съ перваго появленiя нашего журнала теоретики почувствовали, что мы съ ними во многомъ разнимся. Что хотя мы и согласны съ ними въ томъ, въ чемъ всякiй въ настоящее время долженъ быть убѣжденъ окончательно (мы разумѣемъ прогресъ), но въ развитiи, въ идеалахъ и въ точкахъ отправленiя и опоры общей мысли мы съ ними не могли согласиться. Они, администраторы и кабинетные изучатели западныхъ воззрѣнiй, тотчасъ же поняли про себя то что мы говорили о почвѣ и съ яростью напали на насъ, обвиняя насъ въ фразерствѣ, говоря что почва — пустое слово, котораго мы сами не понимаемъ и которое мы изобрѣли для эфекта. А между тѣмъ они насъ совершенно понимали и объ этомъ свидѣтельствовала самая ярость ихъ нападенiй. На пустое слово, на рутинную гонку за эфектомъ не нападаютъ съ такимъ ожесточенiемъ. Повторяемъ: было много изданiй и съ претензiей на новую мысль и съ погоней за эфектомъ, которыя по нѣскольку лѣтъ издавались, но не удостоивались даже малѣйшаго вниманiя теоретиковъ. А на насъ они обрушились со всею яростью.

Они очень хорошо знали, что призывы къ почвѣ, къ соединенiю съ народнымъ началомъ не пустые звуки, не пустыя слова, изобрѣтенныя спекуляцiей для эфекта. Эти слова были для нихъ напоминаньемъ и упрекомъ, что сами они строятъ не на землѣ, а на воздухѣ. Мы съ жаромъ возставали на теоретиковъ, непризнающихъ нетолько того, что въ народности почти все заключается, но даже и самой народности. Они хотятъ единственно началъ общечеловѣческихъ и вѣрятъ, что народности въ дальнѣйшемъ развитiи стираются какъ старыя монеты, что все сливается въ одну форму, въ одинъ общiй типъ, который впрочемъ они сами никогда не въ силахъ опредѣлить. Это — западничество въ самомъ крайнемъ своемъ развитiи и безъ малѣйшихъ уступокъ. Въ своей ярости они преслѣдовали нетолько грязныя и уродливыя стороны нацiональностей, стороны и безъ того необходимо долженствующiя современемъ уступить правильному развитiю, но даже выставляли въ уродливомъ видѣ и такiя особенности народа нашего, которыя именно составляютъ залоги его будущаго самостоятельнаго развитiя; которыя составляютъ его надежду и самостоятельную, вѣковѣчную силу. Въ своемъ отвращенiи отъ грязи и уродства они, за грязью и уродствомъ, многое проглядѣли и многаго не замѣтили. Конечно, желая искренно добра, они были слишкомъ строги. Они съ любовью самоосужденiя и обличенiя искали одного только «темнаго царства» и не видали свѣтлыхъ и свѣжихъ сторонъ. Нехотя они иногда почти совпадали съ клеветниками народа нашего, съ бѣлоручками, смотрѣвшими на него свысока; они, сами того незная, осуждали нашъ народъ на безсилiе и не вѣрили въ его самостоятельность. Мы разумѣется отличали ихъ отъ тѣхъ гадливыхъ бѣлоручекъ, о которыхъ сейчасъ упомянули. Мы понимали и умѣли цѣнить и любовь, и великодушныя чувства этихъ искреннихъ друзей народа, мы уважали и будемъ уважать ихъ искреннюю и честную дѣятельность, несмотря на то, что мы не во всемъ согласны съ ними. Но эти чувства не заставятъ насъ скрывать и нашихъ убѣжденiй. Молчанiе было бы пристрастiемъ; ктому же мы не молчали и прежде. Теоретики нетолько не понимали народа, углубясь въ свою книжную мудрость, но даже презирали его, разумѣется безъ худого намѣренiя и такъ-сказать нечаянно. Мы положительно увѣрены, чо самые умные изъ нихъ думаютъ, что при случаѣ стоитъ только десять минутъ поговорить съ народомъ и онъ все пойметъ; тогда какъ народъ можетъ-быть и слушать–то ихъ не станетъ, объ чемъ бы они ни говорили ему. Въ правдивость, въ искренность нашего сочувствiя не вѣритъ народъ до сихъ поръ и даже удивляется зачѣмъ мы не за себя стоимъ, а за его интересы, и какая намъ до него надобность. Вѣдь мы до сихъ поръ для него птичьимъ языкомъ говоримъ. Но теоретики на это упорно не хотятъ смотрѣть, и кто знаетъ, можетъ-быть нетолько разсужденiя, но даже самые факты не могли бы ихъ убѣдить въ томъ, что они одни, на воздухѣ, въ совершенномъ одиночествѣ и безъ всякой опоры на почву; что все это не то, совершенно не то.

Что касается до нашихъ доктринеровъ, то они конечно не отвергаютъ нородности, но зато смотрятъ на нее свысока. Въ томъ–то и дѣло, что весь споръ состоитъ въ томъ какъ нужно понимать народъ и народность. Они понимаютъ еще слишкомъ по старому; они вѣрятъ въ разные общественные слои и осадки. Доктринеры хотятъ учить народъ, согласны писать для него народныя книжки (до сихъ поръ впрочемъ не умѣли написать ни одной) и не понимаютъ главнѣйшей аксiомы, что только тогда народъ станетъ читать ихъ книжки, когда они сами станутъ народомъ, отъ всего сердца и разума, а не по маскарадному, т. е. когда народные интересы станутъ совершенно нашими, а наши интересы его интересами. Но подобное возвращенiе на почву для нихъ и немыслимо. Недаромъ же они такъ много говорятъ о своихъ наукахъ, професорствахъ, достоинствахъ и чуть ли не объ чинахъ своихъ. Самые милостивые изъ нихъ соглашаются развѣ только на то, чтобъ возвысить народъ до себя, обучивъ его всѣмъ наукамъ и тѣмъ образовавъ его. Они не понимаютъ нашего выраженiя: «соединенiе съ народнымъ началомъ» и нападаютъ на насъ за него, какъ–будто это какая–то таинственная формула, подъ которой заключается какой–то таинственный смыслъ. «Да и что новаго въ народности?» говорятъ намъ они. «Это тысячу разъ говорилось и прежде, говорилось даже въ недавнiя давнопрошедшiя времена. Въ чемъ тутъ новая мысль, въ чемъ особенность?»

Повторяемъ: все дѣло въ пониманiи слова «народность». Въ нашихъ словахъ о соединенiи не было никакого таинственнаго смысла. Надо было понимать буквально, именно буквально, и мы до сихъ поръ убѣждены, что мы ясно выразились. Мы прямо говорили и теперь говоримъ, что нравственно надо соединиться съ народомъ вполнѣ и какъ можно крѣпче; что надо совершенно слиться съ нимъ и нравственно стать съ нимъ какъ одна единица. Вотъ что мы говорили и до сихъ поръ говоримъ. Такого полнаго соединенiя конечно теоретики и доктринеры не могли понимать. Не могли понимать и тѣ, которые уже полтораста лѣтъ поневолѣ привыкли себя считать за особое общество. Мы согласны, что совершенно понять это довольно трудно. Изъ книгъ иногда труднѣе понять то, что понимается часто само собой на фактахъ и въ дѣйствительной жизни. Но впрочемъ нечего пускаться въ слишкомъ подробныя объясненiя. За нашу идею мы не боимся. Никогда и быть того не могло, чтобъ справедливая мысль не была наконецъ понята. За насъ жизнь и дѣйствительность. И Боже! какiя намъ иногда дѣлали возраженiя: боялись за науку, за цивилизацiю!.. «Куда дѣнется наука? кричатъ они: — и неужели намъ всѣмъ воротиться назадъ, надѣть зипуны и куда-нибудь приписаться?» На это мы отвѣчаемъ и теперь, что за науку опасаться нечего. Она — вѣчная и высшая сила, всѣмъ присущая и всѣмъ необходимая. Она — воздухъ, которымъ мы дышимъ. Она никогда не исчезнетъ и вездѣ найдетъ себѣ мѣсто. Чтоже касается до зипуновъ, то можетъ-быть ихъ и не будетъ, когда мы настоящимъ образомъ поймемъ что такое народъ и народность. Можетъ-быть оттого–то именно, что мы искренно, а не въ шутку воротимся къ народу, и начнутъ исчезать у него зипуны. Разумѣется это замѣчанiе мы дѣлаемъ для робкихъ и бѣлоручекъ, имъ въ утѣшенiе. Мы же уважаемъ зипунъ. Это честная одёжа и гнушаться ею нечего.

Мы признаемся: намъ труднѣе издавать журналъ, чѣмъ кому-нибудь. Мы вносимъ новую мысль о полнѣйшей народной нравственной самостоятельности, мы отстаиваемъ Русь, нашъ корень, наши начала. Мы должны говорить патетически, увѣрять и доказывать. Мы должны выказать идеалъ нашъ и выказать въ полной ясности. Обличителямъ легче нашего. Имъ стоитъ только обличать, нападать и свистать, чтобъ быть всѣми понятыми, часто недавая отчета во имя чего они обличаютъ, нападаютъ и свищутъ. Боже насъ сохрани, чтобъ мы теперь свысока говорили объ обличителяхъ. Честное, великодушное, смѣлое обличенiе мы всегда уважаемъ, а если обличенiе основано на глубокой, живой идеѣ, то конечно оно нелегко достается. Мы сами обличители; ссылаемся на журналъ нашъ за все это время. Мы хотимъ только сказать, что обличителю легче найти сочувствiе. Даже разномыслящiе и несовсѣмъ согласные съ обличителемъ готовы примкнуть къ нему ради обличенiя. Разумѣется мы вмѣстѣ съ нашими обличителями, и дѣльными и дешовыми, отвергаемъ и гнилость иныхъ наносныхъ осадковъ, и исконной грязи. Мы рвемся къ обновленiю ужь конечно не меньше ихъ. Но мы не хотимъ вмѣстѣ съ грязью и выбросить золота; а жизнь и опытъ убѣдили насъ, что оно есть въ землѣ нашей, свое, самородное, что залегаетъ оно въ естественныхъ, родовыхъ основанiяхъ русскаго характера и обычая, что спасенье въ почвѣ и народѣ. Этотъ народъ недаромъ отстоялъ свою самостоятельность. Надъ нимъ глумятся иные дешовые критики; говорятъ, что онъ ничего не сдѣлалъ, ни къ чему не пришолъ. Вольно–жъ не видать. Это–то мы и хотимъ указать что онъ сдѣлалъ. Это укажутъ и послѣдствiя, разовьетъ и наука; мы вѣримъ въ это. Ужь одно то, что онъ отстоялъ себя втеченiе многихъ вѣковъ, что на его мѣстѣ другой народъ, послѣ такихъ испытанiй, которыя тысячуразъ посылало ему провидѣнiе, можетъ-быть давно сталъ бы чѣмъ-нибудь вродѣ какихъ-нибудь чукчей. Пусть на немъ много грязи. Но въ его взглядахъ на жизнь, въ иныхъ его родовыхъ обычаяхъ, въ иныхъ уже сложившихся основанiяхъ общества и общины есть столько смысла, столько надежды въ будущемъ, что западные идеалы не могутъ къ намъ подойти беззавѣтно. Не подойдутъ и потому, что не нашимъ племенемъ, не нашей исторiей они выжиты, что другiя обстоятельства были при созданьи ихъ и что право народности есть сильнѣе всѣхъ правъ, которыя могутъ быть у народовъ и общества. Это аксiома слишкомъ извѣстная. Неужели повторять ее? Неужели повторять и то, что считающiе народъ несостоятельнымъ, готовые только обличать его за его грязь и уродство, считающiе его неспособнымъ къ самостоятельности, уже тѣмъ самымъ просебя презираютъ его? Въ сущности одинъ только нашъ журналъ признаетъ вполнѣ народную самостоятельность нашу, даже и въ томъ видѣ, въ которомъ она теперь находится. Мы идемъ прямо отъ нея, отъ этой народности, какъ отъ самостоятельной точки опоры, прямо, какая она ни есть теперь — невзрачная, дикая, двѣсти лѣтъ прожившая въ угрюмомъ одиночествѣ. Но мы вѣримъ, что въ ней–то и заключаются всѣ способы ея развитiя. Мы не ходили въ древнюю Москву за идеалами; мы не говорили, что все надо переломить сперва понѣмецки и только тогда считать нашу народность за способный матерьялъ для будущаго вѣковѣчнаго зданiя. Мы прямо шли отъ того, чт есть, и только желаемъ этому чт есть наибольшей свободы развитiя. При свободѣ развитiя мы вѣримъ въ русскую будущность; мы вѣримъ въ самостоятельную возможность ея.

И кто знаетъ, пожалуй насъ назовутъ обскурантами, непонимая, что мы можетъ-быть несравненно дальше и глубже идемъ, чѣмъ они, обличители наши, доказывая, что въ иныхъ естественныхъ началахъ характера и обычаевъ земли русской несравненно болѣе здравыхъ и жизненныхъ залоговъ къ прогресу и обновленiю, чѣмъ въ мечтанiяхъ самыхъ горячихъ обновителей запада, уже осудившихъ свою цивилизацiю и ищущихъ изъ нея исхода. Возьмемъ хоть одинъ изъ многихъ примѣровъ. Тамъ, на западѣ, за крайнiй и самый недостижимый идеалъ благополучiя считается то, чт у насъ уже давно есть на дѣлѣ, въ дѣйствительности, но только въ естественномъ, а не въ развитомъ, не въ правильно организованномъ состоянiи. У насъ существуетъ напримѣръ такъ, что кромѣ ограниченнаго числа мѣщанъ и бѣдныхъ чиновниковъ никто не долженъ бы родиться бѣднымъ. Всякая душа, чуть выйдетъ изъ чрева матери, уже приписана къ землѣ, уже ей отрѣзанъ клочекъ земли въ общемъ владѣнiи и съ голоду она умереть не должна бы. Если же у насъ, несмотря на то, столько бѣдныхъ, такъ вѣдь это единственно потому, что эти народныя начала до сихъ поръ оставались въ естественномъ, въ неразвитомъ состоянiи, даже не удостоивались вниманiя передовыхъ людей нашихъ. Но съ 19 февраля уже началась новая жизнь. Мы жадно встрѣчаемъ ее.

Мы долго сидѣли въ бездѣйствiи, какъ-будто заколдованные страшной силой. А между тѣмъ въ нашемъ обществѣ начала сильно проявляться жажда жить. Черезъ это–то самое желанiе жить общество и дойдетъ до настоящаго пути, до сознанiя, что безъ соединенiя съ народомъ оно одно ничего не сдѣлаетъ. Но только чтобъ безъ скачковъ и безъ опасныхъ salto-mortale совершился этотъ выходъ на настоящую дорогу. Мы первые желаемъ этого. Оттого–то мы и желаемъ благовременнаго соединенiя съ народомъ. Но во всякомъ случаѣ, лучше прогресъ и жизнь, чѣмъ застой и тупой безпробудный сонъ, отъ котораго все коченѣетъ и все парализуется. Въ нашемъ обществѣ уже есть энтузiазмъ, есть святая, драгоцѣнная сила, которая жаждетъ примѣненiя и исхода. И потому дай-богъ чтобъ этой силѣ былъ данъ какой-нибудь законный, нормальный исходъ. Разумѣется свобода, данная этому выходу, хотя бы въ свободномъ словѣ, сама себя регуляризировала бы, сама себя судила бы и законно, нормально направила. Мы искренно ждемъ и желаемъ того.

Намъ кажется, что съ нынѣшняго года наша прогресивная жизнь, нашъ прогресизмъ (если можно такъ выразиться) долженъ принять другiя формы и даже въ иныхъ случаяхъ и другiя начала. Необходимость народнаго элемента въ жизни становится очевидной и ощутительной. Иначе не будетъ основанiй, не будетъ поддержки ни для чего, ни для какихъ благихъ начинанiй. Это слишкомъ очевидно и на дѣлѣ въ этомъ согласны и прогресисты и консерваторы.

Мы уважаемъ всякое благородное начинанiе; въ наше время, когда все запуталось и когда повсемѣстно возникаетъ споръ объ основанiяхъ и принципахъ, мы стараемся смотрѣть какъ можно шире и безпристрастнѣе, невпадая въ безличность, потомучто имѣемъ свои собственныя убѣжденiя, за которыя горячо стоимъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ и всѣмъ сердцемъ сочувствуемъ всему, что искренно и честно.

Но мы ненавидимъ пустыхъ, безмозглыхъ крикуновъ, позорящихъ все, до чего они ни доронуться, марающихъ иную чистую, честную идею уже однимъ тѣмъ, что они въ ней участвуютъ; свистуновъ, свистящихъ изъ хлѣба и только для того, чтобъ свистать; выѣзжающихъ верхомъ на чужой, украденой фразѣ какъ верхомъ на палочкѣ и подхлестывающихъ себя маленькимъ кнутикомъ рутиннаго либерализма. Убѣжденiя этихъ господъ имъ ничего не стоятъ. Не страданiемъ достаются имъ убѣжденiя. Они ихъ точасъ же и продадутъ за что купили. Они всегда со стороны тѣхъ, кто сильнѣе. Тутъ одни слова, слова и слова, а намъ довольно словъ; пора ужь и синицу въ руки.

Мы не боимся авторитетовъ и презираемъ лакейство въ литературѣ; а этого лакейства у насъ еще много, особенно въ послѣднее время, когда все въ литературѣ поднялось и замутилось. Скажемъ еще одно слово: мы надѣемся, что публика въ эти два года убѣдилась въ безпристрастiи нашего журнала. Мы особенно этимъ гордимся. Мы хвалимъ хорошее и во враждебныхъ намъ изданiяхъ и никогда изъ кумовства не похвалили худого у друзей нашихъ. Увы! неужели такую простую вещь приходится въ наше время ставить себѣ въ заслугу?..

Мы стоимъ за литературу, мы стоимъ и за искуство. Мы вѣримъ въ ихъ самостоятельную и необходимую силу. Только самый крайнiй теоретизмъ и съ другой стороны самая пошлая бездарность могутъ отрицать эту силу. Но бездарность, рутина отрицаютъ съ чужого голоса. Имъ съ руки невѣжество. Не за искуство для искуства мы стоимъ. Въ этомъ отношенiи мы достаточно высказались. Да и белетристическiя произведенiя, помѣщенныя нами, достаточно это доказываютъ.

Мы не станемъ говорить здѣсь о тѣхъ улучшенiяхъ, какiя намѣрены сдѣлать въ будущемъ году. Читатели ихъ сами замѣтятъ.