У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ.

______

Однажды въ нашемъ журналѣ было сказано, что мы, русскіе, преимущественно предъ всѣми другими извѣстными міру народами, обладаемъ однимъ замѣчательнымъ свойствомъ, именно способностью къ искреннему признанію своихъ недостатковъ и гласному, чистосердечному самоосужденію. Способность прекрасная, могущая быть источникомъ великаго добра! Но бываютъ у насъ такія явленія, которыя не знаешь, выводить ли изъ этого національнаго свойства, или отнести къ чему-нибудь другому? — только другого-то не пріищешь скоро... Такъ изъ всѣхъ существующихъ въ настоящее время въ Петербургѣ и Москвѣ повременныхъ изданій осталось уже очень, очень немного такихъ, которыя не успѣли до сихъ поръ бросить общій, но глубокій взглядъ на всѣ существующія въ сказанныхъ столицахъ повременныя изданія (т. е. на самихъ себя), поговорить о преобладающемъ въ нихъ направленіи и поплакать благочестивыми слезами объ этомъ направленіи, ясно будто бы указывающемъ на упадокъ ихъ нравовъ, на ожесточеніе сердецъ ихъ, на исчезновеніе между ними мира и взаимнаго согласія... «Возгорѣлись брани, говорятъ они, поселился внутренній раздоръ, усобица; братъ возсталъ на брата...» И чуть не прибавляютъ вслѣдъ затѣмъ, что «сіе есть начало скорбей».

Внимая этому плачу, мы давно облеклись бы во вретище и посыпали бы пепломъ главу нашу, если бы дѣйствительно почувствовали вблизи себя начало скорбей, услышали бы шипѣніе злобы, узрѣли бы брата, возставшаго на брата... Правда, мы не разъ слышали напримѣръ прю между двумя журналами, начинавшуюся обыкновенно разномысліемъ о какомъ-нибудь общественномъ предметѣ, и переходившую потомъ въ жаркую схватку, въ которой изъ-за мнѣній выдвигались уже и лица, взаимно надѣлявшія другъ друга довольно чувствительными нравственными тузанами; мы слышали мрачный крикъ «Домашней Бесѣды» на иновѣрца, именуемаго «Сыномъ Отечества»; видѣли, и теперь видимъ, два стоящіе другъ противъ друга лагеря — лагерь смѣющихся и лагерь нахмуренныхъ; видѣли, и теперь иногда видимъ, наступательное движеніе неукротимыхъ отрицателей и силы, готовыя противостать этому движенію и отразить нападеніе. Все это мы слышали и видѣли, но принимали одно за случайныя, одиночныя, исключительныя явленія, другое за неизбѣжное въ человѣчествѣ разнообразіе способовъ дѣйствія, третье за столь же неизбѣжную въ человѣчествѣ борьбу мнѣній и взглядовъ; четвертое наконецъ за дѣйствительное разоблаченіе нечистыхъ побужденій, прорывающихся иногда въ литературѣ, независимо отъ личныхъ отношеній литераторовъ... Подозрѣвать же повсюдный внутренній раздоръ и смуту, сквозь видимый смѣхъ и видимыя слезы подсматривать притаившуюся вражду и злобу — мы никакъ не могли найти достаточнаго повода, а потому не облекались во вретище, не посыпали пепломъ главы, и теперь недоумѣваемъ и спрашиваемъ себя: откуда этотъ плачъ, откуда мысль о всеобщей взаимной враждѣ и усобицѣ? И кто первый возопилъ? Гдѣ этотъ первый Iеремія? Не зная человѣка сего, мы думаемъ однако, что онъ долженъ быть изъ числа людей черезчуръ робкихъ, изъ числа тѣхъ людей, которые черезчуръ боятся или нарушенія приличій, или нарушенія ихъ собственнаго спокойствія. Къ числу первыхъ, т. е. черезчуръ боящихся нарушенія приличій, должны, если не ошибаемся, принадлежать «добрые пріятели» составителя Современной хроники Россіи въ «Отечественныхъ Запискахъ». Они, эти добрые пріятели, такъ запугали составителя, что вынудили его принесть публичное покаяніе въ слѣдующихъ, печатно сказанныхъ имъ словахъ:

«...въ должность мирового посредника изъявилъ желаніе вступить «Свѣточъ», но, говорятъ, пока неудачно. Гораздо болѣе способности къ этому званію имѣетъ «Время», но журналъ этотъ занялъ уже другую, не менѣе почетную должность — должность присяжнаго судьи, безпристрастно изрекающаго приговоры. И то хорошо. «Русскій Вѣстникъ» будетъ стало-быть ловить мазуриковъ, а «Время» судить ихъ. Значитъ въ литературныхъ судахъ воцарится наконецъ правда...»

Добрые пріятели увѣрили составителя Хроники, что тутъ есть слова, «которыя могутъ оскорбить нѣкоторыхъ уважаемыхъ людей», и что по этимъ словамъ онъ «можетъ быть обвиненъ въ зломъ умыслѣ, въ личномъ оскорбленіи, расчитанно нанесенномъ какимъ-то личнымъ врагамъ и противникамъ».

Ну, если въ этихъ словахъ непремѣнно подозрѣвать личную вражду и видѣть злой умыселъ, то конечно немудрено не только всю нашу журналистику принять за непроходимую усобицу и смуту, но пожалуй и вообразить въ самомъ дѣлѣ близость свѣтапреставленія! Мы не думаемъ и не хотимъ причислять себя къ разряду уважаемыхъ людей, о которыхъ тутъ говорится; поэтому опасенія составителя и его добрыхъ пріятелей могли бы и не относить къ себѣ; но такъ какъ во фразѣ, возбудившей эти опасенія, говорится и о журналѣ «Время», то мы все-таки объяснимся за себя. Мы замѣтили эту фразу и, понявъ ее точно такъ, какъ объяснилъ впослѣдствіи самъ составитель, приняли ее за легкую шутку, за острое словцо, отъ котораго можно отшутиться, но можно пожалуй и не отшучиваться, а просто встрѣтить и проводить его минутной улыбкой. Обижаться... да чѣмъ же обижаться? да стоитъ ли это того, чтобъ обижаться?.. Какъ приняли эту шутку уважаемые люди — не знаемъ; но полагаемъ, что если они приняли ее за личное оскорбленіе и злой умыселъ, то послѣ этого можно было бы и не слишкомъ уважать ихъ, по крайней мѣрѣ ихъ личный характеръ, независимо отъ ихъ другихъ, можетъ-быть несомнѣнно достойныхъ уваженія качествъ.

Мы замѣтили шуточную фразу, о которой идетъ рѣчь, тотчасъ какъ только попалась намъ въ руки майская книга «Отечественныхъ Записокъ», потомучто съ нѣкотораго времени разрѣзываемъ Современную хронику съ надеждою найти тамъ одну, двѣ, а можетъ-быть и нѣсколько страницъ, въ которыхъ скажется живое и сильное слово, и эта надежда насъ иногда не обманываетъ, особенно если тамъ рѣчь зайдетъ о предметѣ, о которомъ должно–быть долго накипало и много накипѣло на сердцѣ у составителя. Пусть эти немногія страницы тонутъ во множествѣ другихъ страницъ, составляющихъ настоящую, въ собственномъ смыслѣ хронику, со всею свойственною хроникамъ сухостью; но за эти немногія живыя страницы мы готовы мириться съ двумя печатными листами голыхъ выписокъ и сухого перечня распоряженій и происшествій. Мы надѣемся всякій разъ найти живое слово въ хроникѣ не потому конечно, чтобы лично знали составителя (мы его совсѣмъ не знаемъ), а потому только, что намъ стало знакомо его честное слово. За то, не зная его и не имѣя къ нему никакихъ личныхъ отношеній, мы готовы принять незлобно сказанную имъ на нашъ счетъ, хотя бы даже и рѣзкую шутку; а о личной враждѣ и личныхъ оскорбленіяхъ здѣсь очевидно не можетъ быть ни слова, ни помышленія. Самъ составитель, въ своей покаянной замѣткѣ, говоритъ, что онъ «такъ мало сталкивался съ литературными кружками, что не имѣлъ возможности изучить ихъ на столько, чтобъ воспылать къ нимъ враждою». Зачѣмъ же онъ вѣритъ тому, что кто-нибудь можетъ заподозрить его въ зломъ умыслѣ, враждѣ и расчитанномъ личномъ оскорбленіи? Неужели кто-нибудь въ самомъ дѣлѣ можетъ подумать, что онъ дошолъ до вражды и даже ненависти за то напримѣръ, что въ какихъ-то игривыхъ и смѣхотворныхъ стишкахъ упомянуто о какой-то его бывшей фуражкѣ? Воля ваша, если (какъ и слѣдуетъ) не принимать въ расчетъ, что кромѣ литературныхъ, могутъ существовать еще между людьми частныя, домашнія отношенія, съ фуражками, перчатками и другими предметами частной собственности; если судить только по тому, что является въ печати, то нѣтъ возможности, въ присутствіи здраваго смысла, допустить уродливое предположеніе объ этой враждѣ и ненависти составителя; а человѣку совсѣмъ постороннему и понять тутъ что-нибудь невозможно... Нельзя стало быть не вспомнить при этомъ, что возникаютъ иногда опасенія вслѣдствіе особеннаго предрасположенія къ ложному, призрачному страху, похожему на тотъ страхъ, который порождаетъ звѣзда съ хвостомъ или явленіе на небѣ огненныхъ столбовъ, предвѣщающихъ войну и неразлучный съ нею рекрутскій наборъ... Кто же напустилъ этотъ страхъ? Какая зловѣщая комета успѣла подѣйствовать на пугливое воображеніе нашей журналистики до такой степени, что она принялась бичевать самое себя за упадокъ нравовъ, за надостатокъ братолюбія, сердечнаго согласія и всякихъ мирныхъ добродѣтелей? Не рѣшая этого темнаго вопроса, взглянемъ на себя еще съ другой стороны.

Есть въ насъ еще одно свойство, которое слѣдуетъ объяснять тѣмъ, что мы... не то-чтобы не созрѣли, а какъ-будто не выработались. Приступая къ какому-нибудь дѣлу, мы тотчасъ увлечемся и накинемся изо всѣхъ силъ; но вслѣдъ затѣмъ заробѣемъ, сконфузимся, начнемъ стыдиться самихъ себя и засмѣемся надъ собственнымъ увлеченіемъ. Что это дескать мы расходились? что объ насъ скажутъ? не покажется ли это мальчишествомъ? Такъ оно выходитъ вообще; въ частности же конечно бываютъ разные оттѣнки чувствъ: одинъ напримѣръ не любитъ, безотчетно не любитъ никакихъ увлеченій и мрачно негодуетъ на нихъ; другой боится увлеченій, считая ихъ опаснымъ дѣломъ; третьему они мѣшаютъ, какъ комары или мухи-кусачки, мѣшаютъ его мирнымъ занятіямъ, стройному теченію его дѣлъ, и пр. и пр... Прежде напримѣръ литература наша вообще и журналистика въ особенности долго говорили сквозь зубы, почти не раскрывая рта, и мы жаловались на ихъ вялыя и неполныя рѣчи. Потомъ у нихъ развязался языкъ; рѣчи стали живы и игривы, можетъ-быть повременамъ даже слишкомъ игривы, — и вотъ поднялись жалобы, что слишкомъ много развелось крикуновъ и свистуновъ. Что же сдѣлали, чѣмъ повредили эти крикуны и свистуны? Заглушили серьозныя и строгія рѣчи? Или не они ли сгубили сердечное согласіе? Не они ли породили раздоръ и усобицу? Неужели это такъ? Неужели такъ думаютъ Iереміи, оплакивающіе погибшую чистоту журнальныхъ нравовъ?.. О, если такъ, то куда уведутъ насъ подобныя размышленія!.. Нѣтъ! ужь лучше остановиться и повернуть въ сторону!

Сбираясь повернуть въ сторону, оглянемся еще разъ на нашу журналистику и пожелаемъ ей, въ цѣломъ ея составѣ, не различая ни кружковъ, ни лагерей, пожелаемъ ей добраго здоровья и благополучнаго пути, на которомъ она, вопреки злой судьбѣ, нерѣдко карающей наши увлеченія (какъ покарала увлекшуюся акціонерную предпріимчивость), не останавливается, не хирѣетъ, а бодро двигается впередъ и ширится. Вотъ и теперь, за полгода впередъ, уже начинаются обѣщанія новостей на будущій 1862 годъ. Гдѣ-то упомянуто напримѣръ, что съ 1 января будетъ издаваться въ Москвѣ новая газета «День», подъ редакціею И. С. Аксакова... Будемъ ждать съ нетерпѣніемъ исполненія этого обѣщанія! А еще разсказываютъ, что въ Благовѣщенскѣ, въ томъ далекомъ Благовѣщенскѣ, куда однажды мы съ вами, читатель, отправлялись на балъ, на которомъ видѣли выразившееся въ рѣдкой степени стремленіе къ сближенію сословій, въ этомъ Благовѣщенскѣ, также съ 1 января 1862 года, сбираются издавать журналъ подъ названіемъ «Другъ Манджуровъ», на русскомъ и манджурскомъ языкахъ. Развѣ это не любопытно? развѣ не весело слушать такія диковинныя вѣсти?.. Очень любопытно и то, о чемъ доводитъ до свѣденія публики «Сынъ Отечества». Еще при самомъ возникновеніи нынѣшняго «Сына Отечества», блаженной памяти баронъ Брамбеусъ отозвался съ большою похвалой о томъ, что журналъ этотъ первый значительно понизилъ цѣну на умъ... Прежде (говорилъ баронъ) товаръ этотъ продавался чуть не на вѣсъ золота, и вдругъ «Сынъ Отечества» предлагаетъ за четыре съ полтиной около полутораста печатныхъ листовъ произведеній ума человѣческаго. Дешево, ужасно дешево!.. Вообразите же, что теперь, при нынѣшней всеобщей дороговизнѣ, онъ же, «Сынъ Отечества», еще дѣлаетъ скидку съ своей цѣны, и какую скидку! Онъ предлагаетъ почти за ту же самую цѣну (шесть рублей съ пересылкой) уже не 150, а ровно 469 листовъ того же товара, т. е. ума (конечно не самаго ума, что было бы неправдоподобно, а произведеній его). Цыфра предлагаемыхъ листовъ опредѣляется по слѣдующему расчету: журналъ преобразуется съ 1 января въ ежедневную газету и будетъ давать по одному печатному листу каждый день, не исключая праздниковъ, значитъ 365 листовъ въ годъ; да при этомъ воскресные нумера будутъ въ нынѣшнемъ размѣрѣ, т. е. по три листа: стало-быть въ 52 недѣли выйдетъ прибавки 104 листа, что и составитъ всего 469. Количество большое, и дешевизна въ частномъ предпріятіи у насъ небывалая! Разумѣется, при покупкѣ всякаго товара принимается въ соображеніе и его доброта; но расчитывать на ухудшеніе своего товара, сравнительно съ нынѣшнимъ, «Сынъ Отечества» никакъ не рѣшится въ виду современной требовательности публики; слѣдовательно надо предположить, что первый опытъ пониженія цѣны оказался для него выгоднымъ; а это–то и важно... Пускай же подвизается «Сынъ Отечества», и пускай множатся потребители его произведеній, въ пику злобствующей на него «Домашней Бесѣдѣ» и для косвеннаго внушенія ей той истины, что злобствовать на ближняго нехорошо и грѣхъ!