ВОПРОСЪ ОБЪ УНИВЕРСИТЕТАХЪ

__________

«Стой, братцы, стой! кричитъ мартышка: погодите!

Какъ музыкѣ идти, вѣдь вы не такъ сидите!»

________

Въ первомъ нумерѣ газеты «День» помѣщена была статья объ университетахъ покойнаго Хомякова. Статья эта отрывочная, недоконченная. Она и помѣщена какъ отрывокъ. Въ ней много чрезвычайно дѣльныхъ мыслей, но рядомъ с ними встрѣчаются и удивительные недосмотры, явившіеся какбы умышленно, какбы съ затаенною цѣлью. Объ этой чрезвычайно важной статьѣ мы теперь не будемъ распространяться. Но по поводу ея профессоръ Костомаровъ написалъ свою статью объ университетахъ. Разумѣется статья Хомякова была только поводомъ, предлогомъ для начатія рѣчи объ университетахъ. Университетскій вопросъ самъ по себѣ уже начался въ нашемъ обществѣ. Какъ только г. Костомаровъ появился съ своей статьей въ 237 № «С. Петербургскихъ вѣдомостей», такъ тотчасъ же со всѣхъ сторонъ, какъ водопадъ, полились статьи объ университетахъ. Кажется нѣтъ журнала, газеты, которые не заявили бы своего мнѣнія объ этомъ новомъ вопросѣ. А тѣ, которые не высказали своего, пересказывали чужое. Мы не хотимъ предположить, чтобъ одна только мода на новый вопросъ заставляла всѣхъ говорить о немъ; чтобъ одно только желаніе неотстать отъ другихъ было причиною повсемѣстныхъ толковъ объ университетахъ. По-нашему, смыслъ этого явленія гораздо глубже, чѣмъ даже кажется съ перваго взгляда. Вопросъ объ университетахъ въ послѣднее время вѣроятно былъ на умѣ у всей Россіи. Онъ явился самъ собою и потребовалъ разрѣшенія. Но однакожъ представимъ сперва въ порядкѣ ходъ всего этого дѣла въ нашей литературѣ, начиная съ самой статьи г. Костомарова подробно и съ выписками. Для тѣхъ кто незнакомъ съ этимъ вопросомъ, или знакомъ отрывочно, полное изложеніе его, по фактамъ, будетъ весьма не лишнее. Мы посвящаемъ этому изложенію цѣлую главу.

Разумѣется вся сущность вопроса состоитъ въ преобразованіяхъ. Г. Костомаровъ отрицаетъ теперешнюю форму университета. Онъ находитъ ошибку въ самомъ ея основаніи. Онъ требуетъ, чтобъ университетъ былъ образовательно-ученымъ заведеніемъ, а не воспитательно-учебнымъ.

«Университеты наши представляютъ собою что-то неопредѣленное, неустановившееся, какую-то середину между школою и ученою академіею, и очень-многіе не рѣшили себѣ задачу, чѣмъ они должны быть: воспитательно-учебными или образовательно-учеными заведеніями. До-сихъ-поръ, они имѣютъ претензію быть тѣмъ и другимъ вмѣстѣ, и въ-самомъ-дѣлѣ — они ни то, ни другое, потому-что то и другое несовмѣстимо, по своей сущности».

Слѣдовательно какъ скоро, по мнѣнію г. Костомарова, мы примемъ университетъ за образовательно-ученое заведеніе, то стало-быть ненадо будетъ и всѣхъ тѣхъ воспитательныхъ предосторожностей, ферулъ, надзоровъ за учащимися, присмотровъ за ихъ образованіемъ и поведеніемъ, особыхъ правъ и правилъ и пр. и пр., а слѣдственно ненужно будетъ и корпоративнаго устройства университета. Корпорація студентовъ, какъ особое званіе, безполезна, по мнѣнію г. Костомарова.

«Корпорація студентовъ, какъ особое званіе, безполезна. Употребляя слово корпорація, мы не разумѣемъ здѣсь свободнаго сближенія между-собою людей, занятыхъ однимъ дѣломъ, идущихъ къ одной обязательной цѣли, ничѣмъ другъ-къ-другу необязанныхъ, кромѣ взаимнаго соглашенія убѣжденій и потребности взаимнаго труда. Корпорація, напротивъ, связуетъ своихъ членовъ во всѣхъ фазахъ жизни, налагаетъ на нихъ обязанности поступать такъ, а неиначе, вслѣдствіе заранѣе-поставленнаго правила, даже противъ индивидуальныхъ требованій и убѣжденій, принадлежать къ извѣстному сообществу, а не къ другому, и держаться своихъ сочленовъ, какъ братьевъ. Такая корпорація можетъ имѣть мѣсто тамъ, гдѣ идетъ рѣчь о взаимной защитѣ общаго дѣла, или о сохраненіи извѣстныхъ привиллегій. Понятно, что въ средніе вѣка, въ Европѣ, жизнь вызывала образованіе корпорацій, когда личность каждаго подвергалась случайностямъ, когда каждый, поневолѣ, долженъ былъ искать въ другомъ опоры и охраненія. Понятно, что у насъ, въ XVII вѣкѣ, въ южной и западной Руси, образовались братства, корпораціи, для защиты отъ ультра-римскаго католичества. Чѣмъ общество благоустроеннѣе, тѣмъ-менѣе представляется необходимости корпорацій, съ одной стороны, съ развитіемъ мѣръ общаго охраненія безопасности каждаго изъ согражданъ, съ другой — съ прекращеніемъ исключительности привиллегій, которое всегда бываетъ слѣдствіемъ распространяющагося просвѣщенія».

И далѣе:

«Если смотрѣть на университетъ какъ на образовательно-ученое заведеніе, то корпорація слушателей лишаетъ его этого высокаго значенія: онъ перестаетъ быть органомъ прямаго сообщенія со стороны науки съ общественной жизнію, и дѣлается школою. Корпорація эта въ нравственномъ отношеніи даже вредна, ибо она отрываетъ слушателей отъ остальнаго общества, побуждаетъ ихъ говорить о себѣ мы, въ противоположность съ тѣми, которыя находятся за ея предѣлами, а это ведетъ скорѣе къ заблужденіямъ, къ незнанію общества, къ отчужденію отъ его интересовъ, чѣмъ къ согласной съ нимъ дѣятельности. Корпорація вредна для науки, ибо дѣлаетъ ее какъ-будто особой привиллегіей избранныхъ, тогда-какъ идеалъ ея есть наиблльшее распространеніе въ обществѣ ея благодѣтельныхъ результатовъ. Корпорація будетъ, въ этомъ случаѣ, стѣсненіемъ общественной свободы въ самомъ-достойнѣйшемъ уваженія человѣческомъ дѣлѣ — просвѣщеніи; она склоняетъ науку къ отрѣшенію отъ жизни, тогда-какъ посвящающій себя наукѣ долженъ помнить, что его занятія именно тогда и будутъ плодотворны, когда онъ будетъ трудиться въ прямомъ интересѣ для общества».

Въ отвѣтъ на это мнѣніе, въ Современной Лѣтописи «Русскаго Вѣстника» въ № 44 тотчасъ же явилось возраженіе. «Русскій Вѣстникъ» отзывается, по обыкновенію своему, свысока, язвительнымъ тономъ. Онъ подсмѣивается надъ г. Костомаровымъ.

«Если мы не ошибаемся, передовому человѣку поставлено у насъ въ обязанность отрицать воспитательное значеніе университетовъ. Можетъ ли въ самомъ дѣлѣ русскій передовой человѣкъ не отрицать того, что признается всѣмъ свѣтомъ? Этимъ онъ обнаружилъ бы свою несамостоятельность, показалъ бы, что онъ недостаточно прогрессивный человѣкъ».

Вслѣдъ затѣмъ «Русскій Вѣстникъ» особенно старается отстоять воспитательное значеніе университета и увѣряетъ, что г. Костомаровъ предлагаетъ учредить подъ именемъ университетовъ то, что кое-гдѣ существуетъ на бѣломъ свѣтѣ. Онъ увѣряетъ, что университетъ г. Костомарова обращается самъ собою въ заведеніе для публичныхъ лекцій, неимѣющихъ чисто-ученаго значенія, а имѣющихъ цѣлью только популяризировать науку между людьми взрослыми.

«Отъ университетскихъ лекцій онѣ отличаются составомъ аудиторій, но также какъ и университетскія лекціи имѣютъ учебное значеніе. Ученые, читающіе эти публичныя лекціи, служатъ посредниками между наукой и обществомъ; поэтому очевидно, что публичныя лекціи этого рода могутъ быть полезны для народнаго просвѣщенія только въ тѣхъ странахъ, гдѣ уже есть истинная наука. Безъ этого условія не было бы повода къ посредничеству, и популяризованіе науки неизбѣжно превратилось бы въ популярничанье. Сперва нужна строгая наука, и лишь вслѣдъ за тѣмъ можетъ придти ея популяризованіе, требующее отъ ученаго высшей степени зрѣлости.»

«Въ Парижѣ есть Collкge de France, — говоритъ «Современная Лѣтопись», — гдѣ читаются публичные курсы, и гдѣ, особенно въ дурную погоду, бываетъ очень много публики, самой разнохарактерной.»

«Въ Петербургѣ, напримѣръ, были тоже устроены публичныя лекціи, но публика на слѣдующій же годъ выказала равнодушіе къ нимъ, и онѣ не пошли въ ходъ, вслѣдствіе чего мы и теряемъ надежду на процвѣтаніе “образовательно-ученаго” университета въ нашемъ прогрессивномъ городѣ Петербургѣ.»

Г. Костомаровъ говоритъ въ своей статьѣ, что умноженіе у насъ въ Россіи воспитательныхъ заведеній съ болѣе широкимъ преподаваніемъ чѣмъ въ гимназіи, принесетъ намъ пользу, но въ такомъ случаѣ требуетъ отдѣленія этихъ новыхъ заведеній отъ университета, заведенія не воспитательнаго, а образовательно-ученаго. «Современная Лѣтопись» по этому поводу замѣчаетъ:

«Такимъ образомъ самъ г. Костомаровъ опять приходитъ къ университетамъ, то-есть къ тому, что вездѣ называется этимъ именемъ. Сущность его предложенія состоитъ стало-быть въ слѣдующемъ: Теперешніе университеты сдѣлайте не университетами, а учрежденіями для чтенія публичныхъ лекцій, удержавъ за ними однакоже имя университетовъ; но наряду съ этими учрежденіями устройте новыя высшія воспитательно-учебныя заведенія, которыя соотвѣтствовали бы иностраннымъ университетамъ но не носили бы этого имени. Не понимаемъ, къ чему такой маскарадъ, но съ самымъ дѣломъ были бы готовы согласиться, еслибъ авторъ указалъ средства избѣгнуть слѣдующихъ затрудненій: при нашемъ недостаткѣ въ людяхъ мы не видимъ возможности основать въ Россіи нѣсколько новыхъ университетовъ, если наши теперешніе университеты превратятся въ учрежденія для публичныхъ лекцій; поэтому, мы опасаемся, что при преобразованіи русскихъ университетовъ по плану г. Костомарова, Россія нѣкоторое время останется вовсе безъ высшихъ воспитательныхъ заведеній, а воспитательныя заведенія съ болѣе широкимъ преподаваніемъ чѣмъ въ гимназіяхъ гораздо нужнѣе для русскаго просвѣщенія, чѣмъ тѣ образовательно-ученые органы, которые проектируетъ г. Костомаровъ.»

Вслѣдъ за двумя этими противоположными мнѣніями явилось третье мнѣніе — г. професора Стасюлевича, помѣщенное въ № 241 «С. Петербургскихъ вѣдомостей». Г. Стасюлевичъ раздѣляетъ вполнѣ мнѣніе г. Костомарова о необходимости преобразованія — но не университетовъ, а въ университетахъ, — и думаетъ, что преобразованіе должно состоять не въ уничтоженіи того вида, въ какомъ находился преобразуемый предметъ; что всякое такое преобразованіе рискуетъ вмѣстѣ со зломъ уничтожить и доброе, и замѣчаетъ, что было бы лучше ограничиться уничтоженіемъ одного зла и притомъ именно настолько, насколько оно зло. Слѣдственно г. Стасюлевичъ очевидно полагаетъ, что основная форма устройства теперешнихъ университетовъ отнюдь не есть зло. Онъ говоритъ, что г. Костомаровъ ищетъ причинъ неудовлетворительности университетовъ въ неправильномъ составѣ аудиторій, а слѣдовательно и преподаванія, и предлагаетъ для реформы именно то положеніе, въ которомъ мы уже находимся. Г. Стасюлевичъ утверждаетъ, что напримѣръ нашъ петербургскій университетъ въ своихъ аудиторіяхъ и безъ того уже соединялъ лица всѣхъ возрастовъ отъ юношества до старческаго, всякаго званія, всякой спеціяльности и иногда даже обоего пола, что вопросъ долженъ повидимому идти не о преобразованіи университетовъ, а о сохраненіи того состоянія и процвѣтанія, котораго они достигли. Въ этомъ случаѣ кажется консерваторъ былъ бы намъ нужнѣе реформатора, замѣчаетъ г. Стасюлевичъ.

Что обязывало професора имѣть до сихъ поръ въ виду однѣ воспитательно-учебныя цѣли? спрашиваетъ Стасюлевичъ. Онъ утверждаетъ, что не было ни одной офиціальной жалобы на то, что существованіе званія студента препятствовало образовательно-ученому характеру лекцій какого-нибудь професора. Что обязывало професора имѣть въ виду воспитательно-учебныя цѣли? спрашиваетъ онъ. «Были ли мы должны наблюдать за порядкомъ въ аудиторіи, или прибѣгать къ элементарному объясненію?»

«По опредѣленію Н. И. Костомарова, пріемъ въ воспитательно-учебныхъ заведеніяхъ состоитъ «въ урокѣ, руководствѣ, наставленіи... То, что даетъ учитель ученику, имѣетъ для послѣдняго качество необходимости; ученикъ долженъ принимать сказанное учителемъ на-вѣру, такъ-сказать, жить умомъ учителя, руководствоваться буквально его наставленіями, развиваться подъ его указаніемъ». Все это справедливо само-по-себѣ, но развѣ было что-нибудь подобное въ положеніи профессора у насъ до-сихъ-поръ? развѣ мы задавали уроки, подчиняли слушателей какому-нибудь одному руководству, и читали имъ наставленія? Въ чемъ же заключался воспитательно-учебный характеръ нашей аудиторіи, который долженъ быть уничтоженъ по предложенію Н. И. Костомарова?»

Высказавъ это, г. Стасюлевичъ крѣпко отстаиваетъ корпорацію и званіе студента. Онъ признаетъ, что званіе студента имѣетъ въ себѣ воспитательное значеніе; но признаетъ тоже, что такое значеніе совершенно необходимо для университетской жизни. Разница только въ томъ, — говоритъ онъ, — что воспитательный характеръ университета долженъ быть совершенно отличный отъ воспитанія такъ-называемыхъ среднихъ учебныхъ заведеній; что студенту предстоитъ трудъ самовоспитанія. Для составленія полнаго типа студента — говоритъ онъ — недостаточно однихъ лекцій: его развитію неменѣе содѣйствуетъ то самовоспитаніе, которое можетъ совершиться только при существованіи студентскаго міра.

«Неудовлетворительность университетовъ должна искать свои причины въ отсутствіи правильнаго самовоспитанія студентовъ. Уничтожить званіе студента значило бы совершенно уничтожить такое самовоспитаніе. А главное дѣло состоитъ въ томъ, что и самое уничтоженіе званія студента не было бы уничтоженіемъ самовоспитанія; оно проявилось бы снова и въ университетѣ безъ студентовъ, но въ какой-нибудь произвольной и, часто, безобразной формѣ. Не лучше ли было бы уничтожить въ томъ или другомъ явленіи именно его дурную сторону? Исправить чтл-нибудь уничтоженіемъ — дѣло весьма-легкое; но тогда нужно отказаться отъ надежды создать что-нибудь прочное. Наше творчество всегда ограничивается формами, но матерьялъ, снабженный извѣстными законами, дается намъ готовымъ, и большая часть творчества всегда не удается именно потому, что самихъ себя принимаютъ за матеріалъ творчества. Потому я предлагаю не радикальное преобразованіе, а раціональное; аудиторіи наши имѣли уже образовательно-ученый характеръ, слѣдовательно, преобразованіе не относится къ нимъ; можно сказать многое противъ самовоспитанія студентовъ, въ томъ видѣ, какимъ оно представлялось до-сихъ-поръ, а именно руководимое однимъ полицейскимъ надзоромъ университетскаго начальства; реформировать его уничтоженіемъ значило бы перенести зло съ одного мѣста на другое; но учрежденіе, напримѣръ, университетскаго суда сдѣлало уже первый шагъ къ раціональной реформѣ; университетскій судъ будетъ однимъ изъ важныхъ воспитательныхъ учрежденій, какъ то можетъ быть допущено въ университетѣ. Не наше дѣло говорить о томъ, что еще можетъ быть сдѣлано, но мы позволимъ себѣ указать на то, что уже приведено въ исполненіе.»

Вслѣдъ за этой статьей г. Барсовъ въ № 245 «Спб. Вѣдомостей», совершенно соглашаясь съ г. Костомаровымъ, утверждаетъ, что изъ русскихъ университетовъ надобно сдѣлать tabula rasa, дабы сама жизнь выработала новое устройство. «Русскій Вѣстникъ» въ № 45 «Современной Лѣтописи» сильно возстаетъ противъ этого мнѣнія.

«Нѣтъ ничего ошибочнѣе того взгляда, будто бы для свободнаго движенія нуженъ разрывъ съ прошедшимъ. Нѣтъ ничего противоположнѣе истинному движенію какъ эта малодушная готовность, при первой неудачѣ, бросать начатое дѣло и начинать работу сызнова. Нѣтъ ничего убійственнѣе для жизни какъ этотъ духъ ломки и презрѣнія къ прошедшему, признающій всѣ права за несуществующимъ и только возможнымъ и отказывающій въ нихъ тому, что уже существуетъ.

Наши русскіе университеты конечно далеко не идеальныя учрежденія, но намъ жаль, что съ ними обращаются такъ слегка и такъ свысока. Мы несогласны съ г. Стасюлевичемъ насчетъ высокаго процвѣтанія русскихъ университетовъ, но каковы бы они ни были, они занимаютъ въ русскомъ бытѣ такое мѣсто, что говоря о ихъ преобразованіи, никакъ непозволительно разумѣть подъ преобразованіемъ — разрушеніе. Что-нибудь да найдется въ нихъ такого, что можетъ упрочить за ними впослѣдствіи мѣсто въ ряду европейскихъ университетовъ, по образцу которыхъ они были устроены.»

Однимъ словомъ, «Современная Лѣтопись» и въ этой второй статьѣ своей отстаиваетъ и корпорацію, и воспитательное значеніе университетовъ. Она замѣчаетъ, что невозможно требовать, чтобы каждый отдѣльный професоръ дѣйствовалъ на студентовъ въ воспитательномъ смыслѣ, что это невозможно, что не ферула, не школьный надзоръ составляютъ это воспитательное значеніе, а университетъ, взятый какъ цѣлое; что вліяніе професоровъ на слушателей очень велико, но особенно плодотворно бываетъ вліяніе не отдѣльныхъ професоровъ, а общаго духа, живущаго въ университетской корпораціи.

«Мѣра воспитательнаго значенія университета зависитъ отъ того, въ какой степени университетъ есть корпорація, въ какой степени онъ хранитъ въ себѣ живой духъ добрыхъ преданій, выработанныхъ его исторіей. Этотъ-то общій, исторически выработывающійся университетскій духъ и оказываетъ на студентовъ то нравственное дѣйствіе, котораго нельзя ожидать отъ отдѣльныхъ професоровъ, если всѣ они, вмѣстѣ взятые, по выраженію императора Калигулы, неболѣе какъ песокъ безъ извести. Этого общаго духа нельзя предписать закономъ, но тѣмъ неменѣе онъ оказываетъ дѣйствіе, всѣми чувствуемое, всѣхъ сдерживающее, для всѣхъ благотворное, оживляющее и сближающее всѣхъ, какъ професоровъ, такъ и студентовъ. Во всѣхъ процвѣтающихъ университетахъ есть этотъ общій, могущественно-дѣйствующій духъ, есть эта университетская атмосфера, оказывающая воспитательное дѣйствіе на молодежь, и ассимилирующая всѣ разнообразные элементы, которые ежегодно притекаютъ къ университету съ разныхъ сторонъ. Сущность дѣла показываетъ, что этотъ общій духъ долженъ храниться преимущественно въ сословіи професоровъ, но опытъ показываетъ также, что несмотря на постоянный приливъ и отливъ обучающагося юношества, студенческій бытъ неменѣе способенъ хранить университетскія преданія. Университетъ безъ студентовъ перестанетъ быть университетомъ; уничтожая студенчество, вы убиваете университетъ. Университетское корпоративное устройство должно обнимать собой нетолько професоровъ, но и студентовъ. Студенческій бытъ есть одинъ изъ воспитательныхъ элементовъ этого устройства. Если онъ дуренъ въ томъ или другомъ университетѣ, то надобно заботиться объ его улучшеніи, но уничтожать его неслѣдуетъ.

Міръ студенческихъ отношеній есть особенный міръ, въ тысячу разъ менѣе сложный чѣмъ общество, и потому въ тысячу разъ болѣе удобный для пріобрѣтенія первыхъ опытовъ жизни. Товарищескія связи, товарищескія столкновенія, происходящія въ тѣсномъ кругу студенческаго быта, подъ вліяніемъ вѣковыхъ студенческихъ преданій и на глазахъ доброжелательной корпораціи наставниковъ, воспитываютъ и развиваютъ нравственныя силы молодого человѣка. Студенческая жизнь недаромъ принадлежитъ къ дорогимъ воспоминаніямъ всякаго, учившагося въ порядочномъ университетѣ. Это пора безкорыстнаго размѣна первыми мыслями и чувствами, та пора, когда легко завязывается дружба, когда проза жизни еще не вступаетъ въ свои права, когда человѣкъ только предвкушаетъ тяжкую борьбу, ожидающую его въ дальнѣйшей жизни, и собирается съ силами, чтобъ успѣшно выдерживать житейское испытаніе. Пульверизація студенческаго быта значительно уменьшила бы ту нравственную пользу, которую получаютъ студенты отъ пребыванія въ университетѣ. Но чтобы не было пульверизаціи, для этого необходимы болѣе тѣсныя связи между студентами, а не одно слушаніе университетскихъ лекцій; необходимо, чтобъ и въ студенчествѣ были корпоративныя связи, не тѣ конечно лже-корпоративныя связи, которыя нуждаются во внѣшней одеждѣ или внѣшнихъ мѣткахъ, возбуждающихъ реакцію противъ себя въ самомъ студенчествѣ европейскихъ университетовъ, а тѣ истинно-корпоративныя связи, благодаря которымъ корпоративное начало составляетъ такой важный элементъ въ общественномъ и политическомъ бытѣ. Сущность корпораціи состоитъ въ храненіи преданій; непрерывная преемственность преданій, постоянная работа ассимиляціи условливаются вліяніемъ, которое старшіе члены корпораціи оказываютъ на младшихъ. Оканчивающіе курсъ должны дѣйствовать на нововступающихъ, окончившіе курсъ — на оканчивающихъ, и такъ далѣе до професоровъ. Между всѣми дожны быть и взаимныя связи, и въ этихъ связяхъ должны быть степени, отъ професора до нововступающаго студента.»

Затѣмъ «Современная Лѣтопись» сильно заботится о томъ, чтобъ усилить корпоративную связь въ университетахъ и прямо говоритъ, что успѣхъ преобразованій долженъ состоять именно въ усиленіи, а не въ ослабленіи корпораціи. При этомъ она дѣлаетъ одно довольно дѣльное замѣчаніе:

«Трудность заключается здѣсь въ томъ, что наши университеты возникали не сами собой, не вслѣдствіе потребностей общества, которому естественно принадлежитъ право воспитывать молодыя поколѣнія, а благодаря волѣ правительства, нуждавшагося въ людяхъ, годныхъ для государственной службы. Такое происхожденіе нашихъ университетовъ отзывается на всемъ ихъ характерѣ; оно даетъ университетской наукѣ видъ чужеземнаго растенія, искуственно пересаженнаго на русскую почву, оно затрудняетъ попытки къ улучшенію русскихъ университетовъ. Но съ другой стороны неслѣдуетъ и преувеличивать затрудненій.»

И затѣмъ, какъ-будто для того, чтобъ доказать это, «Современная Лѣтопись» сама въ свою очередь пускается въ преобразованія.

Такъ какъ уже довольно было ломки, — говоритъ она, — такъ какъ пора остепениться и начать пользоваться какъ нравственными, такъ и денежными средствами университетовъ съ меньшею поспѣшностью и съ большимъ уваженіемъ къ существующему, то на первый случай, въ видахъ усиленія корпоративной связи и облагороженія, возвышенія корпоративнаго духа, слѣдовало бы обратить вниманіе именно на тѣ элементы, которые уже есть въ университетахъ и этими элементами подкрѣпить университеты. Въ московскомъ напримѣръ университетѣ есть стипендіаты изъ лучшихъ студентовъ, окончившихъ курсъ въ университетѣ и оставляемыхъ теперь при университетахъ; такъ какъ эти стипендіаты уже оказывали помощь студентамъ въ ихъ занятіяхъ древними языками, то въ такомъ случаѣ надобно усиливать сближеніе стипендіатовъ съ студентами и способствовать ему всѣми средствами. На самихъ же стипендіатовъ обратить особое вниманіе. Отборные изъ нихъ уже посылались заграницу; но чтобъ заграницей они не теряли даромъ времени, не разъѣзжали тамъ въ качествѣ туристовъ, то желательно обратить особое вниманіе, чтобъ они поступали заграницей подъ руководство къ извѣстнымъ ученымъ, по выбору русскаго правительства, какъ уже и было дѣлаемо графомъ Сперанскимъ.

Но и кромѣ этихъ стипендіатовъ есть множество лицъ, получившихъ ученыя степени магистра и доктора, и остающихся съ московскимъ университетомъ только въ идеальныхъ связяхъ. Для этого надо эти связи матеріялизировать. А именно: безвозмездно эти молодые ученые не могутъ заниматься съ студентами, подобно стипендіатамъ, поэтому развить бы приватъ-доцентство и ввести професорскій гонорарій. Да кромѣ того обсудить бы вопросъ: нельзя ли сдѣлать ихъ членами университетской корпораціи и дать имъ нѣкоторое участіе въ управленіи университетомъ, напримѣръ въ выборѣ ректора, въ избраніи професоровъ на пятилѣтія, въ повышеніи изъ экстраординарныхъ въ ординарные. И такъ далѣе; все въ этомъ духѣ реформы.

Наконецъ по «Современной Лѣтописи» есть много хорошихъ элементовъ въ самихъ студентахъ; но они скрываются, прячутся отчасти изъ скромности, отчасти изъ страха, отчасти изъ ложно-понимаемаго товарищества. А между тѣмъ тонъ даютъ люди плохо учащіеся. Поэтому надо позаботиться о томъ, чтобъ лучшіе студенты пользовались почетомъ между своими товарищами.

«Не въ одномъ университетѣ случается, что безграмотные получаютъ шагъ впередъ передъ грамотными. Но университетъ долженъ заботиться о томъ, чтобы лучшіе студенты пользовались почетомъ между своими товарищами. Въ прежнія времена эта цѣль достигалась вліяніемъ попечителя. Графъ С. Г. Строгановъ лично зналъ всѣхъ лучшихъ студентовъ, постоянно слѣдилъ за ними, оказывалъ имъ вниманіе во время студенчества и поддержку по выходѣ ихъ изъ университета. Мы можемъ засвидѣтельствовать, что такая внимательность попечителя сильно помогала университету. Но этотъ порядокъ былъ связанъ съ лицомъ попечителя и слѣдовательно не могъ быть проченъ.»

Слѣдственно случайную дѣятельность одного лица, говоритъ «Современная Лѣтопись», нужно замѣнить какими-нибудь общими мѣрами. Эти мѣры, по мнѣнію ея, должны быть на первый случай: раздача стипендій и экзамены, переводные и вступительные, которыхъ ни въ какомъ случаѣ и ни подъ какимъ видомъ ненадо уничтожать.

Но все это только усиленіе внѣшней формы корпорацій, по словамъ «Современной Лѣтописи». Главное же состоитъ въ духѣ этой корпораціи, а этотъ духъ есть духъ науки. Духъ этотъ долженъ связывать професоровъ и студентовъ. Но само собою разумѣется, что этотъ духъ науки можно встрѣтить только тамъ, гдѣ наука пользуется уваженіемъ.

И вотъ, чтобъ наука пользовалась уваженіемъ и, главное, чтобъ достойнымъ образомъ заключить свои реформы въ университетѣ, «Современная Лѣтопись» уже въ 46 своемъ номерѣ придумываетъ чрезвычайно хитрую вещь.

До сихъ поръ — говоритъ она — живой и дѣятельной связи между членами университета не было, университетская корпорація была лишь отдаленнымъ, слабымъ и едва вразумительнымъ намекомъ на то, чѣмъ ей быть слѣдуетъ.

«Университетскій совѣтъ былъ болѣе формою нежели серьознымъ дѣломъ; члены совѣта не сознавали ни правъ, ни обязанностей своихъ. Все что касалось науки, преподаванія, университетскаго устройства, совершалось помимо ихъ и падало имъ на голову; и когда представлялась надобность въ ихъ серьозномъ содѣйствіи, они весьма естественно оказывались не очень способными къ совокупной дѣятельности. Чувство общаго дѣла не одушевляло ихъ, и все распадалось на мелкіе интересы, на тѣсные кружки, все превращалось въ интриги. Каждый, дурно ли, хорошо ли, отправлялъ свое дѣло, съ разныхъ кафедръ преподавались разныя науки, но духъ науки не жилъ самостоятельною жизнью въ университетской средѣ и не связывалъ ея членовъ въ одно живое цѣлое. Всякій зналъ только себя и мало интересовался дѣлами, имѣющими общее значеніе. Въ университетахъ нашихъ повторялось въ маломъ видѣ то, что происходило во всей нашей общественной жизни.»

Есть въ этихъ отношеніяхъ что-то неправильное, говоритъ «Современная Лѣтопись», есть какая-то чуждая примѣсь, препятствующая имъ установиться надлежащимъ образомъ. Что это за примѣсь и откуда она?

Вотъ откуда: «Университеты у насъ служатъ не просто высшими учебными заведеніями, но и мѣстами, сообщающими молодымъ людямъ права на чинъ. Такимъ образомъ наши университеты, вмѣстѣ съ собственнымъ своимъ назначеніемъ, соединяютъ еще характеръ служебнаго мѣста, въ которомъ выслуживаются въ чины». Это конечно нехудо, замѣчаетъ «Современная Лѣтопись», но въ томъ-то и дѣло, что лишній и несвойственный учрежденію элементъ не увеличиваетъ, а уменьшаетъ его силу, не обогащаетъ его организацію, а ослабляетъ и портитъ ее. Такъ стало-быть надо отнять у университетовъ тѣ привилегіи, которыми они пользуются относительно государственной службы? Нѣтъ, совсѣмъ не надо, отвѣчаетъ сама себѣ «Современная Лѣтопись», и предлагаетъ особый проектъ для разрѣшенія этого чрезвычайнаго затрудненія.

«Не лишайте университетскаго образованія тѣхъ служебныхъ преимуществъ, которыми оно до сихъ поръ пользовалось, но постарайтесь освободить эти преимущества отъ всего того, что сообщаетъ имъ несвойственный характеръ и вредитъ университетскому образованію. Пусть преимущества остаются; но пусть будетъ устраненъ характеръ монополіи, который до сихъ поръ составляетъ ихъ принадлежность. Пусть университетскій экзаменъ сообщаетъ, если нужно, извѣстныя служебныя права; но тѣмъ неменѣе университетскій экзаменъ долженъ возвратить свой чисто-педагогическій характеръ.»

Какъ же это сдѣлать? А вотъ какъ:

У насъ молодой человѣкъ, вступая въ университетъ, не имѣетъ, какъ въ нѣмецкихъ университетахъ, права выбора, кого ему слушать по той или другой наукѣ. Студенты у насъ по необходимости становятся въ обязательныя отношенія къ преподавателю. Наконецъ професоръ есть рѣшитель участи студента. Отъ професора зависитъ отчасти вся будущая его карьера. Студентъ пріучается видѣть въ професорѣ притѣснителя.

«Въ студентѣ, подходящемъ къ экзаминаціонному столу, сказывается совсѣмъ не то чувство, котораго требуетъ это важное педагогическое пособіе. Онъ забываетъ о пользѣ экзамена и видитъ въ немъ только практическую помѣху на своемъ пути. Это не педагогическая провѣрка его занятій, возбуждающая и поддерживающая его молодую дѣятельность; нѣтъ, въ глазахъ студента это испытаніе, которымъ рѣшается житейскій вопросъ, неимѣющій ничего общаго съ наукой и университетскимъ образованиемъ. Строгость экзамена, самая справедливость его, чувствуется студентомъ съ оттѣнкомъ чего-то непріязненнаго и злого; не съ благодарностью, а съ досадой и озлобленіемъ принимаетъ онъ заботливость педагога объ его образованіи, — заботливость, которая можетъ имѣтъ тѣмъ худшія житейскія послѣдствія для студента, чѣмъ она дѣятельнѣе и добросовѣстнѣе. «Сдѣлайте милость, думаетъ про себя молодой человѣкъ, стоя передъ професоромъ-экзаминаторомъ, оставьте ваши заботы о моемъ умственномъ образованіи да только не придирайтесь ко мнѣ и не вредите моей карьерѣ».

Такимъ образомъ, замѣчаетъ «Современная Лѣтопись», отношенія между професорами и студентами не могутъ сохранять правильный и добрый характеръ; экзамены тоже теряютъ свою настоящую пользу. Чтоже дѣлать? Ничего другого какъ учредить особые экзамены на государственную службу и оставить за кончающими университетскій курсъ только преимущество обходиться безъ этихъ особыхъ экзаменовъ.

«Но легко сказать: учредите экзаминаціонныя комиссіи. Экзаменъ на государственную службу долженъ соотвѣтствовать окончательному университетскому экзамену; гдѣ же найти экзаминаторовъ для такихъ комиссій, — не говоримъ въ губернскихъ городахъ, — даже въ столицахъ? Какъ найти экзаминаторовъ по всѣмъ университетскимъ наукамъ, когда съ такимъ трудомъ замѣщаются у насъ университетскія кафедры?

Мы думаемъ, что учрежденіе комиссій съ вышесказанною цѣлью не такое трудное дѣло, какъ кажется съ перваго взгляда. Мы думаемъ даже, что нѣтъ невозможности устроить подобныя комиссіи нетолько въ столицахъ, но и въ губернскихъ городахъ, еслибъ это потребовалось, при всѣхъ неблагопріятныхъ условіяхъ нашего общественнаго образованія.

Экзаминаторовъ, которые соотвѣтствовали бы университетскимъ преподавателямъ по своему ученому образованію, дѣйствительно было бы трудно набрать для такихъ комиссій. Но этого и не требуется. Нужны не испытатели въ разныхъ наукахъ, а три-четыре человѣка, которые могутъ даже вовсе не быть посвящены въ таинства университетскихъ наукъ, во всякомъ случаѣ могутъ не отличаться особыми учеными достоинствами, — три-четыре человѣка, способные добросовѣстно и отчетливо исполнить данное имъ предписаніе. Экзаменъ на государственную службу въ подобныхъ комиссіяхъ долженъ быть письменный, по общей обнародованной програмѣ для каждаго предмета. Вся обязанность членовъ комиссіи должна состоять только въ соблюденіи, чтобы письменные отвѣты на выпавшіе по жребію вопросы были писаны самимъ испытуемымъ безъ всякой посторонней помощи и безъ подлога. Это не экзаминаторы въ собственномъ смыслѣ, а присяжные, которые не оцѣниваютъ отвѣтовъ, а только препровождаютъ ихъ куда слѣдуетъ, съ ручательствомъ за ихъ подлинность. Оцѣнка же отвѣтовъ можетъ принадлежать или университетскимъ совѣтамъ, или центральной комиссіи, членами которой могутъ быть отчасти и професоры, но уже не въ качествѣ професоровъ, а съ особымъ служебнымъ назначеніемъ. Экзаминаціонныя комиссіи должны быть постоянно открыты, и экзамены на государственную службу должны производиться во всякое время, чтобъ единовременно стеченіе множества лицъ не могло затруднить комиссію въ добросовѣстномъ отправленіи ея присяжной обязанности.»

Ну-съ, каковъ проектикъ? Но удержимся до времени. Мы излагаемъ покамѣстъ только простую исторію нашего вопроса объ университетѣ, сообщаемъ читателю, повозможности ясно и полно, все что сказали до сихъ поръ объ этомъ вопросѣ наши журналы и газеты. Разумѣется мы не беремся сообщать непремѣнно все, что у насъ явилось по этому поводу во всѣхъ газетахъ. Мы представляемъ читателю обзоръ только статей замѣчательнѣйшихъ. И намъ остается еще передать статью «Педагога» и професора А. Бекетова. Обѣ статьи были помѣщены въ С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ.

Но прежде статьи «Педагога» упомянемъ еще о замѣткѣ, сдѣланной г. Сухомлиновымъ въ 245 № «Петербургскихъ Вѣдомостей». Г. Сухомлиновъ допускаетъ корпорацію студентовъ, но свободную, которая сама собою составилась, и отрицаетъ, вмѣстѣ съ г. Костомаровымъ, всякую узаконенную корпорацію. По поводу того, что вмѣшательство закона въ то, что само собою должно выходить изъ нравовъ и обычаевъ, онъ приводитъ слова Екатерины II: «весьма худая та политика, которая передѣлываетъ то законами, что надлежитъ перемѣнять обычаями. Мы ничего лучше не дѣлаемъ, какъ то, что дѣлаемъ вольно, непринужденно и слѣдуя природной нашей склонности».

Мнѣніе «Педагога» въ 252 № «С. Петербургскихъ Вѣдомостей» довольно замѣчательно. Онъ полагаетъ самымъ необходимымъ условіемъ развитія нашихъ университетовъ какъ можно большее ослабленіе студентской корпораціи. Въ тоже время онъ предлагаетъ повозможности укрѣпить связь професорской корпораціи. Между прочимъ онъ говоритъ:

«Связью профессорской корпораціи, по уставу 1835 года, служатъ одинаковыя права и преимущества службы, одинаковость условій для вступленія въ корпорацію, коллегіальное рѣшеніе дѣлъ въ факультетскихъ собраніяхъ и совѣтѣ, и особыя привилегіи, принадлежащія университету, какъ ученой корпораціи.

Студентская корпорація, по тому же уставу, основывается также на одинаковости условій, требуемыхъ для полученія званія студента, для успѣшнаго прохожденія курса и для пріобрѣтенія ученой степени, на одинаковости правъ, преимуществъ и даже одежды, и на одинаковомъ подчиненіи студентовъ университетской полиціи какъ въ самомъ зданіи университета, такъ и внѣ университета.

Единственною связью между тою и другою корпораціею, т. е. профессорскою и студентскою, служатъ научные интересы. Затѣмъ, внѣ этихъ корпорацій, какъ нѣчто постороннее, стоитъ университетская полиція, состоящая не изъ членовъ, принадлежащихъ къ учебному сословію университета.»

Затѣмъ онъ выводитъ, что хотя и нельзя сомнѣваться въ томъ, что сила науки заключается въ хорошихъ професорахъ, но что только полное собраніе ученыхъ, взаимно дополняющихъ другъ друга, подвергающихся взаимному контролю, дѣйствующихъ по одному, сообща обдуманному плану, можетъ доставить наукѣ достаточную гарантію и силу. Но совсѣмъ другое дѣло, по его мнѣнію, корпорація студентовъ. Заимствована она у насъ изъ Германіи. Возникла она тамъ вначалѣ по необходимости обороны отъ внѣшнихъ вліяній; впослѣдствіи же, съ развитіемъ государственнаго устройства, первоначальная цѣль студентской корпораціи прекратилась и замѣнилась другою, принявъ характеръ воспитательный. Характеръ этотъ, по уставу 1835 года, имѣетъ студентская корпорація въ нашихъ университетахъ. Поэтому защитники корпоративнаго устройства, какъ замѣчаетъ «Педагогъ», совершенно логически считаютъ университетъ воспитательно-учебнымъ заведеніемъ. «Педагогъ» тоже признаетъ главною цѣлью университетскаго ученія воспитаніе, но, по его мнѣнію, сила воспитательная должна заключаться почти исключительно въ наукѣ, а вовсе не въ надзорѣ университетскаго начальства за студентами внѣ университета. Надзоръ же въ стѣнахъ университета «Педагогъ» считаетъ необходимымъ.

Сочувствуя ослабленію студентской корпораціи, «Педагогъ» дѣлаетъ довольно любопытное разсужденіе. Онъ говоритъ, что студенту прежде всего надо учиться. Дѣло его изучать науку по професорскимъ лекціямъ и тѣмъ источникамъ, которые будутъ ему указаны професоромъ или отысканы имъ самимъ. На все это нужно много доброй воли и усидчивости. Но до того ли студенту, чтобы тратить дорогое время на предметы чуждые его занятію? Къ числу этихъ чуждыхъ предметовъ «Педагогъ» съ рѣзкостью относитъ даже необходимыя сходки студентовъ, чтобы цѣлою корпораціею обсуживать какъ научные, такъ и разные другіе вопросы. Онъ отрицаетъ даже, что въ такого рода разсужденіяхъ и диспутахъ развивается ихъ мыслительность и образуется самостоятельность сужденій. Кружки студентовъ онъ допускаетъ, и то кажется по самой естественной необходимости, потомучто невозможно, чтобы три-четыре человѣка не сошлись вмѣстѣ. Но этими кружками онъ ограничиваетъ все право сходокъ. Онъ допускаетъ даже кружки большіе, какъ напримѣръ музыкальные, литературные и прочіе, т. е. вообще соединенія студентовъ по однородности занятій, по взаимной симпатіи, по единству происхожденія и т. д. Но чуть только дѣло коснется до общей сходки студентовъ, то ужь тутъ «Педагогъ» совершенно противъ нея.

«Но отдѣльные кружки не то, что корпорація: каждый членъ кружка вступаетъ въ него свободно, съ опредѣленною цѣлью; такъ-же свободно онъ и оставляетъ кружокъ, если цѣль, съ которою онъ вступилъ, не достигается въ немъ. Въ корпораціи же, какъ въ юридической единицѣ, имѣющей общія всѣмъ права и обязанности, каждый членъ порабощается общему духу; въ ней люди различныхъ мнѣній обязываются къ одинаковымъ дѣйствіямъ, преслѣдованіе одного члена возбуждаетъ противодѣйствіе всей массы, оскорбленіе, причиненное одному, принимается всѣми. Отсюда въ обширныхъ студентскихъ корпораціяхъ необходимо возникаютъ столкновенія съ лицами, непринадлежащими къ нимъ, и съ разными мѣстными властями, и въ самыхъ корпораціяхъ, безъ руководителей, въ которыхъ всегда будетъ недостатокъ, являются всѣ элементы раздора между членами, ихъ составляющими. За доказательствами этой истины ходить недалеко.»

Вслѣдствіе всего этого «Педагогъ» вполнѣ сочувствуетъ принятымъ у насъ въ послѣдніе годы мѣрамъ къ ослабленію студентской корпораціи, заключавшимися въ подчиненіи студентовъ внѣ университета общей полиціи и въ уничтоженіи ихъ форменной одежды. Однимъ словомъ онъ желаетъ теперь совсѣмъ порѣшить студентскую корпорацію, уничтоживъ въ университетахъ всѣ испытанія, кромѣ испытанія на ученыя степени, и сдѣлавъ университетъ открытымъ для всѣхъ учебнымъ заведеніемъ. Развивая эту идею далѣе, онъ старается доказать (и не безосновательно), что надзоръ надъ студентами внѣ стѣнъ университета почти невозможенъ, что для этого слишкомъ много надо надъ ними надзирателей, а слѣдовательно надо ихъ всѣхъ подчинить общей полиціи; пріемные экзамены тоже уничтожить; переводные экзамены, по «Педагогу», совершенно безполезны, что они больше ничего какъ принудительная мѣра къ ученію и что въ этомъ опредѣленіи ихъ заключается ихъ смертный приговоръ, что они наконецъ почти невозможны. Возможно ли — спрашиваетъ «Педагогъ» — професору произвести строгое испытаніе тремстамъ напримѣръ студентамъ въ одинъ или въ два дня?

«Если онъ будетъ удѣлять на это, въ теченіе двухъ дней, въ каждый день по пяти часовъ, при полномъ вниманіи (а больше нельзя), то на каждаго экзаменующагося придется только по двѣ минуты. Спрашивается, къ чему послужитъ такой экзаменъ? не будетъ ли онъ пустою формою, при которой и совершенно-слабые будутъ легко переходить въ слѣдующіе курсы? Если же на переводныя испытанія назначать столько времени, сколько нужно, то въ такомъ случаѣ пришлось бы двѣ трети годичнаго курса употреблять на одни только экзамены (что легко доказать), и затѣмъ, у профессоровъ не осталось бы времени на самое существенное, т.-е. на чтеніе курсовъ. Нѣкоторые предполагаютъ, частію для устраненія этого неудобства, частію въ-видахъ усиленія строгости испытаній, учредить особыхъ экзаменаторовъ, не изъ профессоровъ; но для осуществленія такого плана у насъ нѣтъ, во-первыхъ, достаточнаго числа ученыхъ — такъ-какъ и при замѣщеніи наличныхъ профессорскихъ каѲедръ встрѣчаются неодолимыя затрудненія; во-вторыхъ, такое учрежденіе было бы нескончаемымъ источникомъ столкновеній между профессорами и экзаменаторами; въ-третьихъ, и такимъ экзаменаторамъ нужно было бы столько же времени на испытанія, какъ и профессорамъ, т.-е. двѣ трети учебнаго года, и наконецъ, въ-четвертыхъ, всё это потребовало бы, безъ всякой пользы, затраты огромныхъ суммъ».

Послѣ всѣхъ этихъ разсужденій «Педагогъ», оканчивая свою статью, еще разъ формулируетъ всѣ свои мнѣнія слѣдующимъ образомъ:

«а) Корпорація профессоровъ сохраняется во всей силѣ.

б) Студентская корпорація уничтожается отмѣною пріемныхъ и переводныхъ испытаній, обязательнаго посѣщенія лекцій и всѣхъ особыхъ студентскихъ правъ.

в) Къ слушанію лекцій допускаются всякаго рода лица, безъ различія званія, пола и возраста, съ извѣстною, умѣренною, зато платою, отъ которой было бы, однако, желательно освобождать лицъ дѣйствительно-недостаточнаго состоянія.

г) Опредѣленныхъ сроковъ на слушаніе курса не полагается.

д) Испытанія слушателей на ученыя степени производятся съ усиленною строгостію, и къ испытаніямъ этимъ допускаются только лица, предъявившія свидѣтельства, выданныя имъ изъ гимназій, о знаніи полнаго гимназическаго курса.

Не можемъ не замѣтить при этомъ, что приведеніе всѣхъ этихъ мѣръ въ исполненіе не было бы и рѣзкимъ переворотомъ; на такомъ почти основаніи въ нашихъ университетахъ и теперь слушаютъ лекціи такъ-называемые вольнослушающіе; значитъ, вся реформа состояла бы только въ томъ, чтобы положеніе о вольнослушающихъ сдѣлать общимъ для всѣхъ слушателей лекцій, безъ различія.»

Наконецъ замѣчательно еще мнѣніе професора А. Н. Бекетова. Онъ совершенно противъ организаціи и офиціальной корпораціи студентовъ.

«Многіе думаютъ, что въ нашихъ университетахъ студентскія корпораціи отнюдь не должны походить на корпораціи студентовъ западной Европы; многіе думаютъ, что русскіе студенты должны нести особыя обязанности, неимѣя особыхъ правъ. Обязанности эти должны заключаться въ слѣдующемъ: ходить постоянно на лекціи и учиться; вести себя внутри и внѣ университета согласно особымъ правиламъ; платить деньги за слушаніе лекцій; повиноваться особому начальству. Однимъ словомъ студенты, по этому мнѣнію, уже составляютъ не корпорацію, а ученическое сословіе, неотличаясь нимало отъ гимназистовъ. Мнѣніе это основано на слѣдующемъ: въ Россіи образованіе и цивилизація вообще находятся на весьма низкой степени развитія, главная часть небольшого учащагося общества не имѣетъ серьознаго стремленія къ наукѣ, а между тѣмъ для Россіи необходимы ученые спеціалисты и серьозно-образованные люди вообще, слѣдовательно необходимо даже насильственными педагогическими средствами заставлять учиться. Пусть университеты будутъ пока высшими гимназіями, пусть упрекаетъ насъ въ этомъ Европа; иначе мы дѣйствовать не можемъ, ибо наше общество стоитъ еще черезчуръ низко и не можетъ обходиться въ дѣлѣ образованія безъ строгой опеки».

И затѣмъ онъ опровергаетъ это.

«Если студенты не что иное, какъ гимназисты высшихъ классовъ (положимъ 8, 9, 10 и 11), то между ними и гимназистами не должно быть никакихъ существенныхъ отличій. Вопервыхъ, каждому бросается тутъ въ глаза различіе лѣтъ. Въ университетѣ слушаютъ лекціи молодые люди отъ 17-ти до 23-хъ и 25-ти лѣтъ, въ гимназіи учатся дѣти. Кончившій курсъ въ гимназіи можетъ поступить, и часто поступаетъ, на дѣйствительную службу, если не вступаетъ въ университетъ. Слѣдовательно студенты признаны государствомъ зрѣлыми гражданами, способными приносить дѣйствительную пользу правительству; гимназисты являются и тутъ дѣтьми. Студенты, по закону, владѣютъ недвижимою собственностью — гимназисты нѣтъ; слѣдовательно государство и тутъ признаетъ студентовъ зрѣлыми членами гражданскаго общества. Спрашивается: возможно ли послѣ этого, логично ли принуждать къ ученію, школьными педагогическими средствами, людей, пользующихся самыми существенными гражданскими правами? я могу участвовать въ администраціи государства, могу покупать и продавать имѣніе, а учиться долженъ по указкѣ!

Превращеніе совершеннолѣтнихъ, хотя и юношей, въ дѣтей, превращеніе гражданина въ школьника есть источникъ всѣхъ университетскихъ безпорядковъ, а вслѣдствіе этого главная причина остановки просвѣщенія. Между студентами есть дѣти, это несомнѣнно; но слѣдуетъ ли поэтому держать взрослыхъ какъ дѣтей? Долженъ ли професоръ превращать свою лекцію въ урокъ, если къ нему въ аудиторію кромѣ студентовъ придутъ и гимназисты? Взрослые всегда имѣютъ перевѣсъ надъ дѣтьми, они всегда увлекутъ дѣтей за собою, какъ въ дѣлѣ науки, такъ и во всемъ остальномъ. Должно ли стараться, чтобы дѣти не ходили въ университетъ, или изгонять оттуда взрослыхъ? Одно изъ двухъ: если университетъ высшая гимназія, то его должны населять дѣти; въ противномъ случаѣ въ него нельзя вводить школьныхъ учрежденій.»

Однимъ словомъ г. Бекетовъ полагаетъ, что нельзя и не слѣдуетъ заставлять учиться въ университетахъ насильственными педагогическими правилами. Пусть лекціи отличаются ученостью и дѣльностью, говоритъ онъ, какъ это требуется для окончившихъ уже курсъ въ среднихъ учебныхъ заведеніяхъ; пусть экзамены на степени будутъ строги и взыскательны: вотъ все, что слѣдуетъ со стороны университета. Если, вслѣдствіе этого, государство и общество будутъ оказывать людямъ съ университетскимъ образованіемъ больше довѣренности чѣмъ остальнымъ, то это заставитъ заниматься студента несравненно дѣйствительнѣе, чѣмъ всякія принудительныя педагогическія мѣры.

Развивая свою мысль, авторъ статьи говоритъ далѣе, что университетъ приготовляетъ молодыхъ людей къ жизни, а гимназія подготовляетъ дѣтей къ дальнѣйшему образованію воспитаніемъ. Слѣдственно студентъ отнюдь не долженъ удаляться отъ жизни и педагогическія правила не должны устанавливать для него искуственныхъ отношеній. Юноша, котораго ведутъ на помочахъ къ житейской цѣли, предохраняя его искуственно отъ житейскихъ соблазновъ, непремѣнно утратитъ часть своихъ способностей.

«Общество предлагаетъ студенту многія выгоды, а для достиженія ихъ даетъ средства и ставитъ условія; средства заключаются въ посѣщеніи лекцій, условія — въ сдачѣ экзаменовъ. За это оно обѣщаетъ ему умноженіе его нравственнаго и матерьяльнаго благосостоянія; отъ него не требуется ни малѣйшаго подчиненія; онъ можетъ не пользоваться предлагаемыми средствами, если они ему не нравятся — но ученая степень и сопряжонныя съ нею выгоды суть необходимыя слѣдствія лишь одного факта: хорошо выдержаннаго экзамена, также какъ доходъ честнаго ремесленника есть слѣдствіе хорошо исполненной работы. Отъ студента требуется только, чтобы онъ умѣлъ разсуждать, какъ купецъ, какъ ремесленникъ, какъ всякій членъ гражданскаго общества. Университетъ есть общественное заведеніе, въ которомъ учатся по собственному побужденію вслѣдствіе собственныхъ соображеній. Тотъ, кто хочетъ слушать университетскія лекціи, долженъ умѣть разсуждать слѣдующимъ образомъ: наука въ соединеніи съ жизнью способна развить мои умственныя силы, насколько я самъ къ тому способенъ, снабжая меня, этимъ самымъ, нравственными и матерьяльными выгодами. Кто не умѣетъ этого сознать, тотъ не студентъ — ему мѣсто въ гимназіи. Еслиже въ университетъ и будутъ ходить иные, вслѣдствіе постороннихъ побужденій, то они или вскорѣ прекратятъ свои посѣщенія, или дойдутъ черезъ годъ, черезъ два, пусть даже черезъ три, до сознательнаго занятія науками, сдѣлавшись настоящими студентами. Изъ послѣдняго слѣдуетъ между прочимъ, что курсы не должны быть ограничиваемы какимъ бы то ни было числомъ годовъ.

Постоянство, твердость и усилія, требуемыя для достиженія ученой степени — вотъ главные воспитательные элементы, вводимые университетомъ въ среду, образующую характеръ студента; общеніе съ товарищами — вотъ еще одинъ сильный элементъ воспитанія; а кромѣ того жизнь внѣ университета со всѣми ея приманками и тяжкими испытаніями — вотъ могучій воспитательный элементъ, неоставляющій человѣка до гробовой доски.

Изъ всего сказаннаго я считаю возможнымъ вывести, что всѣ педагогическія принудительныя средства въ университетахъ должны замѣниться обязательною дѣльностью лекцій и обязательною строгостью экзаменовъ на ученыя степени. Мнѣ кажется, что весь ключъ для поднятія уровня нашего высшаго образованія заключается въ двухъ высказанныхъ правилахъ, съ присоединеніемъ третьяго: строгости выпускныхъ гимназическихъ экзаменовъ. Слѣдовательно все зависитъ отъ учителей и професоровъ. Къ нимъ нужно обратиться, ихъ должно просить о примѣненіи этихъ трехъ правилъ. Я полагаю, что пока все или хоть большая часть преподающаго сословія не предприметъ этого, до тѣхъ поръ никакія искуственныя мѣры не въ состояніи будутъ поднять, ни на одинъ волосъ, уровня высшаго образованія въ Россіи; оставаясь же на одной точкѣ, оно естественно будетъ все болѣе и болѣе отставать.»

Наконецъ г. Бекетовъ заключаетъ къ совершенному уничтоженію университетской корпораціи, и формулируетъ всѣ свои реформы слѣдующимъ образомъ:

«Къ слушанію лекцій допускаются всѣ, безъ различія возрастовъ и половъ. Плата за лекціи — если она взимается — распредѣляется по числу курсовъ и предметовъ, которые каждый желаетъ слушать.

Пріемные экзамены уничтожаются; остаются одни экзамены на дѣйствительнаго студента, кандидата и проч.

Устройство университетскаго сословія и факультетовъ остается прежнее, со всѣми его правами и обязанностями, за исключеніемъ тѣхъ, которыя отходятъ сами собою, вслѣдствіе уничтоженія офиціальнаго званія студента.

Экзамены на степени производятся со всевозможною строгостью. Къ нимъ допускаются всѣ желающіе, на тѣхъ же основаніяхъ и въ томъ же порядкѣ, въ какомъ это производится до сихъ поръ для вольнослушателей, съ тою разницею, что дозволяется держать и на дѣйствительнаго студента, чтл впрочемъ само-собою разумѣется.

Экзамены производятся публично: присутствовать при нихъ допускаются всѣ лица, имѣющія какую-нибудь ученую степень и занимающіяся какою нибудь ученою спеціальностью.

Нелишне будетъ замѣтить, что такъ какъ лекціи и экзамены публичны, то общество весьма легко и удобно можетъ контролировать професоровъ и экзаминаторовъ съ помощью журналовъ — т. е. гласности.»

ІІ

Вотъ мы выписали и изложили, повозможности подробнѣйшимъ образомъ, почти всѣ мнѣнія, высказанныя по новому вопросу тѣми, которые наиболѣе способны судить о немъ. Почти всѣ авторы статей, нами изложенныхъ, знакомы съ вопросомъ объ университетахъ спеціально. Удовлетвориться ли намъ этимъ изложеніемъ, въ сознаніи совѣстливо исполненной передъ читателями обязанности журнала (потомучто журналъ все-таки исполнилъ свою обязанность: онъ тщательно изложилъ всю исторію вопроса и познакомилъ съ нимъ своихъ читателей), или непремѣнно высказать и свое мнѣніе, подать и свой проектъ реформы, — хоть какой-нибудь, да реформы? Вѣдь иной пожалуй судитъ, что неприлично даже, въ настоящее время, журналу выйти безъ своего проекта. Мы знаемъ это. Мы даже слышали подобныя мнѣнія. Мундирность и офиціальность насъ проѣла до костей. Статью! хоть для парада, а подавай статью о томъ, какъ перестроить университетъ.

Но увы, читатель! мы рѣшаемся выйти безъ проекта объ университетскомъ вопросѣ. Не потому, чтобъ ужь совсѣмъ у насъ ничего не было сказать объ университетахъ, а потому, что мы на весь вопросъ этотъ смотримъ съ совершенно другой точки зрѣнія.

— А коли такъ, стало-быть у васъ ужь и есть проектъ? скажутъ намъ.

— Вотъ то-то и есть, отвѣчаемъ мы, что даже самый взглядъ нашъ на все это дѣло совершенно противорѣчитъ всей этой проектировкѣ. Мы именно думаемъ, что дѣло не въ одной только перестройкѣ университетовъ. Не въ томъ только дѣло, думаемъ мы, что вотъ тутъ законопатить щель, а тутъ открыть новую отдушину. Требованія университетовъ гораздо глубже, преобразованіе ихъ гораздо кореннѣе чѣмъ кажется, и мы очень ошибемся, если только одной перемѣной мѣстъ и нѣкоторыми домашними передѣлками думаемъ достигнуть цѣли, такъ что «У насъ пойдетъ ужь музыка не та!»

Но объяснимся повозможности.

Именно то, что возникъ вопросъ объ университетахъ и такъ глубоко откликнулся въ нашемъ обществѣ, — именно это показываетъ, что наступило для нашихъ университетовъ то время, когда они сами стремятся сознать себя частью живого организма всей Россіи, а не искуственной пересадкой изъ иностранной земли, чѣмъ они и были долгое время, т. е. по крайней мѣрѣ столько же, сколько была этимъ пересадкомъ наша литература, нашъ европеизмъ и весь новый русскій человѣкъ, только теперь, только въ нашъ вѣкъ начавшій понемногу сознавать себя, свою личность, свое положеніе; только недавно осмотрѣвшійся кругомъ и спросившій себя, точно проснувшись отъ сна: «гдѣ жъ я и кто такой я самъ?» и наконецъ, еще недавнѣе почувствовавшій, что онъ дѣйствительно живетъ и имѣетъ неотъемлемое право жить.

Университетъ тѣсно связанъ съ организмомъ всей земли нашей, какъ неотъемлемая часть ея. Слѣдственно болѣзни всего организма — его болѣзни, процвѣтаніе всего организма — и его процвѣтаніе. Если все тѣло здорово — и онъ здоровъ; еслиже оно больное, то нельзя вылечить напримѣръ одинъ только носъ.

Вотъ почему всѣ средства улучшить университеты, превосходныя, обдуманныя и искреннія, средства выше-предложенныя и нами изложенныя, по нашему мнѣнію имѣютъ характеръ какой-то пальятивности. Мы сплошь хвалимъ всѣ эти выше изложенныя мнѣнія, хотя большая часть изъ нихъ одно съ другимъ несогласны. Но зато въ каждомъ мнѣніи есть своя доля правды; главное, что всѣ эти мнѣнія — плодъ добросовѣстнѣйшихъ изученій: а добросовѣстность въ этомъ дѣлѣ чрезвычайно важная вещь. Кто говоритъ! множество изъ предложенныхъ мыслей могло бы и должно бы было даже сейчасъ быть приложено къ дѣлу о передѣлкѣ университетовъ. Вотъ почему мы такъ и цѣнимъ всѣ эти мнѣнія, такъ подробно и изложили ихъ публикѣ. Но все-таки мы съ своей стороны крѣпко увѣрены, что еслибъ измѣнился въ нашемъ организмѣ основнымъ образомъ взглядъ на дѣло просвѣщенія и развитія нашего вообще, — измѣнился бы радикально и взглядъ на преобразованіе университета, и многія изъ очень дѣльныхъ теперь предложеній по части реформъ оказались бы совершенно ненужными, механическими, пальятивными, слабыми и почти бездушными.

Напримѣръ: многіе, то-есть почти всѣ изъ этихъ проектовъ новыхъ реформъ имѣютъ задачей возвысить науку, усовершенствовать професоровъ, а главное, возвысить бодрый духъ, жажду образованія и уваженіе къ наукѣ въ самихъ студентахъ. Безъ сомнѣнія нѣкоторыя изъ предложенныхъ къ тому мѣръ могутъ сильно тому и теперь способствовать. Но возьмите вопросъ хоть немного поглубже: вотъ напримѣръ учащійся юноша, сгорающій жаромъ къ наукѣ, съ энтузіазмомъ изучающій свой предметъ. Онъ готовится быть чиновникомъ, юристомъ напримѣръ; вотъ онъ кончилъ курсъ, онъ стремится на службу — и чтожъ? съ перваго шагу онъ видитъ, что чуть ли не напрасны были всѣ его хлопоты. Кчему въ самомъ дѣлѣ было такое глубокое изученіе? Передъ нимъ заведенная административная машина, на все готовая издревле форма, канцелярская тайна, порядки. На него смотрятъ недовѣрчиво. Старшіе начальники говорятъ, что всѣ его стремленія вовсе не къ мѣсту и не по мѣсту, младшіе надъ нимъ даже посмѣиваются. «Прытокъ больно дескать». Но положимъ юноша терпѣливъ и благоразуменъ, недовѣряетъ первому впечатлѣнію; онъ рѣшается ждать, онъ самъ нарочно втягивается въ колею: «хоть черезъ десять, хоть черезъ пятнадцать лѣтъ, думаетъ онъ, — достигну того, что въ состояніи буду приносить пользу!» Но черезъ десять лѣтъ онъ настолько пріобрѣтаетъ опытности, что ужь и самъ видитъ всю невозможность своихъ юношескихъ мечтаній. Административное колесо заведено разъ навсегда и — много-много если онъ будетъ только спицей въ этой колесницѣ. А для такой цѣли нечего и было

изучать Санхоньятона,

Зубрить «республику» Платона и т. д., и т. д.

Такъ точно и во всемъ. Наука у насъ почти не требуется на практикѣ. Есть у насъ нѣкоторыя спеціальныя требованія, въ весьма несложномъ видѣ, но тѣ восполняются спеціальными заведеніями. И ктому же отъ нашего научнаго дѣятеля практика первымъ условіемъ требуетъ отсутствія само-малѣйшей оригинальности, малѣйшаго само-начала, что съ самаго перваго шагу подавляетъ всякое развитіе, всякую струйку геніальности и вдвигаетъ прямо дѣятеля въ общую колею, въ условныя формы, для соблюденія порядка. Ктому же и общественныя требованія ничтожны. Уровень образованія до крайности низокъ. Въ дѣйствительную жизнь наука не перешла и ее еще покамѣстъ не требуется. Собственнаго взгляда у насъ нѣтъ ни на что, собственной дѣятельности тоже. Денегъ наука получаетъ ужасно мало. Кромѣ того до сихъ поръ еще какъ-будто опасаются у насъ науки въ большомъ количествѣ. Ей какъ-то недовѣряютъ. Что за жалкая судьба быть напримѣръ у насъ педагогомъ! Взгляните на участь учителей. А между тѣмъ вѣдь педагогика можетъ возбудить къ себѣ страстное стремленіе въ дѣятелѣ, желающемъ непремѣнно приносить пользу. А между тѣмъ дѣйствительность страшно отрезвляетъ всѣ эти стремленія: ни преподавать, ни самому изучать предмета нельзя. Какая ужь тутъ иной разъ наука, тутъ склады позабудешь! И какъ иные наши лекаря, иногда даже много обѣщающіе по выпускѣ изъ университета и даже дѣйствительно способные, забываютъ иногда науку въ своемъ уѣздномъ уединеніи, такъ и ученый нашъ, даже професоръ, даже наконецъ адептъ всякой другой науки — способенъ просто забыть ее хоть бы черезъ одну только апатію, неговоря уже о другихъ неудобствахъ.

Образованіе требуетъ къ себѣ довѣрія. Надобно, чтобъ само общество сознало всю силу его, не подозрѣвало его, не становилось къ нему въ враждебныя отношенія. Говорятъ: отчего нѣтъ промышлености, отчего нѣтъ торговли? Но на все надобны гарантіи и общая гармоническая связь съ тѣмъ, что въ данную минуту движетъ обществомъ. Положимъ промышленость и торговля требуютъ науки. Наука въ промышлености и торговлѣ находитъ свое примѣненіе. Нѣтъ торговли и промышлености — науки теряютъ огромную часть своихъ примѣненій, и мы даже не подозрѣваемъ ея полезности, и смотримъ на нее отвлеченно. У насъ всѣ смотрятъ на науку какъ-то отвлеченно.

Но вѣдь я знаю, что на эту тему можно написать тридцать пять печатныхъ листовъ, а потому лучше и не писать, потомучто всего не напишешь. Замѣчу только одно: неужели въ университетахъ не знаютъ объ этихъ всѣхъ обстоятельствахъ? Конечно знаютъ, потомучто все это прямо до университета касается. Да хоть бы даже и не знали, все-таки это и безсознательно отразилось бы на университетахъ, потомучто университетъ есть неотъемлемая часть всего организма, а не забавная оранжерейная пересадка для одной только красы. Если образованіе принимаетъ видъ какой-то отвлеченности, если наука не можетъ укорениться въ дѣйствительности, если въ дѣйствительности нѣтъ на нее прямыхъ непосредственныхъ требованій, если она не можетъ сейчасъ найти себѣ примѣненія и заявить себя, — спрашивается, не замретъ ли она сама собою? Если не замретъ совершенно, то во всякомъ случаѣ не разовьется нормально. Вотъ почему и ослабѣваетъ духовная корпорація учащихся. Но еще въ учащихся не такъ скоро: неопытность, юношескій жаръ, любовь къ наукѣ, взглядъ на нее сквозь европейскую призму, разныя несбыточныя надежды, — все это еще поддерживаетъ юношу. Но въ сословіи учащихъ, професоровъ, разумѣется все это недоумѣніе способно отразиться сильнѣе. Наклонность къ отвлеченностямъ, апатія, равнодушіе и наконецъ привычка, пробираются потихоньку и въ ихъ корпорацію... Духовная связь всѣхъ членовъ университета ослабѣваетъ, потомучто ея нѣтъ съ дѣйствительностью. Уровень образованія, иниціативы въ наукѣ, открытій, самодѣятельности падаетъ, и... и по крайней мѣрѣ наши университеты въ настоящее время ни при какихъ собственныхъ усиліяхъ не могутъ сравняться съ европейскими...

Вотъ почему мы и сами не предлагаемъ никакихъ реформъ, да и о предложенныхъ реформахъ не очень распространимся. Впрочемъ что-нибудь и скажемъ. Напримѣръ, насъ ужасно поражаетъ во всѣхъ этихъ реформахъ одно обстоятельство, чрезвычайно важное, именно: этотъ духъ ломки, перестройки, вырыванья съ корнемъ, пересадки, эта готовность хоть сейчасъ же ломать и перестроивать сызнова, и можетъ-быть даже не легкомысленная. По-нашему это многознаменательный и отчасти очень грустный фактъ. Значитъ мы не прижились ни къ чему, ничего еще не цѣнимъ, ко всему своему равнодушны, ничто намъ не мило, свой уголъ постылъ, ничего мы не ростили, ничего не поливали, были какими-то наемщиками, а не дѣятелями. Какой хозяинъ не любитъ дерева, которое онъ посадилъ, дома, который онъ выстроилъ, въ которомъ онъ жилъ и вывелъ дѣтей? По-нашему хоть сейчасъ ломать, хоть сейчасъ и на переселеніе. Какое равнодушіе! А кто виноватъ?

Но однакожъ всѣ хлопочутъ объ образованіи: видно что ужь всѣхъ заживо задираетъ новый вопросъ. И хоть всѣ предлагаютъ только одни внутреннія перестройки, но за спасеніе самаго зданія нашей науки всѣ стоятъ горячо. Всѣ желаютъ ей роста и укорененія на нашей землѣ. Вездѣ видна страстная, горячая преданность дѣлу. Хоть это отрадно. Вѣдь это все-таки обнадеживаетъ. А мы и безъ того такіе мечтатели! Безъ практической дѣятельности человѣкъ поневолѣ станетъ мечтателемъ.

Но скажемъ хоть что-нибудь. Конечно всѣ наши прожектеры и реформисты университетовъ совершенно не берутъ въ соображеніе главнаго: это того практическаго состоянія (если только можно такъ выразиться) и положенія, въ которомъ находится теперь наша наука. Но чтобъ начать сначала, то-есть съ г. Костомарова, скажемъ, что по нашему мнѣнію онъ слишкомъ произволенъ, теоретиченъ и отвлечененъ въ своемъ дѣленіи всѣхъ русскихъ учебныхъ заведеній, съ высшаго до низшаго, на воспитательно-учебныя и образовательно-ученыя. Конечно, въ высшихъ заведеніяхъ, какъ напримѣръ въ университетахъ, совершенно негодятся тѣ воспитательные пріемы, которые употребляются въ среднихъ и низшихъ заведеніяхъ; но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что кромѣ тѣхъ пріемовъ нѣтъ уже совершенно другихъ. Они есть, и главное потому, что воспитаніе юноши, во всемъ объемѣ этого слова, вовсе не оканчивается какъ только юноша перешагнулъ въ университетъ. Это ужь что-то слишкомъ по щучьему велѣнью, и разграниченіе слишкомъ произвольно и рѣзко. Г. Костомаровъ ломаетъ все и совершенно уничтожаетъ почти всякую форменную корпорацію (кромѣ естественной, духовной корпораціи, научной, если можно такъ выразиться). Онъ бы и былъ можетъ-быть даже и очень правъ въ этомъ, въ нѣкоторомъ отношеніи разумѣется, еслибъ только не придавалъ такого важнаго значенія и такихъ огромныхъ послѣдствій всей этой ломкѣ. Кажется по мнѣнію г. Костомарова только въ этомъ, и единственно въ этомъ и состоитъ вся бѣда университета. Впрочемъ, разбирая одну только идею г. Костомарова, намъ кажется, что онъ не во всемъ справедливъ, гоня всякую форменную корпорацію. Ужь она тѣмъ однимъ заслужила хоть отчасти, что защищала во имя науки учащагося мѣщанина отъ полицейскихъ розогъ. Говорятъ иные, поддерживающіе идею г. Костомарова, что студенту нужна дѣйствительная жизнь, что въ ея школѣ онъ благодатнѣе, практичнѣе разовьется, не уйдетъ въ маленькій мірокъ тѣсныхъ университетскихъ интересовъ и не пожертвуетъ своимъ гражданствомъ своей корпораціи; что корпорація обезличиваетъ. Можетъ-быть тутъ есть и много справедливаго, но намъ кажется, что и при корпораціи нашъ студентъ былъ вовсе не чуждъ дѣйствительной жизни, даже много переносилъ отъ нея. Что не такой духъ русскаго студента, чтобъ онъ обезличился для своей корпораціи; что это ужь болѣе по-германски, гдѣ прежде всего царитъ форма, а нѣмецкія формы намъ и вчужѣ-то надоѣли. И наконецъ: чѣмъ гарантируетъ г. Костомаровъ, что и между преобразованными по его плану студентами не заведется корпораціи, если ужь у насъ это такъ въ духѣ? То-то и есть, что кажется всѣ эти корпоративныя исключительности не въ нашемъ духѣ. А впрочемъ что касается излишнихъ стѣсненій, излишнихъ отчетовъ и обязанностей, отъ которыхъ г. Костомаровъ хочетъ избавить студента, то въ этомъ онъ совершенно правъ. Науку неслѣдуетъ вести на помочахъ и присматривать за нею. Ей надо дать побольше иниціативы.

Не будемъ разсматривать въ подробности и совершенно противоположныхъ костомаровскимъ идей «Русскаго Вѣстника», страстно отстаивающаго корпорацію. Насчетъ усиленія корпоративнаго духа «Русскій Вѣстникъ» сказалъ нѣсколько хорошихъ, но уже слишкомъ отвлеченныхъ словъ. Какъ дошло дѣло до практическихъ проектовъ «Русскаго Вѣстника», отвлеченность его проявилась довольно сильно. Мы разумѣемъ здѣсь отвлеченность въ томъ ея смыслѣ, когда человѣкъ при всякомъ удобномъ случаѣ начинаетъ ужасно много и красно говорить, такъ-сказать даже парить выше облака ходячаго; когда же дойдетъ до самаго дѣла, то онъ очутится уже гораздо ниже лѣсу стоячаго, подъ какой-нибудь кочкой, въ трясинѣ, и изъ-за этой кочки ничего не видитъ. Въ одномъ слишкомъ воспарилъ, въ другомъ заслонился. Поневолѣ придется разсуждать въ иныхъ случаяхъ отвлеченно. Впрочемъ чтожъ? мы не хотимъ разбирать трехъ статей «Современной Лѣтописи» подробно. Авторъ этихъ статей часто слишкомъ нехладнокровенъ, слишкомъ горячъ. Онъ даже ужасно любитъ преувеличивать. Вотъ онъ напримѣръ говоритъ о храненіи преданій. Преданія конечно прекрасная вещь, они связываютъ; они дороги, какъ все въ самомъ дѣлѣ выжитое: не фиктивною, но дѣйствительною жизнью. Но преданія и мертвятъ, преданія уже слишкомъ ассимилируютъ и обезличиваютъ, и во всемъ есть мѣра. А вы ужь кажется слишкомъ заходите. Напримѣръ: вѣдь ужь конечно вы разумѣете одни хорошія преданія. А вѣдь чтобъ знать во всякой моментъ, что хорошо, надобно и во всякой моментъ разсуждать и относиться къ дѣлу критически: ну а такое отношеніе исключаетъ исключительную цѣль сохраненія преданій; иначе ихъ придется сохранять вочто бы нистало потому только, что онѣ преданія. Вотъ напримѣръ вы говорите насчетъ стипендіатовъ. Все это конечно немного искуственно; но положимъ, что все это дѣйствительно хорошо, для университета, хотя немного и пальятивно. Вы желаете, чтобъ стипендіатовъ посылали заграницу; для того чтобъ они не обращались въ туристовъ, требуете, чтобъ правительство само выбирало имъ тамъ хорошихъ професоровъ въ руководители. Такъ дѣлалъ графъ Сперанскій, прибавляете вы. Замѣтьте, что вы посылаете кандидатовъ, да еще отборныхъ. Неужели вы ужь и на отборныхъ-то не надѣетесь? Вспомните: вѣдь вы сами ихъ отбирали. Вѣдь это грустно, если и изъ отборныхъ-то нельзя ничего выбрать путнаго. Чуть отвернулось отъ него бдительное око надзора, какъ ужь онъ тотчасъ въ bal-Mabile и за гризетками! Если ужь отбирали, сами нашли, что онъ изъ достойнѣйшихъ, то ужь и не оскорбляйте его недовѣріемъ, имѣйте хоть къ его юношеской-то чистотѣ уваженіе. Вѣдь если вся русская наука не можетъ образовать ни одного молодого человѣка достойнаго уваженія и довѣрія, то нестоитъ и хлопотать такъ много изъ-за нея, и заграницу посылать нестоитъ. Шалопай и заграницей не исправится. Неуваженіемъ къ нему, въ видѣ неустаннаго надзора за нимъ, вы его не исправите и отнюдь не заставите его смотрѣть на самого себя съ уваженіемъ. Одинъ нѣмецъ-професоръ не образуетъ изъ него человѣка, какъ вы надѣетесь. Онъ только надоѣстъ ему подъ вашей ферулой, а стипендіатъ будетъ на него рисовать карикатуры, да еще пожалуй займется его дочкой. Чтоже касается собственно выбора заграницей професора, то вѣдь вашъ стипендіатъ — кандидатъ. Онъ достаточно просвѣщенъ, что можетъ и самъ сдѣлать выборъ, даже лучше всякаго посторонняго, хотя бы этотъ посторонній былъ и самъ графъ Сперанскій. Тутъ поможетъ преданность къ наукѣ, энтузіазмъ, професоръ, который наиболѣе симпатиченъ. Неужели и въ наукѣ-то лучшаго кандидата все еще водить на помочахъ? Вѣдь мы дойдемъ наконецъ до того, что намъ хлѣбъ будутъ въ ротъ класть чужіе, хлѣбъ нами же заработанный. Хоть науку-то уважайте, гг. професора.

Вы вотъ говорите еще о переводныхъ экзаменахъ, и главное, о томъ, чтобъ не шалопаи и негодяи между студентами давали общій тонъ всему университету, а лучшіе. Да мы просто возмущаемся противъ этой идеи. Вы въ высшей степени неуважаете юношество; какже вы хотите послѣ этого, чтобъ оно само себя уважало? Какъ могли вы подумать, что негодяи могутъ давать общій тонъ и имѣть на него вліяніе? Мы рѣшительно не вѣримъ этому; если это и бываетъ случайно, то обманомъ, слишкомъ ненадолго, да и берутъ-то эти негодяи именно чѣмъ-нибудь тѣмъ, что драпируются во что-нибудь благородное и ослѣпляютъ остальныхъ, слишкомъ имъ довѣряющихъ. Слѣдовательно благороднымъ же ослѣпляютъ. Юношество чище, благороднѣе, чѣмъ вы думаете. Оно еще не такъ привыкло къ гадости и не смотритъ на предметы такимъ пошло-матерьяльнымъ взглядомъ, какъ иные взрослые мудрецы. Вы требуете отличій между студентами, требуете, чтобъ отличались начальствомъ тѣ, которые оказали несомнѣнные успѣхи въ благонравіи и прилежаніи къ наукамъ. Отличенные начальствомъ естественно будутъ въ почетѣ и между студентами, говорите вы. Итакъ мы входимъ въ систему наградъ и похвальныхъ листовъ.

Наконецъ, говоря о противорѣчіи между чисто-научнымъ интересомъ экзаменовъ и раздачею патентовъ на чинъ черезъ эти же экзамены, «Современная Лѣтопись», чтобъ разрѣшить это недоумѣніе, предлагаетъ младенческій проектъ особенныхъ экзаминаціонныхъ комиссій, открытыхъ вездѣ и даже по губерніямъ. «Молодой человѣкъ, желающій поступить на службу, идетъ въ эти комиссіи и экзаменуется письменно. Комиссіи не должны состоять изъ ученыхъ и знающихъ дѣло людей, говорите вы: иначе недостало бы экзаменаторовъ повсемѣстно; а достаточно, чтобъ они были только люди честные, правдивые и гарантировали правительству, что поступающій на службу молодой человѣкъ все это самъ написалъ.» Читаешь и не вѣришь. Да какъ же гарантировать, что молодой человѣкъ это все самъ написалъ? А заказные отвѣты? Чтожъ, онъ такъ и долженъ будетъ писать на ихъ глазахъ, а они слѣдить какъ онъ перомъ водитъ? Да живали-ль вы въ губерніяхъ? Знаете ли, что вашъ проектъ матерьяльно невозможенъ? Мы вовсе не хотимъ сказать, что ужь такъ трудно найти четырехъ честныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ неученыхъ людей въ каждомъ губернскомъ городѣ. Но знаете ли вы губернскую жизнь? Знаете ли сколько можно сотворить сдѣлокъ при сдачѣ такого отвѣта? Да и найдется ли хоть одна такая комиссія, которая не стала бы наконецъ смотрѣть на всѣ эти экзамены, какъ на забавную шутку, сквозь пальцы? И вовсе бы это не считалось безчестіемъ. Есть много честнѣйшихъ людей изъ докторовъ; а между тѣмъ врядъ ли кто-нибудь изъ этихъ честнѣйшихъ докторовъ почтетъ себѣ за безчестіе выдать медицинское свидѣтельство о болѣзни своему знакомому, да даже и незнакомому, и безъ всякихъ денегъ, безъ всякаго подкупа. Такъ точно будетъ и при новыхъ экзаменаторахъ. А провинціальное гостепріимство? а партійка въ преферансъ, въ видѣ взяточекъ? а дочки, которыхъ надо выдать замужъ, и тысяча другихъ домашнихъ обстоятельствъ, и въ довершеніе всего комическое и нѣсколько унизительное положеніе экзаменаторовъ, честныхъ, но не ученыхъ, передъ молодымъ человѣкомъ совершенно ученымъ и поневолѣ смотрящимъ на всю ихъ честность, но неученость съ высоты одной только своей учености...

Не будемъ много говорить и о замѣчательной статьѣ «Педагога» въ «Спб. Вѣд.», который тоже не за корпорацію и горячо желаетъ уничтоженія ея. Не скажемъ и про то, что онъ напримѣръ допускаетъ кружки между студентами — музыкальные, литературные, научные и т. д., и т. д. А чуть дѣло дойдетъ до большого кружка, то-есть до соединенія всѣхъ студентовъ между собою съ какою-нибудь цѣлью, хотя бы во имя науки, то ужь онъ этого и боится. Впрочемъ мы такъ подробно изложили эту статью и сдѣлали столько изъ нея выписокъ, что читатель навѣрное познакомится съ ней надлежащимъ образомъ самъ, особенно разсматривая ее въ связи съ другими статьями. Статья професора Бекетова еще замѣчательнѣе; это горячее и честное убѣжденіе. Невозможно не согласиться въ очень многомъ съ г. Бекетовымъ. Конечно мы не можемъ съ нимъ во всемъ согласиться, какъ можетъ-быть уже и понялъ читатель. По-нашему, не совсѣмъ справедлива мысль г. Бекетова, что все зависитъ отъ учителей и професоровъ и вовсе не достаточно просить ихъ и даже обязать ихъ дѣльностью лекцій и т. д. Професоръ есть только часть университетскаго организма, а университетъ есть часть всеобщаго организма. Слѣдовательно не въ одномъ професорѣ дѣло. Впрочемъ дѣльностью лекцій и строгостью экзаменовъ А. Н. Бекетовъ хочетъ замѣнить только одни принудительныя педагогическія средства въ университетахъ. Онъ правъ, говоря, что плохо водить науку на помочахъ и учиться чуть ли не изъ-подъ розги. Но если несостоятельна принудительная система, то несостоятельны и системы пальятивныяѕ однимъ словомъ, вопросъ унивеситетскій достигъ живого, дѣйствительнаго своего значенія, и мы этому очень рады. Значитъ пустило корни, значитъ живетъ!..