ЖУРНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ.

_______

Былъ споръ литературный, о которомъ мы не очень давно имѣли честь доводить до свѣдѣнія нашихъ читателей. О чемъ былъ споръ, — это все равно, и не въ томъ теперь дѣло: дѣло только въ томъ, что у одного изъ спорившихъ сорвалось тогда съ языка словечко: «интересы народной массы», т. е. интересы русскаго народа, къ достиженію которыхъ означенная масса якобы «стремится путемъ всякихъ темныхъ дѣлъ.» Другой спорившій не пропустилъ мимо ушей этого словечка и отвѣтилъ противнику въ такихъ или подобныхъ выраженіяхъ: «Эхъ, государь мой! да полно знакомы ли вы еще съ интересами–то русскаго народа? знаете ли вы» и проч. Не помнимъ, какъ тамъ дальше было выражено, но смыслъ состоялъ въ томъ, что дескать интересы русскаго народа и пути къ достиженію ихъ не совсѣмъ то, что вы думаете; что если вы будете ихъ мѣрить аршиномъ вашихъ собственныхъ интересовъ и путей, то можете сильно ошибиться и приписать народу такія свойства, желанія и стремленія, какихъ у него вовсе нѣтъ. При этомъ кажется было пояснено и то, что интересы русскаго народа въ сущности очень просты и крайне немногосложны, такъ что если начать умствовать и опредѣлять ихъ издали, прикидывая на свой–то умозрительный аршинъ, то легко можно перехитрить, увлечься, уйти въ сторону и, начавъ во имя народныхъ интересовъ, предаться другимъ интересамъ, народу совершенно чуждымъ...

Впрочемъ не ручаемся, дѣйствительно ли все это было высказано по поводу упомянутаго спора, и не прибавили ли мы послѣднихъ оттѣнковъ той же мысли изъ другого мѣста и изъ другого журнала. Въ самомъ дѣлѣ, было нѣчто подобное и въ другомъ журналѣ, который пошолъ въ этомъ отношеніи далѣе: онъ излилъ горькіе упреки на нѣкоторыхъ журнальныхъ народниковъ зато, что они толкуютъ о народности, сами не зная хорошенько народа, накидываются рѣзко и неумѣренно на людей, высказывающихъ мнѣнія, противныя ихъ мнѣніямъ, и тѣмъ мѣшаютъ свободной разработкѣ вопросовъ, а главное — нарушаютъ условія литературнаго приличія...

Теперь мы припоминаемъ и каемся, что послѣдняя фраза вышеприведенной мысли, вызванной словомъ «интересы народа», принадлежитъ намъ самимъ. Именно такъ! Читая горькія жалобы на нарушителей условій литературнаго приличія, мы тогда же подумали: какъ легко увлекается вообще человѣкъ! Начнетъ во имя какого–нибудь интереса, искренно, благородно начнетъ, а потомъ незамѣтно и нечувствительно сойдетъ въ сторону, предастся другому, независимому отъ перваго интересу и погрузится въ него почти всецѣло, т. е. отдастъ этому новому интересу главнѣйшій пылъ своего одушевленія, а старому уже удѣлитъ одни только тепленькіе остаточки его. Уже не годъ и не два, какъ наши журналы предались интересамъ народа, благородно одушевившись ими и считая ихъ необходимѣйшею и лучшею потребностью читающей публики и всего русскаго общества. Коснувшись такой живой и чувствительной струны, конечно нельзя было избѣжать столкновенія мнѣній, и такъ какъ струна–то была очень чувствительна и жива, то и столкновенія могли иногда послѣдовать чувствительныя и рѣзкія... Обидѣлись обидчивые люди и вспомнили о законахъ литературнаго приличія... Съ тѣхъ поръ законы приличія сдѣлались преобладающимъ интересомъ обидчивыхъ людей и предметомъ домашнихъ хлопотъ многихъ журналовъ. А извѣстно, что у кого заведутся домашнія хлопоты, у того, по слабости человѣческой природы, все прочее, постороннее неизбѣжно отойдетъ на второй, если не на третій планъ. И дѣйствительно, если теперь послушать внимательно говоръ разныхъ журналовъ, то нельзя не замѣтить наибольшаго одушевленія тамъ, гдѣ изливается негодованіе на бранчивое направленіе нашей журналистики, на крикуновъ и нарушителей литературныхъ приличій. Досугъ ли же тутъ еще преслѣдовать чужіе интересы, хотя бы напримѣръ интересы поодаль стоящаго народа? Вѣдь этакъ пожалуй и одушевленія недостанетъ!

Но чтожъ такое? Если уже убѣдились люди въ великой важности преступленій и проступковъ противъ законовъ литературнаго приличія, то почему жъ имъ не избрать себѣ исключительной, хотя временной цѣлью преслѣдованіе и искорененіе этихъ преступленій и проступковъ? Но вотъ что непостижимо: бываетъ такъ, что самые строгіе и жаркіе преслѣдователи этого журнальнаго зла, обличая преступника, въ то же время сами нарушаютъ исповѣдуемые ими законы, и какъ нарушаютъ! Не словомъ, а дѣломъ, т. е. не рѣзкостью выраженій, а выкапываніемъ фактовъ, неподходящихъ ни подъ какіе законы ни литературнаго, ни общежитейскаго приличія.

Напримѣръ: наистрожайшій преслѣдователь крикуновъ, «Русскій Вѣстникъ» однажды отыскалъ въ «Современникѣ» юмористическое стихотвореніе, въ которомъ ради шутки говорится о тяжоломъ положеніи журналиста, о трудности пріобрѣтать хорошія статьи, украшенныя громкими именами, и между прочимъ есть четверостишіе:

Дорогъ ужасно Тургеневъ —

Публики первый герой —

Эта Елена, Берсеневъ,

Этотъ Инсаровъ... ой–ой!

Эти стишки «Русскій Вѣстникъ» растолковалъ такъ, что «Современникъ» измѣнилъ свой тонъ относительно г. Тургенева и изливаетъ «скорбныя сѣтованія на дороговизну его произведеній».

«Современникъ», вѣроятно сообразивъ, что шутить и говорить серьозно — двѣ вещи разныя, замѣтилъ, что «Русскій Вѣстникъ» своимъ толкованіемъ «ущипнулъ» г. Тургенева, и затѣмъ о своихъ отношеніяхъ къ этому писателю объяснился такъ:

«Нашъ образъ мыслей прояснился для г. Тургенева на столько, что онъ пересталъ одобрять его. Намъ стало казаться, что послѣднія повѣсти г. Тургенева не такъ близко соотвѣтствуютъ нашему взгляду на вещи, какъ прежде, когда и его направленіе не было такъ ясно для насъ, да и наши взгляды не были такъ ясны для него. Мы разошлись. Такъ ли? Ссылаемся на самого г. Тургенева.»

Заслышавъ такія рѣчи, «Русскій Вѣстникъ» говоритъ: «На насъ лежитъ долгъ поправить дѣло.» И начинаетъ поправлять дѣло тѣмъ, что извинившись и сказавъ, что онъ не хотѣлъ «щипать» г. Тургенева, тотчасъ же заявляетъ, что «г. Тургеневъ не напечаталъ своей послѣдней повѣсти въ «Современникѣ» совсѣмъ не изъ расчета»; «не потому, что «Русскій Вѣстникъ» предложилъ ему болѣе выгодныя условія, а напротивъ несмотря на то, что условія, которыя предлагались ему съ другой стороны, были несравненно значительнѣе».

Скажите же, развѣ это прилично? Развѣ можно пріискать какое–нибудь разумное побужденіе журналу — доводить серьозно до общаго свѣдѣнія или публично заявлять, какимъ образомъ и по какимъ причинамъ другой журналъ разошолся съ извѣстнымъ писателемъ и кто отъ кого отвернулся, — журналъ отъ писателя, или писатель отъ журнала?.. Вѣдь такія заявленія могутъ пожалуй кому–нибудь напомнить нравы и взаимныя отношенія двухъ героинь Островскаго: свахи по дворянству и свахи по купечеству? И какъ бы это указать статейку изъ кодекса литературныхъ или какихъ другихъ приличій, которая бы оправдывала это домашнее заявленіе! Или не оправдаютъ ли его какіе–нибудь общественные интересы? Къ интересамъ какой части публики можетъ оно относиться? Какими общественными нуждами оно могло быть вызвано? Ужь не интересы ли русскаго народа выиграютъ отъ разъясненія вопроса: кто больше предлагалъ за повѣсть г–на Тургенева — «Современникъ» или «Русскій Вѣстникъ»?.. Сдѣлавъ не краснѣя это многознаменательное заявленіе, «Русскій Вѣстникъ» какъ–будто немножко сконфузился, да и говоритъ:

«Довольно! Намъ очень непріятно, что мы должны были пускаться въ такія объясненія (ктожъ просилъ?)... Но что же однако такое эти объясненія? Увы, это очень грустно, но мы должны сознаться, что въ нашемъ литературномъ положеніи есть что–то очень ненормальное! Нигдѣ въ цѣломъ мірѣ нѣтъ того, что дѣлается въ нашей литературѣ: нигдѣ журналы не обозрѣваютъ взаимно другъ друга, не перебраниваются, и даже не объясняются между собою. Кромѣ полемики по горячимъ вопросамъ политики въ ежедневныхъ газетахъ, ни въ Германіи, ни во Франціи, ни въ Англіи журналы не вступаютъ ни въ какія объясненія между собою. Возьмите какой угодно изъ порядочныхъ европейскихъ журналовъ: вы даже не узнаете изъ него, существуютъ ли еще другіе журналы въ той странѣ, гдѣ онъ издается».

Посмотрите въ самомъ дѣлѣ, какіе благовоспитанные люди эти иностранцы!.. Да ужь полно правда ли это? Впрочемъ должно–быть правда, если такъ говорятъ бывалые люди. Вотъ и г. Жевакинъ, тоже бывалый человѣкъ, долго стоявшій съ эскадрой у сицилійскихъ береговъ, разсказывалъ собравшемуся кружку искателей руки Агафьи Тихоновны, что у нихъ въ Сициліи живетъ такой образованный народъ, что тамъ даже отъ простого мужика не услышишь русскаго слова: всѣ говорятъ пофранцузски...

Да! дѣйствительно, не припомнимъ мы, чтобы между какими–нибудь порядочными европейскими журналами выходили перекоры изъ–за сотрудника или возникали объясненія о томъ, который журналъ предлагаетъ и платитъ за статьи больше и который меньше. А вотъ, что касается до столкновенія и борьбы мнѣній и направленій, не однихъ политическихъ, но также нравственныхъ, эстетическихъ и иныхъ, то не постигаетъ разумъ нашъ, отчего бы неприлично было одному журналу поспорить, и горячо поспорить съ другимъ, особенно у насъ, среди неустановившихся мнѣній и направленій! Въ подобныхъ случаяхъ почемужъ бы одному журналу и не объясниться съ другимъ? Почему не сказать ему, что вы дескать изволите гнуть не въ ту сторону, что ваши мнѣнія принадлежатъ такому–то направленію, которое мы считаемъ невѣрнымъ потому–то, потому–то и пр.? Сверхъ того, не должно забывать, что въ западной литературѣ главную роль играютъ ежедневныя газеты, а у насъ наоборотъ, ежемѣсячныя изданія. А потомъ, долго ли же намъ обезьянничать? Помилуйте, совѣтовать не вести полемики, потомучто на западѣ этого не водится!

Въ числѣ предметовъ жалобъ есть еще рѣзкость выраженій, которую у насъ называютъ бранью, свистомъ, нелитературнымъ тономъ, и приписываютъ ее отсутствію благовоспитанности, невѣжеству, грубости нравовъ. Но и тутъ вѣдь нельзя же не принять въ расчетъ предмета, по поводу котораго засвистятъ люди. Вотъ напримѣръ исторія г–на Чернышевскаго съ Токвилемъ — какой она произвела свистъ даже въ лагерѣ коренныхъ противниковъ свиста! Послѣднія книги журналовъ всѣ наполнены полемикой противъ г. Чернышевскаго. Августовская книга «Отеч. Записокъ», напримѣръ, даже вся посвящена ему. Въ ней мы насчитали до шести статей, старающихся доказать, что онъ ничего не знаетъ. Въ одной московской газетѣ есть даже статейка подъ слѣдующимъ заглавіемъ: «Чернышевскій и его время». Говорите послѣ этого, что г. Чернышевскій не есть явленіе въ нашей литературѣ! Неудивительно послѣ этого, если 172 № «Спб. Вѣдомостей» перещеголялъ всѣхъ возможныхъ свистуновъ, сравнивъ г–на Чернышевскаго съ человѣкомъ... подгулявшимъ. Тутъ конечно иной умѣренный человѣкъ и подумаетъ: «положимъ Токвиль великій человѣкъ, да зачѣмъ же стулья–то ломать?..»

Покорнѣйше просимъ обратить вниманіе на существенный предметъ нашей настоящей рѣчи: мы собираемъ литературные, или выражаясь тѣснѣе, журнальные интересы, которые должны войти въ нашу лѣтопись въ числѣ другихъ современныхъ интересовъ. Подъ журнальными интересами, отличными отъ всѣхъ прочихъ, мы разумѣемъ на этотъ разъ тѣ собственно интересы, которые, касаясь исключительно журнальнаго міра, чужды всему остальному человѣчеству, которые начинаются тамъ, гдѣ кончаются интересы остального человѣчества, и которые являются въ міръ только въ тѣхъ случаяхъ, когда журналъ захлопочется по своему домашнему хозяйству, да и выбѣжитъ въ люди весь подъ вліяніемъ этихъ хлопотъ, забывъ навремя тѣ болѣе общіе интересы, во имя которыхъ онъ открылъ міру свое существованіе и свою дѣятельность. Мы указываемъ на эти частные или домашніе интересы вопервыхъ потому, что они, будучи обнародованы, становятся общественнымъ достояніемъ, а вовторыхъ потому, что внутренній процессъ ихъ обнародованія нерѣдко представляетъ любопытное психологическое явленіе, какъ читатели могли замѣтить изъ вышеизложеннаго. Пытаясь уяснить себѣ это явленіе, мы можемъ сдѣлать такое предположеніе, что когда совершается процессъ означеннаго обнародованія, тогда воображенію лица обнародывающаго представляется только извѣстная малая група читателей, напримѣръ членовъ какой–нибудь редакціи, а все остальное читающее человѣчество для него въ эту роковую минуту какъ бы перестаетъ существовать; если же оно и припоминается ему смутно, то вѣроятно тутъ же является успокоительная мысль, что завѣтную публикацію, непричастную дѣлу человѣчество читать не будетъ, по чувству скромности, все равно какъ бы это было чужое, не къ нему адресованное письмо...

Еще разъ дѣлаемъ оговорку, что гдѣ хотя слегка замѣшались какая–нибудь человѣческая идея, или общественный вопросъ, или отдѣльный фактъ, имѣющій значеніе въ жизни общества, или что–нибудь подобное, лишь бы оно носило сколько–нибудь свойственную публичности физіономію, — тамъ всѣ возможные журнальные споры, безъ свиста и съ присвистомъ, принадлежатъ въ нашихъ глазахъ къ области общихъ, а не исключительно журнальныхъ интересовъ и, во имя этихъ интересовъ, имѣютъ законное право существованія. Если же насъ попрекнутъ тѣмъ, что мы такимъ образомъ допускаемъ свистъ и покрываемъ нарушителей законовъ литературнаго приличія, да если еще заговорятъ о необходимости и священномъ долгѣ литературы — воспитывать общественные вкусы, то мы попросимъ прежде опредѣлить поточнѣе и посознательнѣе, чѣмъ именно воспитываются общественные вкусы, и при этомъ пораздумать хорошенько, не слишкомъ ли много приписываемъ мы, въ дѣлѣ этого воспитанія, благоприличію тона, чистотѣ и сладости звуковъ безъ крика и свиста? Да еще — не успѣшнѣе ли воспитываются и не яснѣе ли опредѣляются общественные вкусы суммою усвоенныхъ понятій, мыслей и чувства? А если такъ, то прежде нежели воздвигать гоненіе на свистуновъ, сопровождаемое горькими жалобами на зловредное и ведущее къ растлѣнію нравовъ нарушеніе законовъ литературнаго приличія, слѣдовало бы кажется всякому, предназначающему себя въ воспитатели общественныхъ вкусовъ, освободить свои помыслы отъ всѣхъ домашнихъ хлопотъ, съ которыми наразлучны нѣкоторые мелочные, непріятно развлекающіе дрязги, въ родѣ расчетовъ за статьи, и потомъ уже выступить на поприще съ помыслами чистыми, воспитателя достойными; да, при этомъ помнить также слово, сказанное Спасителемъ: «не называйте себя учителями». Выступивъ такимъ образомъ, воспитатель, если онъ вооружонъ и наукой, и твердыми убѣжденіями, а главное — вѣрнымъ пониманьемъ воспитываемой среды, не будетъ имѣть причины бояться или считать себѣ помѣхою какой бы то ни было свистъ: свиснетъ ли человѣкъ заигравшись словомъ, или онъ свиснетъ заигравшись мыслью; какъ бы ни показалось воспитателю, или какъ бы ни было на самомъ дѣлѣ дико это заигрыванье, оно не раздразнитъ его, не выведетъ изъ себя и не помѣшаетъ его благимъ урокамъ, потомучто чѣмъ рѣзче дикость, тѣмъ труднѣе обмануть ею воспитываемую среду, тѣмъ кратковременнѣе ея успѣхъ и тѣмъ легче восторжествовать благимъ урокамъ, если только въ нихъ дѣйствительно кроется источникъ блага, если въ нихъ въ самомъ дѣлѣ таится зерно истины...

Однако мы кажется начинаемъ сбиваться на тонъ проповѣди, чего, признаться, ужасно боимся. Попытаемся отдѣлаться отъ такого настроенія и перемѣнить хоть тонъ, если не самый предметъ рѣчи, потомучто... вотъ эти литературныя приличія все еще мелькаютъ передъ нами...

«Московскія Вѣдомости» недавно посвятили довольно большую статью разсужденію о журнальныхъ объявленіяхъ. Это разсужденіе — нѣчто въ родѣ обвинительнаго акта, обличающаго нѣкоторые журналы въ спекулятивномъ направленіи, въ духѣ торгашества, такъ какъ ихъ «широковѣщательныя» объявленія — ничто иное, какъ зазыванье подписчиковъ посредствомъ пышныхъ обѣщаній, невсегда или даже очень рѣдко исполняемыхъ. Говорится въ этомъ актѣ, что такимъ образомъ журналы роняютъ свое достоинство и подрываютъ кредитъ другихъ періодическихъ изданій; что публика давно перестала вѣрить въ пышныя обѣщанія и уже смѣется надъ ними, между тѣмъ какъ тѣ журналы, которые «скромно и просто заявляютъ о своемъ существованіи», расходятся въ тысячахъ экземпляровъ.

Такъ, такъ! слѣдуетъ карать его, журнальное шарлатанство, потомучто оно роняетъ достоинство литературы, не соблюдаетъ законовъ литературнаго приличія. Но... подумаешь, какіе бываютъ оригиналы! У насъ есть одинъ пріятель, который не подписывается ни на одинъ журналъ, заимствуясь ими отъ добрыхъ людей, но страстно любитъ читать журнальныя объявленія. Осень для него едва ли не самое лучшее время года; по крайней мѣрѣ съ наступленіемъ сентября, онъ какъ–то особенно оживляется, какъ бы предчувствуя близкое наслажденіе. Всѣ его знакомые, получающіе какіе–нибудь газеты или журналы, зная страсть чудака, собираютъ для него всѣ объявленія и вручаютъ ихъ ему иногда цѣлыми пачками. Садится онъ за эти пачки точно такъ, какъ гастрономъ садится за роскошный обѣдъ; въ числѣ блюдъ этого обѣда попадаются ему иногда и великолѣпныя объявленія отъ книжнаго магазина Маврикія Осиповича Вольфа, и прейсъ–куранты китайскихъ чаевъ; но онъ хладнокровно откладываетъ эту примѣсь въ сторону, и очистивъ пачку, приступаетъ къ чтенію собственно–журнальныхъ объявленій, а потомъ, начитавшись всласть, составляетъ изъ нихъ колекцію для своей библіотеки. Объясняя свою страстную охоту, онъ разсуждаетъ очень краснорѣчиво. «Вѣдь нельзя думать, говоритъ онъ, чтобы какой–нибудь журналъ могъ издаваться и редактироваться людьми ограниченными, — это совсѣмъ невѣроятно. А гдѣ же найдете вы самыя–то, чтл называется, сливки редакторскаго ума, какъ не въ объявленіи объ изданіи журнала? Тутъ ужь онъ весь, въ сосредоточенномъ такъ–сказать видѣ. Въ книгѣ иногда капитальное произведеніе посторонняго автора красуется на первомъ планѣ, какъ звѣзда первой величины, и замѣняетъ собою редакцію или выкупаетъ ея слабыя стороны; а въ объявленіи редакціи спрятаться не за что: тутъ она сама является лицомъ къ лицу съ публикой и рекомендуется, и старается высказать самую лучшую, самую горячую свою мысль. Ну, вотъ мнѣ и любопытно послушать, что скажутъ умные люди, что они думаютъ и что намѣрены дѣлать. Изъ того, что они наговорятъ, у меня составляется цѣлая група свѣтлыхъ надеждъ, — и мнѣ весело! Положимъ, что половина этихъ надеждъ можетъ–быть и не сбудется; да послушайте: вѣдь еслибы наши надежды сбывались всѣ до одной, то мы ужь давно шагнули бы за предѣлы мелкой житейской суеты и очутились бы въ идеальномъ мірѣ...

— Чтоже толку, возражаютъ нашему оригиналу, — обольщать себя надеждами, если знаешь напередъ ихъ несбыточность?

— Какъ несбыточность?

— Да вѣдь вы сами говорите, что половина вашихъ надеждъ не сбудется.

— Я допускаю возможность такого несчастія; но пока оно не случилось, передо мною желанія редакцій — исполнить мои надежды.

— А если у нихъ совсѣмъ нѣтъ тѣхъ желаній, какія вы предполагаете, а есть одно только желаніе — наловить побольше подписчиковъ?

— Э, полноте! Наловить подписчиковъ!.. Какъ вамъ не стыдно питать такія мысли и во всемъ видѣть одну темную сторону!.. Конечно, нельзя же представить себѣ такую безплотную редакцію, которая бы оставалась совершенно равнодушною къ числу своихъ подписчиковъ, которой было бы все равно, составитъ ли это число пять единицъ или пять тысячъ единицъ. Для кого же и издается журналъ, какъ не для подписчиковъ, т. е. читателей? Кому придетъ охота проповѣдывать въ пустынѣ? Стало быть эта — какъ вы говорите — ловля подписчиковъ неизбѣжно должна входить въ число цѣлей всякой, даже самой честной и добросовѣстной редакціи. Всѣ ли редакціи равно достигаютъ этой цѣли — это уже другой вопросъ; да это–то и зависитъ отъ существенныхъ достоинствъ редакціи, о которыхъ я сужу по объявленію, и, знаете ли, сужу довольно вѣрно. Вѣдь есть же для чего–нибудь у насъ съ вами и смыслъ, и вкусъ, и наблюдательность. Неужели вы думаете, что всѣ журнальныя объявленія мнѣ одинаково нравятся и возбуждаютъ во мнѣ одинаковыя надежды? Если вы такъ думаете, значитъ вы никогда не вчитывались какъ слѣдуетъ въ журнальныя объявленія, не дѣлали надъ ними достаточно внимательныхъ наблюденій. Тутъ, я вамъ скажу, не только видишь разныя степени умственныхъ силъ и встрѣчаешь разнообразіе мыслей и направленій, но открываешь также разнообразіе личныхъ характеровъ, даже темпераментовъ и сердечныхъ свойствъ. Бываютъ напримѣръ характеры мрачные, склонные къ лаконизму; эти характеры большею частію съ достоинствомъ, но они сухи и къ нимъ какъ–то не тянетъ, — сердце не лежитъ. Бываютъ и наоборотъ — характеры открытые, которымъ ужасно хочется, чтобъ ихъ хорошенько поняли; они иногда повторяются, но это ничего; я ихъ люблю: въ нихъ жизни много. Иногда бываетъ замѣтно, что прежде чѣмъ приступить къ объявленію, редакція какъ–будто раздумывала: какой бы оттѣнокъ дать ей своей дѣятельности? подумала — и придумала извѣстный оттѣнокъ, разумѣется болѣе или менѣе соотвѣтствующій ея индивидуальной личности... Вотъ личность–то и прорвалась наружу, я ее и подмѣтилъ, а потомъ — симпатизировать ли ей или нѣтъ, это уже мое дѣло. Впрочемъ случается и такъ, что индивидуальная–то личность спрячется, если она не довольно рельефна, а вмѣсто нея выступятъ «современныя потребности образованной публики», или «новѣйшее направленіе умовъ», или «послѣдніе выводы науки», за которыми дескать мы, редакторы, почтемъ священнымъ долгомъ слѣдить неустанно и неусыпно... Ну, къ этимъ высокимъ цѣлямъ я уже прислушался, и онѣ не производятъ на меня впечатлѣнія... дѣло извѣстное! Что касается до поименныхъ обѣщаній, т. е. реестровъ капитальныхъ статей съ именами, то я ихъ тоже сортирую; они имѣютъ для меня значеніе не по ихъ буквальному смыслу, а по извѣстнымъ заключеніямъ, которыя я вывожу изъ нихъ, т. е. изъ цѣлыхъ реестровъ, снабжонныхъ поясненіями, что вотъ то и то въ рукахъ редакціи, а это или нѣчто обѣщано. Подъ нѣчто я разумѣю то что не озаглавлено, т. е. еще не написано, а можетъ–быть даже и не задумано, стало быть находится въ полной зависимости отъ вдохновенія автора, которое, какъ извѣстно, никакихъ обязательствъ и даже властей надъ собой не признаетъ. Все это и многое другое, — какъ напримѣръ степень искренности, на которую у меня есть–таки кой–какое чутье, — все это я соображаю, и повѣрьте, мои соображенія рѣдко меня обманываютъ».

Ну что вы будете дѣлать съ такимъ оригинальнымъ господиномъ? Впрочемъ можетъ–быть онъ оттого только такъ разсуждаетъ, что самъ никогда на журналы не подписывается, и наслаждается объявленіями и зарождающимися отъ нихъ свѣтлыми надеждами — даромъ. А вотъ есть у насъ другой знакомый, человѣкъ провинціальный, который также долго не подписывался на журналы, но однажды, увлеченный рокомъ, подписался на журналъ «Современность» и былъ кажется изъ числа первыхъ подписчиковъ этого обѣщавшаго быть прекраснымъ журнала. Этотъ господинъ до сихъ поръ не можетъ успокоиться, и какъ только зайдетъ рѣчь о журналахъ, непремѣнно одушевится и предастся изліянію своихъ сожалѣній. «Никогда, говоритъ, не прощу себѣ!.. Этакъ промахнуться! Одураченъ, совсѣмъ одураченъ: два нумера — и только! Если ужь онъ (то–есть г. Кореневъ, редакторъ) какъ–нибудь тамъ въ дѣлахъ что ли запутался, такъ лучше бы обратился прямо къ намъ, подписчикамъ: мы бы ему помогли, непремѣнно помогли бы: вѣдь программа–то была какая — чудо!.. Я все ждалъ, не возобновится ли какъ–нибудь: нельзя же, думаю, такъ–таки ни съ того, ни съ сего, безнаказанно... Нѣтъ! ни слуху, ни духу! Вонъ и теперь лежитъ два нумера: только два нумера и получилъ... Да вѣдь наглость–то какая: хоть бы извинился человѣкъ, — такъ нѣтъ! Право, и жаль, и досадно!.. Теперь и чувствуешь, что слѣдовало бы подписаться еще на что–нибудь, да нѣтъ! и боишься, и расположенія нѣтъ, потомучто досадно: вспомнишь — и досадно!»

Дѣйствительно, когда слушаешь эти горькія сожалѣнія, то даже вчужѣ становится и жаль и досадно. Правда, примѣръ «Современности» — примѣръ довольно исключительный, не можетъ служить опредѣленіемъ характера журнальныхъ объявленій (особенно если припомнить нѣсколько противоположныхъ примѣровъ, гдѣ прекратившіяся изданія съ честью оставили поприще, расчитавшись дочиста съ подписчиками); но мы все–таки ничего не говоримъ противъ филипики «Московскихъ вѣдомостей»: пускай нашъ оригинальный пріятель смотритъ на объявленія съ одной стороны, а «Московскія вѣдомости» съ другой, — публика такимъ образомъ будетъ ближе къ истинѣ и рѣже будетъ ошибаться.

Имѣя въ виду нѣсколько извѣстій о вновь возникающихъ журналахъ, мы должны упомянуть о нихъ, — хоть бы это было въ угоду нашему другу, любителю объявленій (который изъ пріязни постоянно читаетъ наше писанье), да притомъ надо признаться, что его «свѣтлыя надежды» и на насъ иногда дѣйствуютъ заразительно.

Вопервыхъ — наша духовная современная литература обогащается новымъ журналомъ: «Духъ Христіанина». Можетъ–быть въ то время, когда слова наши дойдутъ до читателя, передъ нимъ уже будетъ первый нумеръ «Духа Христіанина», потомучто журналъ этотъ издается съ перваго наступающаго сентября.

Затѣмъ слѣдуютъ журналы народные: «Грамотѣй», уже объявленный и назначенный къ выходу съ октября нынѣшняго года, въ Петербургѣ, подъ редакціею Я. Ивановскаго, и другой — «Крестьянскій Листокъ», о которомъ идутъ только слухи, предполагающійся въ Москвѣ, подъ редакціею Л. Муратова, и намѣревающійся принять преимущественно характеръ сельско–хозяйственный. Говорить объ этихъ будущихъ журналахъ пока нечего. Въ объявленіи объ изданіи «Грамотѣя» мы не почуяли никакой новой мысли: цѣль извѣстная — «удовлетвореніе насущныхъ потребностей народа», точно такъ какъ цѣль всѣхъ возможныхъ журналовъ — удовлетворять насущнымъ потребностямъ общества или той части его, для которой журналъ въ особенности назначается. Дѣло стало–быть въ исполненіи, въ которомъ мы все еще не можемъ принаровиться къ народу.

Объ этомъ много было говорено и безъ сомнѣнія еще много будетъ говориться и безъ насъ; а мы (т. е. я, составитель этой лѣтописи), какъ уже сказали разъ, не беремъ на себя разрѣшенія мудреныхъ вопросовъ.

Есть еще слухи о предполагаемыхъ журналахъ мѣстныхъ, напримѣръ въ Одессѣ затѣвается учено–литературный журналъ «Югъ», цѣль котораго — «открыть новый органъ для самостоятельнаго и безпристрастнаго обсужденія вопросовъ, возникающихъ въ общественной жизни Одессы»; въ Харьковѣ составлена, говорятъ, програма литературно–политической газеты «Харьковскій Вѣстникъ», основная мысль которой — «проявить и осуществить матерьяльныя и духовныя побужденія края». Стало быть цѣли того и другого изданія очень сходны между собою, а изъ этого можно заключить, что потребность въ новыхъ мѣстныхъ органахъ есть...

«Вѣкъ» говоритъ, что онъ «рѣшительно не вѣритъ въ возможность процвѣтанія литературной дѣятельности въ нашихъ провинціальныхъ городахъ». Очень жаль, что сказавъ о своемъ невѣріи, «Вѣкъ» (за недостаткомъ мѣста) не намекнулъ, даже вскользь, о причинахъ этого невѣрія, и разсужденіе о нихъ отложилъ до другого времени. Хотѣлось бы послушать этого разсужденія; оно, намъ кажется, было бы очень поучительно какъ для насъ, такъ и для провинціальныхъ городовъ, жизнь которыхъ безъ сомнѣнія коротко знакома «Вѣку»... Извѣстно, что Наполеонъ I не вѣрилъ въ возможность пароходовъ. У насъ въ настоящее время создать цвѣтущую литературную дѣятельность въ провинціальныхъ городахъ — было бы можетъ–быть такимъ же исполинскимъ подвигомъ ума человѣческаго, какъ во времена Наполеона I — пустить по волнамъ морскимъ паровую машину. Однако великій вождь ошибся, и машина пошла; что мудренаго, что и наша провинціально–литературная машина пойдетъ... Чтожъ, тогда «Вѣкъ» можетъ сказать, что не онъ первый, не онъ послѣдній, — и при этомъ сослаться на Наполеона I...

Говоря о народныхъ журналахъ, мы неумышленно, но можетъ–быть кстати пропустили одно извѣстіе, въ которомъ, — кто знаетъ, не таится ли зародышъ явленія, долженствующаго когда–нибудь повести къ сближенію «Вѣка» съ Наполеономъ I. Графъ Л. Толстой объявляетъ о предпринятомъ имъ изданіи новаго журнала: не вдаваясь ни въ какія сужденія объ этомъ предпріятіи, мы изложимъ сущность его словами самаго объявленія.

«Съ 1 октября 1861 года въ сельцѣ Ясной–Полянѣ, тульской губерніи крапивенскаго уѣзда, будетъ издаваться ежемѣсячный журналъ подъ названіемъ «Ясная–Поляна».

Ежемѣсячное изданіе будетъ состоять изъ двухъ отдѣльныхъ выпусковъ: «Школа Ясной–Поляны» и «Книжка Ясной–Поляны». Школа будетъ заключать въ себѣ статьи педагогическія, Книжка будетъ содержать статьи народныя, т. е. удобопонятныя и занимательныя для народа... Вотъ вся наша программа (продолжаетъ объявленіе), съ тою лишь особенностью, что по нашему убѣжденію, педагогика есть наука опытная, а не отвлеченная, и что для народа, по выраженію Песталоци, самое лучшее только какъ разъ въ пору.

Мы убѣдились, что почти всѣ руководства школъ дурны, но вмѣстѣ съ тѣмъ, что и по существующимъ плохимъ руководствамъ въ большей части школъ чтеніе идетъ успѣшно. Стараясь разъяснить для себя это кажущееся страннымъ противорѣчіе, мы убѣдились, что успѣхъ ученія основанъ не на руководствахъ, а на духѣ организаціи школъ, на томъ неуловимомъ вліяніи учителя, на тѣхъ отступленіяхъ отъ руководствъ, на тѣхъ ежеминутно измѣняемыхъ въ классѣ пріемахъ, которые исчезаютъ безъ слѣда, но которые и составляютъ сущность успѣшнаго ученія. Уловить эти пріемы и найдти въ нихъ законы, составитъ задачу нашей школы и ея отголоска — отдѣла нашего журнала, называемаго «Школой Ясной–Поляны».

Сотрудниками нашими поэтому будутъ преимущественно учителя ясно–полянской школы, и могутъ быть только учителя, смотрящіе на свое занятіе не только какъ на средство существованія, не только какъ на обязанность обученія дѣтей, но и какъ на область испытанія для науки педагогики.

По части народной литературы, мы убѣдились, что для того, чтобы писать книги для народа, нужно болѣе чѣмъ необыкновенный талантъ и кабинетное изученіе народа, — нужно живое сужденіе самаго народа, нужно, чтобъ назначаемыя для него книги были имъ самимъ одобряемы. Съ этою цѣлью мы намѣрены представлять на судъ народа, собирающагося въ нашей школѣ, всѣ тѣ книги, которыя, по нашему крайнему разумѣнію, ближе подходятъ къ нему, и не стѣсняясь ничѣмъ, печатать въ отдѣлѣ «Книжекъ Ясной–Поляны» только тѣ статьи и книги, которыя будутъ ими одобрены».

Намъ остается отъ души желать, чтобъ удался этотъ смѣлый опытъ выбора книгъ и статей для народа.

Если случалось вамъ, читатель, натыкаться въ журналахъ на статьи, посвященныя ихъ личнымъ дѣламъ и отношеніямъ, никакого общаго значенія не имѣющимъ и никакого любопытнаго факта не представляющимъ, въ такія минуты, когда вы были подъ впечатлѣніемъ отъ шумѣвшихъ вкругъ васъ устныхъ голосовъ, вызванныхъ горячими и шибко–ростущими нуждами дѣйствительной жизни, — то вы безъ сомнѣнія поймете и оправдаете побужденіе, по которому мы заговорили и такъ много наговорили объ этихъ исключительно–журнальныхъ интересахъ. Можетъ–быть въ подобныя минуты вамъ самимъ приходилось подумать такъ: еслибы авторы этихъ статей знали, какимъ глубокимъ равнодушіемъ озабоченное человѣчество можетъ встрѣтить ихъ счеты, — они вѣроятно иначе взглянули бы на свое право публичныхъ заявленій и положили бы себѣ пользоваться имъ съ большею разборчивостью. Если же съ вами этого не бывало, и вамъ непонятно наше побужденіе, въ такомъ случаѣ простите, что мы поддались впечатлѣнію минуты.