ТАРАСЪ ШЕВЧЕНКО

 

Parce, Liber, metuendo thyrso!

Horat.

 

Боже ты мiй! яка сыла

Лягла въ домовину...

 

(Изъ стихотворенiя, читаннаго

на могилѣ Шевченка).

_____

 

Увы! намъ такъ часто приходится справлять печальныя тризны по великимъ славянскимъ дѣятелямъ, что пищущiй эти строки чуть–чуть было не озаглавилъ статейки своей общимъ именемъ: «Поминки» и не поставилъ римской единицы надъ именемъ послѣдняго изъ дорогихъ покойниковъ... Въ самомъ дѣлѣ, втеченiе полугода, Хомяковъ, К. Аксаковъ, Вячеславъ Ганка, Тарасъ Шевченко... и всѣ, кромѣ развѣ Вячеслава Вячеславича, преждевременно!..

О, будетъ ли конецъ этой древней Мойрѣ тяготѣющей надъ всѣми нами, отъ Волги до Лабы, отъ Двины до Дуная? Пушкинъ, Грибоѣдовъ, Лермонтовъ, Гоголь, Мицкевичъ, Кольцовъ, Шевченко, Глинка, Брюловъ — всѣ, безъ исключенiя даже старшаго изъ нихъ, Мицкевича, похищенные безжалостною смертью въ цвѣту творчества, въ полномъ могучемъ развитiи силъ, — всѣ незамѣнимые, Бѣлинскiй, Грановскiй, Кудрявцевъ, Челяковскiй, Хомяковъ, К. Аксаковъ, даже С. Т. Аксаковъ — старый дубъ, который только что распустилъ свою широкую сѣнь — И. и П. Кирѣевскiе, Ивановъ, Мартыновъ (А. Е.); ослѣпшiй, стало быть погибшiй для сцены С. В. Васильевъ — всѣ явно оторванные въ ту самую минуту, когда совершенно опредѣлились ихъ отношенiя къ обществу и литературѣ и отношенiя къ нимъ всѣхъ ей сочувствующихъ; Языковъ, успѣвшiй показать только могучiя силы безъ приложенiя ихъ къ общественной жизни, а сколько силъ, скошенныхъ нещадною косою въ минуту ихъ разцвѣта — Веневитиновъ, Станкевичъ, Валуевъ... а высокiе таланты, которыхъ дѣятельность замерла при самомъ началѣ — таланты, как Баратынскiй, съ отчаянiемъ взывавшiй

 

Къ чему же ты стремилась и кипѣла

Развитиiемъ спѣша,

Ты подвигъ свой свершила прежде тѣла

Безумная душа...

 

А громадныя силы, не выразившiяся какъ имъ слѣдовало бы вслѣдствiе различныхъ обстоятельствъ — Мочаловъ, Варламовъ, Полежаевъ, Марлинскiй... Не говоримъ уже о менѣе яркихъ талантахъ, которыхъ вслѣдствiе многоразличныхъ безобразiй нашей дѣйствительности, отражавшихся часто въ ихъ собственныхъ, личныхъ безобразiяхъ — погибло несчетное количество (Соколовскiй, Меркли, Бутковъ и т. д.) Не говоримъ о спецiальныхъ талантахъ — о какомъ–нибудь пѣвцѣ Евсеевѣ — по голосу и методѣ первостепенной нашей знаменитости, недавно умершемъ въ Долговомъ Отдѣленiи, о даровитомъ Гурилевѣ, скончавшемся въ сумасшествiи, о множествѣ многихъ «ихъ же имена Господи, Ты вѣси...» А. М. Стаховичъ — въ гибели котораго, кромѣ общей иронiи Мойры надъ нашими талантливыми людьми, отозвалась еще кромѣ того — ядовито и ни мало неостроумно какая–то общественная иронiя...

Все это грустные, даже горькiе факты, способные въ иную минуту внушить печальную мысль объ особомъ отдѣлѣ «Поминокъ» въ журналѣ!..

Да, поневолѣ повторишь то, что сказалъ Погодинъ въ своей статьѣ о Хомяковѣ: (*) «Странная, удивительная судьба написана кажется вверху нашему времени. Какъ будто тамъ, въ воздухѣ, высоко, борятся между собою два наши начала, доброе и злое, враждебныя между собою, и мы, подобно троянамъ, поражаемымъ невидимыми стрѣлами Аполлона, чувствуемъ только на себѣ, на нашихъ тѣлахъ, въ нашихъ душахъ, въ нашихъ обстоятельствахъ, когда побѣда склоняется на противную намъ сторону, вопреки всѣмъ соображенiямъ, положенiямъ и разсчетамъ. Иначе объяснить нельзя, что съ нами ежедневно случается...»

Можетъ быть — объяснить–то и можно, можно уловить законы этой мистической Мойры, да во первыхъ такое объясненiе завлекло бы насъ слишкомъ далеко и при томъ покажется многимъ мистическимъ, а во вторыхъ потребуетъ сводки фактовъ трагическихъ, какъ указанные нами, съ фактами именно горькими и страшными, но по формѣ своей комическими; можетъ быть, оно подыметъ вопросъ о томъ, почему напримѣръ хоть тотъ же самый констатирующiй трагическiй фактъ, мыслитель, представляетъ собою хаотическую смѣсь передовыхъ силъ съ гнилью отсталыхъ предразсудковъ, — почему гласность обратилась у насъ въ развитiе убѣжденiя на счетъ близости платка гоголевскаго Кочкарева, почему наши протесты противъ условной нравственности кончаются полу–мѣщанскою, полу–ямскою выходкою Камня–Виногорова?.. Повторяемъ, что трагическое и комическое выражаютъ собою въ сущности одинъ законъ, законъ неустановившагося броженiя силъ. То пѣна брызжетъ через край, то пузыри комически лопаются, то отсадокъ явно говорятъ намъ, что мы можетъ быть черезъ чуръ далеко хватили!.. И отъ этого, дѣйствительно какъ говоритъ далѣе Погодинъ: «Вездѣ замѣшательство, неизвѣстность, неопредѣленность, сомнѣнiе», и заключаешь тѣмъ, что не вѣришь никому и ничему, а между тѣмъ вдали громъ гремитъ; перекаты его порою слышатся ближе и ближе, вонъ ужь сверкаютъ и молнiи.»

 

«И падаютъ» — повторимъ его же слова, «наши лучшiе, благороднѣйшiе люди, мыслящiе, чувствующiе, тѣ на которыхъ отдыхалъ взоръ, о которыхъ сладко было думать, которые однимъ именемъ своимъ доставляли утѣшенiе, падаютъ безъ всякихъ достаточныхъ причинъ. Не успѣешь схоронить одного, рой могилу другому, невыпуская изъ рукъ заступа, и готовься оплакивать третьяго...»

 

Увы! это такъ — равно какъ вѣрно отмѣчено въ той же статьѣ и то, отчасти уже комическое по формѣ своей обстоятельство, хотя и далеко не комическое по своимъ послѣдствiямъ, что: «У насъ нѣтъ враговъ, нѣтъ и злодѣевъ между нами, подобныхъ какимъ–нибудь древнимъ страшилищамъ, а все–таки мы должны безпрестанно оглядываться, чтобъ какою нибудь дружескою рукою не хватили насъ въ високъ, чтобъ какимъ нибудь доброжелательнымъ ударомъ не раскроило лба!» Все это глубоко вѣрно и, какъ бы въ подтвержденiе вѣрности взгляда мыслитель, высказавшiй столь вѣрный и горькiй взглядъ, по старымъ предразсудкамъ — позабываетъ между именъ дорогихъ покойниковъ — дорогое имя Бѣлинскаго!..

 

_____

 

 

Значенiе утраты, которую славянскiя литературы понесли въ Тарасѣ Григорьевичѣ Шевченкѣ — если не равносильно съ утратами, понесенными ими въ Пушкинѣ и Мицкевичѣ — представителяхъ славянства передъ цѣлымъ человѣчествомъ, — то во всякомъ случаѣ нисколько не меньше значенiя утраты Гоголя и Кольцова (*).

Что Тарасъ Шевченко былъ великiй поэтъ, въ этомъ сомнѣваться можетъ только газета «Вѣкъ» — на столь же разумныхъ основанiяхъ, на какихъ не сочувствуетъ она Шиллеру. Но что съ другой стороны Тарасъ Шевченко былъ только заря, великiй поэтъ только что начинающейся литературы, поэтъ исключительно народный, поэтъ, о которомъ трудно сказать — послѣднiй ли это изъ слѣпыхъ кобзарей или первый изъ мастеровъ и художниковъ, такъ наивна его красота и вмѣстѣ такъ уже артистична, — это тоже не подлежитъ кажется спору. По красотѣ и силѣ, многiе поставляли его наравнѣ съ Пушкинымъ и Мицкевичемъ: мы готовы идти даже дальше въ этомъ — у Тараса Шевченки есть та нагая красота выраженiя народной поэзiи, которая только развѣ искрами блистаетъ въ великихъ поэтахъ художникахъ, каковы Пушкинъ и Мицкевичъ, и которая на каждой страницѣ «Кобзаря» поразитъ васъ у Шевченки... Шевченко еще ничего условнаго не боится; нужны ему младенческiй лепетъ, народный юморъ, страстное воркованье, онъ ни передъ чѣмъ не остановится, и все это у него выйдет свѣжо, наивно, могуче, страстно или жартливо какъ самое дѣло. У него дѣйствительно есть и уносящая, часто необузданная страстность Мицкевича, есть и прелесть пушкинской ясности — такъ что дѣйствительно, по даннымъ, по силамъ своего великаго таланта, онъ стоитъ какъ бы въ серединѣ между двумя великими представителями славянскаго духа. Натура его поэтическая шире своею многосторонностью натуры нашего могучаго, но односторонняго какъ сама его родина — представителя русской Украйны, Кольцова; свѣтлѣе, проще и искреннѣе натуры Гоголя, великаго поэта Малороссiи, поставившаго себя въ ложное положенiе быть поэтомъ совершенно чуждаго ему великорусскаго быта... Да! Шевченко — послѣднiй кобзарь и первый великiй поэтъ новой великой литературы славянскаго мiра. Да! устами этого своего перваго великаго поэта, Украйна безъ самохвальства могла сказать:

 

Нàша дýма, нàша пiсня,

Не вмре, не загине..

Отъ де, лƕде, нàше слàва

Слàва Украiни!

Безъ зòлота, безъ кàменѣ

Безъ хитроi мòви,

А голоснà та правдúва,

Якъ Гòспода слóво... (*)

 

А было же время и было недавно, когда не Сеньковскiе только, а люди какъ Бѣлинскiй отрицательно–враждебно и насмѣшливо относились, во имя централизацiонныхъ началъ, — къ существованiю малороссiйской литературы, забывая и богатство самобытно–развившагося языка и сокровища народной поэзiи... Было это время господства теорiи — и пусть бы оно, это время, отразилось только въ заблужденiяхъ теоретическаго мышленiя... Жертвою его былъ высокiй художникъ, былъ Гоголь. Значенiе его въ русской литературѣ хотя и огромное, есть однако значенiе преходящее и станетъ современемъ совершенно историческимъ. Значенiе его въ родной его литературѣ было бы вѣчное, народное — и какъ вполнѣ народное вѣроятно столь же мiровое какъ значенiе Данта. Теперь же, то малороссы (какъ г. Кулишъ) уже упрекаютъ его — и повидимому справедливо, въ неточности или излишней яркости красокъ, то мы, русскiе, видимъ уже гиперболическiй и одностороннiй, хотя могущественный и генiальный юморъ въ его отрицательной манерѣ изображенiя и совершенно отрицаемся отъ его положительныхъ идеаловъ.

Заявляя — пока еще безъ пространныхъ разсужденiй и доказательствъ такой взглядъ на Гоголя и такое сочувствiе къ искреннему и великому таланту Шевченки — мы поспѣшимъ однако оговориться на счетъ общаго сочувствiя нашего къ литературѣ Малороссiи.

Литературу Малороссiи мы видимъ пока только въ ея растительныхъ народныхъ сокровищахъ, въ великихъ художественныхъ элементахъ Гоголя, пожалуй въ грубыхъ зародышахъ натурализма Нарѣжнаго и жарта Котляревскаго, въ задаткахъ добродушнаго юмора Основьяненки, юмора, который надобно однако отыскивать въ морѣ непроходимой пошлости, равносильной съ Загоскинской пошлостью... но ничего не можетъ быть намъ противнѣе того узкохохлацкаго, того односторонняго, жалостнаго и хныкающаго, что вторглось было въ нашу литературу съ повѣстями Марка Вовчка, но что конечно къ нашей, уже опредѣлившейся литературѣ, не могло привиться несмотря на то, что повѣсти Марка Вовчка и переданы были намъ переводчикомъ, стоящимъ неизмѣримо выше ихъ автора, не смотря на любовь нашу къ Тургеневу, не смотря на умную статью о Маркѣ Вовчкѣ г. –бова, которая тоже, хоть мы и не всегда согласны съ ея даровитымъ авторомъ, гораздо выше всѣхъ повѣстей Марка Вовчка взятыхъ вмѣстѣ... Удивятся можетъ быть, что въ числѣ элементовъ будущаго малороссiйской литературы, мы не упомянули блистательныхъ элементовъ таланта г–жи Кохановской. Но у г–жи Кохановской кромѣ имени, да и то кажется псевдонимъ — ни въ манерѣ, ни въ краскахъ, ни въ симпатiяхъ нѣтъ ничего малороссiйскаго. Это такой же талантъ, порожденный почвою великорусской Украйны, какъ Кольцовъ съ одной стороны, Тургеневъ съ другой. Въ ней все — совершенно русское: и взглядъ на жизнь и тонъ живописи. Самыя пѣсни и преданiя, подъ влiянiемъ которыхъ сложилось развитiе этого яркаго таланта, ею самой переданныя въ двухъ статьяхъ «Русской Бесѣды», суть русскiя пѣсни и преданiя. Они–то и оставили ту яркую золотую пыль на ея краскахъ — которая невольно поражаетъ всѣхъ въ ея произведенiяхъ, которой она иногда, какъ въ «Портретной галлереѣ», готова злоупотреблять съ страстной наивностью артистки...

Сочувствуя зарѣ литературы Малороссiи, мы вѣримъ и имѣемъ всѣ логическiе поводы вѣрить, что заря эта не погасла съ «батькой орломъ сизымъ.» Многострадальный орелъ «утнулъ» въ далекую безконечность, но поэтическiй генiй его родины съ нимъ только что началъ, а не кончилъ своего полета… Почемъ мы знаемъ, что наслѣдника по себѣ, если не равносильнаго, то все–таки достойнаго, не оставилъ покойный Тарасъ Шевченко въ поэтѣ, котораго надгробная пѣсня Шевченкѣ запечатлѣна такимъ очевиднымъ и такимъ наивнымъ талантомъ? Мы могли запомнить изъ нее только нѣсколько стиховъ, кромѣ двухъ поставленныхъ нами эпиграфомъ, и ими окончимъ поминки наши по великомъ, отшедшемъ на покой литературномъ собратѣ...

 

И та писня пройшла въ душу

Старому и дытыни,

И дывчинѣ ще кохала

И зрады дознала...

Удовици съ дiточками

Що хлиба крычала...

 

Твоя жъ писня — плачь янголя

За кажнаго долю,

Кажну душу прыгортае

Якъ матуся доню.(*)

 

О дай же Богъ, скажемъ мы въ заключенiе, чтобы не умолкла эта святая пѣсня, дай Богъ чтобъ въ поэтѣ, характеризовавшемъ ее съ такою силою и правдою, не умиралъ хоть ея отголосокъ!.. Да звучитъ она въ немъ живою «вѣчною памятью» великому кобзарю Украйны — Тарасу Шевченкѣ!

 

А. ГРИГОРЬЕВЪ