ЗАМѢТКИ ЛѢТОПИСЦА ЯНВАРЬ _____ Нѣчто о молчанiи. Одинъ мой знакомый, по временамъ заглядывающiй въ «Голосъ», недавно сказалъ мнѣ, не безъ нѣкотораго вида добраго совѣта, что иногда всего лучше молчать. Молчанiе, какъ извѣстно всякому читателю, не только нерѣдкость, а весьма распространенное явленiе, и причину его во множествѣ случаевъ составляютъ именно тѣ выгоды молчанiя, которыя разумѣлъ мой знакомый. Помалчивать весьма выгодно во-первыхъ для сохраненiя о себѣ хорошаго мнѣнiя. Кто спитъ, тотъ не грѣшитъ; такъ и тотъ, кто молчитъ, не говоритъ глупостей, и слѣдовательно постоянно сохранять за собою притязанiе на самое тонкое и проницательное пониманiе вещей и даже на самыя благородныя и прекрасныя сердечныя качества. Такой резонъ, положимъ, годится только для тѣхъ, кому нечего сказать, кто подвергается опасности попасть въ просакъ и потому лучше сдѣлаетъ, если будетъ съ многозначительною миною Хранить молчанье въ важномъ спорѣ. Но если у васъ и есть ясныя и опредѣленныя мысли, которыя просятся наружу, если вы не боитесь за свою мысль и свое слово, то и тогда молчанiе все-таки выгодно. Ибо всякая мысль трудна, всякая мысль требуетъ извѣстнаго вниманiя и усилiя для своего пониманiя. А масса большею частiю судитъ легко и поверхностно; у ней на все готовыя, рѣзкiя рубрики; ея девизъ: кто не съ нами, тотъ противъ насъ. Слѣдовательно, каждая мысль непремѣнно возбудитъ въ массѣ недоразумѣнiя. Эти недоразумѣнiя одинаково легко возникаютъ съ противоположныхъ сторонъ; ваша мысль будетъ непонята, искажена, перетолкована до чудовищности, и вы сами будете покрыты насмѣшками и позоромъ. Положимъ однакоже, вы на столько мужественны, что пренебрегаете этими насмѣшками и позоромъ, и на столько дорожите вашею мыслью, что такъ или иначе будете повторять и разъяснять ее. Можетъ случиться гораздо большее зло; можетъ случиться, что вы повредите не себѣ, а другимъ. Ваши рѣчи могутъ обрадовать тѣхъ, кого вы вовсе не хотѣли радовать, и огорчить тѣхъ, кого вы не желали огорчать. При господствѣ недоразумѣнiй вы можете усиливать своими словами то дѣло, противъ котораго сами вооружены, и нанести зло тѣмъ, кого хотѣли-бы защитить. Молчите, и вы будете безопасны отъ такихъ случаевъ, и никто не будетъ въ правѣ попрекнуть васъ, что ваши слова хоть разъ послужили въ пользу и поощренiе недобрыхъ началъ. Таковы выгоды молчанiя; многiе хорошо знаютъ имъ цѣну и соблюдаютъ ихъ въ большей или меньшей степени, смотря по обстоятельствамъ. Признаюсь, я нахожу въ этой политикѣ очень мало высокаго и думаю, что къ ней слѣдуетъ прибѣгать только въ крайнемъ случаѣ, что ее не должно считать глубочайшею мудростiю. Молчанiе есть зло уже потому самому, что рѣчь есть добро. Молчанiе есть мракъ и смерть, и слѣдовательно при немъ не могутъ совершаться здравымъ и нормальнымъ образомъ явленiя человѣческой жизни. Молчанiе подавляетъ эти явленiя или даетъ имъ уродливыя и болѣзненныя формы. И такъ не только не слѣдуетъ прибѣгать къ молчанiю какъ-нибудь легко и охотно, по первому представившемуся поводу, но слѣдуетъ избѣгать его всячески, всевозможными мѣрами. Прибѣгать къ этому злу можно не иначе, какъ только во избѣжанiе дѣйствительно большаго зла. Можно-бы многое сказать, если-бы мы вздумали разобрать, какiя вредныя и глубокiя слѣдствiя можетъ имѣть такое повидимому ничего несодержащее и ничего незначащее дѣйствiе, какъ молчанiе. Оно столько-же подвергается недоразумѣнiямъ, также точно можетъ угождать не тому, кому слѣдуетъ, и вредить тѣмъ, кому хотѣлось-бы помочь, какъ и всякiя ясныя или неясныя рѣчи. Оно можетъ быть самою грубою и жестокою ложью, именно можетъ внушать мысль, что вовсе не существуетъ какихъ-нибудь явленiй, которыя, совершаясь передъ нашими глазами и отзываясь въ нашихъ умахъ, должны непремѣнно вызывать нашъ судъ и наше слово. Какое-бы дѣло у насъ ни шло, большое или маленькое, молчанiе будетъ знакомъ равнодушiя къ дѣлу, а равнодушiе часто отнимаетъ силы у самыхъ смѣлыхъ и совершенно убиваетъ слабыхъ и робкихъ. Вообще молчанiе дѣйствуетъ отрицательно, останавливаетъ, ослабляетъ, замедляетъ; только рѣчь дѣйствуетъ положительно, подвигаетъ, оживляетъ, ускоряетъ. Вотъ почему даже плохимъ рѣчамъ, невѣрнымъ, безсвязнымъ и недоконченнымъ, можно отдать предпочтенiе передъ мертвымъ молчанiемъ. Только слово даетъ плоды, а молчанiе бесплодно. Долгъ и опасности. Отвлечонность нашей литературы, ея оторванность отъ жизни все еще продолжается, не смотря на явныя усилiя выйти изъ этого положенiя, не смотря на замѣтный поворотъ къ сближенiю съ жизнью. Если литература выражаетъ потребности общества, то можно сказать, что для насъ самая настоятельная потребность все еще состоитъ въ томъ, чтобы опредѣлить и уяснить общiя начала, общiй взглядъ, общую точку зрѣнiя на дѣла и событiя. Не самое дѣло насъ занимаетъ, а пока только взглядъ на него; мы все еще стремимся установиться на какихъ-нибудь опредѣленныхъ и строгихъ понятiяхъ, и тѣмъ самымъ показываемъ, что наши понятiя все еще не имѣютъ полной твердости и законченности. Если-бы точки зрѣнiя вполнѣ установились, то не было-бы этого безпрерывнаго оглядыванiя, безпрерывной провѣрки своихъ взглядовъ, а дѣло-бы прямо шло о дѣлѣ. Все это разумѣется зависитъ отъ самой жизни. До сихъ поръ между мыслью и жизнью существуетъ разладъ, при которомъ тотъ, кто слился съ жизнью, — по необходимости отрывается отъ мысли, а тотъ, кто предался мысли, чувствуетъ себя оторваннымъ отъ жизни. Совершается тяжкая и трудная работа, и немудрено что при этомъ всякiя противорѣчiя упорно держатся, и не сглаживаются такъ легко, какъ многимъ думается и желается. Даже самымъ уважаемымъ дѣятелямъ нашей литературы можно сдѣлать справедливый упрекъ, что они мало практичны, что въ ихъ сужденiяхъ и взглядахъ на текущiя дѣла есть нѣчто утопическое, есть доля мечтательности, дѣлающая ихъ мало приложимыми. Такъ это есть, и такъ, я думаю, это и должно быть при настоящемъ положенiи вещей. Литература выражаетъ состоянiе общества. Общество наше точно также страдаетъ теоретическимъ, отвлечоннымъ настроенiемъ, которое часто прорывается наружу самымъ страннымъ образомъ. Ибо что въ литературѣ еще допускается и имѣетъ свое оправданiе, то дѣлается комическимъ когда является въ практической и жизненной сферѣ. Ничего нѣтъ смѣшного въ томъ, что литература много толкуетъ о какомъ-нибудь писателѣ, въ этомъ состоитъ даже ея прямая обязанность; но когда писателя ни съ того ни съ сего приплетутъ къ какому-нибудь дѣлу, то этимъ будетъ только доказано, какъ мало это дѣло имѣетъ настоящей жизни, настоящаго интереса, и какъ полна голова въ немъ участвующихъ не дѣломъ, а всякими отвлечонностями. Подобныя вещи однако-же случаются. Тамъ, гдѣ кажется должна-бы говорить сама жизнь, гдѣ каждое слово должно-бы отзываться твердо на землѣ стоящимъ интересомъ, быть воплощенiемъ дѣйствительныхъ чувствъ и желанiй, и тамъ мы встрѣчаемъ все тѣже воздушныя распри и миражныя столкновенiя, какiя намъ хорошо знакомы въ литературѣ. Въ самомъ дѣлѣ, какiя соображенiя намъ случается слышать? — положимъ, вздумаютъ разъяснять какое-нибудь право; что говорятъ въ такомъ случаѣ? Вмѣсто того, чтобы доказывать дѣйствительное существованiе извѣстнаго права, его неотъемлемость и незамѣнимость, сейчасъ-же пустятся въ теорiю, станутъ выводить его изъ общихъ соображенiй, и въ концѣ концовъ наговорятъ противъ себя больше, чѣмъ за себя. Есть у насъ учоные, которые стоятъ не за учоность, а за независимое состоянiе и древнее происхожденiе; есть купцы, которые, забывая о своемъ богатствѣ, мечтаютъ объ образованiи и знатности; есть наконецъ и дворяне, которые видятъ свою силу не въ древнемъ происхожденiи, а въ томъ, что они образованы и независимы. Такъ выходитъ по теорiи. По теорiи выходитъ что сила должна принадлежать людямъ образованнымъ и заинтересованнымъ въ сохраненiи процвѣтанiя порядка вещей, — и вотъ дворянинъ, забывая свой родъ, толкуетъ объ образованiи и имуществѣ. Такимъ образомъ вездѣ отзывается не жизнь, а книжка. Самъ по себѣ, своимъ настоящимъ живымъ голосомъ не говоритъ ни одинъ элементъ общества. Поэтому они и говорятъ не за себя, а противъ себя. Тысячи людей недворянскаго происхожденiя могутъ обогнать дворянъ въ образованiи и богатствѣ, и слѣдовательно на этомъ основанiи никакой разницы между тѣми и другими положить невозможно. Напротивъ знатности у знатнаго человѣка ни перекупить, ни отнять невозможно, и по справедливости ему должно принадлежать все, что принадлежитъ знатности. Еще болѣе странны тѣ основанiя, по которымъ иногда поднимаются эти рѣчи. Собственно каждому слѣдуетъ стоять или за общiй интересъ, или за свой частный, — купцу за торговлю, знатному за свою знатность и т. д. Позволительно встревожиться, если-бы какiя-нибудь бѣдствiя грозили нарушить общiе или частные интересы. Тогда было-бы понятно усилiе защищать интересы эти или предлагать мѣры къ ихъ защитѣ. Тутъ дѣйствовало-бы живое чувство самосохраненiя. Между тѣмъ на что намъ указываютъ? Какiя опасности заставляютъ многихъ тревожиться за общее благо? Послушать иныхъ, такъ эти опасности весьма грозны и состоятъ ни въ чомъ иномъ, какъ въ соцiализмѣ и коммунизмѣ. Соцiализмъ и коммунизмъ! Боже мой! Но вѣдь это прямехонько изъ книжки! Да еще изъ какой, — изъ устарѣлой французской книжки! Вѣдь такъ могутъ говорить и думать только одни невѣжественные французы, называвшiе генерала Муравьева великимъ соцiалистомъ и грозившiе Европѣ коммунизмомъ, который будто-бы долженъ разлиться въ ней изъ Россiи. Говорить такъ, значитъ только показывать всѣмъ и каждому, что мы не имѣемъ и не чувствуемъ никакихъ дѣйствительныхъ опасностей, а имѣемъ въ головѣ только мнимые и фальшивые страхи, что настоящей, живой, дѣйствительной потребности и нужды у насъ нѣтъ никакой. И такъ подобные толки, мнѣ кажется, доказываютъ, что наше общество сильно пропитано отвлечонностiю, что жизни въ немъ еще мало сказывается, и что иныя его явленiя, которыя по ошибкѣ можно принять за живыя, сами какъ нельзя лучше обличаютъ свою безжизненность. Новые люди. Существуютъ-ли у насъ новые люди, и если существуютъ, то что они такое? Вотъ вопросъ, который уже давно и весьма усердно разработывается русскою литературою. Не стану говорить о мелкихъ явленiяхъ, которымъ нѣтъ числа; упомяну только о главнѣйшихъ; читатель увидитъ, что и ихъ слишкомъ достаточно. Первый началъ дѣло чуткiй Тургеневъ, который въ своемъ Базаровѣ задумалъ изобразить новаго человѣка. За тѣмъ г. Писемскiй написалъ Взбаламученное море, въ которомъ по необходимому ходу дѣла являются и фигуры новыхъ людей. За тѣмъ романы, болѣе или менѣе захватывающiе тотъ-же вопросъ, стали плодиться необыкновенно быстро. Въ «Русскомъ Вѣстникѣ» явился романъ Марево, въ «Современникѣ» — Что дѣлать, — въ «Отечественныхъ Запискахъ» — Въ своемъ краю, въ «Эпохѣ» — Мудреное дѣло, въ «Библiотекѣ для чтенiя» только что кончился — Некуда. Все это вертится около одной главной точки, именно — образа новаго человѣка; и если дѣло пойдетъ тѣмъ-же порядкомъ дальше, то насъ ждетъ впереди очевидно еще не мало романовъ того-же рода. Странный вопросъ, странная мысль! Я увѣренъ, что для многихъ этотъ предметъ покажется отнюдь не любопытнымъ, и они скажутъ по обыкновенiю, что я занимаюсь пустою болтовнею. Дѣйствительно вопросъ этотъ какъ будто не играетъ никакой замѣтной роли въ другихъ дѣлахъ и вопросахъ. Онъ не имѣетъ почти никакой связи съ интересами, всего болѣе привлекающими наше вниманiе. Можно подумать, что и весь вопросъ-то выдуманный и сочиненный гдѣ-нибудь въ уголку. Что за вздоръ, въ самомъ дѣлѣ! — новые люди? Но люди всегда люди, природа человѣческая остается одна и таже. И какъ-бы кто ни гнулъ себя и ни ломалъ, эта природа всегда скажется, всегда рано или поздно заявитъ свои неизмѣнныя свойства. Нельзя не согласиться, что тутъ есть большая доля правды; нельзя не видѣть, что все, что происходитъ на дѣлѣ, все, что совершается около насъ въ дѣйствительности и потому серьозно интересуетъ насъ, — происходитъ и совершается сообразно съ всегдашними свойствами человѣческой природы. Поэтому понятно, что многiе ни мало не интересуются вопросомъ о новыхъ людяхъ и отбрасываютъ эту мысль какъ пустую мечту. Однако-же я привелъ факты; я сослался на цѣлый рядъ произведенiй, которыхъ ничтожными считать никакъ нельзя, которыя обращали на себя нерѣдко вниманiе всѣхъ читающихъ людей, и которыя трактуютъ вопросъ о новыхъ людяхъ. Что-же это значитъ, позволю себѣ спросить? Конечно это еще не доказываетъ, чтобы какiе-нибудь новые люди дѣйствительно существовали; конечно это не значитъ даже того, чтобы новые люди были вообще возможны и чтобы ихъ можно было ожидать. Но это несомнѣнно и неопровержимо доказываетъ, что русская литература была смущена мыслью о новыхъ людяхъ, что возможность новыхъ людей была предполагаема, или допускаема, или наконецъ принимаема съ горячею вѣрою въ нашей литературѣ. Все равно — боялись-ли новаго, ждали-ли его, призывали или отрицали, но только мысль о новомъ очевидно тяготѣла надъ умами. Мысль о новомъ! Какая печальная мысль! Какой знакъ глубокаго страданiя! Не забудьте, что дѣло идетъ о человѣкѣ, о человѣческой жизни вообще. Жизнь обыкновенно почитается великимъ благомъ. Если жизнь есть благо, то и ея формы, ея складъ и степени проявленiя должны носить на себѣ отпечатокъ блага. Они должны быть намъ любезны, такъ какъ въ нихъ хотя несовершенно, хотя не вполнѣ, но все-же воплощается наша жизнь. Желать ихъ развитiя, улучшенiя, очищенiя — дѣло понятное; мы всегда желаемъ преуспѣянiя тому, что хорошо, тому, въ чомъ видимъ задатки для нашего счастья. Но пожелать совершенно новой жизни — что это значитъ? Опять повторю, это не значитъ, что новая жизнь приближается, не значитъ даже, что она возможна; но это несомнѣнно значитъ, что ихъ дѣйствительная жизнь поблѣднѣла и потускнѣла въ глазахъ желающихъ до послѣдней степени; что они не нашли и не умѣли найти въ ней ничего такого свѣтлаго и теплаго, чѣмъ-бы подорожили; что ея формы и черты ея склада имъ опротивѣли и что они готовы разомъ отвернуться ото всего, что она ни содержитъ и въ чомъ ни проявляется. Нельзя отъ души не пожалѣть людей, которые достигли такого мрачнаго унынiя, и признаюсь, слушая разсказы и разсужденiя о новыхъ людяхъ, я всегда воображаю себѣ какiя-нибудь несчастiя, какiя-нибудь отчаянныя растраты душевныхъ и тѣлесныхъ силъ, жизни сломленныя, разбитыя, расточонныя безъ цѣли и плода. Можетъ-ли быть иначе? Эти люди должны чувствовать пустоту кругомъ, такую пустоту, въ которой не за что держаться, не къ чему стремиться, не чему посвятить себя. Я разумѣется говорю о чомъ-нибудь реальномъ, твердомъ, ясно воплотившемся и могущемъ наполнить собою жизнь, а не объ однихъ несложившихся и туманныхъ стремленiяхъ. Въ этомъ конечно и сущность дѣла. Вопросъ именно въ томъ, имѣютъ-ли новые люди какой-нибудь опредѣленный идеалъ, и если имѣютъ, то въ чомъ онъ состоитъ? Надѣюсь, читатель согласится со мною, что на этотъ вопросъ не существуетъ яснаго и опредѣлительнаго отвѣта. Романы, которые я перечислилъ, отчасти противорѣчатъ другъ другу, отчасти неясны и шатки въ самыхъ изображенiяхъ. И — сказать-ли правду? — почему-то мнѣ кажется, что всѣ эти романы не изображаютъ дѣла такъ какъ оно есть въ дѣйствительности, что самая суть дѣла ускользнула даже отъ самыхъ даровитыхъ изъ романистовъ, взявшихся за этотъ предметъ. Какъ-бы то ни было, — вотъ богатый сюжетъ для нашихъ тонкихъ и проницательныхъ критиковъ. Имъ предстоитъ задача — уловить черты этого воздушнаго образа, столь долго занимавшаго собою нашихъ писателей и читателей. Образъ воздушный, но въ немъ есть реальныя черты, только измѣненныя по законамъ преломленiя и отраженiя въ воздушной средѣ. Успѣхъ «Эпохи». Наша литература есть лѣсъ и притомъ весьма темный. Написавши это, я, признаюсь, невольно призадумался при мысли о другихъ литературахъ. Что же онѣ, — ужели онѣ такъ свѣтлы и ясны, что могутъ послужить укоромъ для нашей литературы? Нѣтъ, никакимъ образомъ. Нѣтъ, въ сравненiи съ ними, съ этими другими лѣсами, нашу литературу слѣдуетъ назвать свѣтлымъ лѣсомъ. Въ самомъ дѣлѣ, по совершенно особеннымъ обстоятельствамъ наша литература была до сихъ поръ и большею частiю есть и теперь простымъ выраженiемъ чувствъ и мыслей. Пусть въ большинствѣ случаевъ это были чувства мелкiя и фальшивыя, мысли глупыя и неосновательныя; дѣло не въ этомъ, а въ томъ, что писанье было выраженiемъ дѣйствительныхъ чувствъ и мыслей, что читая русскую книгу или газету, читатель могъ быть увѣренъ, что съ нимъ говорятъ совершенно искренно, въ чистотѣ и простотѣ сердца. Такой характеръ русской литературы составлялъ и до сихъ поръ составляетъ ея прекраснѣйшее и достолюбезнѣйшее свойство; это свойство слѣдовало-бы всѣми силами охранять и поддерживать, если бы стало оно теряться и сглаживаться. Въ наши дни прогресса эта утрата и это сглаживанiе уже начинаетъ грозить нашей литературѣ. Общественное мнѣнiе стало силою и печать стала силою. Всякая сила допускаетъ злоупотребленiя. Всякая сила можетъ быть обращена въ орудiе, а всякое орудiе, какъ извѣстно, можетъ служить и для добрыхъ и для злыхъ цѣлей. Такъ и литература, вмѣсто того, чтобы служить истинѣ и правдивости, можетъ быть обращена въ орудiе лжи и фальши. Какъ скоро дѣло идетъ не о томъ, чтобы изложить свою мысль или выразить свое чувство, а о томъ, чтобы извѣстнымъ образомъ подѣйствовать на читателей, чтобы достигнуть въ этомъ отношенiи заранѣе предположенной цѣли, то тутъ уже возможны всяческiя поддѣлки подъ настоящую мысль и настоящее чувство. Читатели простодушны; читателямъ трудно отличить искренность отъ неискренности; имъ наконецъ некогда все сравнить, все повѣрить, во все вникнуть до тонкости; что мудренаго, что они примутъ за чистое золото даже самую грубую и явную ложь. И такъ я хотѣлъ замѣтить, что литература начинаетъ у насъ терять свою искренность. Примѣры неискренности являются все чаще и чаще. Слишкомъ много явилось случаевъ, когда отдаются на служенiе дѣлу, которому въ душѣ нѣтъ никакого сочувствiя; нѣтъ чаще всего по той причинѣ, что въ этой душѣ вообще никакихъ сочувствiй не обрѣтается. Примѣры часты; если-бы мы однакоже вздумали указать на какой-нибудь большой и поразительный примѣръ, который-бы разомъ пояснялъ дѣло, то, какъ думаетъ читатель, на чомъ-бы слѣдовало остановиться? На «Московскихъ Вѣдомостяхъ»? Едва-ли съ этимъ согласится кто-нибудь, сколько-нибудь ясно понимающiй дѣло. Въ какiя-бы ошибки «Московскiя Вѣдомости» ни впадали, въ какое бы трудное положенiе онѣ себя ни ставили, — нѣтъ сомнѣнiя, что все это дѣлается искренно и что въ этой искренности заключается одна изъ тайнъ ихъ силы. Нѣтъ, самый большой примѣръ неискренности, какъ тому и слѣдуетъ быть, явился у насъ, на просвѣщонныхъ берегахъ Невы, и всякiй, сколько нибудь ясно понимающiй дѣло, знаетъ его и согласится со мною; этотъ примѣръ — газета «Голосъ». Можетъ быть найдутся читатели, которые вознегодуютъ на меня за столь рѣзкiй приговоръ; можетъ быть иной даже спроситъ меня: кто меня поставилъ судьею надъ газетами и кому нужны мои приговоры? Смиренно отвѣчаю на это, что я отнюдь не считаю себя судьею, что я въ качествѣ лѣтописца просто записываю факты. Дѣло въ томъ, что вѣдь я читаю «Голосъ»; а не случится прочесть, такъ я безпрестанно слышу о немъ. Въ каждой лавочкѣ, на каждомъ лоткѣ съ книгами, гдѣ продаются газеты отдѣльными нумерами, вы можете не найти какой угодно другой газеты, но «Голосъ» непремѣнно найдете. На каждой станцiи желѣзной дороги, на какой хотите пристани пароходовъ, въ какомъ вамъ угодно трактирѣ или въ самой мелкой кандитерской — вы можетъ быть не застанете парохода, не найдете кушанья, папиросъ, спичекъ, чтобы закурить папироску, но вездѣ вы встрѣтите на стѣнѣ объявленiе объ изданiи газеты «Голосъ». Однимъ словомъ этотъ «Голосъ» такъ громко раздается на берегахъ Невы, его звуки такъ часто и со всѣхъ сторонъ доходятъ до меня, что не замѣтить его и съ теченiемъ времени не отдать себѣ отчота въ впечатлѣнiи имъ производимомъ было невозможно. Впечатлѣнiе не весьма прiятное. Есть въ каждой вещи признаки, которые обличаютъ ея сущность. Эта напыщенная рѣчь, желающая придать себѣ какъ можно болѣе твердый тонъ, это топорщенiе, стремящееся принять видъ чувства собственнаго достоинства, вся эта игра въ оскорбленiе, обиду и опасность, всѣ эти слишкомъ яростныя и слишкомъ частыя ссылки на общiя авторитеты гуманности, просвѣщенiя и т. п., — все это для внимательнаго наблюдателя служитъ только яснѣйшимъ доказательствомъ, что ни твердости мысли, ни искренности чувства, ни пламеннаго служенiя принципамъ гуманности и просвѣщенiя тутъ нѣтъ. Дурно безмыслiе, неодобрительныя нелѣпости и крайности, до которыхъ инымъ случается доходить въ своемъ мышленiи; но безсмыслiе и нелѣпости имѣютъ на своей сторонѣ большую выгоду, если они совершенно искренни. По моему мнѣнiю несравненно хуже ихъ отсутствiе мысли, принимающее видимость убѣжденiя, нежели равнодушiе, играющее роль пламеннаго увлеченiя. Тутъ является такая фальшь въ тонѣ, такой диссонансъ, что ухо оскорбляется невыразимо. Этимъ диссонансомъ для меня постоянно отзывается «Голосъ». Чувствую, что мнѣ здѣсь тотчасъ-же слѣдуетъ привести выдержки и образчики; но теперь у меня ихъ нѣтъ подъ руками. Если-же читатель непремѣнно ихъ желаетъ, то они не преминутъ явиться. Передъ нами цѣлый годъ и увы! я вѣдь буду читать «Голосъ» въ этомъ году. Теперь-же я заговорилъ о «Голосѣ» только по поводу мысли о печати, какъ о средствѣ и орудiи, а мысль о печати, какъ о средствѣ и орудiи, была возбуждена во мнѣ на сей разъ не «Голосомъ», а другими не столь крупными явленiями, именно нѣкоторыми нападенiями на «Эпоху». Всѣмъ и каждому извѣстно, что «Эпоха» имѣетъ честь возбуждать противъ себя ожесточонное озлобленiе. Я говорю честь, ибо принимаю это озлобленiе за признакъ успѣха и возрастающаго значенiя. Этотъ признакъ неизбѣженъ, т. е. по свойству души человѣческой если есть успѣхъ, то непремѣнно слѣдуетъ озлобленiе. Конечно обратное заключенiе — отъ озлобленiя къ успѣху — не имѣетъ полной строгости, а только вѣроятность; но въ такой области какъ литература, эта вѣроятность весьма велика. Ожесточенiе-же доходитъ въ настоящемъ случаѣ до крайностей, которыя какъ нельзя лучше доказываютъ его силу. Именно печать употребляется какъ средство и орудiе, которымъ можно достигнуть цѣли и помимо истины. Такъ въ «Современникѣ», въ послѣднемъ двойномъ нумерѣ, напечатана статейка о «Воспоминанiяхъ о А. А. Григорьевѣ» г. Страхова. Статейка заявляетъ, что г. Страховъ написалъ свои воспоминанiя съ тайною мыслiю унизить и опошлить покойнаго А. Григорьева и для этой цѣли недобросовѣстно и нагло перетолковалъ его письма. Конечно подобныя вещи не заслуживаютъ ни малѣйшаго опроверженiя; конечно всякiй, кто читалъ «Воспоминанiя» г. Страхова, прочитавъ потомъ статейку «Современника», ни минуты не задумается, не получитъ и тѣни сомнѣнiя относительно смысла и значенiя этихъ «Воспоминанiй». Но статейка очевидно вовсе и не имѣла въ виду тѣхъ, кто читалъ статью г. Страхова; напротивъ она именно имѣла въ виду тѣхъ, кто статьи не читалъ, кто на вопросъ о ней пожалуй скажетъ: «не читалъ, да и читать не хочу!» для такихъ написана статейка, и такiе найдутся, и такiе ей повѣрятъ. Что прикажете дѣлать? Печать — сила. По слѣдамъ «Современника» идутъ многiе и между прочимъ «Будильникъ». Въ № 9 напечатана въ немъ такая диковинка: «Эпоха» затѣяла съ своимъ бывшимъ сотрудникомъ «посмертную полемику.» Такъ Ѳ. Достоевскiй старается доказать А. Григорьеву (мертвому-то!), что онъ, т. е. Достоевскiй, писатель даровитый.» Совершенно ясно, что это напечатано для тѣхъ, кто мало читаетъ, кто почти ничего не знаетъ въ литературѣ. На такiя выходки эти господа и разсчитываютъ. По исторiи крестьянскаго дѣла. Въ «Сѣверной Почтѣ» (№ 25, 31 января) напечатанъ переводъ письма изъ Петербурга, явившагося въ газетѣ «Le Nord» и помѣченнаго 17-мъ (29-мъ) января. Письмо написано по поводу Московскаго дворянскаго собранiя. Оно заключаетъ въ себѣ такiя вѣрныя черты современнаго состоянiя Россiи, которыя показываютъ основательное знакомство съ ходомъ нашего внутренняго движенiя. Вообще-же письмо касается предметовъ величайшей важности. Вотъ оно вполнѣ: «Неоспоримо, — пишетъ кореспондентъ — что мысли, высказанныя въ Москвѣ, довольно распространены въ Россiи. Весь вопросъ заключается въ своевременности, свойствѣ и объемѣ учрежденiй, которыя предполагается создать. Вотъ гдѣ мыслящая масса дѣлится на бесконечные оттѣнки. Нѣкоторые хотѣли-бы броситься, зажмуривъ глаза, въ западный парламентаризмъ, какъ бросаются въ воду, учась плавать. Другiе хотѣли-бы, чтобы свободныя учрежденiя возникли сами собою, естественно, изъ самыхъ нѣдръ живыхъ и народныхъ силъ страны. Иные-же считаютъ ее не довольно зрѣлою для подобныхъ учрежденiй. Они возражаютъ, что изъ числа ушедшихъ далѣе впередъ нацiй, ни одна, за исключенiемъ Англiи, не могла вынести этихъ учрежденiй. Они желали-бы продолжительной отсрочки, подготовки и постепеннаго развитiя, разсчитаннаго согласно съ свойствами духа народа, вся исторiя котораго свидѣтельствуетъ, что онъ, во-первыхъ, по существу своему охранителенъ и мало склоненъ къ нововведенiямъ, а затѣмъ, что онъ вовсе не торопится, будучи увѣренъ въ своей громадной будущности. «Я не стану говорить о крайнихъ партiяхъ, онѣ лишены серiознаго значенiя и корней въ странѣ. Но вы легко поймете на какое безконечное множество оттѣнковъ, даже въ отношенiи къ умѣреннымъ либеральнымъ учрежденiямъ, подраздѣляется мыслящiй классъ, въ средѣ котораго зрѣетъ будущность Россiи. Московское дворянство занимаетъ здѣсь очень важное мѣсто. Его обвиняютъ въ томъ, что оно противопоставляетъ правительству свои конституцiонныя стремленiя, вслѣдствiе недовольства отмѣною крѣпостнаго права. Тутъ есть и правда и неправда. Дворянство, у котораго однимъ почеркомъ пера отчуждена часть его собственности, приняло это рѣшенiе. Но оно стало домогаться, чтобы въ отношенiи къ тому, что у него осталось, его право собственности было ограждено отъ произвольныхъ преобразованiй. Отсюда мысль о гарантiяхъ. «Но не одинъ этотъ путь привелъ къ такому заключенiю. Общее положенiе страны, неопредѣленность законовъ, соцiялистскiя стремленiя, распространенныя извѣстнымъ классомъ, важное замѣшательство, произведенное въ трудѣ отмѣною крѣпостнаго права, недостатокъ кредита и финансовыя затрудненiя сильно содѣйствовали къ распространенiю желанiя болѣе широкихъ преобразованiй. Такъ какъ правительство само дало толчокъ этому преобразовательному движенiю, покинувъ колею прежняго бюрократическаго деспотизма и призвавъ страну къ завѣдыванiю общественными дѣлами; то послѣдствiя настоящаго переходнаго положенiя побудили даже самыхъ благоразумныхъ людей желать скорѣйшаго по возможности выхода изъ этого порядка вещей и предложить правительству содѣйствiе всѣхъ разумныхъ силъ нацiи. «Вотъ, я думаю, истинное начало обнаружившагося въ Москвѣ движенiя. Собранiе дворянства было проникнуто общераспространеннымъ желанiемъ; оно думало, что кому-нибудь надо первому выйдти изъ области неясныхъ стремленiй и вступить на поприще политической дѣтельности. «Не ищите иной причины для демонстрацiи, которую оно попыталось произвести. Не ищите здѣсь ни заговора, ни революцiонной попытки, ни даже проявленiя сильно сплоченныхъ партiй, вступающихъ въ борьбу съ правительствомъ. Скорѣе тутъ было увлеченiе. Нѣсколько убѣжденныхъ людей хотѣли первые осуществить на дѣлѣ чувство, принадлежащее очень многимъ, даже рискуя повредить себѣ лично въ виду сомнительности успѣха. «Итакъ, не должно осуждать слишкомъ строго это увлеченiе, даже и не раздѣляя его. Но слѣдуетъ-ли одобрить его? Есть-ли въ этомъ поступкѣ доля практической мудрости и политической зрѣлости, соотвѣтствующая чувству, которое внушило этотъ поступокъ, и способная съ пользою послужить дѣлу, которое имѣлось въ виду? «Я не думаю. Во-первыхъ, собранiю не слѣдовало допускать, чтобъ это выраженiе желанiя исходило отъ дворянства — класса, стоящаго особнякомъ въ русскомъ обществѣ. По нынѣшнимъ временамъ — это анахронизмъ. Если дворянство хотѣло обнаружить свою жизненность и доказать, что оно не считаетъ себя умершимъ въ качествѣ отдѣльной корпорацiи, то оно могло выбрать иное поприще. Для такого предприятiя было мало вѣроятности успѣха, но, по крайней мѣрѣ, дворянство причинило-бы вредъ только самому себѣ. «Если московское дворянство думало возвыситься, поставивъ себя, посредствомъ этой демонстрацiи, во главѣ либеральнаго движенiя, то и тутъ оно ошиблось въ разсчетѣ. Ему предстояло довольно дѣла на томъ пути, который былъ открытъ ему самимъ Государемъ — въ уѣздныхъ и губернскихъ земскихъ собранiяхъ, гдѣ призваны участвовать посредствомъ выборовъ не только дворяне, но всѣ классы общества. Здѣсь дворянству было отведено мѣсто и указана роль. Оно должно было, по своему естественному вѣсу, стать во главѣ собранiй, приспособить ихъ къ согласiю въ дѣйствiяхъ, научить ихъ своимъ примѣромъ спокойному и достойному обсужденiю дѣлъ, законности въ возбужденiи новыхъ вопросовъ, дѣятельности практической и сдержанной. Когда-же эти собранiя показали-бы себя такимъ образомъ на дѣлѣ, тогда желанiя, которыя они заявили-бы Государю съ должнымъ согласiемъ и зрѣлостью, получили-бы въ Его глазахъ неоспоримую цѣну. Потому что нѣтъ ничего несправедливѣе, какъ предполагать, что правительство противится мысли объ участiи законныхъ интересовъ въ дѣлахъ, ихъ касающихся, путемъ представительства, основаннаго на выборномъ началѣ. Оно не хочетъ для Россiи только буйнаго парламентаризма иностранной выдѣлки, того адвокатскаго парламентаризма, котораго не могла вынести Францiя, который затрудняетъ Пруссiю теперь, въ блестящую впрочемъ эпоху ея исторiи. Нигдѣ этотъ парламентаризмъ не былъ-бы такъ гибеленъ, какъ въ Россiи, гдѣ нужны не слова, а дѣло. Что-же касается представительства серьознаго, практическаго, чистой пробы, укрѣпленнаго своими корнями въ нѣдрахъ общества, въ средѣ живыхъ и законныхъ интересовъ, то русское правительство далеко не противъ него. Самъ Государь заложилъ его основы сознанiемъ выборныхъ губернскихъ и уѣздныхъ собранiй. «Демонстрацiя-же, произведенная теперь въ Москвѣ, скорѣе похожа на парламентскiя пренiя запада, гдѣ разгоряченныя собранiя позволяютъ ораторамъ, упивающимся звуками своихъ собственныхъ словъ, увлекать себя на дѣла необдуманныя, несвоевременныя, практически бесполезныя, даже вредныя. «Какое заключенiе будетъ выведено изъ этого? Я говорю не о крайнихъ партiяхъ, прирожденныхъ врагахъ умѣренной свободы, а о людяхъ благоразумныхъ и здравомыслящихъ. Изъ этого заключатъ, что если собранiе, составленное изъ отборнаго дворянства и общества, обнаружило такъ мало практическаго политическаго смысла, то значитъ, что Россiя не созрѣла для серьозныхъ представительныхъ учрежденiй. «Что произойдетъ изъ этого? — Что правительство будетъ менѣе расположено ускорить развитiе сѣмянъ, которыя оно посѣяло, и что такимъ образомъ собранiе московскаго дворянства, вмѣсто того чтобы приблизить, отдалило осуществленiе дѣла, подвинуть которое его побудилъ патрiотизмъ. «О такомъ результатѣ всѣ должны сожалѣть. Однако можно надѣяться, что прискорбныхъ послѣдствiй не будетъ. Съ одной стороны, здравый смыслъ публики, а съ другой — непоколебимая твердость, съ которою правительство идетъ по либеральному пути, служатъ вѣрнымъ ручательствомъ, что движенiе Россiи впередъ не будетъ серьозно задержано излишествами рвенiя». Это дворянское собранiе есть очевидно фактъ частный, мѣстный, невыражающiй собою общаго положенiя дѣла. Объ этомъ можно судить между прочимъ и потому, какъ изображается въ письмѣ отношенiе московскаго дворянства къ крестьянскому дѣлу. Никакъ нельзя сказать, чтобы все дворянство относилось къ этому дѣлу такимъ-же образомъ. «Московское дворянство обвиняютъ въ томъ, сказано въ письмѣ, что оно противопоставляетъ правительству свои конституцiонныя стремленiя вслѣдствiе недовольства отмѣною крѣпостного права. Тутъ есть и правда и неправда». Въ первый разъ мы слышимъ, что изъ-за крестьянскаго дѣла между правительствомъ и дворянствомъ существуетъ нѣкоторая оппозицiя. До сихъ поръ мы полагали, что въ той или другой степени но дворянство въ этой великой мѣрѣ было на сторонѣ правительства, что оно въ большей или меньшей степени добровольно сложило съ себя извѣстныя права. Такой характеръ крестьянскаго дѣла приносилъ собою честь русскому дворянству, и мы не думаемъ, чтобы эта честь могла быть отрицаема у него вполнѣ, не была-бы хотя отчасти признаваема за нимъ. «Дворянство, говоритъ далѣе письмо, у котораго однимъ почеркомъ пера отчуждена часть его собственности, приняло это рѣшенiе». Опять мы не думаемъ, чтобы это можно было отнести ко всему дворянству. Крестьянское дѣло не рѣшено однимъ почеркомъ пера. Оно было предлагаемо дворянами, было обсуждаемо въ комитетахъ, состоявшихъ изъ дворянъ, было наконецъ порѣшено по мысли нѣкоторыхъ изъ дворянъ. Никакимъ образомъ невозможно сказать, что русское дворянство вообще только приняло это рѣшенiе; въ той или другой мѣрѣ, но оно само постановило это рѣшенiе. И такъ, хотя «московское дворянское собранiе было проникнуто повсюду распространеннымъ желанiямъ», какъ говоритъ письмо, однако-же очевидно не должно смѣшивать московское дворянство съ русскимъ дворянствомъ вообще. Дворянство вообще можетъ-быть не впадаетъ въ «анахронизмъ», можетъ быть оно не станетъ «считать себя умершимъ въ качествѣ особенной корпорацiи», не признаетъ себя «классомъ, стоящимъ особнякомъ въ русскомъ обществѣ». Оно не должно дѣлать ничего подобнаго, если хочетъ быть правымъ «въ глазахъ большинства публики», говоритъ письмо; вѣроятно, прибавимъ мы, и въ глазахъ тѣхъ своихъ членовъ, которые составляютъ настоящее, здоровое его ядро. ЛѢТОПИСЕЦЪ. _______ Список опечаток. Стр. 4: «есть наконецъ и дворяне, которые видятъ свою силу не въ древнемъ происхожденiи, а въ томъ, что они образованы и независимы.» вместо: «есть наконецъ и дворяне, которые видятъ свою силу не въ древнемъ происхожденiя, а въ томъ, что они образованы и независимы.» Стр. 7: «Надѣюсь, читатель согласится со мною, что на этотъ вопросъ не существуетъ яснаго и опредѣлительнаго отвѣта.» вместо: «Надѣюсь, читатель согласиться со мною, что на этотъ вопросъ не существуетъ яснаго и определительнаго отвѣта.» Стр. 10: «Всѣмъ и каждому извѣстно, что «Эпоха» имѣетъ честь возбуждать противъ себя ожесточонное озлобленiе.» вместо: «Всѣмъ и каждожу извѣстно, что «Эпоха» имѣетъ честь возбуждать противъ себя ожесточонное озлобленiе.» Стр. 11: «Они желали-бы продолжительной отсрочки,» вместо: «Они желали-бы продожительной отстрочки,» Стр. 11 «онъ вовсе не торопится,» вместо: «онъ вовсе не топорится,» Стр. 12: «Не ищите здѣсь ни заговора, ни революцiонной попытки, ни даже проявленiя сильно сплоченныхъ партiй, вступающихъ въ борьбу съ правительствомъ.» вместо: «Не ищите здѣсь ни заговора, не революцiонной попытка, ни даже проявленiя сильно сплоченныхъ партiй, вступающихъ въ борьбу съ правительствомъ.» Стр. 13: «Оно не хочетъ для Россiи только буйнаго парламентаризма иностранной выдѣлки,» вместо: «Оно ве хочетъ для Россiи только буйнаго парламентаризма иностранной выдѣлки,» Стр. 13 «Что-же касается представительства» вместо: «Что-жекасается представительства» Стр. 13: «Однако можно надѣяться, что прискорбныхъ послѣдствiй не будетъ.» вместо: «Однако можно надѣяться, что прискорбныхъ послѣдстiй не будетъ.» Стр. 14: «Никакъ нельзя сказать, чтобы все дворянство относилось къ этому дѣлу такимъ-же образомъ.» вместо: «Никакъ нельзя сказать, чтобы все дворянство относилось къ этому этоту дѣлу такимъ-же образомъ.» 2
===========