ЗАМѢТКИ ЛѢТОПИСЦА ЯНВАРЬ _____ Нѣчто о молчанiи. Одинъ мой знакомый, по временамъ заглядывающiй въ «Голосъ», недавно сказалъ мнѣ, не безъ нѣкотораго вида добраго совѣта, что иногда всего лучше молчать. Молчанiе, какъ извѣстно всякому читателю, не только нерѣдкость, а весьма распространенное явленiе, и причину его во множествѣ случаевъ составляютъ именно тѣ выгоды молчанiя, которыя разумѣлъ мой знакомый. Помалчивать весьма выгодно во-первыхъ для сохраненiя о себѣ хорошаго мнѣнiя. Кто спитъ, тотъ не грѣшитъ; такъ и тотъ, кто молчитъ, не говоритъ глупостей, и слѣдовательно постоянно сохранять за собою притязанiе на самое тонкое и проницательное пониманiе вещей и даже на самыя благородныя и прекрасныя сердечныя качества. Такой резонъ, положимъ, годится только для тѣхъ, кому нечего сказать, кто подвергается опасности попасть въ просакъ и потому лучше сдѣлаетъ, если будетъ съ многозначительною миною Хранить молчанье въ важномъ спорѣ. Но если у васъ и есть ясныя и опредѣленныя мысли, которыя просятся наружу, если вы не боитесь за свою мысль и свое слово, то и тогда молчанiе все-таки выгодно. Ибо всякая мысль трудна, всякая мысль требуетъ извѣстнаго вниманiя и усилiя для своего пониманiя. А масса большею частiю судитъ легко и поверхностно; у ней на все готовыя, рѣзкiя рубрики; ея девизъ: кто не съ нами, тотъ противъ насъ. Слѣдовательно, каждая мысль непремѣнно возбудитъ въ массѣ недоразумѣнiя. Эти недоразумѣнiя одинаково легко возникаютъ съ противоположныхъ сторонъ; ваша мысль будетъ непонята, искажена, перетолкована до чудовищности, и вы сами будете покрыты насмѣшками и позоромъ. Положимъ однакоже, вы на столько мужественны, что пренебрегаете этими насмѣшками и позоромъ, и на столько дорожите вашею мыслью, что такъ или иначе будете повторять и разъяснять ее. Можетъ случиться гораздо большее зло; можетъ случиться, что вы повредите не себѣ, а другимъ. Ваши рѣчи могутъ обрадовать тѣхъ, кого вы вовсе не хотѣли радовать, и огорчить тѣхъ, кого вы не желали огорчать. При господствѣ недоразумѣнiй вы можете усиливать своими словами то дѣло, противъ котораго сами вооружены, и нанести зло тѣмъ, кого хотѣли-бы защитить. Молчите, и вы будете безопасны отъ такихъ случаевъ, и никто не будетъ въ правѣ попрекнуть васъ, что ваши слова хоть разъ послужили въ пользу и поощренiе недобрыхъ началъ. Таковы выгоды молчанiя; многiе хорошо знаютъ имъ цѣну и соблюдаютъ ихъ въ большей или меньшей степени, смотря по обстоятельствамъ. Признаюсь, я нахожу въ этой политикѣ очень мало высокаго и думаю, что къ ней слѣдуетъ прибѣгать только въ крайнемъ случаѣ, что ее не должно считать глубочайшею мудростiю. Молчанiе есть зло уже потому самому, что рѣчь есть добро. Молчанiе есть мракъ и смерть, и слѣдовательно при немъ не могутъ совершаться здравымъ и нормальнымъ образомъ явленiя человѣческой жизни. Молчанiе подавляетъ эти явленiя или даетъ имъ уродливыя и болѣзненныя формы. И такъ не только не слѣдуетъ прибѣгать къ молчанiю какъ-нибудь легко и охотно, по первому представившемуся поводу, но слѣдуетъ избѣгать его всячески, всевозможными мѣрами. Прибѣгать къ этому злу можно не иначе, какъ только во избѣжанiе дѣйствительно большаго зла. Можно-бы многое сказать, если-бы мы вздумали разобрать, какiя вредныя и глубокiя слѣдствiя можетъ имѣть такое повидимому ничего несодержащее и ничего незначащее дѣйствiе, какъ молчанiе. Оно столько-же подвергается недоразумѣнiямъ, также точно можетъ угождать не тому, кому слѣдуетъ, и вредить тѣмъ, кому хотѣлось-бы помочь, какъ и всякiя ясныя или неясныя рѣчи. Оно можетъ быть самою грубою и жестокою ложью, именно можетъ внушать мысль, что вовсе не существуетъ какихъ-нибудь явленiй, которыя, совершаясь передъ нашими глазами и отзываясь въ нашихъ умахъ, должны непремѣнно вызывать нашъ судъ и наше слово. Какое-бы дѣло у насъ ни шло, большое или маленькое, молчанiе будетъ знакомъ равнодушiя къ дѣлу, а равнодушiе часто отнимаетъ силы у самыхъ смѣлыхъ и совершенно убиваетъ слабыхъ и робкихъ. Вообще молчанiе дѣйствуетъ отрицательно, останавливаетъ, ослабляетъ, замедляетъ; только рѣчь дѣйствуетъ положительно, подвигаетъ, оживляетъ, ускоряетъ. Вотъ почему даже плохимъ рѣчамъ, невѣрнымъ, безсвязнымъ и недоконченнымъ, можно отдать предпочтенiе передъ мертвымъ молчанiемъ. Только слово даетъ плоды, а молчанiе бесплодно. Долгъ и опасности. Отвлечонность нашей литературы, ея оторванность отъ жизни все еще продолжается, не смотря на явныя усилiя выйти изъ этого положенiя, не смотря на замѣтный поворотъ къ сближенiю съ жизнью. Если литература выражаетъ потребности общества, то можно сказать, что для насъ самая настоятельная потребность все еще состоитъ въ томъ, чтобы опредѣлить и уяснить общiя начала, общiй взглядъ, общую точку зрѣнiя на дѣла и событiя. Не самое дѣло насъ занимаетъ, а пока только взглядъ на него; мы все еще стремимся установиться на какихъ-нибудь опредѣленныхъ и строгихъ понятiяхъ, и тѣмъ самымъ показываемъ, что наши понятiя все еще не имѣютъ полной твердости и законченности. Если-бы точки зрѣнiя вполнѣ установились, то не было-бы этого безпрерывнаго оглядыванiя, безпрерывной провѣрки своихъ взглядовъ, а дѣло-бы прямо шло о дѣлѣ. Все это разумѣется зависитъ отъ самой жизни. До сихъ поръ между мыслью и жизнью существуетъ разладъ, при которомъ тотъ, кто слился съ жизнью, — по необходимости отрывается отъ мысли, а тотъ, кто предался мысли, чувствуетъ себя оторваннымъ отъ жизни. Совершается тяжкая и трудная работа, и немудрено что при этомъ всякiя противорѣчiя упорно держатся, и не сглаживаются такъ легко, какъ многимъ думается и желается. Даже самымъ уважаемымъ дѣятелямъ нашей литературы можно сдѣлать справедливый упрекъ, что они мало практичны, что въ ихъ сужденiяхъ и взглядахъ на текущiя дѣла есть нѣчто утопическое, есть доля мечтательности, дѣлающая ихъ мало приложимыми. Такъ это есть, и такъ, я думаю, это и должно быть при настоящемъ положенiи вещей. Литература выражаетъ состоянiе общества. Общество наше точно также страдаетъ теоретическимъ, отвлечоннымъ настроенiемъ, которое часто прорывается наружу самымъ страннымъ образомъ. Ибо что въ литературѣ еще допускается и имѣетъ свое оправданiе, то дѣлается комическимъ когда является въ практической и жизненной сферѣ. Ничего нѣтъ смѣшного въ томъ, что литература много толкуетъ о какомъ-нибудь писателѣ, въ этомъ состоитъ даже ея прямая обязанность; но когда писателя ни съ того ни съ сего приплетутъ къ какому-нибудь дѣлу, то этимъ будетъ только доказано, какъ мало это дѣло имѣетъ настоящей жизни, настоящаго интереса, и какъ полна голова въ немъ участвующихъ не дѣломъ, а всякими отвлечонностями. Подобныя вещи однако-же случаются. Тамъ, гдѣ кажется должна-бы говорить сама жизнь, гдѣ каждое слово должно-бы отзываться твердо на землѣ стоящимъ интересомъ, быть воплощенiемъ дѣйствительныхъ чувствъ и желанiй, и тамъ мы встрѣчаемъ все тѣже воздушныя распри и миражныя столкновенiя, какiя намъ хорошо знакомы въ литературѣ. Въ самомъ дѣлѣ, какiя соображенiя намъ случается слышать? — положимъ, вздумаютъ разъяснять какое-нибудь право; что говорятъ въ такомъ случаѣ? Вмѣсто того, чтобы доказывать дѣйствительное существованiе извѣстнаго права, его неотъемлемость и незамѣнимость, сейчасъ-же пустятся въ теорiю, станутъ выводить его изъ общихъ соображенiй, и въ концѣ концовъ наговорятъ противъ себя больше, чѣмъ за себя. Есть у насъ учоные, которые стоятъ не за учоность, а за независимое состоянiе и древнее происхожденiе; есть купцы, которые, забывая о своемъ богатствѣ, мечтаютъ объ образованiи и знатности; есть наконецъ и дворяне, которые видятъ свою силу не въ древнемъ происхожденiи, а въ томъ, что они образованы и независимы. Такъ выходитъ по теорiи. По теорiи выходитъ что сила должна принадлежать людямъ образованнымъ и заинтересованнымъ въ сохраненiи процвѣтанiя порядка вещей, — и вотъ дворянинъ, забывая свой родъ, толкуетъ объ образованiи и имуществѣ. Такимъ образомъ вездѣ отзывается не жизнь, а книжка. Самъ по себѣ, своимъ настоящимъ живымъ голосомъ не говоритъ ни одинъ элементъ общества. Поэтому они и говорятъ не за себя, а противъ себя. Тысячи людей недворянскаго происхожденiя могутъ обогнать дворянъ въ образованiи и богатствѣ, и слѣдовательно на этомъ основанiи никакой разницы между тѣми и другими положить невозможно. Напротивъ знатности у знатнаго человѣка ни перекупить, ни отнять невозможно, и по справедливости ему должно принадлежать все, что принадлежитъ знатности. Еще болѣе странны тѣ основанiя, по которымъ иногда поднимаются эти рѣчи. Собственно каждому слѣдуетъ стоять или за общiй интересъ, или за свой частный, — купцу за торговлю, знатному за свою знатность и т. д. Позволительно встревожиться, если-бы какiя-нибудь бѣдствiя грозили нарушить общiе или частные интересы. Тогда было-бы понятно усилiе защищать интересы эти или предлагать мѣры къ ихъ защитѣ. Тутъ дѣйствовало-бы живое чувство самосохраненiя. Между тѣмъ на что намъ указываютъ? Какiя опасности заставляютъ многихъ тревожиться за общее благо? Послушать иныхъ, такъ эти опасности весьма грозны и состоятъ ни въ чомъ иномъ, какъ въ соцiализмѣ и коммунизмѣ. Соцiализмъ и коммунизмъ! Боже мой! Но вѣдь это прямехонько изъ книжки! Да еще изъ какой, — изъ устарѣлой французской книжки! Вѣдь такъ могутъ говорить и думать только одни невѣжественные французы, называвшiе генерала Муравьева великимъ соцiалистомъ и грозившiе Европѣ коммунизмомъ, который будто-бы долженъ разлиться въ ней изъ Россiи. Говорить такъ, значитъ только показывать всѣмъ и каждому, что мы не имѣемъ и не чувствуемъ никакихъ дѣйствительныхъ опасностей, а имѣемъ въ головѣ только мнимые и фальшивые страхи, что настоящей, живой, дѣйствительной потребности и нужды у насъ нѣтъ никакой. И такъ подобные толки, мнѣ кажется, доказываютъ, что наше общество сильно пропитано отвлечонностiю, что жизни въ немъ еще мало сказывается, и что иныя его явленiя, которыя по ошибкѣ можно принять за живыя, сами какъ нельзя лучше обличаютъ свою безжизненность. Новые люди. Существуютъ-ли у насъ новые люди, и если существуютъ, то что они такое? Вотъ вопросъ, который уже давно и весьма усердно разработывается русскою литературою. Не стану говорить о мелкихъ явленiяхъ, которымъ нѣтъ числа; упомяну только о главнѣйшихъ; читатель увидитъ, что и ихъ слишкомъ достаточно. Первый началъ дѣло чуткiй Тургеневъ, который въ своемъ Базаровѣ задумалъ изобразить новаго человѣка. За тѣмъ г. Писемскiй написалъ Взбаламученное море, въ которомъ по необходимому ходу дѣла являются и фигуры новыхъ людей. За тѣмъ романы, болѣе или менѣе захватывающiе тотъ-же вопросъ, стали плодиться необыкновенно быстро. Въ «Русскомъ Вѣстникѣ» явился романъ Марево, въ «Современникѣ» — Что дѣлать, — въ «Отечественныхъ Запискахъ» — Въ своемъ краю, въ «Эпохѣ» — Мудреное дѣло, въ «Библiотекѣ для чтенiя» только что кончился — Некуда. Все это вертится около одной главной точки, именно — образа новаго человѣка; и если дѣло пойдетъ тѣмъ-же порядкомъ дальше, то насъ ждетъ впереди очевидно еще не мало романовъ того-же рода. Странный вопросъ, странная мысль! Я увѣренъ, что для многихъ этотъ предметъ покажется отнюдь не любопытнымъ, и они скажутъ по обыкновенiю, что я занимаюсь пустою болтовнею. Дѣйствительно вопросъ этотъ какъ будто не играетъ никакой замѣтной роли въ другихъ дѣлахъ и вопросахъ. Онъ не имѣетъ почти никакой связи съ интересами, всего болѣе привлекающими наше вниманiе. Можно подумать, что и весь вопросъ-то выдуманный и сочиненный гдѣ-нибудь въ уголку. Что за вздоръ, въ самомъ дѣлѣ! — новые люди? Но люди всегда люди, природа человѣческая остается одна и таже. И какъ-бы кто ни гнулъ себя и ни ломалъ, эта природа всегда скажется, всегда рано или поздно заявитъ свои неизмѣнныя свойства. Нельзя не согласиться