НАША МОЛОДЕЖЬ.
Въ нынѣшнемъ нумерѣ „Гражданина” помѣщается продолженiе весьма замѣчательной статьи г. Гусева, озаглавленной „Живой вопросъ нашей церкви”. Уже по мысли своей она замѣчательна тѣмъ, что есть первый живой голосъ, исходящiй изъ нашей внутренней общественной жизни, какъ протестъ противъ мертваго духомъ и исключительно утилитирнаго направленiя нашего нынѣшняго образованiя.
На сихъ-же дняхъ, въ одной изъ почтеннѣйшихъ нашихъ русскихъ газетъ, въ нумерѣ 92 „Современныхъ Извѣстiй”, мы прочитали статью одного изъ многихъ студентовъ, коей смыслъ есть тоже протестъ, — протестъ противъ мертваго преподаванiя, внѣ всякаго общенiя учащихъ с учащимися, необходимаго какъ помощь всестороннему развитiю молодежи.
За симъ, передъ нами письмо одного с.-петербургскаго 16-ти лѣтняго гимназиста къ своей матери, въ которомъ онъ проситъ ее взять назадъ изъ гимназiи, такъ какъ ему „ужасно трудно и непрiятно”, но не отъ латинскаго и греческаго, а отъ дурныхъ отношенiй къ нему товарищей, смотрящихъ на него и на троихъ еще другихъ учениковъ, какъ на какихъ-то зачумленныхъ, за то только, что они читаютъ такiя-то книги, а не другiя, и даже за то, что вѣрятъ въ Бога, и не хотятъ измѣнять своихъ понятiй о разныхъ предметахъ.
Итакъ, вотъ безспорно живые голоса, раздающiеся изъ трехъ разныхъ мiровъ нашего учебнаго мiра одновременно. Они знаменательны потому, что въ нихъ не идетъ рѣчь о той или другой системѣ, а заключается протестъ противъ извѣстныхъ проявленiй духа въ нашемъ мiрѣ учащихся.
И когда-же раздаются эти голоса? Именно тогда, когда заканчивается учебная реформа съ одной стороны, и когда съ другой стороны въ журналистикѣ нашей, на дымящихся еще развалинахъ кроваваго боя за классицизмъ и за реализмъ, возбуждается новый вопросъ: чѣмъ поднять уровень образованiя нашего духовенства: реформою-ли ихъ заведенiй, или уничноженiемъ ихъ, посредствомъ перевода учащихся духовнаго званiя въ наши свѣтскiя учебныя заведенiя?
Учебная реформа! Какъ легко пишется и произносится это слово, какъ легко разрѣшаются ея многосложныя и многостороннiя задачи, какъ легко, кажется, объ этихъ темахъ спорить, спорить до ненависти, спорить до изступленiя, и отстаивая здѣсь такой-то языкъ, тамъ такой-то предметъ, здѣсь такое-то количество учебныхъ часовъ, тамъ какую-то цѣль общаго развитiя, все это прикрывать и оправдывать словомъ учебная реформа. А часто-ли, когда произносится это слово, приходится намъ призадумываться надъ тѣмъ, какое другое слово заключено въ этихъ двухъ словахъ? Слово это: юношество, наше русское юношество. Для гражданина, который любитъ свое государство, какое изъ живыхъ представленiй можетъ быть святѣе, дороже, живѣе представленiя о юношествѣ своего государства; ибо будущность государства и его юношество, это одно и тоже. Но когда мы толкуемъ объ учебныхъ реформахъ, часто-ли мы въ тоже время вдумываемся на столько глубоко въ мiръ нашего юношества, чтобы быть въ состоянiи совладать съ вопросами въ родѣ слѣдующихъ: нужна-ли дѣйствительно эта, а не другая реформа, дѣйствительно-ли стало хорошо нашему юношеству отъ той или другой мѣры, въ правду-ли будет ему лучше отъ такой-то дополнительной реформы, и т. д.
Мы заговорили о трехъ протестахъ, исшедшихъ изъ среды нашего учащагося мiра: одинъ противъ духа мертвыхъ отношенiй профессора университета къ студентамъ; другой, обстоятельный, полный, въ видѣ осмысленнаго результата цѣлаго прожитаго перiода жизни, протестъ противъ утилитаризма въ воззрѣнiяхъ молодежи на науку, мѣшающаго же съ раннихъ лѣтъ правильному развитiю умственныхъ силъ вообще, и духовной жизни въ особенности; третiй — протестъ юноши противъ духа его класса, съ которымъ онъ сродниться не можетъ, потому что сродство это обусловлено требованiемъ полнаго отреченiя отъ религiи. Спрашивается: послужитъ-ли одна изъ многихъ учебныхъ реформъ отвѣтомъ на одинъ изъ сихъ трехъ протестовъ? Сомнѣваемся; и чѣмъ болѣе мы объ этомъ думаемъ, тѣмъ болѣе намъ кажется, что въ обращенiе съ такимъ вопросомъ, какъ способы обученiя юношества, мы должны внести что-нибудь болѣе глубокое, болѣе живое. Это болѣе глубокое, болѣе живое, недостающее въ обращенiи съ вопросомъ о нашей учащейся молодежи, есть ничто иное, какъ любовь, та великая сила отличающая нашъ мiръ отъ языческаго, которая ни для какой цѣли, и ни для какого лица, не дозволяетъ личные интересы ставить выше интересовъ ближняго, интересовъ общественныхъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, требуетъ, прежде всего и главнѣе всего, правды, всегда правды, во всемъ правды.
Слова эти не фразы. Умѣть любить не такъ легко какъ кажется, когда дѣло идетъ о такихъ предметахъ какъ свое государство, или юношество своего государства. Тутъ требованiя любви и требованiя правды являются, въ силу своего происхожденiя отъ религiй и нравственности, до того строгими и недоступными для какой-бы то ни было сдѣлки, что не всякiй устоитъ противъ соблазна, и не поддастся, въ угоду какому-нибудь мелочному, личному интересу, на то или другое, большее или меньшее прикривленiе душою. Въ такихъ вопросахъ любовь не есть одно безличное чувство; напротивъ, она есть живая, дѣятельная сила, побуждающая носителя ея идти на непобѣдимый бой со всѣми проявленiями и представителями лжи, какiе-бы они ни были, во имя блага того государства, и того юношества, которыхъ онъ любитъ. Оттого, педагогъ, который для своего государства слагаетъ теорiю воспитанiя изъ твердыхъ началъ религiи, нравственности и нацiональности съ одной стороны, а съ другой — изъ уступокъ на счетъ тѣхъ-же началъ, потворствующихъ популярности, утилитаризму, космополитизму, или просто индефферентизму въ дѣлѣ вѣры и нравственности, и такимъ образомъ служитъ одновременно и Богу и мамонѣ, такой педагогъ, очевидно, не умѣетъ любить ни свое государство, ни его юношество, и приготовляетъ ему для будущности опасности серьезныя. Каждый изъ насъ былъ на школьной скамьѣ, и живо мы помнимъ, какъ прiятно намъ было, когда учитель или профессоръ, говоря прозаическимъ языкомъ, къ намъ подлизывался, или за нами ухаживалъ, покупая свою между нами популярность сегодня осмѣиваньемъ такого-то принципа, завтра насмѣшкою надъ такимъ-то писателемъ, послѣ завтра разсужденiемъ о томъ, какiя мы имѣемъ права, или изложенiемъ передъ нами модныхъ идей, освобождающихъ насъ отъ вѣры въ то, что мы считали для себя обязательнымъ и т. д.
Но живо помнимъ мы и то, что происходило въ насъ послѣ: какъ иные изъ насъ, черезъ нѣсколько лѣтъ, презирали того-же учители, называя его подлецомъ, и, напротивъ, какое глубокое уваженiе западало къ намъ въ душу къ тѣмъ изъ учителей или профессоровъ, которые, глядя на насъ какъ на учениковъ, не считали насъ гражданами, и когда дѣло шло о началахъ вѣры и нравственности, объ обязанностяхъ нашихъ къ наукѣ, бывали къ намъ неумолимо строги, не признавая за нами никакихъ другихъ правъ, кромѣ права на любовь и уваженiе къ намъ. Откуда, спрашивается, явилась въ насъ эта перемѣна чувствъ? Изъ очень простаго и яснаго сознанiя, что учителя и профессора, намъ льстившiе, намъ вредили, и если угождали намъ, то вовсе не потому, что насъ любили, а потому, что для нихъ было это выгодно, какъ легкiй способъ добывать популярность, и что въ сущности имъ все равно было, что мы, кто мы, и что изъ насъ выйдетъ; съ выходомъ изъ класса, мы становились для него не только чужими, но смѣшными, и жалкими, и глупыми. Но этого мало: презрѣнiе къ такимъ учителямъ и профессорамъ раждалось и закрѣплялось въ насъ сознательнымъ чувствомъ тогда, когда мы начинали въ столкновенiяхъ съ жизнью чувствовать, что эти льстившiе намъ профессора не только намъ ничего не дали для борьбы съ жизнью, но, напротивъ, сказали намъ вещи, которыя оказывались ложью, и этимъ ослабили въ насъ способность къ самодѣятельности, предоставивъ насъ самообольщенiю и иллюзiямъ. Совершенно иное дали намъ профессора, смотрѣвшiе на насъ, какъ на учениковъ, и заронившiе въ насъ сѣмена такихъ началъ, которыя, оказывалось, имѣли для насъ силу и прелесть помощи борьбы съ жизнiю, и давали намъ ключъ къ пониманiю того или другого явленiя въ нравственной нашей жизни. Съ этими сѣменами, добытыми отъ нихъ, мы прiобрѣтали въ тоже время убѣжденiе, что насадившiе ихъ въ насъ наставники и профессора любили насъ и уважали правду.
И вотъ то, что съ многими изъ насъ, какъ съ учениками, въ тѣсномъ мiрѣ школы дѣлали искавшiе популярности учителя и профессора, тоже самое, въ широкихъ размѣрахъ цѣлаго умственнаго мiра нашего нынѣшняго общества, дѣлала и дѣлаетъ наша современная, такъ называемая, передовая литература, журнальная въ особенности, какъ самая распространенная изъ всѣхъ ея отраслей.
Ни въ одномъ вопросѣ этою литературою не внесено столько лжи, какъ въ вопросѣ о нашемъ учащемся юношествѣ. Оставляя въ сторонѣ вопросъ, сознательно или безсознательно внесена была ею эта ложь, отмѣтимъ здѣсь только главныя ея проявленiя.
1) Когда впервые, 16 лѣтъ назадъ, заговорили о томъ, что общество имѣетъ нужду въ гораздо бо̀льшемъ числѣ учащихся, передовая литература изъ ложной любви къ юношеству заявила о какихъ-то правахъ юношества; юношество имъ повѣрило и дорого за нихъ поплатилось; благороднѣе поступила-бы эта литература, если-бы напомнила юношеству, что пока оно учится, оно никакихъ прав отъ прогресса получить не можетъ.
2) Явилась потребность измѣненiя учебныхъ программъ, съ цѣлью ихъ расширенiя. Передовая литература этимъ вопросомъ не ограничилась. Она заявила о потребности новыхъ основъ для воспитанiя вообще; она заявила объ утилитаризмѣ, какъ объ этой новой основѣ, взамѣнъ старыхъ, заключавшихся въ религiи, нравственности и идеѣ народности.
3) Но всего этого для передовой нашей журналистики было мало. Надо было поддерживать эти новыя нелѣпыя мысли, какъ брандеры, пущенныя въ мiръ нашей молодежи. И вотъ является цѣлый отдѣлъ литературы раззадоривающихъ полу-намековъ, недосказанныхъ разжигающихъ мыслей, имѣвшихъ цѣлью создавать какiе-то порывы, стремленiя, фантастическiе полуобразы, миражныя цѣли, призрачныя поприща дѣятельности, въ погоню за которыми должно было мчаться воображенiе бѣднаго нашего юношества.
Затѣмъ, сдѣлавъ свое дѣло, передовая эта литература остановилась, ибо дальше на этомъ пути идти не могла. Но, увы, результаты ея дѣла были неизмѣримо велики. Пущенная въ погоню за миражными цѣлями, не опираясь ни на одну прочную основу воспитанiя, молодежь разбивалась объ жизнь какъ объ стѣны, на которыхъ хотѣла хватать тѣни, и чувствуя свое безсилiе, безсилiе науки, безсилiе науки, безсилiе школы, озлоблялась противъ препятстiй, то есть противъ жизни, и начинала ее безъ всякихъ силъ, безъ всякой вѣры, безъ всякой любви, но съ множествомъ цѣлей и безграничною самоувѣренностью.
Это былъ одинъ результатъ. Другой былъ не менѣе печаленъ. Передовая эта журналистика принудила замолчать всякаго, кто могъ-бы о юношествѣ заговорить иначе. Замолчала церковь, замолчало общества, замолчала семья. Любовь къ нашему юношеству, честная и правдивая, не получала, такимъ образомъ, доступа къ вопросу о его образованiи.
Третiй результатъ былъ еще печальнѣе. Передовая эта журналистика явилась какою-то силою и не для одного юношества. Съ нею стала считаться наша учебная школа, и какъ-бы изъ уваженiя къ ней, всѣ совершившiяся учебныя реформы, какъ будто, проскользнули надъ основами воспитанiя, надъ жизненною ея сущностью и коснулись только внѣшней стороны учебнаго дѣла.
Такимъ образомъ, въ нашемъ учащемся мiрѣ осталась неизобличенною ложь, а въ обращенiи со всѣми вопросами этого мiра осталось отсутствiе любви. Никто не смѣлъ полюбить юношество наше честно.
А между тѣмъ, тѣ три протеста, о которыхъ мы выше заявили, доказываютъ, что давно настала пора, во имя любви къ русскому юношеству, во имя серьезныхъ интересовъ государства и во имя правды, ложь называть ложью, и изобличить ее при яркомъ освѣщенiи дневнаго свѣта.
Тогда выскажутся не одни эти три протеста, но гораздо болѣе. Раздадутся тысячи голосовъ родителей, которые скажутъ: мы научили дѣтей своихъ вѣровать въ Бога, вы изъ нихъ сдѣлали невѣрующихъ ни во что, мы научили дѣтей нашихъ уважать родительскую власть, они ея не признаютъ, мы думали, что они будутъ русскими и станутъ любить свое отечество, а они надъ этою любовью смѣются…
Но не одни голоса родителей раздаются въ видѣ протеста. Прислушаемся къ общественной внутренней нашей жизни, и мы услышимъ и тамъ жалобы въ родѣ слѣдующихъ: намъ нужны свѣжiя, здоровыя силы молодежи, а вы намъ присылаете разочарованное, дряблое и практически несостоятельное, и нервами разстроенное поколѣнiе, которое хочетъ учить, а не учиться, ломать, а не созидать, разубѣждать, а не вѣрить…
Далѣе. Войдемъ въ самую среду молодежи: что мы услышимъ и увидимъ? Мы услышимъ юношей жалующихся на то, что ихъ натуры чего-то жаждутъ, но имъ этого не даютъ, что ихъ юные умы слагаютъ тысячи вопросовъ, но никто и ничто не даетъ имъ на нихъ отвѣтовъ, что они обременены уроками, но ничему не научаются, что имъ душно, тѣсно и для нравственнаго, и для умственнаго мiра въ этихъ сферахъ ученiя, что имъ нужно общенiе съ жизнью, съ людьми, но нѣтъ общенiя, нѣтъ простора, нѣтъ достаточнаго воздуха для вдыханiя въ себя жизни; потомъ мы увидимъ юношей, томимыхъ сомнѣнiями и внутреннею борьбою, нѣтъ имъ помощи, они гибнутъ подъ гнетомъ сомнѣнiя переходящаго въ безвѣрiе и безначалiе; потомъ мы увидимъ юношей, которымъ нѣтъ другого исхода на зарѣ жизни, какъ самоубiйство; потомъ мы увидимъ сотни юношей, которые изо всѣхъ силъ рвутся кончить курсъ гимназiй и не могутъ, и какъ пчелы, не добравшiяся до ульевъ, падаютъ и гибнутъ, потомъ мы увидимъ юношей, которые хотятъ научиться чему-нибудь, но не могутъ, ибо жизнь ихъ обставляющая не позволяетъ имъ идти далѣе своего уѣзднаго города; потомъ мы увидимъ юношей, которые кончили свои гимназическiе и университетскiе курсы, но больные, измученные, ни во что не вѣрящiе, ничего не знающiе, не знаютъ даже, съ чего начать; бросаются на одно поприще, проваливаются, на другое тоже, на третье еще хуже, и которымъ въ концѣ концовъ, — пуля въ лобъ кажется дѣломъ самымъ обыкновеннымъ… потомъ, наконецъ, мы увидимъ… способныхъ и честныхъ юношей умирающихъ съ голода, въ тѣ минуты, когда кругомъ ихъ то и дѣло, что раздаются крики: „давайте намъ честныхъ и способныхъ людей!”
А видѣли-ли наши педагоги-прогрессисты юношей умирающихъ съ голоду, или кончающихъ жизнь самоубiйствомъ? Не думаемъ! ибо, если - бы они хоть разъ увидѣли такое зрѣлище, они пережили-бы такой нравственный переворотъ, послѣ котораго не хватило-бы духу основывать воспитанiе на утилитаризмѣ.
Но, что значутъ всѣ эти протесты, всѣ эти противорѣчiя, что значитъ это главнѣйшее и поразительнѣйшее изъ всѣхъ противорѣчiй: честные и способные юноши подчасъ не знаютъ куда дѣваться, а жизнь вокругъ такихъ умирающихъ съ голода юношей требуетъ ихъ въ дѣятели, громко и неотступно.
Это значит, что жизнь, наша русская народная жизнь, требуетъ одного, литература проповѣдуетъ другое, а школа даетъ третье, и это третье есть ничто иное, какъ обученiе основанное на попыткѣ согласить требованiя литературы съ требованiями жизни, но соглашенiе, происходящее изъ уступокъ тамъ и въ томъ, въ чемъ уступки немыслимы и невозможны, безъ ущерба для государства и юношества прежде всего. Благодаря этимъ уступкамъ, извращенъ духъ образованiя нашего юношества; благодаря этимъ уступкамъ искажены основы нашего воспитанiя, и, наконецъ, благодаря этимъ уступкамъ парализована и самая утилитарная сторона нашего образованiя.
Кажется намъ, вникая глубже въ нашъ мiръ педагогики, не трудно въ этомъ убедиться. Какъ мы уже сказали, то что дѣлали съ нами наши учителя, когда они намъ льстили и добывали себѣ этимъ путемъ популярность, тоже послѣднiе 15 лѣтъ неизмѣнно дѣлаетъ и относительно общества, и, въ особенности относительно юношества, наша передовая журналистика. Учителя наши не могли намъ льстить и намъ угождать въ ущербъ учебной программы, ибо все, что въ ней было, все то требовалось отъ насъ на экзаменахъ, но за то они могли эксплуатировать нашу глупость на счетъ основъ нашей духовной и умственной жизни, то есть, всего того, что мы, будучи въ стѣнахъ заведенiя, не могли ни понимать, ни цѣнить, иначе какъ абстрактно: напримѣръ, понятiе о вѣрѣ, о патрiотизмѣ, о долгѣ безусловнаго повиновенiя закону, объ уваженiи къ родителямъ, къ авторитетамъ литературнаго мiра, и т.д.; словомъ, все то, что мы могли понимать неправильно или лживо, безъ малѣйшей опасности пострадать за то на экзаменахъ. Учитель насъ принималъ за большихъ, это намъ льстило, и мы были отъ него въ восторгѣ. Тоже самое, вотъ уже 15 лѣтъ, дѣлаетъ наша либеральная журналистика; не имѣя понятiя о томъ, что значитъ „любить юношество”, она говоритъ ему объ утилитаризмѣ, объ общемъ развитiи, объ общеобразовательныхъ гимназiяхъ, о великихъ современныхъ задачахъ, о призванiи нынѣшняго поколѣнiя, но объ одномъ только умалчиваетъ, и тѣмъ умалчиванiемъ покупаетъ себѣ популярность и влiянiе на юношество: умалчиваетъ объ основахъ воспитанiя, о религiи, нравственности и нацiональности въ дѣлѣ образованiя, то есть, о томъ, безъ чего никакое воспитанiе немыслимо, потому что оно является чѣмъ-то мертвымъ, лишеннымъ силы для борьбы и средствъ для достиженiя цѣлей.
Какой-же результатъ этого отмалчиванья нашей передовой литературы на счетъ основъ нашего образованiя. Взгляните на наши школы: вездѣ вы въ нихъ найдете въ массахъ отсутствiе религiи, отсутствiе твердыхъ и ясныхъ понятiй о нравственномъ долгѣ, и, наконецъ, полное отсутствiе чувства нацiональности: это русскiя школы, по названiю, но русскаго въ нихъ ничего нѣтъ!
Затѣмъ, какой-же результатъ этихъ школъ, гдѣ отсутствуютъ основы воспитанiя? Наша жизнь, гдѣ во всѣхъ слояхъ и во всѣхъ положенiяхъ недостаетъ въ нашей молодежи, да и въ насъ самихъ, нравственной силы для борьбы, иницiативы къ противодѣйствiю всякимъ проявленiямъ лжи, въ какой-бы-то ни было области, и, наконецъ, практической умѣлости взяться за жизнь.
Въ недавней борьбѣ классицизма съ реализмомъ въ нашей журналистикѣ случился одинъ фактъ, поразившiй насъ своею ложью, но который прошелъ незамѣченнымъ для общества, не смотря на свою громадность. Когда заговорили о классическихъ гимназiяхъ, вся передовая литература стала кричать: не нужно намъ классиковъ, намъ нужны столяры, сапожники, механики. Когда заговорили о необходимости утилитарнаго, т. е. чисто практическаго образованiя, реальнаго, таже литература закричала еще громче: не нужно намъ ни сапожниковъ, ни механиковъ, намъ нужны развитые люди вообще.
Фактъ этотъ долженъ поразить всякаго, кто смотритъ на вещи хладнокровно и безпристрастно, ибо онъ то и доказываетъ, что при такихъ воззрѣнiяхъ передовой нашей литературы на дѣло народнаго образованiя, не можетъ быть и рѣчи о согласованiи русской школы и съ ея требованiями.
Разъ, что эта либеральная литература оказалась несостоятельною, и желая принесть дѣлу пользу, причинила вредъ; разъ, что она внесла въ вопросъ о воспитанiи такую путаницу понятiй, благодаря которой доселѣ нельзя увидѣть ясно и съ перваго раза истину въ этомъ вопросѣ жизни или смерти для Россiи, очевидно, приходится внимать другимъ голосамъ и сообразоваться съ другими потребностями.
Но какiе это голоса и какiя это потребности? Думаемъ, что не ошибемся, если скажемъ : это тѣ именно голоса и тѣ именно потребности, которымъ ваша передовая журналистика, не давала высказываться и съ которыми потому самому устроители судебъ нашей школы не имѣли возможности сообразоваться.
Прежде всего является церковь.
Спрошенная на счетъ этого вопроса, церковь отвѣтитъ: нужно, чтобы въ основу образованiя легла религiя, а конечною цѣлью воспитанiя было образованiе христiанина.
Спрошенное государство скажетъ: нужно, чтобы воспитанiе воздавало прежде всего русскихъ людей, вступающихъ въ жизнь съ любовью безпредѣльною къ своему государству и народу, развитыхъ людей, физически и умственно, людей способныхъ къ перенесенiю всѣхъ тяжестей работы и дѣла, наконецъ, практическихъ людей; а съ другой стороны, нужно, чтобъ воспитанiе давало честныхъ, нравственныхъ, стойкихъ и мужественныхъ людей, и т.д.
Спрошенная семья отвѣтитъ: мнѣ нужны хорошiе сыновья, хорошiе мужья, хорошiе отцы, хорошiе братья. Спрошенныя тысячи сферъ дѣятельности нашего государства скажутъ вамъ: намъ нужны знающiе твердо и хорошо свое дѣло русскiе люди. Замѣтьте: рускiе люди. Кого ни спросите, къ чему не прикоснетесь, вездѣ вамъ предъявятъ, прежде всего, требованiе на то, чтобы образованiе дѣлало изъ юноши 1) человѣка и 2) русскаго. Если оно не даетъ нашему государству того и другого вмѣстѣ, оно ни годно и вредно. Но этого мало. Спрошенные по одиночкѣ юноши скажутъ: намъ нужно такое воспитанiе, чтобъ мы на всѣ наши вопросы и сомнѣнiя находили въ воспитывающемъ насъ обществѣ отвѣты, намъ нужно дать такiя свѣдѣнiя, чтобы мы ихъ могли и знать и примѣнять къ дѣлу, намъ нужно, чтобы мы во что-нибудь имѣли вѣрованiя, что-нибудь могли бы любить какъ идеалъ, чтобы въ началѣ жизни мы чувствовали себя бодрыми, и жизнь насъ не ломала-бы; словомъ, чтобы мы могли быть полезными русскими дѣятелями.
Соедините всѣ эти отвѣты, подведите подъ нихъ итогъ, — что вы получите? Вы получите требованiе русскихъ хорошихъ людей.
А можетъ-ли учебная школа дать хорошихъ русскихъ людей, не положивъ въ основу своего образованiя, вѣчный идеалъ христiанской религiи, истекающiя изъ него начала нравственности и идею русской народности?
Сомнительно. По крайней мѣрѣ, доселѣ ни единое государство образованнаго мiра, кромѣ Францiи, не пыталось класть въ основу воспитанiя своего народа другiя идеи, и врядъ-ли мы поступили-бы основательно, взявъ за образецъ Францiю, или повинуясь передовой литературѣ, изобрѣли-бы новую систему образованiя, съ утилитаризмомъ въ его основѣ.
Но какъ этого достигнуть, чтобы образованiе давало хорошихъ русскихъ людей?
Раздается голосъ въ литературѣ честной, голосъ студента требующiй общенiя съ ними профессоровъ. Прислушайтесь къ этому голосу: вы можете быть увѣрены, что голосъ этотъ только намекъ на цѣлый рядъ потребностей духовнаго мiра студентовъ, тщательно придавливаемыхъ ими же самими, изъ стыда и страха либеральной печали приподнимите
; приподнимте таинственную завѣсу, отдѣляющую жизнь отъ мiра учащагося юношества, войдите въ него глубже, и передъ вами раскроются всѣ его потребности, вы увидите, что требованiе студентовъ общенiя съ профессорами значитъ требованiе любви къ себѣ, вы увидите, что не одного общенiя съ студентами надо требовать отъ профессоровъ, но гораздо большаго, а именно, чтобы среда этихъ профессоровъ не дозволяла никому изъ своихъ ронять святое званiе профессора ухаживанiемъ за молодежью, во имя популярности и модныхъ идей, вы увидите, что не одного общенiя съ профессорами требуетъ наша молодежь, но общенiя съ цѣлою Русью, съ ея прошедшимъ, настоящимъ и будущимъ, общенiя съ обществомъ, во всѣхъ его слояхъ, общенiя съ всѣми мнѣнiями, общенiя съ семьею, общенiя съ безконечнымъ разнообразiемъ вопросовъ и способовъ ихъ разрѣшенiя, вы увидите, что если она увлекается, эта молодежь, и сбивается съ пути, то виновата не она, а мы, потому что не возвышаемъ голоса противъ литературной лжи, и не умѣемъ отстаивать ни своей религiи, ни своей народности, ни основы всякаго нравственнаго воспитанiя, ни дѣйствительныхъ требованiй нашего общества; словомъ, мы увидимъ, что молодежь наша идетъ не прямымъ путемъ, потому что другого не знаетъ, а не знаетъ его потому, что нашъ педагогическiй мiръ есть ничто иное, какъ арена постоянно схватывающихся между собою бойцовъ за теорiи, забывающихъ, въ пылу схватки, и про Россiю, и про ея юношество.
Дайте Россiи образовывать своихъ дѣтей, на свободѣ, т. е. всѣми средствами, которыя она имѣетъ, не стѣсняйте рамокъ и программъ училищъ внутри Россiи, расширьте кругъ участiя родителей и общества въ дѣлѣ обшественнаго воспитанiя, приблизьте училища къ мѣстнымъ, маленькимъ пунктамъ населенiя, будьте неумолимо тверды въ отстаиваньи основъ воспитанiя, религiи, нравственности и народности и, наоборотъ, либеральны въ дѣлѣ программъ и урочныхъ часовъ, и нигилисты исчезнутъ. Нигилисты — это исчадiе того мiра, гдѣ общество не раздѣляетъ обязанность въ дѣлѣ воспитанiя своихъ дѣтей, съ правительствомъ, и гдѣ послѣднее оказывается безсильнымъ исполнять непринадлежащую ему роль родителей и общества.
Тогда протестовъ противъ ложнаго духа той литературы, которая умалчиваетъ объ основахъ нашего народного воспитанiя, а требуетъ общечеловѣческаго, не зная даже того, что его вовсе нѣтъ, — будет не три, а тридцать три, триста три, три тысячи три, и вся эта литературная педагогика, начинавшаяся вчера съ Бюхнера, а сегодня съ Дарвина, исчезнетъ съ лица нашей земли, какъ ложная, надутая, безсодержательная и Россiи чуждая.
Тогда исчезнетъ путаница понятiй, и вопросъ о воспитанiи въ Россiи будетъ ясенъ, какъ Божiй день. Тогда мы другъ-друга узнаемъ, и каждому будетъ воздано свое. Тогда тотъ, кто любитъ молодежь русскую честно и правдиво, не будетъ подвергаться опасности быть названнымъ ея врагомъ, а тѣ, которые, для своихъ личныхъ выгодъ, эксплуатируютъ въ тысячахъ видахъ эту бѣдную молодежь, чтобы покупать себѣ дешевую популярность, не будутъ, какъ теперь, провозглашаемы друзьями человѣчества, представителями прогресса и защитниками молодаго поколѣнiя.
К. В. Мещерскiй.
===========
Статистика: