ДНЕВНИКЪ ПИСАТЕЛЯ. XVI. Одна изъ современныхъ фальшей. Нѣкоторые изъ нашихъ критиковъ замѣтили что я, въ моемъ послѣднемъ романѣ «Бѣсы", воспользовался фабулой извѣстнаго Нечаевскаго дѣла; но тутъ же заявили что собственно портретовъ или буквальнаго воспроизведенiя Нечаевской исторiи у меня нѣтъ; что взято явленiе и что я попытался лишь обьяснить возможность его въ нашемъ обществѣ, и уже въ смыслѣ общественнаго явленiя, а не въ видѣ анекдотическомъ, не въ видѣ лишь описанiя московскаго частнаго случая. Все это, скажу оть себя, совершенно справедливо. До извѣстнаго Нечаева и жертвы его Иванова, въ романѣ моемъ лично я не касаюсь. Лицо моего Нечаева конечно не похоже на лицо настоящаго Нечаева. Я хотѣлъ поставить вопросъ, и сколько возможно яснѣе, въ формѣ романа, дать на него отвѣтъ: какимъ образомъ въ нашемъ переходномъ и удивительномъ современномъ обществѣ возможны — не Нечаевъ, а Нечаевы, и какимъ образомъ можетъ случиться что эти Нечаевы набираютъ себѣ подъ-конецъ Нечаевцевъ? И вотъ недавно, — впрочемъ уже съ мѣсяцъ назадъ — прочелъ я въ «Русскомъ Мiрѣ" слѣдующiя, любопытныя строки: ... «Намъ кажется, что Нечаевское дѣло могло убѣдить, что учащаяся молодежь въ подобныхъ безумствахъ — не бываетъ у насъ замѣшана. Идiотическiй фанатикъ, въ родѣ Нечаева, могъ найти себѣ прозелитовъ только среди праздной, недоразвитой и вовсе неучащейся молодежи". И далѣе: ... «тѣмъ болѣе что еще на дняхъ министръ народнаго просвѣщенiя (въ Кiевѣ) заявилъ, что послѣ осмотра учебныхъ заведенiй въ 7 округахъ онъ можетъ сказать что «въ послѣднiе годы молодежь несравненно серьознѣе относится къ дѣлу науки, несравненно болѣе и основательнѣе работаетъ». Сами по себѣ, т. е. судя безотносительно, строки эти довольно ничтожны (авторъ надѣюсь извинитъ меня). Но въ нихъ есть вывертъ и старая прiѣвшаяся ложь. Полная и основная идея въ томъ что Нечаевы если и являются у насъ иногда, то непремѣнно всѣ они идiоты и фанатики, а если имъ и удастся найти себѣ прозелитовъ, то непремѣнно только среди праздной, недоразвитой и вовсе неучащейся молодежи». Не знаю что именно хотѣлъ доказать этимъ вывертомъ собственно авторъ статейки «Русскаго Мiра": хотѣлъ ли онъ польстить учащейся молодежи? Или, напротивъ, хитрымъ маневромъ и, такъ сказать, въ видѣ ласкательства думалъ ее же поднадуть немного, но только съ самыми почтенными цѣлями, — т. е. для ея же пользы, — и для достиженiя цѣли употребилъ столь извѣстный прiемъ гувернантокъ и нянюшекъ съ маленькими ребятками: «Вотъ, дескать, милыя дѣти, видите какiе тѣ нехорошiе буяны, кричатъ и дерутся и ихъ непремѣнно высѣкутъ за то что они такiе «недоразвитки"; вы же вотъ такiе милые хваленые паиньки, за столомъ сидите прямо, ножками подъ столомъ не болтаете и вамъ за это непремѣнно гостинцу дадутъ". Или, наконецъ, просто за просто автору захотѣлось «защитить нашу учащуюся молодежь передъ правительствомъ и употребить для сего прiемъ, который самъ онъ можетъ быть считаетъ необыкновенно хитрымъ и тонкимъ? Прямо скажу: хотя я поставилъ всѣ эти вопросы, но личныя цѣли автора статейки «Русскаго Мiра" не возбуждаютъ во мнѣ ни малѣйшаго любопытства. И даже, чтобъ оговориться окончательно, прибавлю что ложь и старый прiѣвшiйся вывертъ выраженной «Русскимъ Мiромъ" мысли, я наклоненъ считать въ настоящемъ случаѣ чѣмъ-то неумышленнымъ и нечаяннымъ, т. е. что самъ авторъ статейки совершенно повѣрилъ словамъ своимъ и принялъ ихъ за правду съ тѣмъ высшимъ простодушiемъ, которое такъ похвально и даже трогательно по своей беззащитности во всякомъ другомъ случаѣ. Но кромѣ того что ложь, принятая за правду, имѣетъ всегда самый опасный видъ (не смотря даже на то что является въ «Русскомъ Мiрѣ"), — кромѣ того, бросается въ глаза и то, что никогда еще не являлась она въ столь обнаженномъ, точномъ и безъискуственномъ видѣ какъ въ этой статейкѣ. Подлинно заставь иного человѣка молиться Богу и онъ лобъ расшибетъ. Вотъ въ этомъ-то видѣ и любопытно прослѣдить эту ложь и вывести ее на свѣтъ по возможности, ибо когда-то еще дождешься въ другой разъ такой безъискуственной откровенности! Вотъ уже съ незапамятныхъ псевдо-либеральныхъ нашихъ временъ, въ нашей газетной прессѣ принято за правило «защищать молодежь", — противъ кого? противъ чего? — это иногда остается во мракѣ неизвѣстности и такимъ образомъ часто принимаетъ пребезтолковый и даже прекомическiй видъ, особенно при нападенiяхъ на другiе органы печати въ томъ смыслѣ что «вотъ дескать мы либеральнѣе, а вы-то нападаете на молодежь, стало быть вы ретрограднѣе". Замѣчу въ скобкахъ что въ той-же статейкѣ «Русскаго Мiра" есть обвиненiе, прямо направленное на «Гражданинъ", въ томъ что въ немъ будто бы сплошь обвиняютъ нашу учащуюся молодежь въ Петербургѣ, Москвѣ и въ Харьковѣ. Не говоря уже о томъ что авторъ статейки самъ отлично хорошо знаетъ, что ничего подобнаго этому поголовному и сплошному обвиненiю у насъ нѣтъ и не было, я просто попрошу нашего обвинителя объяснить: что значитъ обвинять молодежь поголовно? Я совершенно не понимаю этого! Это конечно значитъ сплошь почему-то не любить всю молодежь, — и не столько даже молодежь, сколько извѣстный возрастъ нашихъ молодыхъ людей! Что за сумбуръ? Кто можетъ повѣрить такому обвиненiю? Ясно что и обвиненiе и защита сдѣланы сплеча, даже не думавши много. Стоитъ дескать объ этомъ задумываться: «показалъ что самъ либераленъ, что хвалю молодежь, что ругаю тѣхъ, которые ее не хвалятъ, ну и довольно для подписки и съ плечъ долой"! Именно съ плечъ долой — ибо только самый злѣйшiй врагъ нашей молодежи могъ бы рѣшиться защищать ее такимъ образомъ, и наткнуться на такой удивительный вывертъ, на какой наткнулся (нечаянно — я убѣжденъ въ этомъ теперь болѣе чѣмъ когда нибудь) — простодушный авторъ статейки «Русскаго Мiра". Въ томъ то и вся важность что прiемъ этотъ — не выдумка одного только «Русскаго Мiра", а прiемъ общiй многимъ органамъ нашей псевдо-либеральной прессы, и тамъ, можетъ быть, онъ дѣлается уже не столь простодушно. Сущность его во первыхъ, — въ сплошной похвалѣ молодежи, во всемъ и во всякомъ случаѣ, и въ грубыхъ нападкахъ на всѣхъ тѣхъ, которые, при случаѣ, позволятъ себѣ отнестись даже и къ молодежи критически. Прiемъ этотъ основанъ на смѣшномъ предположенiи что молодежь на столько еще не доросла и такъ любитъ лесть, что не разберетъ и приметъ все за чистую монету. И вправду, достигли того что уже очень многiе изъ молодежи (мы твердо вѣримъ что далеко не всѣ) дѣйствительно полюбили грубую похвалу, требуютъ себѣ лести и безъ разбора готовы обвинить всѣхъ тѣхъ кто не потакаетъ имъ сплошь и на всякомъ шагу, особенно въ иныхъ случаяхъ. Впрочемъ тутъ, пока еще, вредъ всего только временный; съ опытомъ и съ возрастомъ и взгляды молодежи измѣнятся. Но есть и другая сторона лжи, которая влечетъ уже непосредственный и вещественный вредъ. Эта другая сторона прiема «защиты нашей молодежи предъ обществомъ и передъ правительствомъ" состоитъ въ простомъ отрицанiи факта, — иногда самомъ грубомъ и нахальномъ: «нѣтъ дескать факта, не было его и быть не могло; кто говоритъ что онъ былъ — значитъ клевещетъ на молодежь, значитъ врагъ нашей молодежи!". Вотъ прiемъ. Повторяю — самый злѣйшiй врагъ нашей молодежи не выдумалъ бы ничего вреднѣе для прямыхъ ея интересовъ. Мнѣ непремѣнно хочется доказать это. Отрицанiе факта во что-бы ни стало можно достигнуть удивительныхъ результатовъ. Ну что вы тѣмъ докажете, господа, и чѣмъ облегчите дѣло если начнете удостовѣрять (и, главное, Богъ знаетъ для чего) — что «увлекающаяся" молодежь, т. е. тѣ которые могутъ «увлечься" (пусть даже и Нечаевымъ) непремѣнно должны состоять изъ однихъ только «праздныхъ недоразвитковъ", изъ тѣхъ которые вовсе не учатся, — однимъ словомъ изъ шалопаевъ съ самыми дурными наклонностями? Такимъ образомъ, уединяя дѣло, выводя его изъ сферы учащихся и сводя непремѣнно лишь на «праздныхъ недоразвитковъ", вы тѣмъ самымъ уже заранѣе обвиняете этихъ несчастныхъ и отказываетесь отъ нихъ окончательно: «сами виноваты, буяны и лѣнивцы и смирно за столомъ не умѣли сидѣть". Уединяя случай и лишая его права быть разсмотрѣннымъ въ связи съ общимъ цѣлымъ (а въ этомъ-то и состоитъ единственная возможная защита несчастнныхъ «заблудшихся!") вы тѣмъ самымъ не только какъ-бы подписываете имъ окончательный приговоръ, но даже удаляете отъ нихъ самое милосердiе, ибо прямо удостовѣряете что сами заблужденiя ихъ произошли единственно отъ отвратительныхъ качествъ ихъ, и что эти юноши, даже и безъ всякаго преступленiя должны возбуждать къ себѣ презрѣнiе и отвращенiе. Съ другой стороны, вдругъ случится что въ какомъ нибудь дѣлѣ оказались-бы замѣшанными вовсе не недоразвитки, вовсе не буяны болтающiе ногами подъ столомъ вовсе не одни лѣнивцы, а напротивъ молодежь прилежная, горячая, именно учащаяся и даже съ хорошимъ сердцемъ, а только лишь дурно направленная? (поймите это слово: направленная. Гдѣ, въ какой Европѣ найдете вы теперь болѣе шатости во всевозможныхъ направленiяхъ, какъ у насъ въ наше время!) И вотъ, по вашей теорiи «лѣнтяевъ и недоразвитковъ", эти новые «несчастные" окажутся уже втрое виновнѣе: «имъ были средства даны, они прошли курсъ наукъ, они основательно работали, — нѣтъ у нихъ оправданiй! Они втрое менѣе чѣмъ праздные недоразвитки могутъ заслуживать милосердiя!" Вотъ результатъ прямо выходящiй изъ вашей теорiи. ______ Позвольте, господа, (я говорю вообще, а не одному только сотруднику «Русскаго Мiра"), — вы, на основанiи «отрицанiя факта", утверждаете что «Нечаевы" непремѣнно должны быть идiотами «идiотическими фанатиками". Такъ-ли это опять? Справедливо-ли? Устраняю въ настоящемъ случаѣ Нечаева, а говорю «Нечаевы", во множественномъ числѣ. Да, изъ Нечаевыхъ могутъ быть существа весьма мрачныя, весьма безотрадныя и исковерканныя съ многосложнѣйшей по происхожденiю жаждой интриги, власти, съ страстной и болѣзненно-ранней потребностью выказать личность, но — почему же они «идiоты"? Напротивъ, даже настоящiе монстры изъ нихъ могутъ быть очень развитыми, прехитрыми и даже образованными людьми. Или вы думаете что знанiя, «научки", школьныя свѣденьица (хотя бы университетскiя) такъ уже окончательно формируютъ душу юноши, что съ полученiемъ диплома, онъ тотчасъ-же прiобрѣтаетъ незыблемый талисманъ, разъ навсегда, узнавать истину и избѣгать искушенiй, страстей и пороковъ. Такимъ образомъ всѣ эти кончившiе курсъ наукъ юноши станутъ тотчасъ-же, по вашему, чѣмъ то въ родѣ множества маленькихъ папъ, неподлежащихъ прегрѣшенiю. И почему вы полагаете что Нечаевы непремѣнно должны быть фанатиками? Весьма часто это просто мошенники. «Я мошенникъ, а не соцiалистъ", говоритъ одинъ Нечаевъ, положимъ у меня въ моемъ романѣ «Бѣсы", но увѣряю васъ, что онъ могъ-бы сказать это и на яву. Это мошенники очень хитрые и изучившiе именно великодушную сторону души человѣческой, всего чаще юной души, чтобъ умѣть играть на ней какъ на музыкальномъ инструментѣ. Да неужели же вы вправду думаете что прозелиты, которыхъ могъ-бы набрать у насъ какой нибудь Нечаевъ, — должны быть непремѣнно лишь одни шалопаи? Не вѣрю, не всѣ; я самъ старый «Нечаевецъ", я тоже стоялъ на эшафотѣ, приговоренный къ смертной казни, и увѣряю васъ что стоялъ въ компанiи людей образованныхъ. Почти вся эта компанiя кончила курсъ въ самыхъ высшихъ учебныхъ заведенiяхъ. Нѣкоторые впослѣдствiи, когда уже все прошло, заявили себя замѣчательными спецiальными знанiями, сочиненiями. Нѣтъ-съ, Нечаевцы не всегда бываютъ изъ однихъ только лѣнтяевъ, совсѣмъ ничему не учившихся. Знаю, вы безъ сомнѣнiя, возразите мнѣ что я вовсе не изъ Нечаевцевъ, а всего только изъ «Петрашевцевъ". Пусть изъ Петрашевцевъ, — (хотя по моему названiе это неправильное; ибо чрезмѣрно большее число, въ сравненiи съ стоявшими на эшафотѣ, но совершенно такихъ же какъ мы Петрашевцевъ, осталось совершенно нетронутымъ и не обезпокоеннымъ. Правда, они никогда и не знали Петрашевскаго, но совсѣмъ не въ Петрашевскомъ было и дѣло, во всей этой давнопрошедшей исторiи, вотъ что я хотѣлъ лишь замѣтить). Но пусть изъ Петрашевцевъ. Почему же вы знаете что Петрашевцы не могли бы стать Нечаевцами, т. е. стать на «Нечаевскую" же дорогу, въ случаѣ если-бъ такъ обернулосъ дѣло? Конечно, тогда и представить нельзя было: какъ бы это могло такъ обернуться дѣло? Не тѣ совсѣмъ были времена. Но позвольте мнѣ про себя одного сказать: Нечаевымъ вѣроятно я бы не могъ сдѣлаться никогда, но Нечаевцемъ не ручаюсь, можетъ и могъ-бы... во дни моей юности. Я заговорилъ теперь про себя, чтобъ имѣть право говорить о другихъ. Тѣмъ не менѣе буду продолжать только объ одномъ себѣ, о другихъ же если и упомяну, то вообще, безлично и въ смыслѣ совершенно отвлеченномъ. Дѣло же Петрашевцевъ, — это такое давнопрошедшее дѣло, принадлежитъ къ такой древнѣйшей исторiи, что вѣроятно не будетъ никакого вреда изъ того что я о немъ припоминаю, тѣмъ болѣе въ такомъ скользкомъ и отвлеченномъ смыслѣ. «Монстровъ" и «мошенниковъ" между нами, «Петрашевцами", не было ни одного (изъ стоявшихъ-ли на эшафотѣ, или изъ тѣхъ которые остались нетронутыми — это все равно). Не думаю чтобы кто нибудь сталъ опровергать это заявленiе мое. Что были изъ насъ люди образованные, — противъ этого, какъ я уже замѣтилъ, тоже вѣроятно не будутъ спорить. Но бороться съ извѣстнымъ цикломъ идей и понятiй, тогда сильно укоренившихся въ юномъ обществѣ, изъ насъ, безъ сомнѣнiя, еще мало кто могъ. Мы заражены были идеями тогдашняго теоретическаго соцiализма. Политическаго соцiализма тогда еще не существовало въ Европѣ, и европейскiе коноводы соцiалистовъ даже отвергали его. Луи-Блана напрасно били по щекамъ и таскали за волосы (какъ нарочно густѣйшiе длинные и черные волосы) члены-товарищи его Нацiональнаго Собранiя, депутаты правой стороны, изъ рукъ которыхъ вырвалъ его тогда Араго (астрономъ, членъ правительства, теперь уже умершiй) — въ то несчастное утро, въ маѣ мѣсяцѣ 48 года, когда въ палату ворвалась толпа нетерпѣливыхъ и голодныхъ работниковъ. Бѣдный Луи-Бланъ, нѣкоторое время членъ временнаго правительства, вовсе не возмущалъ ихъ: онъ только лишь читалъ въ люксембургскомъ дворцѣ этимъ жалкимъ и голоднымъ людямъ, вслѣдствiе революцiи и республики разомъ потерявшимъ работу, объ ихъ «правѣ на работу". Правда, такъ какъ онъ все таки былъ членомъ правительства, то лекцiи его въ этомъ смыслѣ были ужасно неполитичны и конечно смѣшны. Журналъ же Консидерана, равно какъ статьи и брошюры Прудона, стремились распространить между этими же голодными и ничего за душой неимѣвшими работниками, между прочимъ, и глубокое омерзѣнiе къ праву наслѣдственной собственности. Безъ сомнѣнiя изъ всего этого (т. е. изъ нетерпѣнiя голодныхъ людей, разжигаемыхъ теорiями будущаго блаженства) — произошелъ впослѣдствiи соцiализмъ политическiй, сущность котораго, не смотря на всѣ возвѣщаемыя цѣли, покамѣсть состоитъ лишь въ желанiи повсемѣстнаго грабежа всѣхъ собственниковъ классами неимущими, а затѣмъ «будь что будетъ". (Ибо по настоящему ничего еще не рѣшено чѣмъ будущее общество замѣнится, а рѣшено лишь только чтобъ настоящее провалилось — и вотъ пока вся формула политическаго соцiализма). Но тогда понималось дѣло еще въ самомъ розовомъ и райско-нравственномъ свѣтѣ. Дѣйствительно правда, что зараждавшiйся соцiализмъ сравнивался тогда, даже нѣкоторыми изъ коноводовъ его, съ христiанствомъ и принимался лишь за поправку и улучшенiе послѣдняго, сообразно вѣку и цивилизацiи. Всѣ эти тогдашнiя новыя идеи намъ въ Петербургѣ ужасно нравились, казались въ высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловѣческими, будущимъ закономъ всего безъ исключенiя человѣчества. Мы еще задолго до парижской революцiи 48 года были охвачены обаятельнымъ влiянiемъ этихъ идей. Я уже въ 46 году былъ посвященъ во всю правду этого грядущаго «обновленнаго мiра" и во всю святость будущаго коммунистическаго общества еще Бѣлинскимъ. Всѣ эти убѣжденiя о безнравственности самыхъ основанiй (христiанскихъ) современнаго общества, о безнравственности религiи, семейства; о безнравственности права собственности; всѣ эти идеи объ уничтоженiи нацiональностей во имя всеобщаго братства людей, о презрѣнiи къ отечеству, какъ къ тормазу во всеобщемъ развитiи, и проч. и проч., все это были такiя влiянiя, которыхъ мы преодолѣть не могли и которыя захватывали, напротивъ, наши сердца и умы во имя какого-то великодушiя. Во всякомъ случаѣ тема казалась величавою и стоявшею далеко выше уровня тогдашнихъ господствовавшихъ понятiй — а это-то и соблазняло. Тѣ изъ насъ, т. е. не то что изъ однихъ Петрашевцевъ, а вообще изъ всѣхъ тогда зараженныхъ, но которые отвергли впослѣдствiи весь этотъ мечтательный вредъ радикально, весь этотъ мракъ и ужасъ, готовимый человѣчеству, въ видѣ обновленiя и воскресенiя его, — тѣ изъ насъ тогда еще не знали причинъ болѣзни своей, а потому и не могли еще съ нею бороться. И такъ почему же вы думаете что даже убiйство à la Нечаевъ остановило бы, если не всѣхъ, конечно, то по крайней мѣрѣ нѣкоторыхъ изъ насъ, въ то горячее время, среди захватывающихъ душу ученiй и потрясающихъ тогдашнихъ европейскихъ событiй, за которыми мы, совершенно забывъ отечество, слѣдили съ лихорадочнымъ напряженiемъ? Чудовищное и отвратительное московское убiйство Иванова безо всякаго сомнѣнiя представлено было убiйцей Нечаевымъ своимъ жертвамъ «Нечаевцамъ", — какъ дѣло политическое и полезное для будущаго «общаго и великаго дѣла". Иначе понять нельзя, какъ нѣсколько юношей (кто-бы они ни были) могли согласиться на такое мрачное преступленiе. Опять-таки въ моемъ романѣ «Бѣсы" я попытался изобразить тѣ многоразличные и разнообразные мотивы, по которымъ даже чистѣйшiе сердцемъ и простодушнѣйшiе люди могутъ быть привлечены къ совершенiю такого же чудовищнаго злодѣйства. Вотъ въ томъ-то и ужасъ что у насъ можно сдѣлать самый пакостный и мерзкiй поступокъ, не будучи вовсе иногда мерзавцемъ! Это и не у насъ однихъ, а на всемъ свѣтѣ такъ, всегда и сначала вѣковъ, во времена переходныя, во времена потрясенiй въ жизни людей, сомнѣнiй и отрицанiй, скептицизма и шатости въ основныхъ общественныхъ убѣжденiяхъ. Но у насъ это болѣе чѣмъ гдѣ нибудь возможно, и именно въ наше время, и эта черта есть самая болѣзненная и грустная черта нашего теперешняго времени. Въ возможности считать себя, и даже иногда почти въ самомъ дѣлѣ быть не мерзавцемъ дѣлая явную и безспорную мерзость — вотъ въ чемъ наша современная бѣда! Чѣмъ же такъ особенно защищена молодежь, въ сравненiи съ другими возрастами, что вы, господа защитники ея, чуть лишь только она занималась и училась прилежно, немедленно требуете отъ нея такой стойкости и такой зрѣлости убѣжденiй, какой не было даже у ихъ отцовъ, а теперь менѣе чѣмъ когда нибудь есть. Наши юные люди нашихъ интелигентныхъ сословiй, развитые въ семействахъ своихъ, въ которыхъ всего чаще встрѣчаете теперь недовольство, нетерпѣнiе, грубость невѣжества (не смотря на интелигентность классовъ) и гдѣ, почти повсемѣстно, настоящее образованiе замѣняется лишь нахальнымъ отрицанiемъ съ чужаго голоса; гдѣ матерiальныя побужденiя господствуютъ надъ всякой высшей идеей; гдѣ дѣти воспитываются безъ почвы, внѣ естественной правды, въ неуваженiи или въ равнодушiи къ отечеству и въ насмѣшивомъ презрѣнiи къ народу, такъ особенно распространяющемся въ послѣднее время, — тутъ-ли, изъ этого-ли родника наши юные люди почерпнутъ правду и безошибочность направленiя своихъ первыхъ шаговъ въ жизни? Вотъ гдѣ начало зла: въ преданiи, въ преемствѣ идей, въ вѣковомъ, нацiональномъ подавленiи въ себѣ всякой независимости мысли, въ понятiи о санѣ европейца подъ непремѣннымъ условiемъ неуваженiя къ самому себѣ, какъ къ русскому человѣку! _______ Но вы этимъ, слишкомъ общимъ, указанiямъ, кажется не повѣрите. «Образованiе", твердите вы, «прилежанiе"; «праздные недоразвитки", повторяете вы. Замѣтьте, господа, что всѣ эти европейскiе высшiе учители наши, свѣтъ и надежда наша, всѣ эти Милли, Дарвины и Штраусы преудивительно смотрятъ иногда на нравственныя обязанности современнаго человѣка. А между тѣмъ это уже не лѣнтяи, ничему неучившiеся и не буяны, болтающiе ногами подъ столомъ. Вы засмѣетесь и спросите: къ чему вздумалось мнѣ заговорить непремѣнно объ этихъ именахъ? А потому что трудно и представить себѣ, говоря о нашей молодежи, интелигентной, горячей и учащейся, чтобъ эти имена, напримѣръ, миновали ее при первыхъ шагахъ ея въ жизни. Развѣ можетъ русскiй юноша остаться индиферентнымъ къ влiянiю этихъ предводителей европейской прогрессивной мысли, и другихъ имъ подобныхъ, и особенно къ русской сторонѣ ихъ ученiй? Это смѣшное слово о «русской сторонѣ ихъ ученiй" — пусть мнѣ простятъ, единственно потому что эта русская сторона этихъ ученiй существуетъ дѣйствительно. Состоитъ она въ тѣхъ выводахъ изъ ученiй этихъ, въ видѣ несокрушимѣйшихъ аксiомъ, которые дѣлаются только въ Россiи; въ Европѣ же возможность выводовъ этихъ говорятъ даже и неподозрѣваема. Мнѣ скажутъ, пожалуй, что эти господа вовсе не учатъ злодѣйству; что если, напримѣръ, хоть бы Штраусъ и ненавидитъ Христа, и поставилъ осмѣянiе и оплеванiе христiанства цѣлью всей своей жизни, то все-таки онъ обожаетъ человѣчество въ его цѣломъ, и ученiе его возвышенно и благородно какъ нельзя болѣе. Очень можетъ быть что это все такъ и есть, и что цѣли всѣхъ современныхъ предводителей европейской прогрессивной мысли — человѣколюбивы и величественны. Но за то мнѣ вотъ что кажется несомнѣннымъ: дай всѣмъ этимъ современнымъ высшимъ учителямъ полную возможность разрушить старое общество, и построить заново, — то выйдетъ такой мракъ, такой хаосъ, нѣчто до того грубое, слѣпое и безчеловѣчное что все зданiе рухнетъ, подъ проклятiями человѣчества, прежде чѣмъ будетъ завершено. Разъ отвергнувъ Христа, умъ человѣческiй можетъ дойти до удивительныхъ результатовъ. Это аксiома. Европа, по крайней мѣрѣ въ высшихъ представителяхъ свой мысли, отвергаетъ Христа, мы же, какъ извѣстно, обязаны подражать Европѣ. Есть историческiе моменты въ жизни людей, въ которые явное, нахальное, грубѣйшее злодѣйство можетъ считаться лишь величiемъ души, лишь благороднымъ мужествомъ человѣчества вырывающагося изъ оковъ. Неужели нужны примѣры, неужели ихъ не тысячи, не десятки, не сотни тысячъ?... Тема эта конечно мудреная и необъятная и на нее очень трудно вступать въ фельетонной статьѣ, но все-таки въ результатѣ, я думаю, можно допустить и мое предположенiе: что даже и честный и простодушный мальчикъ, даже и хорошо учившiйся, можетъ подъ часъ обернуться Нечаевцемъ... разумѣется, опять таки, если попадетъ на Нечаева; это уже sine qua non… Мы, Петрашевцы, стояли на эшафотѣ и выслушивали нашъ приговоръ безъ малѣйшаго раскаянiя. Безъ сомнѣнiя, я не могу свидѣтельствовать обо всѣхъ; но думаю что не ошибусь сказавъ что тогда, въ ту минуту, если не всякiй, то по крайней мѣрѣ чрезвычайное большинство изъ насъ почло-бы за безчестье отречься отъ своихъ убѣжденiй. Это дѣло давнопрошедшее, а потому можетъ быть и возможенъ будетъ вопросъ: неужели это упорство и нераскаянiе было только дѣломъ дурной натуры, дѣломъ недоразвитковъ и буяновъ? Нѣтъ, мы не были буянами, даже можетъ быть не были дурными молодыми людьми. Приговоръ смертной казни разстрѣляньемъ, прочтенный намъ всѣмъ предварительно, прочтенъ былъ вовсе не въ шутку; почти всѣ приговоренные были увѣрены что онъ будетъ исполненъ и вынесли по крайней мѣрѣ десять ужасныхъ, безмѣрно-страшныхъ минутъ ожиданiя смерти. Въ эти послѣднiя минуты нѣкоторые изъ насъ (я знаю положительно), инстинктивно углубляясь въ себя и провѣряя мгновенно всю свою, столь юную еще жизнь, — можетъ быть и раскаявались въ иныхъ тяжелыхъ дѣлахъ своихъ — (изъ тѣхъ, которыя у каждаго человѣка всю жизнь лежатъ въ тайнѣ на совѣсти); но то дѣло, за которое насъ осудили, тѣ мысли, тѣ понятiя, которыя владѣли нашимъ духомъ — представлялись намъ не только не требующими раскаянiя, но даже чѣмъ-то насъ очищающимъ, мученичествомъ, за которое многое намъ простится! И такъ продолжалось долго. Не годы ссылки, не страданiя сломили насъ. Напротивъ, ничто не сломило насъ, и наши убѣжденiя лишь поддерживали нашъ духъ сознанiемъ исполненнаго долга. Нѣтъ, нѣчто другое измѣнило взглядъ нашъ, наши убѣжденiя, и сердца наши (я разумѣется позволяю себѣ говорить лишь о тѣхъ изъ насъ, объ измѣненiи убѣжденiй которыхъ уже стало извѣстно и, тѣмъ или другимъ образомъ, засвидѣтельствовано ими самими). Это нѣчто другое — было непосредственное соприкосновенiе съ народомъ, братское соединенiе съ нимъ въ общемъ несчастiи, понятiе что самъ сталъ такимъ же какъ онъ, съ нимъ сравненъ, и даже приравненъ къ самой низшей ступени его. Повторяю, это не такъ скоро произошло, а постепенно и послѣ очень-очень долгаго времени. Не гордость, не самолюбiе мѣшали сознаться. А между тѣмъ я былъ можетъ быть однимъ изъ тѣхъ (я опять про себя одного говорю), которымъ наиболѣе облегченъ былъ возвратъ къ народному корню, къ узнанiю русской души, къ признанiю духа народнаго. Я происходилъ изъ семейства русскаго и благочестиваго. Съ тѣхъ поръ какъ я себя помню, я помню любовь ко мнѣ родителей. Мы въ семействѣ нашемъ знали евангелiе чуть не съ перваго дѣтства. Мнѣ было всего лишь десять лѣтъ когда я уже зналъ почти всѣ главные эпизоды русской исторiи изъ Карамзина, котораго вслухъ по вечерамъ намъ читалъ отецъ. Каждый разъ посѣщенiе Кремля и соборовъ московскихъ было для меня чѣмъ-то торжественнымъ. У другихъ можетъ быть не было такого рода воспоминанiй какъ у меня. Я очень часто задумываюсь и спрашиваю себя теперь: какiя впечатлѣнiя, бòльшею частiю, выноситъ изъ своего дѣтства уже теперешняя современная намъ молодежь? И вотъ, если даже и мнѣ, который уже естественно не могъ высокомѣрно пропустить мимо себя той новой роковой среды въ которую ввергло насъ несчастiе, не могъ отнестись къ явленiю передъ собой духа народнаго вскользь и свысока, — если и мнѣ, говорю я, было такъ трудно убѣдиться наконецъ во лжи и неправдѣ почти всего того что считали мы у себя дома свѣтомъ и истиной, то каково же другимъ, еще глубже разорвавшимъ съ народомъ, гдѣ разрывъ преемственъ и наслѣдственъ еще съ отцовъ и дѣдовъ?... Мнѣ очень трудно было бы разсказать исторiю перерожденiя моихъ убѣжденiй, тѣмъ болѣе что это можетъ быть и не такъ любопытно; да и не идетъ какъ-то къ фельетонной статьѣ. Господа защитники молодежи нашей, возьмите наконецъ ту среду, то общество, въ которомъ она возрастаетъ и спросите себя: можетъ ли быть въ наше время что нибудь менѣе защищено отъ извѣстныхъ влiянiй? Прежде всего поставьте вопросъ: если сами отцы этихъ юношей — не лучше, не крѣпче и не здоровѣе ихъ убѣжденiями; если съ самаго перваго дѣтства своего эти дѣти встрѣчали въ семействахъ своихъ одинъ лишь цинизмъ, высокомѣрное и равнодушное (большею частiю) отрицанiе; если слово отечество произносилось передъ ними не иначе какъ съ насмѣшливой складкой, если къ дѣлу Россiи всѣ воспитывавшiе ихъ относились съ презрѣнiемъ или равнодушiемъ; если великодушнѣйшiе изъ отцовъ и воспитателей ихъ твердили имъ лишь объ идеяхъ «общечеловѣческихъ"; если еще въ дѣтствѣ ихъ прогоняли ихъ нянекъ за то что тѣ надъ колыбельками ихъ читали «Богородицу"; — то скажите: что можно требовать отъ этихъ дѣтей и — гуманно-ли при защитѣ ихъ, если таковая потребуется, отдѣлываться однимъ лишь отрицанiемъ факта? Недавно я наткнулся въ газетахъ на слѣдующее entrefilet: «Камско-Волжская Газета" сообщаетъ что на дняхъ три гимназиста 2-й казанской гимназiй, 3-го класса, привлечены къ отвѣтственности по обвиненiю въ какомъ-то преступленiи, имѣющемъ связь съ ихъ предполагавшимся бѣгствомъ въ Америку | С-Пет . («С.-Пет. Вѣд." 13 ноября). Двадцать лѣтъ назадъ извѣстiе о какихъ-то бѣгущихъ въ Америку гимназистахъ, изъ 3-го класса гимназiи показалось бы мнѣ сумбуромъ. Но ужь въ одномъ томъ обстоятельствѣ что теперь это не кажется мнѣ сумбуромъ, а вещью которую напротивъ я понимаю, уже въ одномъ этомъ я вижу въ ней и ея оправданiе! Оправданiе! Боже мой, возможно ли такъ сказать! Я знаю что это не первые гимназисты, что уже бѣжали раньше ихъ и другiе, а тѣ потому что бѣжали старшiе братья и отцы ихъ. Помните вы разсказъ у Кельсiева о бѣдномъ офицерикѣ бѣжавшемъ пѣшкомъ, черезъ Торнео и Стокгольмъ, къ Герцену въ Лондонъ, гдѣ тотъ опредѣлилъ его въ свою типографiю наборщикомъ? Помните разсказъ самого Герцена о томъ кадетѣ, который отправился кажется на Филипинскiя острова заводить комуну и оставилъ ему 20000 20,000 франковъ на будущихъ эмигрантовъ? А между тѣмъ все это уже древняя исторiя! Съ тѣхъ поръ бѣжали въ Америку извѣдать «свободный трудъ въ свободномъ государствѣ" старики, отцы, братья, дѣвы, гвардейскiе офицеры... развѣ только что не было однихъ семинаристовъ. Винить-ли такихъ маленькихъ дѣтей, этихъ трехъ гимназистовъ, если и ихъ слабыми головенками одолѣли великiя идеи о «свободномъ трудѣ въ свободномъ государствѣ" и о комунѣ и объ обще-европейскомъ человѣкѣ; винить ли за то, что вся эта дребедень кажется имъ религiей, а абсентизмъ и измѣна отечеству — добродѣтелью? А если винить, то въ какой же степени — вотъ вопросъ. Авторъ статейки «Русскаго Мiра", въ подкрѣпленiе своей идеи что въ «подобныхъ безумствахъ" замѣшаны у насъ лишь одни лѣнтяи и праздношатающiеся недоразвитки, приводитъ столь извѣстныя и отрадныя слова министра народнаго просвѣщенiя, недавно высказанныя имъ въ Кiевѣ, о томъ что онъ имѣлъ случай убѣдиться, послѣ осмотра учебныхъ заведенiй въ 7 учебныхъ округахъ, что «послѣднiе годы молодежь несравненно серьознѣе относится къ дѣлу науки, несравненно болѣе и основательно работаетъ". Да, это конечно слова отрадныя, слова въ которыхъ можетъ быть единственная надежда наша. Въ учебной реформѣ нынѣшняго царствованiя — чуть не вся наша будущность и мы знаемъ это. Но самъ же министръ просвѣщенiя, помнится, заявилъ, въ той же рѣчи своей, что еще долго ждать окончательныхъ результатовъ реформы. Мы всегда вѣровали что наша молодежь слишкомъ способна отнестись къ дѣлу науки серьознѣе. Но пока еще кругомъ насъ такой туманъ фальшивыхъ идей, столько мирaжей и предразсудковъ окружаетъ еще и насъ и молодежь нашу, а вся общественная жизнь наша, жизнь отцовъ и матерей этой молодежи, принимаетъ все болѣе и болѣе такой странный видъ, что поневолѣ прiискиваешь иногда всевозможныя средства чтобы выйти изъ недоумѣнiя. Одно изъ такихъ средствъ — самимъ быть поменѣе безсердечными, не стыдиться хоть иногда что васъ кто нибудь назоветъ гражданиномъ, и... хоть иногда сказать правду, — еслибъ даже она была и не достаточно, по вашему, либеральна. Ѳ. Достоевскiй.
===========