НАША ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ. Статья третья.    Полное собраніе сочиненій Ѳ. М. Достоевскаго. Изд. Стелловскаго. Томъ I. 1866. Спб. Томъ II. 1866. Спб.    Преступленіе и наказаніе. "Рус. Вѣстникъ". 1866 г.       Что такое литература въ тѣсномъ смыслѣ слова? Что мы разумѣемъ, напримѣръ, подъ литературой извѣстнаго народа? Мы всегда разумѣемъ почти исключительно одни художественныя произведенія словесности этого народа. Испанская литература -- Это Сервантесъ, Кальдеронъ, Лопе-де-Вега; итальянская -- это Данте, Петрарка, Торквато-Тассо; англійская -- это Шекспиръ, Байронъ, Вальтеръ Скоттъ. Другія словесныя произведенія даже явно не могутъ быть причисляемы къ особымъ литературамъ. Таковы, напримѣръ, чисто-ученыя творенія; нельзя сказать, что, напримѣръ, Кювье или Лапласъ принадлежатъ къ французской литературѣ; они принадлежатъ литературамъ своихъ наукъ, Кювье -- литературѣ 8оологіи, Лапласъ -- литературѣ небесной механики.    Что же значитъ такое различіе, весьма твердо установившееся? Оно показываетъ, что мы имѣемъ дѣло съ различными сферами умственной дѣятельности, причемъ "умъ" мы принимаемъ въ самомъ широкомъ смыслѣ. Наука есть дѣло общечеловѣческое, дѣло всѣхъ странъ и народовъ; искуство же всегда носитъ на себѣ отпечатокъ народности, всегда связано съ особенностями духа того народа, которому принадлежитъ. Искуство никогда не измѣняетъ народному характеру; такова его внутренняя природа.    Отношенія, въ какихъ находится искуство къ жизни того народа, среди котораго оно развивается, ближе и тѣснѣе всякихъ другихъ отношеній. Никакой ученый, никакой изслѣдователь не можетъ такъ хорошо чувствовать духовнаго состоянія своего времени и народа, какъ чувствуетъ его художникъ. Если сила художественная велика, то нравственный современный строй отражается въ ней съ удивительною вѣрностію, которой нельзя достигнуть никакими изслѣдованіями.    Если мы возьмемъ какого-нибудь великаго художника, то онъ послужитъ яснымъ примѣромъ этихъ общихъ положеній. Возьмемъ, положимъ, Пушкина, того, кто принесъ намъ поэзію, настоящаго родоначальника нашей литературы. Для каждаго образованнаго русскаго въ высшей степени важно разъяснить себѣ три отношенія: 1) отношеніе его къ западно-европейскимъ идеаламъ жизни; 2) отношеніе къ нашей древней исторической жизни и 3) отношеніе къ современной жизни. Такъ сложилась наша жизнь, что эти вопросы для насъ тяжелы и мудрены. Можно справедливо сказать, что Пушкинъ первый почувствовалъ въ полной мѣрѣ тяжесть и мудреность этихъ вопросовъ, и первый же намѣтилъ ихъ правильное разрѣшеніе. До него мы преспокойно воображали, что мы такой же европейскій народъ, какъ и другіе, и что въ литературѣ намъ нужно только стараться       Быть Флакку, Рамлеру и ихъ собратьямъ равнымъ.       Пушкинъ отозвался всею душою на современные ему западноевропейскіе идеалы. Это кавказскій плѣнникъ, Алеко, Гирей, даже Мазепа и Кочубей -- герои, писанные подъ вліяніемъ Байрона, идеалы душевной силы, созданные въ подражаніе байроновскимъ идеаламъ.    Находясь подъ обаяніемъ этой чужой поэзіи, Пушкинъ развилъ свой поэтическій даръ, раскрылъ до необычайной широты свое пониманіе красоты. И тутъ въ немъ пробудились требованія болѣе глубокія. Живою поэтическою душою почувствовалъ онъ, что между его идеалами и русскою жизнью есть разрывъ, что есть какое-то разнорѣчіе между байронствующимъ Онѣгинымъ и настоящею русскою жизнью. При встрѣчѣ съ Татьяною, совершенно русскою женщиною, Онѣгинъ, какъ подобаетъ такому герою, отворачиватся, но Пушкинъ любитъ свою Татьяну всею душою, и тутъ же у него невольно является желаніе бросить Онѣгина.       Тогда романъ на старый ладъ    Займетъ веселый мой закатъ.    Не мужи тайныя злодѣйства    Я грозно въ немъ изображу,    Но просто вамъ перескажу    Преданья русскаго семейства,    Любви плѣнительные сны,    Да нравы нашей старины;    Изображу простыя рѣчи    Отца иль дяди старика,    Дѣтей условленныя встрѣчи    У ближнихъ липъ, у ручейка; и пр. *    * "Евгеній Онѣгинъ", гл. III.       Очевидно, передъ поэтомъ носится какая-то другая красота, и слышатся ему какія-то простыя рѣчи, противоположныя мудренымъ рѣчамъ прежнихъ героевъ.    Въ повѣсти "Выстрѣлъ", эта внутренняя борьба поэта воплощена въ дѣйствующихъ лицахъ: Бѣлкинъ -- это простой хорошій русскій человѣкъ, и Сильвіо -- герой, порожденный байронизмомъ, совершенно справедливо носящій нерусское имя.    Такимъ образомъ Пушкинъ первый почувствовалъ необходимость оставить чужіе, хотя и прекрасные идеалы, и въ то время, какъ, напримѣръ, Жуковскій, ничего не замѣчая, продолжалъ шиллерствовать, Пушкинъ сталъ искать возможности воплощать въ поэтическіе образы дѣйствительную русскую жизнь. Въ "Капитанской дочкѣ", напримѣръ, задача рѣшена вполнѣ: русская жизнь со всею правдою явилась передъ нами въ художественномъ воспроизведеніи. Точно такъ "Мѣдный Всадникъ", послѣднія лирическія стихотвореніи, и вообще всѣ послѣднія произведенія поэта уже не содержатъ въ себѣ ничего напускного; это правдивыя, искреннія произведенія, выраженіе русскаго чувства и русскаго ума.    Отношеніе въ нашей древней исторіи также глубоко занимало Пушкина и было порѣшено имъ съ чрезвычайною чуткостію. "Борисъ Годуновъ" представляетъ по времени явленіе удивительное, и многія черты въ немъ останутся навсегда памятникомъ геніальной проницательности поэта. Обратимъ здѣсь еще вниманіе на одно произведеніе, которому обыкновенно не приписываютъ большой важности. Во время Пушкина, исторіи учились по Карамзину; это былъ непререкаемый авторитетъ. Но Пушкина не удовлетворяла эта исторія. Онъ ясно чувствовалъ, что она написана чужимъ тономъ, что въ ней на предметы, даже вѣрно очерченные, наведено ложное освѣщеніе. Не будучи критикомъ и учонимъ, онъ не могъ наложить своего мнѣнія въ отвлеченной формѣ; но онъ выразилъ его по-своему, какъ поэтъ, именно написалъ Лѣтопись села Горохина. Эта лѣтопись есть пародія на первые томы исторіи Карамзина -- пародія, въ которой всѣ диссонансы Карамзинскаго изложенія выставлены напоказъ съ безпощадною мѣткостію.    И такъ Пушкинъ глубоко чувствовалъ нашъ внутренній складъ, нашъ духовный строй, и первый положилъ начало правильнымъ отношеніямъ литературы къ этому складу. Съ той поры мы имѣемъ серьёзную литературу.    Послѣ Пушкина уже не было у насъ поэта такого чуткаго и глубокаго. Въ Лермонтовѣ продолжался байронизмъ, и въ фигурѣ Печорина онъ уже одною только чертою отдѣляется отъ смѣшного. Въ Гоголѣ продолжалось поэтическое озареніе нашей жизни, озареніе чрезвычайно яркое, но и чрезвычайно одностороннее. Тѣмъ не менѣе, въ цѣломъ наша литература представляетъ ростъ тѣхъ элементовъ, которые почуялъ и обозначилъ Пушкинъ. Различные писатели, каждый сообразно съ особенностями своего таланта, выясняютъ все тѣ же задачи и слѣдятъ за ихъ развитіемъ въ обществѣ.    Наша литература вообще имѣетъ очень серьёзное настроеніе. Несмотря на разныя попытки, у насъ до сохъ поръ не выработалось произведеній, которыя служатъ только для препровожденія времени, безцѣльно затрогивая воображеніе и льстя извѣстнымъ инстинктамъ, или даже такихъ, которыя, опираясь на опредѣленномъ, установившемся образѣ мыслей, представляютъ безконечныя варьяціи на однѣ и тѣ же тэмы, и служатъ для проясненія и вкорененія въ читателяхъ лежащаго въ основаніи ихъ взгляда на вещи. Къ послѣднему разряду относятся, напримѣръ, англійскіе романы. Ничего подобнаго у насъ нѣтъ. Наша литература слишкомъ молода для этого, слишкомъ быстро растетъ. Поэтому же она очень серьёзна, какъ бываютъ серьёзны молодые люди, еще сосредоточенные и много отъ себя ожидающіе. Даже наши веселые журналы, журналы для смѣха, скорѣе злы и мрачны, чѣмъ веселы. Понятно, что, при такомъ настроеніи, литература будетъ вѣрно отражать внутреннюю жизнь общества, что въ ней можно будетъ найдти черты этой жизни, даже при слабости наличныхъ дѣйствующихъ талантовъ.    Лишь бы были таланты, лишь бы это было настоящее, а неподдѣльное творчество. Поддѣльное, напускное творчество ничего не можетъ сказать; но самый маленькій талантъ уже способенъ къ откровеніямъ. Искуство лгать не можетъ. Если художникъ, по недостатку умственнаго развитія или по неполной силѣ таланта, задастся предвзятыми взглядами на вещи, то искуство выдастъ его и на самомъ произведеніи обличитъ неправильность его замысловъ. Припомнимъ замѣчательный примѣръ. Г. Гончаровъ вздумалъ въ "Обломовѣ" поставить намъ въ образецъ Штольца; что же вышло? Несмотря на всѣ старанія автора, Штольцъ вышелъ лицомъ вовсе не симпатическимъ, и Обломовъ оказался болѣе достойнымъ сочувствія, оказался человѣкомъ, хотя погибшимъ, но но задаткамъ своей натуры богаче одареннымъ, чѣмъ Штольцъ.    Отсюда видно, въ чемъ состоитъ обязанность критика. Критикъ не есть учитель писателей, который даетъ имъ правила, какъ писать, и обличаетъ всякое уклоненіе отъ этихъ правилъ. Критикъ долженъ быть толкователемъ художниковъ, долженъ въ отвлеченной формѣ указывать другимъ то, что художники выражаютъ въ картинахъ и образахъ; онъ долженъ ловить и выяснять тѣ живые черты, которыя только художникъ, при своемъ болѣе непосредственномъ, болѣе тѣсномъ общеніи съ жизнью, можетъ изъ нея вынести. Идя такимъ путемъ, критикъ въ свою очередь открываетъ то, чего не понялъ и что извратилъ художникъ.    Многимъ можетъ показаться страннымъ, если мы скажемъ, что при нынѣшнемъ, повидимому скудномъ состояніи, наша изящная словесность очень вѣрно отражаетъ нашъ современный духовный строй. Но стоитъ только пристальнѣе вглядѣться въ эти произведенія, повидимому, такія блѣдныя и незначительныя, чтобы убѣдиться, что въ своей художественной искренности они выдаютъ намъ тайны современныхъ душевныхъ настроеній. Самая блѣдность ихъ есть характеристическій признакъ. Возьмите, напримѣръ, сочиненія г. В. Слѣпцова, вышедшія въ прошломъ году. Г. Слѣпцовъ -- писатель, обладающій очень маленькимъ, но своеобразнымъ талантомъ; онъ тщательно обдѣлываетъ свои произведенія. Что же мы въ нихъ находимъ? Вопервыхъ, грубѣйшее непониманіе народа, даже полную невозможность какого-нибудь пониманія въ этомъ отношеніи. Когда образованные герои этихъ разсказовъ сталкиваются съ простымъ народомъ, тотчасъ видно, что они никакимъ образомъ не могутъ стать съ нимъ на одну точку зрѣнія, что между ними нѣтъ ничего общаго. Образованные люди смѣются, подобно тому, какъ необразованные начинаютъ смѣяться, когда передъ ними заговорятъ на чужомъ языкѣ. Этотъ смѣхъ такъ характеристиченъ, что наилучшимъ образомъ обрисовываетъ положеніе этихъ образованныхъ людей среди нашего народа. А что такое въ самихъ этихъ образованныхъ людяхъ? Въ повѣсти "Трудное Время" выведенъ, для полнаго уясненія этого вопроса, нѣкто Рязановъ, человѣкъ молодаго поколѣнія, долженствующій изображать собою лучшій его цвѣтъ. Между тѣмъ онъ представляетъ такую безжизненность, такую чорствость души, какой еще никогда не изображалось въ русской литературѣ. Немудрено; пустота ума и сердца никогда не считались чѣмъ-либо похвальнымъ. Тутъ же выставлена чорствость души, какъ нѣчто достойное удивленія, выставлена душевная пустота самодовольная, хвастающая собою, торжествующая.    Какъ не сказать, что намъ многое открываетъ наша изящная литература?    Но вотъ передъ нами явленіе несравненно большихъ размѣровъ и большей силы. Мы разумѣемъ романъ г. Ѳ. Достоевскаго "Преступленіе и наказаніе", только что оконченный въ "Русскомъ Вѣстникѣ". Читая его. конечно, всякій былъ поражонъ мыслью о тѣхъ страшныхъ духовныхъ болѣзняхъ, которыми страдаетъ нате общество. Передъ нами открыта новая, до сихъ поръ нетронутая сторона нашего болѣзненнаго развитія. Когда появилось начало этого романа, многіе дѣлали автору упрекъ, что онъ хочетъ заинтересовать читателей чисто внѣшнимъ образомъ, то-есть разсказомъ объ убійствѣ, преслѣдованіе преступника и т. д. Теперь всѣ видятъ, что этотъ упрекъ несправедливъ; главное для автора была внутренняя сторона дѣла, и она теперь уже ясна для всѣхъ. Нельзя также сказать, чтобы выборъ предмета былъ случайностію со стороны автора, что онъ, задумавъ написать интересный и большой романъ, нарочно выбралъ тему полюбопытнѣе, и, какъ человѣкъ талантливый, удачно справился съ нею. Нѣтъ, самое свойство таланта г. Ѳ. Достоевскаго было таково, что оно должно было внушить ему эту тему, что передъ нимъ яснѣе, чѣмъ передъ кѣмъ нибудь другимъ, раскрывались именно эти наши внутреннія язвы. Художникъ зналъ, что онъ берется за свое дѣло, и дѣло тянуло его къ себѣ.    Въ чемъ же заключается особенность таланта г. Ѳ. Достоевскаго? Въ чемъ его сила? Когда онъ остается вѣренъ своему, художественному призванія", и когда его покидаетъ чуткость, свойственная