НОВЫЙ ПОБОРНИКЪ НРАВСТВЕННОСТИ*). Письмо въ редакцію "Библіотеки для Чтенія". (Библіот. для Чт., 1863, сент.)    *) Помѣщая это письмо, мы просимъ вашихъ читателей обратить вниманіе на критическую статью о сатирахъ г. Щедрина, помѣщенную въ этой же книжкѣ. Она вполнѣ высказываетъ нашъ взглядъ на блестящее дарованіетвър .юписателя, который можетъ, однакожъ, взяться иногда и не за свое и вдобавокъ пустое дѣло.       Собравшись писать къ вамъ по поводу однаго литературнаго явленія, именно повѣсти г. Щедрина, носящей заглавіе: Какъ кому угодно, я считаю нелишнимъ, милостивый государь, начать съ объясненія: кто я и почему пишу?    Именно, да будетъ вамъ извѣстно, что я не только читаю бѣгло и правильно, но и вполнѣ понимаю то, что читаю. Вотъ мои достоинства, которыя осмѣлюсь поставить вамъ на видъ. Я знаю, что ихъ обыкновенно цѣнятъ очень низко; сколько мнѣ извѣстно, одинъ только г. Косица имѣлъ счастливую мысль настойчиво хвалиться, что онъ Понимаетъ статьи, которыя читаетъ. Между тѣмъ, если похвальба справедлива, то онъ хвалился дѣйствительнымъ преимуществомъ. Читать-то, конечно, многіе хорошо умѣютъ, но понимать -- дѣло совсѣмъ другое. Могу васъ увѣрить, милостивый государь, что въ настоящее время не мало гуляетъ по бѣлому свѣту людей съ поднятой головою, съ смѣлымъ взглядомъ, съ рѣзвомъ словомъ, и которые, однако же, понимаютъ только то, что они сами изволятъ думать.    И мало ли случаевъ на каждомъ шагу, которые доказываютъ отсутствіе хорошаго пониманія. Зайдетъ ли рѣчь о какой нибудь серіозной статьѣ, вы непремѣнно услышите и отзывъ такого рода: "Непонятно! Чортъ знаетъ, что такое! Какая-то ерунда!" Заведется ли полемика, всѣ кричатъ: такого-то тамъ-то обругали! Попробуйте спросить: почему, въ чемъ дѣло? Обыкновенно вамъ отвѣтятъ: сильно обругали, ахъ какъ отдѣлали!-- и часто больше вы ничего не добьетесь.    Впрочемъ, и пониманіе пониманію розь. Нетрудно понимать отчасти, понимать криво, понимать шиворотъ на выворотъ; но понимать тонко, до совершенной ясности, такъ чтобы вамъ была насквозь видна всякая мысль и всякое поползновеніе мысли, -- вотъ пониманіе, къ которому я стремлюсь и котораго достигъ во многихъ случаяхъ. Ибо я изъ дѣтства пристрастенъ къ словесности, изъ дѣтства изощряю на ней свои способности. А наша словесность, кстати сказать, несравненно труднѣе для пониманія, чѣмъ какая бы то ни было другая. Въ самомъ дѣлѣ, многія ея явленія до того блѣдны, неустойчивы, хаотичны, до того мало въ нихъ опредѣленныхъ чертъ и твердыхъ точекъ, что понимать ихъ бываетъ не легко. Я, однако же, старался и не унывалъ.    Недавно, впрочемъ, одинъ случай привелъ меня въ такое жестокое недоумѣніе, какое я едвали когда испытывалъ. Дѣло идетъ о г. Щедринѣ. Г. Щедринъ несомнѣнно одно изъ самыхъ яркихъ свѣтилъ нашей словесности. Долгое время я читалъ его съ великимъ удовольствіемъ и только изрѣдка останавливался надъ разными пятнышками и заковычками, которыя не совсѣмъ были ясны. Но съ нынѣшняго года звѣзда г. Щедрина попала въ плеяду "Современника", и тутъ-то и начинается недоумѣніе. Съ обыкновеннымъ моимъ тщаніемъ прочитывалъ я все, что принадлежало перу г. Щедрина въ каждой изъ книжекъ его журнала. И что же вы думаете? Представьте мое горе и мученіе, когда я началъ мало по малу чувствовать, что я не понимаю его! То есть, я не понималъ до конца, не понималъ такъ, чтобы мнѣ была насквозь ясна каждая его мысль и каждое поползновеніе его мысли. Напрасно я читалъ и перечитывалъ его статьи. Вы знаете, онъ мастеръ, изъясняется картинно, рельефно, съ необыкновенно выразительнымъ подмигиваньемъ, прищелкиваньемъ и поплевываньемъ.    Но хотя онъ усердно подмигивалъ, прищелкивалъ и поплевывалъ, хотя я съ ревностнымъ вниманіемъ слѣдилъ за нимъ, я никакъ не могъ понять, что же, наконецъ, все это значитъ и къ чему клонятся эти непомѣрныя усилія. Я находилъ въ нихъ какую-то неясность, шаткость, неустойчивость, однимъ словомъ "вилянье", если позволите мнѣ на сей разъ выразиться слогомъ самаго г. Щедрина, слогомъ, подражать которому я вообще не намѣренъ, да и не чувствую въ себѣ для этого достаточно силы.    И вотъ я молчалъ, подавленный недоумѣніемъ и тщательно скрывая отъ другихъ жестокую неудачу, которую терпѣла моя проницательность. Я молчалъ и ждалъ, что будетъ дальше. Нетерпѣніе мое проникнуть смыслъ неожиданной загадки возрастало съ каждою книжкою "Современника". Получаю, наконецъ, восьмую книжку, читаю съ замираніемъ сердца... и вдругъ -- все ясно, все разоблачилось, передо мною вдругъ обнаружилась тайна, по которой я такъ томился.    Вы понимаете теперь, милостивый государь, волненіе, въ которое долженъ былъ меня повергнуть этотъ случай! Вы понимаете мою радость, когда все вдругъ для меня объяснилось и я насквозь увидѣлъ то, что прежде казалось мнѣ смутнымъ! Вы понимаете, наконецъ, почему я почувствовалъ настоятельную потребность приняться за настоящее письмо, почему я долженъ написать его, чтобы указать другимъ на внезапное открытіе, мною сдѣланное и которое не всякій, можетъ быть, сдѣлаетъ!    Читайте, и вы увидите. Лукавый авторъ далъ своему разсказу заглавіе: Какъ кому, какъ-будто смыслъ его можетъ быть понятъ различно; на самомъ же дѣлѣ нашъ сатирикъ уже въ самомъ заглавіи хотѣлъ осмѣять сомнѣніе тѣхъ, кто вздумалъ бы воспротивиться всесокрушающей силѣ истины. Онъ какъ будто говоритъ: толкуйте какъ угодно; смыслъ выйдетъ все-таки мой.    Дѣйствительно, цѣль разсказа ясна въ высочайшей степени. Г. Щедринъ имѣлъ въ виду осмѣять и поразить своей сатирой неправильный взглядъ на долгъ и обязанности. Именно, нѣкоторые думаютъ, что у человѣка собственно нѣтъ никакого долга, никакихъ обязанностей, а есть только потребности. Долгъ и обязанность, -- думаютъ эти мыслители, -- есть нѣчто такое, что исполнять тяжело, что непремѣнно требуетъ жертвы собственнымъ благополучіемъ. Между тѣмъ потребности есть нѣчто такое, что удовлетворять весьма пріятно. А такъ какъ пріятное несравненно лучше, чѣмъ тяжелое, то, по мнѣнію этихъ мыслителей, наилучшее устройство между людьми будетъ то, когда никто не будетъ исполнять никакихъ долговъ, а всѣ будутъ заниматься только удовлетвореніемъ своихъ потребностей. Таковъ рецептъ для всеобщаго счастія. Если же нынѣ люди не слѣдуютъ этому рецепту и не догадываются объ его существованіи, то причина этому будто бы въ томъ, что нѣкоторые злоумышленники, для удовлетворенія собственнымъ выгодамъ, выдумали понятіе долга и обязанности, что они внушили это понятіе людямъ, и, пользуясь имъ, заставляютъ людей служить себѣ и приносить себѣ жертвы.    Вотъ доктрина, противъ которой вооружился г. Щедринъ всею силою своего сатирическаго ума. Чувствуя всю важность предмета, г. Щедринъ, какъ видно, намѣренъ дать своей сатирѣ обширные размѣры. Настоящій разсказъ, о которомъ мы говоримъ, составляетъ только вступленіе. "Не будучи въ состояніи", -- говоритъ авторъ, -- "написать нравоучительный романъ, я предпочитаю достигать своей цѣли посредствомъ ряда доступныхъ мнѣ очерковъ, въ которыхъ поочередно будутъ являться люди, относящіеся равнодушно къ своимъ обязанностямъ".    Вы тотчасъ увидите, милостивый государь, почему именно нужно было взять людей равнодушныхъ къ своимъ обязанностямъ, такихъ, которые тяготятся своими обязанностями, не чувствуютъ никакого внутренняго побужденія къ ихъ исполненію. Въ этомъ-то вся и сила, въ этомъ-то вся коварная злость сатирика, что онъ выбралъ такихъ людей и прикинулъ къ нимъ препрославленную теорію потребностей.    Въ самомъ дѣлѣ, вся сила этой знаменитой теоріи заключается въ томъ главномъ пунктѣ, что долгъ будто бы постоянно противорѣчитъ потребностямъ; что исполненіе долга всегда непріятно, требуетъ мучительнаго принужденія, составляетъ тяжелое испытаніе. "А такъ какъ обязанности, въ коихъ человѣку упражняться предоставлено, разнообразны и многочисленны, и такъ какъ притомъ умъ человѣческій неистощимъ въ изобрѣтеніи для себя новыхъ таковыхъ же, то ясно, что жизнь человѣка усерднаго должна равняться поджариванью, на неугасимомъ огнѣ производимому. Этому человѣку всегда недосугъ, ибо нѣтъ той минуты, которая не несла бы за собой и своей обязанности. Даже посидѣть на мѣстѣ некогда, а все долженъ бѣжать и поспѣшать".    Такъ излагаетъ г. Щедринъ мнѣнія, которыя вздумалъ опровергнуть. Полюбуйтесь же теперь, какъ ловко и искусно онъ это сдѣлалъ. Противорѣчіе между потребностями и обязанностями -- явленіе весьма нерѣдкое, о которомъ немало говорили и думали. Гдѣ есть различіе, тамъ бываетъ и противорѣчіе. Долгъ говоритъ одно, а потребности могутъ говорить совсѣмъ другое. Но здѣсь нужно различать между разными случаями. Бываютъ случаи, когда потребности, по своему содержанію, стоятъ выше того, что называется долгомъ; а бываютъ случаи, когда потребности ниже долга. Этотъ второй случай и есть самый обыкновенный и всего чаще случающійся. Въ самомъ дѣлѣ, кто обыкновенно страдаетъ отъ противорѣчія между долгомъ и потребностью? Страдаютъ люди, у которыхъ потребностей, сколько нибудь соотвѣтствующихъ идеѣ долга, вовсе нѣтъ, у которыхъ душа чувствуетъ только грубыя, своекорыстныя, животныя потребности. Для такихъ людей всякія требованія, напримѣръ, требованія долга, недоступны и непонятны; они знакомы имъ только понаслышкѣ. Но такъ какъ хуже другихъ быть не хочется, такъ какъ имъ боязно и стыдно откровенно признаться въ своихъ чувствахъ и желаніяхъ, то вотъ они и принуждены лицемѣрить и передъ другими, и передъ собою. Вотъ у такихъ людей и гнѣздится въ душѣ постоянное противорѣчіе между поползновеніями ихъ натуры и предписаніями долга.    Давай-ка изображу я, думалъ г. Щедринъ, какихъ людей мучаетъ раздвоеніе между потребностями и обязанностями. Давай-ка покажу въ картинахъ и наглядно всю мерзость, которая копошится во внутреннемъ мірѣ такихъ субъектовъ. Пусть полюбуются мыслители, мечтавшіе о благѣ человѣчества, для какихъ людей они изобрѣли свою теорію потребностей; пусть увидятъ, какою нелѣпостью и гадостью является эта теорія, когда ее прикинуть къ этимъ людямъ.    Ну, и изобразилъ! Для начала, чтобы какъ можно рѣзче и выпуклѣе указать на свою руководящую идею, г. Щедринъ взялъ предметъ, гдѣ не требовалось большой тонкости пониманія, гдѣ сущность дѣла прямо бросается въ глаза. Въ самомъ дѣлѣ, для перваго очерка онъ выбралъ обязанности дѣтей къ родителямъ и родителей къ дѣтямъ. Очевидно, легче ничего невозможно было и выбрать. Тутъ уже совершенно ясно, что если, напримѣръ, мать и сынъ чувствуютъ сколько нибудь по человѣчески, то ихъ обязанность любить другъ друга есть вмѣстѣ и ихъ естественная потребность. Тутъ несомнѣнно, что отношенія между родителями и дѣтьми бываютъ окончательно дурны только въ томъ случаѣ, если или родители дрянь, или дѣти дрянь. Если же и тѣ и другіе не дрянь, то тутъ можетъ быть множество столкновеній и разногласій, но въ концѣ концовъ громкая нота взаимной любви покрываетъ всякую разноголосицу. Если же, наконецъ, среди людей съ крѣпкою душою и теплымъ сердцемъ является иногда потребность, которая заглушаетъ и эту ноту, которая разрываетъ и эту твердую цѣпь, то тогда остается только преклониться и благоговѣть передъ подобнымъ нарушеніемъ обязанностей. Бываютъ дѣйствительно случаи, когда человѣкъ долженъ, какъ сказано, оставить отца своего и матерь свою и проч.    Но вѣдь дѣло у насъ идетъ не о такихъ случаяхъ, не объ этой, такъ сказать, героической жизни: дѣло идетъ и жизни обыкновенной. Въ обыкновенной жизни, когда въ семействѣ сумбуръ и разладъ, знайте навѣрное, что есть тутъ какая нибудь пакость. Или отецъ пьяница, или мать -- femme galante (примѣры, приводимые самимъ г. Щедринымъ), или господствуетъ какая нибудь другая подобная потребность. Такъ что показать на отношеніяхъ между родителями и дѣтьми, что противорѣчіе между обязанностями и потребностями имѣетъ источникомъ и основаніемъ нѣчто гнусное -- весьма удобно, и нельзя выбрать лучшаго предмета, для того, чтобы сразу