ПИСЬМО П. А. КУСКОВА КЪ РУССКОМУ ВѢСТНИКУ
______
Много причинъ заставляетъ меня писать къ вамъ, г. «Русскiй Вѣстникъ». Во-первыхъ, я никакъ не могу отказать себѣ въ удовольствiи лично разговаривать съ вами, не отъ журнала, а отъ своего собственнаго имени, хотя я и не вѣрю насмѣшливымъ на вашъ счетъ увѣренiямъ, что вы заведете со мной большую и скучную переписку, на подобiе переписки своей съ г-жею Евгенiею Туръ или съ г. Утинымъ. Вы, конечно, можете заводить такiя переписки съ одними только знаменитостями. Во-вторыхъ, я пишу къ вамъ потому, что не могу отказать себѣ въ удовольствiи говорить о прекрасной вашей статьѣ «Одного поля ягоды», въ которой я такъ остроумно сравненъ съ г. Аскòченскимъ, и изъ которой лучшiй отрывокъ, верхняя нотка этой статьи, выше и перепечатывается. Въ третьихъ — потому, что кто же, кромѣ меня самого имѣлъ бы право всенародно объявить, что вашъ душа-Тряпичкинъ, другъ гоголевскаго Хлестакова, чиновника изъ Петербурга — я, Пл. Кусковъ, безнаказанно оскорбляемый всѣми, кого поименно и называть не слѣдуетъ. Только я самъ могу выйти на такой вызовъ и раскланяться. Въ четвертыхъ — смотрите, сколько причинъ заставляетъ меня писать къ вамъ — гдѣ, какъ не въ этомъ письмѣ, могу я лучше всего перепечатать слѣдующiя строки изъ письма, полученнаго мною отъ одного моего московскаго прiятеля:
Если вы пойдете на меня за этотъ отрывокъ жаловаться, то я покажу вашу статью во-первыхъ; а во-вторыхъ, у меня самыя обидныя для васъ слова пропущены, и наконецъ это все изъ частнаго письма, а въ частныхъ письмахъ можно говорить все, что угодно.
Такъ это все въ четвертыхъ.
А въ пятыхъ, мнѣ хочется вамъ дать одинъ очень хорошiй совѣтъ: держите себя получше. Конечно, я согласенъ съ вами, что очень непрiятно, когда мы такъ долго важничали, ни съ кѣмъ не хотѣли говорить, заставляли, храбро ставъ середи дороги, обходить себя весь честной народъ, и вдругъ начинаемъ толчки чувствовать. Все это непрiятно, я знаю; но нельзя же вѣчно стоять, уперши руки въ боки, какимъ-нибудь усачемъ «служакомъ старыхъ временъ» и своимъ богатырствомъ загораживать публикѣ дорогу. Вы знаете, сколько скверныхъ анекдотовъ случалось съ такими господами во время óно? Когда имъ приходилось плохо, они начинали буянить, не пренебрегая никакими средствами для внушенiя къ себѣ уваженiя. Вотъ и вы нынче забуянили въ нашей литературѣ; значитъ, сами видите, что вамъ плохо. Извините за выраженiе; но вѣдь это такъ; и вотъ:
Вы начинаете толкать и тузить все зря: «Египетскiя ночи» вамъ попались, вы и «Египетскiя ночи»; г-жа Толмачева (совсѣмъ посторонняго вѣдомства), вы и г-жу Толмачеву; г. Полонскiй, вы и его! Подвернулся неизвѣстный кто-то, вы и того по шапкѣ — оказалось, что это я. И все, рѣшительно, на перекоръ общественному мнѣнiю: но объ себѣ-то ужь я не говорю; въ общественномъ мнѣнiи, я, пожалуй и ничего не значу; но общественное мнѣнiе за г-жу Толмачеву, противъ г. Камня Виногорова: вы противъ нея, за него; общественное мнѣнiе за «Египетскiя ночи»: вы противъ нихъ; такъ подъ рядъ, противъ всего: общественное мнѣнiе за г. Полонскаго и очень уважаетъ его талантъ; вы кичливо не хотите знать, чтó такое Фетъ и что такое Полонскiй. Тутъ что-то придуманнаго много. Вѣдь всегда торопятся презирать другихъ тѣ, которые къ себѣ не надѣются никому внушить уваженiя. И вѣдь всѣ ваши мнѣнiя и отзывы за послѣднiй годъ похожи на мучительный крикъ вышедшаго изъ себя самолюбiя, которое, въ предсмертной тоскѣ, или себя, или все остальное зарѣзать хочетъ. Но въ суматохѣ-то, вы все по воротнику больше попадаете, да еще тупой стороной оружiя. Можетъ быть, въ томъ, что я сказалъ о мошенникѣ и о разбойникѣ, что-нибудь и не такъ, и неловко выражено, непонятно сказано, но навязать мнѣ то, что вамъ хочется, — вамъ неудастся. Вѣдь не такъ легко обмануть публику, какъ вы думаете. Защищать свой фельетонъ я не намѣренъ; вѣдь это только въ перепугѣ, въ сильномъ раздраженiи, можно думать, что мы-де заставимъ публику понимать каждое слово, какъ намъ вздумается — утопающiй хватается за соломенку; а я знаю, что публика пойметъ такъ, какъ написано, и что ваша соломенка васъ не выручитъ; знаю тоже, что и вся ваша статья нуждается только въ перепечаткѣ, а не въ критикѣ: такъ она сама за себя говоритъ. Но я хочу сказать нѣсколько словъ о выписанныхъ мною строчкахъ изъ стихотворенiя г. Полонскаго «Статуя».
Такъ это значитъ, по вашему: «Статуя поднималась изъ-за зеленыхъ вѣтвей; вѣка пощадили черты ея первоначальной красоты; но у ней отбита рука, и обтесаны складки драпировки невѣждами. Вотъ и все»? — Право? Вы даже на своихъ читателей смотрите, какъ на дѣвочку, которой скажетъ мать, что отъ поцѣлуя мужчины у ней почернѣютъ губы, и она повѣритъ, и не станетъ цѣловаться съ мужчинами. «Статуя поднимается изъ-за зеленыхъ вѣтвей; лицо у ней отъ времени не попортилось; только какiе-то шалопаи у ней оббили руки да юбку поиспортили». Такъ вотъ смыслъ этого стихотворенiя! — А какой слогъ въ остальной статьѣ:
Читаю я эти строки и думаю, чтó сдѣлалъ бы «Русскiй Вѣстникъ», если бы въ его распоряженiи вмѣсто словъ и печати была порядочная матерiальная сила? Тутъ-то, я думаю, онъ принялся бы внушать къ себѣ уваженiе! — Но однако какъ же? неужели такъ-таки въ вышеприведенныхъ строчкахъ г. Полонскаго ничего и нѣтъ, кромѣ того, что вамъ угодно было замѣтить въ нихъ? И нѣтъ тутъ горькой жалобы на невѣжество, погубившее, можетъ быть, больше, нежели погубило само время? И нѣтъ тутъ ничего такого широкаго, подо что подошли даже вы съ вашимъ журналомъ, потомучто отзывъ вашъ о «Египетскихъ ночахъ» и о самой «Статуѣ» г. Полонскаго есть, если не отбитiе рукъ и одежды прекрасному художественному произведенiю, то непремѣнно попытка оббить ихъ, въ надеждѣ внушить къ себѣ уваженiе презрѣнiемъ къ тому, что уважаютъ другiе. Вы не думайте, что я заподозрѣваю какую нибудь неискренность въ этомъ презрѣнiи: такой клеветы я на васъ не взведу никогда. Вы совершенно искренно презираете все, что не ваше. И слово безпощадной, эпитетъ къ рукѣ невѣждъ, въ нашемъ парафразѣ пропущено единственно потому, что вы и не подозрѣваете, что есть что-нибудь у другихъ такое, на что можно бы было обратить вниманiе. Вѣдь вы совершенно искренно презираете даже самую публику, хотя и говорите противное, тоже чистосердечно убѣжденные, что вы ее совершенно достаточно уважаете. Но вы презираете ее, потомучто иначе вы не позволили бы себѣ писать статей такимъ совершенно раздѣтымъ слогомъ. Я не знаю, какъ вы, но на меня ваша статья произвела рѣшительно впечатлѣнiе того господина, который, на пари, проскакалъ голый верхомъ по цѣлому городу. Это храбрый поступокъ съ вашей стороны. Но тотъ господинъ принесъ въ оправданiе, что онъ въ такомъ костюмѣ галопировалъ по двору, для своего удовольствiя, и что его лошадь вынесла. А васъ что вынесло? Или ужь не заподозрили ли вы, что авторъ этой статьи какой-нибудь голiафъ новѣйшей литературы, привыкшiй къ поклоненiю, который распѣтушится пуще васъ услышавъ сравненiе свое съ Тряпичкинымъ, да и хватитъ въ отвѣтъ вамъ что-нибудь такое, что ужь потомъ родится вопросъ, кому прежде нужно просить извиненiя передъ публикой. А передъ вами Платонъ Кусковъ, который нисколько и не обижается этимъ: ну что-жъ? Тряпичкинъ, такъ Тряпичкинъ. Я можетъ-быть и въ самомъ дѣлѣ Тряпичкинъ. Я пишу, не размышляя о томъ, кто я. Ich singe wie der Vogel singt. Такая ужь у меня птичья натура. Оттого я и насѣкомыхъ люблю. И какъ издалека вы начали, чтобы меня выругать. Двадцать страницъ подходу и пять обо мнѣ! На мнѣ останавливается ваша верхняя нотка! Признайтесь, кого вы считали авторомъ этой статьи? Вѣдь не могли-же вы и заподозрить, что это я, и ужь конечно, вы никакъ не рѣшились-бы, даже ради истины, начать ругать меня вмѣстѣ съ тѣми господами, которые вотъ ужь полтора года все хлопочутъ доказать, что я говорю совсѣмъ не о нихъ въ своемъ пророческомъ стихотворенiи «Комары да мухи», а о дѣйствительныхъ комарахъ, въ саду летающихъ, и что это плохое стихотворенiе — чтó я и безъ нихъ знаю. И вдругъ вы становитесь наравнѣ съ ними моимъ зоиломъ, и превосходите ихъ типичностью брани своей. Вы можетъ-быть замѣтите, что въ моемъ письмѣ много словъ и мало дѣла? Каждое слово мое тутъ въ высшей степени дѣло, когда его безпрестанно можно провѣрить и скрѣпить перепечатаннымъ здѣсь отрывкомъ изъ нашей характеристической статьи. Вѣдь эта статья не нечаянно попала въ журналъ вашъ? вѣдь вы за нее не будете извиняться передъ публикой? Стало быть, статья эта ваша, такая же точно по духу и характеру, какъ всѣ прочiя ваши статьи; въ ней плоть и кровь вашего журнала, и больше мнѣ ничего не надо. Я съ нея буду писать портретъ вашъ.
И посмотрите, еще какая отсталость: вражда съ Петербургомъ. Теперь, когда все хлопочетъ жидовъ помирить съ христiанами, вы хотите съ Петербургомъ Москву поссорить! Мнѣ кажется, вы скоро, какъ Агафья Тихоновна, заведете споръ о томъ, купецъ или дворянинъ лучше. Фи! Но такъ бываетъ всегда съ людьми, которые держались не своею внутреннею силою, по прекрасному вашему выраженiю. Вѣдь съ внутренней-то силой люди не трусятъ; имъ что! они себя заявять при случаѣ. Не то случается съ тѣми, которые долго, нѣсколько лѣтъ пользовались соображенiемъ, что хвастуна съ богатымъ не распознаешь. Тѣ какъ разъ перетрусятся, переполошутся, и не имѣя храбрости ждать, чтобы это открылъ кто-другой, начинаютъ торопливо сами всѣмъ свои язвы показывать, не помня сами что дѣлаютъ.
Такъ ужь поудержитесь, поовладѣйте собой немножко. Конечно, васъ «Время» задѣло; но у этого журнала ужь такая задача: онъ со всѣми спорить будетъ: затѣмъ и издается; впрочемъ «Время» оно вѣдь не знало, что вы такъ переполошитесь. Оно считало васъ гораздо посильнѣе. Оттого можетъ-быть и заспорило съ вами. Теперь пожалуй не станетъ. Развѣ напишете что-нибудь опять ужь очень... средневѣковое.
ПЛ. КУСКОВЪ
===========
Статистика: